Новое утро встречает меня неизменным ударом по голове и голосом бра… Эммета. Несмотря на то, что мой организм каждый раз пробуждается обновленным и физически отдохнувшим, сегодня мне кажется, что вчерашнее пиво не прошло бесследно. Только похмельный синдром в виде головной боли и ломоты в мышцах уходит на другой уровень – заменяется тошнотворным кавардаком в мыслях и ощущениях.
Я снова в семнадцатом апреля.
И мне снова восемнадцать лет. Не ситуация, а просто мечта любой женщины…
Сегодня я вновь отмечаю совершеннолетие. Но так никогда и не получу в подарок кабриолет.
Вчера я чуть не погиб.
Меня только что ударил подушкой неродной брат.
А завтра… Завтра никогда не настанет.
Если попытаться нарисовать мою жизнь, то лучшим изображением станет ядовитая змея, кусающая себя за хвост.
Я так долго не протяну…
Чертов день рождения.
Чертов Форкс.
Чертова жизнь…
Постанывая, я разлепляю веки. И что прикажете теперь делать? Я больше не могу просто так страдать фигней, на весь день убегая в мотель и проводя там бесчисленные часы за просмотром дурацких фильмов. Не могу снова поехать в Ванкувер и рассекать снежные просторы на доске. Не могу, как раньше, валять дурака и устраивать революции на школьном дворе. И всё потому, что теперь мне страшно. Страшно, что это всё никогда не закончится. Что я никогда не повзрослею, никогда не поступлю в университет, не смогу слетать в Париж и пройтись по Монмартру, никогда… Фак, это гребаное «никогда». Ненавижу это слово.
Ну а ввиду того, что вчера я случайно узнал, что моя семья не совсем уж и моя, и понял, что в любой момент могу отправиться на тот свет из-за кирпича на голову, подломившейся под ногой ступеньки или несущегося мне в лоб грузовика… Настроение падает ниже отметки «хреновей некуда». Поностальгировать чтоли по нормальной жизни? Сходить в школу, встретиться с людьми, которых не видел уже, слава богу, больше года.
Год?! А ведь и правда, столько времени прошло… Мне сейчас вообще должно быть девятнадцать, и если бы всё пошло как в тот, самый первый восемнадцатый день рождения, я бы уже учился в колледже, со стипендией спортсмена и ни от кого не зависел. Только вот Джим бы погиб…
Я неспеша одеваюсь, размышляя, стоит ли собирать учебники. Сама по себе эта мысль не вызывает у меня ничего, кроме презрительной усмешки, но если уж ностальгировать, то по полной программе. Кидаю первые попавшиеся книги в сумку и выползаю из комнаты.
Ну, что? Завтрак?
Все, конечно же, в сборе, и я почти с доскональной точностью могу описать, как меня встретят, что скажут, что будет написано на развороте газеты в руках отца, и в какой именно момент Эммет измажется желтком от яичницы. Вот почему такой мусор обязательно застревает в голове? Оно мне надо?
- Здравствуй, сынок! – улыбается мама. – С днем рождения!
- С днем рождения, сын.
Идите вы в баню…
Я никак не реагирую на их слова, просто сажусь за стол и беру тост, придвигая к себе масленку. Напряжение воцарившейся тишины и пристальный взгляд трех пар глаз заставляют-таки бутерброд выпасть из моих рук и шлепнуться прямо на джинсы. Маслом вниз, естественно.
Тихое и какое-то усталое «бля», когда я тянусь за полотенцем, служит горящей спичкой, поднесенной к очень короткому бикфордову шнуру. Он прогорает в считанные секунды, а затем… Затем, естественно, раздается взрыв. Правда, не мгновенно. Он медленно, но неотвратимо наплывает издалека, как раскаты грома. Как цунами. Как хренов потоп, начинающийся редкими каплями. Но катастрофы не избежать: сейчас я чувствую это как никогда ясно. И жду этого со странным отчуждением.
- Ну? Что не так на этот раз? – тихо произносит отец, нарочито небрежно снимая очки и откладывая газету. – Его высочество не в духе, или мы, чернь, снова впали в немилость?
- Карлайл!.. – пытается вмешаться мать.
А мне почему-то всё равно. Если раньше внутри всё сжималось – не от страха, а от тягостного предчувствия очередного скандала – то сейчас я совершенно спокойно поднимаю глаза на отца и не отвожу взгляда.
- Мне можно просто позавтракать?
- О, да, всенепременно, вашество! Милостиво прошу прощения, что посмел нарушить вашу трапезу!
Странно, я даже не заметил, когда это отец стал таким нервным.
- Только вот ты забываешь, что ты не один! – тон его голоса становится жестче, глаза темнеют. – Ты не считаешься с чувствами других людей! Если у тебя нет настроения – виноват весь мир! И ты даже пальцем не пошевельнешь, чтобы постараться скрыть свой настрой! Ты хоть раз улыбнулся, выходя к завтраку? Хоть раз спросил, как дела у матери, как у меня на работе? Неужели так сложно быть просто частью семьи, а не отщепенцем, который только и мечтает о том, чтобы поскорее удрать из дома?!
- О, ты даже не представляешь, насколько ты прав!
Такое чувство, что это не я говорю. Что-то холодное, скользкое и озлобленное сидит внутри меня и ворочает моим языком, заставляя только что промелькнувшие в голове мысли превратиться в слова.
- Я не просто хочу поскорее убежать отсюда. Я хочу свалить и больше никогда, слышишь, никогда не видеть никого из вас!
Отец бледнеет, а мама прижимает ладонь к губам и закрывает глаза. Нет уж, меня не проймешь театральными слезами и патетичными взглядами. Хотя бы раз, но я скажу вам правду. Всю правду.
- Мне осточертело твое вечное недовольство. По-твоему, я всегда неправильно говорю, неправильно рассуждаю, неправильно отношусь к окружающим, неправильно живу и подтираюсь, блядь, наверное, тоже неправильно!
- Эдвард!
Я резко поднимаюсь, и ножки стула скрипят по паркету.
- Нет уж, послушай теперь меня! О какой нахрен семье ты говоришь?! К кому я должен относиться с трепетом и нежной заботой? У нас никогда не было семьи! Я что, по-твоему, могу назвать семьей тебя? Тебя – по сути чужого мне человека, который критикует каждый мой шаг, каждый взгляд, каждое слово?! Или, может, мать, которая во всем тебя поддерживает и скорее от меня отречется, чем скажет тебе хоть слово поперек?
Слева от меня раздается всхлип. Но сейчас ничего, кроме раздражения, этот звук во мне не вызывает.
- Ну, и особенно, конечно, вот этот человек может называться моей семьей, да? – саркастично спрашиваю я и показываю на сидящего передо мной Эммета, так и застывшего с куском бекона на вилке. – И дело вовсе не в том, что от него толка, как с козла молока, не в том, что он туп, как зародыш Буратино, нет! Дело в том, что изначально называть его братом я, оказывается, не могу! Только если твоя настоящая фамилия, дорогой папá, не Маккарти!
- Пап, что он несет? – наконец, подает голос мой лже-брат.
- Откуда… - пытается спросить отец осипшим голосом. Судорожно кашляет. – Откуда ты знаешь?
Я наигранно прижимаю палец к подбородку и поднимаю глаза к потолку.
- Хмм… дай-ка подумать. Триста три, двадцать девять, сто пятьдесят шесть, эмм… пятнадцать, если не ошибаюсь?
- Как ты посмел открывать сейф?!
- Ну, вот посмел как-то. Кстати, спасибо за Aston Martin. Жаль, я его не увижу.
Судя по всему, пофигизм дал корни глубоко в моем сознании, потому что сейчас я совершенно безбоязненно стою напротив отца, у которого глаза наливаются кровью, который тяжело дышит и смотрит на меня с такой яростью. Покачиваюсь на носках, руки в карманах. Просто олицетворение хладнокровия. Хотя нет… Глубоко внутри что-то клокочет и рвется наружу. В какой-то момент даже кажется, что кулаки чешутся кому-нибудь вмазать. Но я проявляю чудеса выдержки и продолжаю бесстрастно смотреть на отца.
- Так, я не понял, что происходит? Вы о чем вообще?! – Эммет тоже вскакивает со своего места.
- Эдвард, пожалуйста…
Этих маминых слов, произнесенных очень тихо и сбивчиво, я предпочитаю не слышать.
- О чем мы? – спрашиваю я, окидывая его взглядом с ног до головы. – О том, что ты, Эммет Маккарти, был усыновлен четой Каллен, когда пребывал в счастливом бессознательном возрасте трех лет.
- Что?.. – несколько секунд он лишь судорожно разевает рот, но не произносит ни звука.
- Мам… - поворачивается он и смотрит ей в глаза. - Это правда? Что же это, я – неродной вам? Мам, что всё это значит?!
- Эмми, тише, послушай меня, - пытается оправдаться мать. – Мы не хотели вам с Эдом ничего говорить. Зачем? Мы ведь семья. Всегда были семьей…
- Поверить не могу, - Эммет отшатывается от протянутых к нему рук и неровным шагом отходит к двери. – Как вы?.. Черт, я не могу поверить!!!
Он выбегает в прихожую, и через секунду раздается грохот закрывающейся входной двери.
Вы знаете, какой звук у тишины? Особенно у тишины, которая настает внезапно, после шума и криков? Она звенит. Как лопнувшая струна. И также подергивается, словно в конвульсиях.
- Доволен? – безжизненным голосом спрашивает отец.
Теперь он вновь сидит за столом, закрыв лицо руками.
- Добился своего?
- Ради бога, вот этого только не надо! Я ничего не добивался. Я просто сказал правду. В отличие от вас двоих.
Резко задвинув стул на место, я выхожу из столовой.
Высказался. Выплеснул отчаяние. Только какого же хрена мне не легче?

Мокрый асфальт, грязные обочины, блекло-зеленая листва по обеим сторонам дороги. Дворники медленно ползают по лобовому стеклу, словно двигаются через силу. Зачем я еду туда? Что я забыл в школе? Но с другой стороны – куда мне еще ехать? Этот путь – часть моего вечного семнадцатого апреля. Такое впечатление, что так было, есть и будет всегда. И от этой мысли хочется выть диким голосом. Едва начавший звонить мобильник тут же отправляется в полет из открытого окна. Мне всё равно, кто звонит и зачем. Если уж я вне нормальной жизни, то будем считать, что мобильной связи здесь тоже нет. Я во временном вакууме. В пустоте. Потому что семнадцать часов – это ничто. Абсолютный ноль по сравнению с жизнью. Это могу понять даже я, хоть и прожил долбаных восемнадцать лет. Не считая повторов.
Всё же я так и не смог еще окончательно привыкнуть к тому, что время не идет своим ходом, а регулярно спотыкается на одном и том же месте, словно заевшая виниловая пластинка. Когда я подъезжаю на школьную парковку, сама собой в голове проносится мысль: «Какая прелесть! Меня здесь не было столько времени, а мое место так никто и не занимает». И только спустя секунду в лоб щелкает осознание того, что у людей не было возможности отвыкнуть от моего присутствия. Потому что для них я был в школе вчера. Вчера обсуждал с парнями предстоящие соревнования. Вчера снисходительно отвечал на красноречивые взгляды Лорен. Вчера… Всё было вчера. Для них. Для меня – целую жизнь назад. Потому что в моем возрасте полтора года, насыщенных событиями, - это уже жизнь. Стремительная, яркая… и совершенно никчемная.
За это время я совсем отвык от школы. Если раньше путь до любого кабинета я проделывал на автопилоте – ноги сами несли меня в нужную сторону – то сейчас приходится вспоминать, что же это за класс такой – 4С? Ах, алгебра!.. Ну да, ну да.
- Мистер Каллен! – голос преподавателя выводит меня из задумчивости. – Где ваш учебник? Тетрадь?
Я перевожу глаза на парту. На ней, кроме моих локтей, ничего не лежит.
Пожимаю плечами.
- Я не взял их с собой.
- Очень интересно. А на урок вы зачем явились?
- О, поверьте, я бы отдал что угодно, лишь бы узнать ответ на этот вопрос.
Одноклассники захихикали. Какого черта? Ведь я ответил абсолютно честно! В моем голосе даже сарказма не было. Но подобный ответ – изначально неверный, если звучит в стенах школы. И иначе как хамство не рассматривается.
- Тогда будьте добры покинуть класс и не возвращаться до того момента, пока не найдете ответ!
Мне даже пререкаться не хочется. Какой смысл в том, чтобы начать с пеной у рта доказывать ему, что ответ на этот вопрос я, кажется, никогда не найду. Поэтому я молча беру рюкзак и выхожу в коридор, провожаемый двумя десятками пар глаз. Поворачиваю направо и медленно бреду, прикасаясь пальцами к шершавой поверхности стен. Дойдя до второго выхода, выглядываю на улицу. Дождь так и не прекратился. Иногда складывается впечатление, что он бесконечный, этот дождь. Прячась от людских глаз, он тайком, в подворотнях, карабкается обратно на небо и снова с противным мокрым шелестом срывается с плотных облаков. Как пловец-фанатик, не устающий раз за разом подниматься на пятиметровую вышку, чтобы на долю секунды ощутить эйфорию свободного полета прежде чем удариться о водную гладь бассейна.
Кидаю полупустой рюкзак на пол и сажусь на него, облокачиваясь спиной о стену. Кажется, что вместо ног и рук у меня – желе. Конечности не слушаются. Голова не варит. Я уже ничего не хочу и не могу ничего делать. Только колючий комок бессильной злобы всё еще ворочается где-то слева под ребрами и не дает окончательно расслабиться и плюнуть на всё.
Внезапно дверь распахивается, и кто-то входит в коридор с улицы. Медленными, тяжелыми, хлюпающими шагами он приближается ко мне, но я даже голову не могу поднять. Мне просто всё равно. Видимо, утренний скандал высосал из меня все соки.
Человек замирает в метре от меня.
- Когда ты узнал? – тихо и хрипло спрашивает он.
Эммет.
Я закрываю глаза и мысленно прошу, чтобы он исчез. Только разговора с ним мне сейчас не хватало.
- Когда? – настойчиво повторяет.
А ведь я даже не знаю, как правильно ответить. Когда? Сегодня. Которое было вчера. Или вчера, которое оказалось сегодняшним днем. Как? Как ответить?!
- Недавно, - еле шевелится мой язык.
- Почему не сказал?
- Сказал.
- Ты думаешь, ссора с родоками была идеальным поводом?
- Отвали, Эммет. Ты уже знаешь. Какой смысл разбираться, кто, когда и как тебе об этом сообщил?
- Да вот есть смысл, знаешь ли! Ты должен был мне всё рассказать сам, один на один! А не ставить это в вину отцу и говорить об этом при мне так, словно я малолетний дебил с кашей вместо мозгов!
- А ты разве не…? – не удерживаюсь я от привычного сарказма.
- Хватит! – в мгновение ока Эм оказывается прямо передо мной, нависнув всей своей внушительной массой и схватив за плечо. – Мы же братья! Как ты мог так поступить?!
Слово «брат», произнесенное этим человеком по отношению ко мне, ударяет по барабанным перепонкам, и тот комок злости, который, казалось, иссяк и колет изнутри чисто по инерции, мгновенно распухает, как укушенный пчелой язык. И также вываливается из меня. Одной фразой. Но ее хватает.
- Ты мне – никто, - холодно произношу я и сбрасываю с плеча руку Эммета.
На секунду он замирает. В его глазах – как в глазах побитой собаки – читается боль и непонимание. Но это выражение, которого я, признаться, никогда не видел в его взгляде, не трогает меня. У меня не холодеет внутри, не дрожат пальцы, не перехватывает дыхание от обиды за родного брата. Потому что человек передо мной – чужак. Пусть и не его вина в этом. Но меня обманули. Те, кому я доверял, пожалуй, больше всего в этой жизни. И он оказался втянутым в эту ложь. Он оказался этой самой ложью. И смириться с этим я не могу.
Не говоря больше ни слова, я встаю и ухожу. Оставляя позади двух людей: нового, совершенно незнакомого мне человека с болью, чувствами и за мгновение повзрослевшим взглядом и своего брата. Младшего брата, не умеющего относится к чему-либо серьезно, дурашливого и тугодумного. Младшего брата, которого у меня больше нет. Я только что убил его. Тремя простыми словами. В упор.

Сам не зная зачем, я продолжаю бродить по коридорам школы, словно по лабиринту. Одного минотавра я уже завалил, и какая-то часть сердца, которая до этого саднила и болела, словно отмерла. Не успокоилась, просто я перестал ее чувствовать. Хотя, черт знает, что лучше…
После звонка двери кабинетов открываются и на краткосрочную свободу вылетают старшеклассники. Словно гудящий рой шершней они летают вокруг, врываясь в мой мозг десятками незнакомых лиц, оценивающими или удивленными взглядами, сотнями голосов, шуршанием, стуком каблуков и шарканьем подошв, разнокалиберной музыкой, приглушенно доносящейся из наушников, разноцветными футболками и прикосновениями чужих локтей и плеч, когда задевают меня, проходя мимо... И я чувствую себя пришельцем. Не понимаю, что происходит, не знаю, что нужно делать. И не представляю, что будет дальше. Хотя, что там может быть, если этого самого «дальше» никогда не будет?..
Как сомнамбула, добредаю до лестницы. Вверх-вниз с этажа на этаж шныряют школьники. Такие же, каким был я. Именно: не такие же, как я. А такие, каким я был бесконечно много времени назад. Я много пережил с тех пор. Узнал слишком много правды. Ненужной мне правды. Много чего перепробовал. Не всё, но впечатлений и так хватает. Я пресытился. Увяз по горло.
Или мне лишь кажется?..
Уткнувшись взглядом в листы бумаги, мне навстречу спускается мисс Свон собственной персоной. Узкие джинсики, свободная рубашка, полуспущенная с одного плеча, копна слегка растрепанных волос, которые тем не менее от этого не перестают казаться манящими, словно над ними нимбом висит неоновая вывеска: «Запусти в меня пальцы!»
Что-то темное и неконтролируемое поднимается из глубины груди. Кажется, вот-вот оно превратится в утробное звериное рычание. Рев паники загнанного, уставшего и озлобленного зверя.
Что ж, сегодня день откровений, Эд, не так ли? Родителей и брата ты разоблачил. С беспросветностью бесконечно повторяющегося будущего почти смирился. Так открой же для самого себя свои тайные помыслы! Признайся себе, чего ты подсознательно хотел с того вечера в Trinity? Какие желания ты неосознанно прятал подальше, в самые потаенные уголки своей и без того темной души? Это похоже на озарение, правда?
Я замедляю шаг.
Черт подери…
Да, мне было стыдно. Перед самим собой.
Ведь она не в моей лиге. Никогда не была и никогда не будет.
Она вообще сама по себе. Не от мира сего. Отщепенка.
Но только ее темные с поволокой глаза, в ничтожных сантиметрах от моих, однажды одним лишь взглядом вышибли воздух из легких. Только ее полуоткрытые губы – мягкие, чертовски чувственные, противозаконно нежные – однажды послужили причиной секундного помутнения моего рассудка.
Я через силу усмехаюсь.
Скажете, любовь? К черту, что за бред! Но здесь дело не только в закипающих в крови гормонах. Здесь что-то другое – странное, новое, необъяснимое. И оттого раздражающее.
Вот оно – то, что я искал. То, что сможет отвлечь меня от бренности зацикленного существования. Нечто по-настоящему темное. Запретное. И изысканное. Как кровь для вампира.
Месть? Будьте добры, заверните две.
«Признайся, Эд, - шепчет что-то змеиное внутри меня. – Такого ты еще не пробовал. Все те девчонки, что прошли через твою койку, пусть некоторые из них и были девственницами, всегда прыгали на тебя первыми, стоило лишь пальцем поманить. Но это – совершенно иное. Белла не будет вешаться на шею. Она – как пресловутый запретный плод. И чтобы сорвать его, чтобы насладиться им сполна тебе придется пошевелить мозгами и стать тем, кем ты до этого еще ни разу не был. Придется раскрыть весь свой актерский потенциал. Но игра стоит свеч. Ты не пожалеешь…»
Не пожалею. Мне чертовски не нравится это ощущение: как будто каким-то образом эта девчонка может влиять на меня, словно я зависим. Никто не имеет права заставлять меня так чувствовать. И мне достаточно лишь сбить оскомину. Я пробью брешь в этой стене. Да, двусмысленно звучит. Но как раз в точку. Ведь план прост: за семнадцать часов добиться доверия от этой… Беллы. И – переспать с ней. Грубо, примитивно, как животное. Чтобы больше никогда не чувствовать этого отвратительно сладкого подрагивания рук, когда она проходит мимо и задевает меня плечом. Как сейчас.
В ее лице я отомщу всем: ей самой, родителям, «друзьям», избившему меня Джейкобу Блэку, Джейн Вольт, той твари, которая каждый день убивает Джима, долбанной заевшей жизни… И этому изматывающему одиночеству.
Ты станешь эпицентром взрыва, Белла Свон. Пристегни ремни.