Edward's POV

- Расскажи мне, что было дальше, - попросил я, нетерпеливо, почти как маленький мальчик, заерзав в кресле.
- А сам-то не догадываешься? – спросила Клаудия, сфокусировав на мне блуждающий по комнате рассеянный взгляд. Я попытался проникнуть в ее мысли, оказавшиеся для меня недостижимыми. Она, будто закрылась от меня на замок.
- Я догадываюсь, но хотелось бы услышать твою версию.
- Тогда слушай, - кончики ее губ слегка приподнялись в таинственной полуулыбке, как будто она вспоминала о чем-то очень дорогом ее сердцу. Только теперь ее мысли открылись для меня. Она думала о тех чудесных месяцах, проведенных со своим возлюбленным, когда она была еще человеком. Их тайные встречи, его влюбленные глаза, мир, который он показал ей – его мир с его возможностями... Это было слишком личное, чтобы мне хотелось «смотреть» дальше, впрочем, Клаудия сама избавила меня от этой необходимости, переведя мысли в другое русло.
- В тот вечер я рассказала ему, что не могу больше возвращаться домой, иначе мы не увидимся больше никогда: я выйду замуж по воле отца и остаток своих дней проведу в горьких слезах и грезах о несбывшихся мечтах и разбитых надеждах. К счастью, он не оставил меня на произвол судьбы, в тот же день мы решили бежать вместе как можно дальше от Англии. Но перед тем, как мы бежали, у нас состоялся непростой разговор. Он спросил, уверена ли я, что хочу этого, что хочу эту жизнь со всеми ее недостатками и лишениями. Я сказала: "Да, я уверена." Тогда он с прежней невозмутимостью на лице – только взгляд сделался тяжелым и серьезным – сказал мне.
«- Не стоит, - сказал он чуть более резко, чем все остальные слова.
- Почему? – я была в растерянности. Я всегда начинала бояться, когда его настроение менялось в худшую сторону, поскольку не знала, что он может с жару натворить. Я готова была заплакать, но взяла себя в руки и спросила. – Ты больше меня не любишь? – я боялась, что он может сказать «да», он молчал некоторое время, заставляя меня все больше и больше склоняться именно к этому варианту.
- Понимаешь, мы – вампиры – однолюбы, как правило. Если мы выбрали себе спутника в вечности, то это навечно. Но я сказал «как правило», подразумевая себя, как исключение из этого правила. Я изменчив, капризен, а мое настроение, как ты уже заметила, меняется очень часто, и в основном почти без явной на то причины. Я хочу, чтобы ты поняла: я могу разрушить твою судьбу, а я этого не хочу. Ты очень хорошая, слишком хорошая, чтобы я испортил тебя, воспользовавшись, как вещью, а потом выкинул на улицу за ненадобностью. Пойми, Клаудия, я таков, - его холодные, сильные пальцы, тонкие, словно паучьи, впивались мне в плечи. Он притянул меня близко к своему лицу, так что его холодное дыхание ощущалось у меня на щеке. Мне стало страшно. Впервые я боялась его так сильно, что сердце вырывалось из груди. Я не могла проговорить ни слова, не могла пошевелиться. Заметив мое состояние, он разжал пальцы и отстранился, виновато понурив голову.
Он продолжал:
- Извини. Я не хотел напугать тебя. Я хотел, чтобы ты знала, кто я на самом деле… Ты обязана знать, какое отвратительное создание любишь, - он заговорил мягче, но в его голосе проскальзывали нотки какой-то почти истерической нетерпимости.
- Мне все равно, какой ты. Уже слишком поздно отступать, - я собиралась напомнить ему о свадьбе и гневе отца, но он будто мысли мои прочитал.
- Не поздно. Я могу устроить твою жизнь так, что тебе уже не придется возвращаться к отцу и брату, но без меня рядом.
- Мне не надо такого счастья, Алессандро.
- А что же тебе надо, Клаудия? – это был первый раз, когда его глаза кричали в отчаянии. Они были такими… беззащитными, печальными. Такие глаза могут быть у человека, на чьем сердце лежит глубокая, черная тоска.
- Мне нужен ты, - ответила я, схватив его за руку, и крепко сжала его холодные несопротивляющиеся пальцы в своей ладони. – Я нуждаюсь в тебе, и всегда буду нуждаться.
- Даже если когда-нибудь я перестану нуждаться в тебе?
- Даже так, - я сказала так только потому, что тогда считала, что у меня хватит сил изменить его, заставить нуждаться во мне вечно...»
- Он попросил меня еще раз хорошенько все обдумать, но я сказала, что и так знаю, к какому выводу приду в итоге.
- В Лондоне меня, наверное, искали, но безуспешно. Отец, я думаю, считал, что меня постигла участь тех двух молодых девушек, а Карлайл думал, что я сбежала с Алессандро, как и было на самом деле… Еще несколько месяцев после побега я оставалась человеком. Каждый раз, когда я поднимала тему моего обращения, Алессандро откладывал этот разговор на потом, иногда отвечал и просил подождать еще не много. Он сомневался, но я не могла понять, почему… Через Норвегию мы попали на север России, задержавшись там на пару недель, поскольку дело было уже ранней зимой, а их зимы – это сущий ад в плане, что такого собачьего холода я не знала за свою жизнь. Затем мы отправились назад, на самый юг Швеции. Там Алессандро уже не мог тянуть дальше с моим обращением: я простудилась, когда мы покидали Россию и, по приезду, мне стало еще хуже.
- Первые два года я чувствовала себя обманутой: жизнь вампира представлялась мне чем-то таким великим, возвышенным, я ожидала легкости, свободы от мелочных мирских забот и тягостей, а получила мучительную, всепоглощающую жажду, не отпускающую меня ни на минуту. Я забыла, что такое покой и радость, в моей жизни теперь остались только две вещи, чередующиеся друг с другом: жажда и ее насыщение. И потом опять жажда, которую надо удовлетворить, дабы получить свою долю забвения, что вскоре рассеивалось подобно туману, исчезая бесследно всего за сутки, и я снова шла на охоту, чтобы пройти очередной круг ада. У Данте было всего 9 кругов ада, а у меня их было почти два года. Все это время меня интересовали только две вещи: зов крови и зов тела, насыщение и плотские утехи, страсть и жажда, кровь и секс... – «А иногда и все вместе, - добавила она мысленно, - иногда я насиловала своих жертв… Интересно, как Эдвард держится так хорошо?»
- Только на третий год я начала привыкать ко всем своим изменениям, меня немного «попустило», пыл остыл, инстинкты подчинились контролю разума. Все постепенно становилось на свои места. Почти все…, - едва уловимая для моих глаз искра глубокой тоски, почти отчаяния проскочила в ее взгляде прежде, чем она продолжила свой рассказ.
- Дело в том, что слишком многое во мне изменилось. Стало другим не только мое тело, но и моя душа. Мои мысли, действия, поступки и даже привычки и вкусы – все постепенно изменялось. Я стала ненавидеть то, что мне очень нравилось при человеческой жизни, и наоборот – я полюбила то, что казалось мне отвратительным и жутким прежде. Конечно, убийства не одного десятка людей меняют человека, даже если он больше не является таковым, но тут было еще и кое-что другое.
- Ты охладела к Алессандро? – предположил я. Клаудия долго не отвечала, внимательно изучая узор на ковре.
- Если бы это была я…, - сказала она, сквозь плотно стиснутые зубы. – Он терпел меня все эти два года, закрывая глаза на мои безумные… оргии, на мой дикий, измученный постоянной жаждой нрав. Он обучал меня всему, что я должна знать о том мире, к которому теперь принадлежу, и так же о новой себе: о своих способностях, о силе и некоторых правилах нашего рода. Он же рассказал мне и о Вольтури. Но об этом позже… Вскоре все изменилось. Это было самое начало XVIII века. Мы жили в Италии, в небольшом городке Тосканской провинции. По идее мы должны были прятаться, скрываться, как можно дальше от человеческого жилья, но Алессандро слишком сильно любил роскошь и светское общество, чтобы скрываться в чаще леса, вести обособленный, почти животный стиль жизни. Он, 238 летний на тот момент, знал много языков, превосходно танцевал, играл на скрипке и виолончели, разбирался в астрономии и точных науках, умел быть невероятно вежливым и обходительным с полезными людьми, а его дар – способность преображать внешний вид, как собственный, так и чужой, - очень помогал нам избежать проблем с красными глазами. К тому времени я изучила несколько иностранных языков и «подогнала» себя к меркам типичной леди из светского общества. Для мира я была младшей сестрой Алессандро Франциско де Тьерри, путешествующая по Европе со своим старшим братом с целью увидеть мир, развеяться, обучиться, оправиться от смерти матери или отца – каждый раз была разная история. Мы играли разные роли. Сначала я лишь пряталась в тени Алессандро, искусного мастера подобных спектаклей, в который у него был немалый опыт, а вскоре я и сама стала такой, как он. Сначала мне не нравилось это притворство, но прошло немного времени, и я вошла во вкус такой жизни. Я была против, но Алессандро… Он не мог находиться вдали от балов и литературных вечеров, светских бесед, роскошных дам в дорогих платьях, которые порой становились его ужином в отдаленной от особняка, где проходило торжество, темной беседке. Так сказать, закуска на месте веселья. Ему даже не приходилось насильно тащить своих жертв туда, они сами шли вслед за ним, стоило ему лишь подмигнуть и улыбнуться своей самой обольстительной улыбкой. Алессандро обожал молоденьких девушек, пудрил им мозги, хотя чаще всего пудрить было толком нечего, пускал пыль им в глаза, и они сами подставляли ему шейку для укуса. Я наблюдала за его «развлечениями», сгорая от ревности. Те слова, что он говорил своим жертвам, очаровывая их, те взгляды и улыбки, которые дарил им, те ласки и прикосновения… Иногда мне хотелось накинуться на него, прямо посреди трапезы и перегрызть ему горло. Хотя я понимала, что едва ли он считал тупую, как пробку, толстую и кривоногую Маршетту «наипрекраснейшим созданием на свете, таким дивным, что этот лунный свет меркнет перед ее красотой», - в сарказме Клаудия не скупилась. В ее устах последние слова звучали, как грязное ругательство, но не как комплимент, пусть и незаслуженный. Она рассмеялась, как законченная истеричка и, успокоившись, продолжила.
- Меня сильно цепляло то, как он вел себя с ними, и в ответ я дарила танец за танцем каждому, кто только смотрел на меня с желанием пригласить на танец, но не осмеливался, поскольку прежде я выстроила вокруг себя неприступную стену. К тому времени я научилась пользоваться своим даром. Я заставляла их подойти ко мне и «вскружить мне голову». Я играла в игру, заставляла этим Алессандро пылать от негодования и ревности. Чаще всего по окончанию торжества он убивал моих «кавалеров», причем не просто выпивал их кровь, а жестко издевался над ними… А я стояла неподалеку и наблюдала, вкушая результат своей игры в виде его гнева и главное – пламенной ревности. Домой мы возвращались либо в гробовой тишине, либо громко ругаясь, хотя день в любом случае заканчивался скандалом и ссорой с яростными выпадами, колкими оскорблениями, перепалками и иногда кулаками… От прежних трепетных чувств, исполненных нежности и любви взглядов не осталось и следа. Теперь мы играли каждый свою роль, играли на публику, красиво, с размахом, как и подобает в высшем обществе. Мы превратились в актеров, наши теплые объятья и непринужденные разговоры, наше «милая» и «дорогой» стали маской, которую мы носили на этом маскараде, зовущемся нашей жизнью. У тебя, наверное, возник вопрос, почему я оставалась рядом с ним, почему просто не ушла… Я уже не могла уйти. Для начала, какая-то часть меня все еще любила этого негодяя, но главной причиной являлся тот наш «театр». Роскошь, в которую Алессандро облачил меня однажды, сделала меня своей рабыней. Надев один лишь раз изысканный наряд, о которых в Лондоне я могла лишь мечтать, увидев единожды блеск драгоценностей на своем теле, я уже не представляла себя без всего этого. А потому, как деньги добывал Алессандро, я стала и его рабыней так же. Я не могла заставить себя забыть о дорогих безделушках, о сиянии бриллианта, о блеске золота, серебра и платины, о тяжести изумрудов, рубинов и сапфиров… Не могла забыть о том, как шуршат складки платьев и вид изысканного кружевного белья, запах свежей мебели и ароматы дорогих духов, изготовленных лучшими парфюмерами мира. Я не могла жить без этого и, как следствие, я не могла жить без Алессандро. Поэтому я осталась, а почему он не вышвырнул меня из своего дома – вот это уже вопрос…
- Теперь мне кажется, что он любил человека во мне, не меня саму, а мою человечность. Мой аромат, который сводил его с ума, мягкость и тепло моей кожи… То, чего сам не имел. И когда мы стали равны, когда всего этого у меня не стало, он просто…, - голос Клаудии дрогнул при этих словах, - просто бросил то, что осталось.
- Он прогнал тебя? – предположил я, воспользовавшись минутной паузой в ее рассказе.
- Нет. Я сама ушла... Мы все еще жили в Италии, но уже в совершенно другой ее части. Однажды поздним летним вечером Алессандро принес в наш дом молодую девушку, истекающую кровью. Я что-то читала на заднем дворе, но, учуяв запах свежей крови, не могла не зайти в дом и не узнать, что происходит. Она была без сознания и очень слабой, ее руки были все в мелких царапинах, на виске красовалась большая кровоточащая рана; ее платье ее светлые волосы были перепачканы кровью, а кожа загорелая цвета летнего заката бледнела на глазах. Я удивлялась, почему она все еще жива. Судя по наряду, принадлежала она к малообеспеченному классу населения, но при этом была весьма недурна собой. Красива, как для человека.
«-Ты принес ужин домой?, - спросила я равнодушно. В ответ Алессандро гневно зарычал.
- Она – не ужин, тебе ясно?! - Я абсолютно не удивилась его такому настроению, меня смутило другое. Он не в первый раз тогда рычал на меня, но из-за какой-то умирающей человеческой девки – впервые.
- И что ты собираешься с ней делать? – как можно более спокойным голосом спросила я».
- Ответом послужили его действия: он склонился над ее шеей, чтобы прокусить едва трепыхающуюся сонную артерию. Тогда я поняла, что случилось. Он нашел мне замену. Новая жертва, новая игрушка в его руках, с которой он проделает то же, что и со мной: сначала вскружит голову, окрутит вокруг пальца, сделает полностью зависимой от себя, а потом, когда вдоволь наиграется с ней и она ему наскучит, выбросит на улицу, как паршивого щенка. Или проще говоря – сломает еще одну жизнь. Моя ревность на нее исчезла, злость на эту девушку испарилась, как роса на солнце, на смену им пришла жалость. Я не хотела, чтобы ее постигла та же участь, что и меня, поэтому я убила ее… Руками Алессандро, конечно же. Заставила выпить ее кровь до последней капли, пока ее сердце не перестало биться. Потом, когда я сняла с него свои чары, когда он пришел в себя и понял, что произошло, он склонился над ее безжизненным телом, уставился на нее с таким щенячьим взглядом бездомного пса. А я лишь рассмеялась в ответ на его «горе», когда он поднял на меня свои пустые глаза. До него не сразу дошло, что это я сделала так, что он не смог оторваться от нее. Я смеялась раскатисто, хрипло. Затем я окинула его полным отвращения и неприязни взглядом, будто передо мной стояло что-то мерзкое, отвратительное. Я подошла к нему близко, демонстративно, резкими и отрывистыми движениями сняла с пальца обручальное кольцо и швырнула в лицо Алессандро, смерив перед этим его презрительным взглядом. Мой уход был пафосным и громким, как и подобает зазнавшимся богатым стервам в те времена.
- Почти полвека я бродила по Европе, старательно избегая две страны: Италию и Англию. Избегая Флоренцию и Лондон. Я боялась случайно наткнуться где-нибудь на Алессандро и возродить в сердце прежнюю боль, увидев его вновь. Я боялась, что испытаю прежнюю слабость к его чувственным губам. Поэтому я старалась держаться подальше от того общества, в котором он мог появиться. Посвятив следующие 20 лет учебе, я на время забыла о своем прошлом, имя которому – Алессандро. Я изучала все, до чего только удавалось дотянуться, я находила забвение в книгах, трудах ученых, в постоянном познании чего-то нового… В 1873 году я снова оказалась в Италии. Небольшой городок на юго-западе в провинции Пиза под названием Вольтера. Это тихое место с величественным древним замком и замечательными, ласкающими взгляд пейзажами, понравилось мне. Я решила остаться там на пару лет, однако, мое пребывание в этом городе ограничилось всего двумя неделями. Во время первой охоты я столкнулась с местными вампирами, чей вид совершенно не вызывал у меня доверия. Их было трое: светловолосая девушка с почти детскими чертами лица, на вид ей было не больше 15, похожий на нее, как две капли воды, парень примерного такого же возраста, а третий выглядел старше, солидней, я бы сказала, но его лицо, его холодный пустой взгляд даже у меня вызвал страх. Девушка представилась как Джейн. Джейн Вольтури. Назвав свое имя, она внимательно всматривалась мне в лицо, так, словно ожидала чего-то особенно, будто ее слова должны были произвести на меня сильное впечатление. Остальные молчали. Так и не дождавшись от меня ожидаемой реакции, она сказала, что эта территория принадлежит ее семье и что в черте города охотиться запрещено, а я как раз прятала обескровленное тело своего ужина. Я пожала плечами, натянув на лицо искусственную маску сожаления, и сказала с издевкой, - «Запрети мне». В следующий же момент мое тело пронзила адская боль, сравнимая разве что с той, которую я испытывала при обращении. Я была застигнута врасплох, я не понимала, что происходит, поэтому не смогла предпринять что-либо. Ноги подкосились, я рухнула на вымощенную булыжником дорогу, корчась в агонии. Сквозь пелену боли до меня доносились их голоса.
«Убить?», - спросил тот юноша. А третий ответил, - «Нет, не стоит, Алек. У нее есть дар, который понравится Аро… Очень ценный для нас дар».
- Что было дальше, я не помню: после его слов меня накрыла пустота. Я ничего не слышала, не видела и не чувствовала. Будто потеряла сознание и очнулась только в их замке. Далее следует весьма неинтересная часть о том, как Аро, поняв, что не может заполучить меня силой, распинался передо мной, дабы склонить к службе в его охране. Но я ее упущу. Я заставила его отпустить всю стражу из залы и, когда мы остались одни, я непременно воспользовалась полученным шансом сказать ему «адьес», мой «милый друг». Мне нравилась свобода, непривязанность к определенному месту, я не любила быть кому-то обязанной, подчиняться приказам. Жизнь в их замке, в этой мрачной темнице, была неприемлемой для меня.
- Из Италии я направилась прямиком в Новый свет, чтоб уж наверняка не пересечься с Вольтури снова. С тех пор я живу в Америке. От одного города к другому, стараясь не задерживаться в одном месте надолго… Алессандро я больше никогда не видела, в Лоднон не приезжала... Мне все-таки удалось сжечь все мосты, ведущие к прошлому. Теперь я свободна, но впервые не имею ни малейшего представления о том, что мне делать со своей свободой.
С последним словом Клаудии в гостиной повисла тишина. Мерзкая, угнетающая душу... В последнее время тишина была тем, чего мне очень не хватало. Я постоянно что-то слышал: мысли, посторонние звуки и все, что только могли уловить мои обновленные уши. Я не мог спрятаться от них, не мог убежать от окружающих меня со всех сторон громких, тихих, пронзительных, мелодичных, жутких и приятных звуков, которыми был наполнен мир. Мне хотелось одного – тишины. А сейчас, с ее появлением, которого, казалось бы, я так долго ждал, я возненавидел и тишину за ее способность порождать собственные мысли.
Когда голова занята посторонними звуками, когда в моей голове постоянно звенят чужие «голоса» - чужие мысли - трудно сосредоточиться на своих. В таком состоянии невозможно думать, когда это необходимо. И вот теперь, когда я смог заставить себя не слышать абсолютно ничего, мысли в голове – мои мысли – сводили меня с ума. Я думал о Бэлле, о том, что ей пришлось пережить в своем времени из-за и ради меня. Я думал о том, на какие жертвы она шла ради своей любви, которая в любой момент могла обернуться для нее трагедией.
Конечно, я не пил кровь Бэллы и в некоторых случаях не поступал, как этот Алессандро, в какой-то степени я был лучше, чем он в отношении обращения со своей любимой. Я не был эгоистом и собственником, но я был такой же гибелью для Бэллы, как Алессандро для Клаудии. Я не погубил ее душу, не позволил своему эгоизму взять верх, лишив Бэллу души, но я так же в один прекрасный день ворвался вихрем в ее спокойную, размеренную жизнь, не омраченную никакими горестями, и по кирпичику разрушал ее целый год, наслаждаясь вкусом запретного плода, закрывая глаза на ужасную правду, пока однажды притворяться, что ей вполне безопасно находиться рядом со мной, стало невозможно. В итоге я ушел, оставив ее на руинах собственного счастья.
Я поступил подло? Я поступил жестоко? Может быть, но это было правильно. Это показало, насколько сильно я люблю ее, пусть это звучит дико на первый взгляд. Она, вероятно, считала меня бессердечной тварью, а самом же деле, я заставил себя наступить на собственное горло, переступить свои чувства ради ее безопасности. Я ушел, потому что любил ее. Значит, я любил ее настолько, что пошел против себя ради спасения ее души и тела.
Значит, я любил ее, и это был я, но не кто-то другой. Я из другого времени, немного другой, но все равно я.
- Клаудия… Извини, я… я сейчас вернусь, - я сорвался с кресла, едва не перекинув его на пол, и через секунду уже стоял на последней ступеньке лестницы, ведущей на второй этаж.

Дорогие читатели , пожалуйста забегайте на форум!)Сюжет становится все интереснее и интереснее)и нам очень интересно знать ваше мнение по поводу фанфика!не нужно писать эссе...напиши хоть пару строк , давайте сделаем автору приятное?=)
Огромное спасибо всем тем,кто комментит каждую главу!=* Вы лучшие)Форум