— Трансфигурация, — повторил Рон. Уже в третий раз с тех пор, как они вышли из директорского кабинета.

— В этом есть смысл, — заметил Гарри. — Ей срочно нужен кто-то, кому можно доверить преподавание. У нас читает лекции призрак, так почему не справится портрет?

— Может, какой-то другой портрет и справился бы, — сказал Рон. — Типа Колин Криви стал бы помогать на маггловедении, и все такое.

Они шли на обед в Большой зал. Гарри бросилось в глаза, что с лестниц уже успели снять заклятья, и те двигались как обычно.

— Но Фред… Это же Фред! Он не может быть учителем! Они с Джорджем вечно всех разыгрывают. Они только это и умеют. Да они для этого созданы!

— Да, но… — начал Гарри и осекся.

— Но что? — спросил Рон.

— Так, ерунда, — пробормотал Гарри. Рон был не в себе и Гарри вовсе не рвался затевать спор по поводу того, каким бы стал Фред, если бы рядом не было Джорджа. Может, всерьез бы увлекся квиддичем. Может, закончил бы Хогвартс. Может, никогда бы…

— Да в чем дело? — настаивал Рон.

— Ну…

Они достигли главного входа, и Гарри стал озираться по сторонам в поисках предлога перевести разговор. Колина на портрете не было, а Фред еще не вернулся от Макгонаголл (она выставила их с Роном, как только стало ясно, что Фреда будет не так легко убедить взяться за преподавание трансфигурации). Лично Гарри считал, что тот счастливо отделается, если Макгонаголл не распорядится смыть портрет скипидаром.

И тут он увидел Драко, который стоял на пороге, взмахами палочки счищая прилипшие к башмакам листья.

— Ни в чем, — заявил Гарри. — Мне надо поговорить с Малфоем.

— Фред подался в учителя, а ты подружился с Малфоем. В Хогвартсе все кувырком, — заметил Рон и закатил глаза.

Малфой переступил порог. Порыв ноябрьского ветра закрутил его шарф и взъерошил волосы. Несмотря на то, что еще недавно все были перемазаны сажей, волосы Малфоя блестели, щеки горели, и вид был бодрый и энергичный, как всегда в Хогвартсе поздней осенью на свежем воздухе. Гарри хорошо помнил этот вид по многочисленным схваткам на высоте, сопровождаемым яростными взглядами.

В начале учебного года Гарри казалось, что Малфой поздоровел и стал больше похож на себя, каким был когда-то, вечность назад. С тех пор улучшения продолжались, и к Малфою вернулась часть прежнего лоска. Гарри не знал, почему он вообще замечает разницу между лощеным и нелощеным Малфоем. Но тот распрямил плечи, перестал двигаться так, что казалось, задень его — рухнет, и в глазах его появился прежний расчетливый блеск.

Конечно, он изменился, и сильно изменился. Он прилично — ну, практически прилично — обращался со слизеринскими первокурсниками, несмотря на то, что среди них почти не было чистокровных. Гарри порой гадал, не повлияло ли на отношение Малфоя к магглорожденным то, что Снейп оказался полукровкой. А может, то, что Гарри с Гермионой несколько раз спасали ему жизнь, а полукровный министр Магии даровал помилование и изгнал дементоров из Азкабана. Но что-то, несомненно, повлияло, потому что с начала учебного года прошло уже полтора месяца, а Малфой даже злобного взгляда не бросил ни на одного ученика. Разумеется, за исключением Гарри.

Малфой позволил Гарри себе помочь. Стали ли они от этого друзьями? Гарри так не думал, но определенные надежды испытывал.

Правда, Малфой всегда считал его невероятным придурком, и было сомнительно, что он может поменять это свое мнение.

— Чего тебе, Поттер? — поинтересовался Малфой, заметив взгляд Гарри. — Задумал новое нападение? Прикидываешь, кого бы еще напустить на меня посвирепее и помохнатее?

Гарри рассмеялся.

— Малфой, только ты мог назвать это нападением, — заметил он, втайне обрадованный, что тот направился прямо к нему.

— Я спасал свою жизнь, — с преувеличенным достоинством заявил Малфой. — Учитывая, что ты взорвал весь класс, это было вполне разумно.

— Вот жалость-то! А мы-то все прикалывались, слушая, как ты визжишь, как будто тебе года два.

— Само собой. Кстати, если уж речь зашла о младенцах, как тебе выволочка от Макгонаголл?

— Она назвала меня образцом для подражания, — заявил Гарри, наблюдая, как Малфой морщит нос.

— У всякого свой вкус, — фыркнул тот.

— Ты что, никогда не пробовал шоколадушек со мной внутри? — спросил Гарри, не успев сообразить, что именно он говорит. — Мне говорили, это потрясающе.

К моменту, когда он понял, что сказал, и замер в оцепенении, до Малфоя тоже дошло. На его лице появилось странное выражение, но Гарри был в таком ужасе, что не мог его как следует расшифровать.

— Понятия не имею, каков ты на вкус, Поттер, — сказал Малфой ровным голосом. — Но я всегда предпочитал горечь сладости.

Гарри так и не понял, что произошло. Воздух между ними уплотнился, и Гарри почувствовал, как тот складывается и свивается в узлы.

Взгляд Малфоя на мгновение скользнул по губам Гарри.

С тем же успехом тот мог с размаха ударить его в живот.

Гарри уставился на Малфоя, замечая и разгорающиеся глаза, и наливающиеся алым щеки. Он видел все очень четко и резко, и под рукой не было огневиски, которое могло бы послужить оправданием. У Гарри было ощущение, словно ему прямо в глаза направили луч света и все, что он может разобрать — это сияние. С Джинни и Чоу он не чувствовал ничего подобного. Он никогда не чувствовал ничего подобного, потому что перед ним был Малфой.

Перед ним был Малфой.

Гарри сглотнул.

— Я совсем не такой сладкий, — сказал он.

Глаза Малфоя потемнели, но он не двинулся с места. Гарри подумал, что тот вечно прикладывает уйму усилий, чтобы сохранять хладнокровие и непроницаемость, даже когда всем вокруг понятно, что он самом деле чувствует. Сейчас Гарри был уверен, что Малфой также сбит с толку, как он сам. Тот выпрямился и сухо заметил:

— Понятия не имею, Поттер. Я покупаю шоколадушки, чтобы откусывать им головы.

Он коротко кивнул и скользнул мимо Гарри в подземелье.

— Погоди, — сказал Гарри, придерживая Малфоя за плечо. Тот обернулся, поглядел на него, и в плотном, изломанном воздухе Гарри ощутил, как близко они стоят и сколько тепла излучает Малфой. Он ощутил это с той же ясностью, с какой чувствовал собственную кожу.

— Я хотел тебе сказать…, — начал он и остановился, потому что сказать ему было нечего. Он просто не хотел, чтобы Малфой уходил.

Малфой ждал, не сводя с Гарри глаз, и Гарри не сводил глаз с него, удивляясь, когда заостренное надменное лицо успело превратиться в тонкое и выразительное, за исключением жесткой линии челюсти и губ, которые…

— Ты хотел мне сказать, — надменно повторил Малфой после смущенной паузы. Гарри постарался сделать вид, что знает, о чем говорит, перебрал в уме темы и ляпнул:

— Полеты. Я хотел тебе сказать, что сегодня вечером мы летаем.

Выражение лица Малфоя переменилось мгновенно: глаза распахнулись, а румянец добрался до пробора.

— Мы летаем?

Он резко высвободил плечо из захвата Гарри, как будто только сейчас обнаружил его руку.

— Да, — сказал Гарри. — Ты и я.

— Ты, значит, и за меня решил. У меня могут быть дела, знаешь ли.

— Могут, — согласился Гарри, впервые за долгие месяцы чувствуя себя с Малфоем совершенно свободно. — Но их нет.

— Ну, ты и задница, Поттер, — сказал Малфой.

— После обеда, — ответил Гарри, чувствуя, как живот сводит от странного предвкушения.

Малфой несколько долгих секунд смотрел на него широко раскрытыми удивленными глазами.

Потом едва заметно кивнул и быстро ушел шагом, который мог бы показаться уверенным, если бы его лицо не пылало огнем.

Гарри все еще стоял на месте, когда из Большого зала вышел Рон.

— Ты все еще тут? — спросил он. — Сегодня пастуший пирог и слойки с кремом. Поторопись, а то все съедят.

— Спасибо, — сказал Гарри.

— Гарри, с тобой все в порядке? — спросил Рон.

Гарри сумел пробормотать что-то вроде: «Ну да, я только…» и сдался.

К счастью, прежде чем Рон открыл рот для следующего вопроса, на портрете появился Фред, несколько помятый, но без всяких следов скипидара. Рон тут же переключился на него.

— Наконец-то! — просиял он. — Что сказала Макгонаголл, когда ты отказался?

Фред поморщился.

— Я согласился.

— Что? Ты с ума сошел! Какой из тебя учитель?

— Наверно, никакой. Только других дел у меня все равно нет, а она не может управлять школой и преподавать трансфигурацию — одному человеку с этим не справиться.

— Ты серьезно? Ты же всегда разыгрывал учителей, а не помогал им.

— Ну да, конечно, но…

— Джордж решит, что ты совсем спятил, подожди, пока я ему…

— Рон!

Такого выражения на лице Фреда Гарри раньше не видел. Рон осекся, а Гарри похолодел.

— Я не хочу, чтобы ты обсуждал это с Джорджем. Чтобы вообще обсуждал меня.

Рон сморгнул.

— Рон, я серьезно. Только попробуй!

— Но… ему же без тебя плохо, — пробормотал Рон. — Ты же его брат, и он…

— Я не его брат! — рявкнул Фред, и Рон отступил от картины, как будто получил пощечину. Краем глаза Гарри заметил, что другие портреты исчезают с холстов. — Я не Фред Уизли! Ты что, не понимаешь? У Фреда был брат. Была семья. Была жизнь. Он собирался жениться на Анжелине и еще до двадцати лет заработать миллион галлеонов. Он собирался обзавестись миллионом детей и миллионом племянников и племянниц. Я… — он заколебался и продолжил. — У меня прямоугольник вместо дома. И учительская должность.

— Фред, — вмешался Гарри, чувствуя комок в горле и ком в желудке.

— Гарри, пойми меня правильно, — Фред сжимал и разжимал кулаки, и тон у него стал мягче, хотя голос все еще дрожал. — Я ни о чем не жалею. Я погиб, защищая Джорджа, тебя, Рона, Перси и всех, кого любил. Но, — он умоляюще посмотрел на Рона, — ты должен понять, что человека, которого ты звал братом, больше не существует. Я — это память о нем. И все.

Рон быстро моргал.

— В жизни не слыхал подобной чуши! Ты же слышал, что сказала Макгонаголл: ты герой и вошел в легенды.

— Нет, это Фред Уизли был героем и вошел в легенды. Потому что рядом был Джордж, и потому что Джордж и до сих пор такой. Так что, Рональд, если ты только посмеешь намекнуть Джорджу, что его брат жив… если посмеешь помешать ему жить дальше, Дамблдором клянусь — я придумаю, как выбраться из рамы, и я тебя убью. Но сначала позабочусь, чтобы нарисовали твой портрет, и ты наконец понял, что значит быть неживым!

Рон молча смотрел на портрет. Лицо у него было ошеломленное, глаза налились красным, но он просто смотрел.

— Пойдем, Рон! — произнес Гарри, тронув его за плечо.

— Обещай, что не скажешь ни слова обо мне Джорджу, — повторил Фред. — Ни ты, ни Джинни.

Ронни уронил подбородок. Может, кивнул, а может, у него задрожала челюсть.

Гарри осторожно увел его от портретов, и сделал вид, что не замечает, как Фред прикрыл лицо рукой.

* * *
Законы стихийной магии Гэмпа утверждают, что из общих правил творения есть исключения. Гарри знал, что жизнь нельзя вернуть, скопировать или создать заново. Но портреты не были живы, поэтому на них распространялись исключения. Пятое исключение из законов стихийной магии Гэмпа гласило: один и тот же портрет нельзя скопировать в разных рамах.

У каждого закона имеются следствия, и у исключений из закона тоже. Портреты не могут покидать раму. Призраки не могут покидать прошлое. Отражения в зеркале Еиналеж не могут покидать разум, который их туда вложил.

Гарри умер. Или, во всяком случае, почти умер, как некоторые колдуны были Почти безголовыми или почти стали Пожирателями смерти.

Он мечтал внушить Рону, что главное — вовсе не быть мертвым. Или полумертвым.

Главное — быть кем-то.

Встретившись с Малфоем вечером после ужина, он не хотел разговаривать, поэтому и не стал. Казалось, он не летал на метле целую вечность. Стояла холодная, ясная, светлая ночь и луна на безоблачном густо-синем небе горела желтым огнем. Они с Малфоем летали беззвучно, как летают птицы, подчиняя полету каждое движение тела и следуя друг за другом, летали, словно их вел инстинкт, и они тоже возвращались в родные края.

* * *
Ноябрьские дни становились все короче, как свеча, которую жгут с обоих концов.

Гарри смотрел, как Джинни, держась за руки с Таддеушем Макмилланом, заливается смехом, и не чувствовал ничего, кроме легкого удовлетворения от того, что та счастлива.

И как раньше, когда он пытался ощутить ярость и гнев в отношении Малфоя, он не чувствовал ничего.

Ощущение было, словно из-за войны он как-то огрубел. Ничего похожего на тупую боль и гнев, поглотившие его, когда Сириус упал сквозь завесу. Ничего даже близко похожего.

Он не чувствовал особой горечи. Только усталость.

Но, во всяком случае, он попытался: сказал Джинни, что та потрясающе выглядит, и он за нее рад, а она в ответ поцеловала его в губы и сказала, что всегда будет его любить, хотя он не видит дальше собственного носа и ведет себя как придурок. Но встречаться с ним больше не собирается никогда в жизни.

И заставила его отрабатывать с ней защитные маневры для ближайшего матча, загоняв не хуже квоффла.

По ночам, а порой и по вечерам он летал с Малфоем. Большей частью они просто парили в воздухе. Временами разговаривали. Временами орали друг на друга, но все чаще и чаще смеялись.

Полеты с Малфоем и восстановление кабинета зельеварения отнимали столько времени, что на Рона его почти не оставалось. Когда они оказывались наедине, повисало напряженное молчание, и, несмотря на все усилия, Гарри так и не смог заставить Рона раскрыться. Порой Гарри сомневался, что ему это надо.

Через несколько недель после начала преподавательской карьеры Фред появился в классе вместе с Крэббом, который неловко замер в раме, словно чучело на сцене.

Фреда нарисовали с палочкой, так что, хотя возможности его были ограничены, на своем портрете он мог сколько угодно заниматься трансфигурацией. Макгонаголл превратила классную доску в холст, и Фред с Крэббом как раз сумели в нее втиснуться, хотя большей частью они были видны только по пояс.

— Дело в том, — начал Фред, обращаясь к Гарри и остальным восьмикурсникам, — что как раз этот урок я прогулял. А в прошлом году никто ничего не учил. Крэбб меня заверил, что он-то как раз слушал внимательно, но будем исходить из того, что мы все ничего не смыслим. И попытаемся научиться творить живые существа.

Он не мог скрыть иронии в голосе, потому что существа, которых он творил в раме, нельзя было назвать живыми. Но они с Крэббом сделали все, что могли. К концу урока Крэбб расслабился до такой степени, что даже пробормотал что-то на ухо Фреду. Никто не разобрал, что именно, но, видимо, подсказка была толковая, потому что в следующий раз, когда Фред взмахнул палочкой, он вывернул кисть по-новому, и в результате на волю вырвалась огромная стая птиц и врезалась в край рамы.

Фред стал время от времени приглашать Крэбба в помощники, особенно когда вел уроки на седьмом и шестом курсах. Порой он звал Колина, а порой их обоих вместе. Гарри было странно видеть Колина и Крэбба колдующими рядом, но он все равно радовался. Во всем этом имелся смысл, хотя, где бы ни оказался настоящий Крэбб, он, должно быть, пеной исходил от ярости. Если его это вообще волновало. Портрет, похоже, не волновало совсем.

— Поттер, — сказал ему Малфой после одного такого урока. — Я тут думал о портретах. О том, что им негде спать.

— Ну да, — согласился Гарри. — Верно. У некоторых есть кресла.

— В кресле тоже толком не выспишься, — заметил Малфой, наморщив нос. — Я все лето провел в замке, и обнаружил буквально сотни пустых кабинетов. И я подумал…

Он прервался и нахмурился.

— Продолжай, — сказал Гарри.

— Что портретам надо где-то спать, — Малфой понизил голос. — С тех пор, как Адское пламя уничтожило Комнату пропавших вещей, Выручай-комната стоит пустая. Строительная бригада наложила на нее охранные чары, но никакой опасности нет, и я умею их обходить…

Он на мгновение поднял глаза, и Гарри понял, как сильно тот волнуется. Неужели все эти годы в Хогвартсе Малфой пытался справиться с неуверенностью и задирался, чтобы ее скрыть? А может, он лишился последних остатков уверенности из-за войны.

— Мы могли бы использовать пустой класс, чтобы нарисовать кровати, а потом развесить их в Выручай-комнате, — сказал Гарри.

— Ну да, — лицо Малфоя просветлело.

— Звучит неплохо, — заметил Гарри. — Как ты думаешь, сколько в Хогвартсе портретов?

* * *
— Шесть тысяч сто пятьдесят семь! — ахнул Малфой. — Не может быть! Невозможно, чтобы их было столько!

Гарри пожал плечами.

— Карта не умеет врать. А что касается невозможности, мы в Хогвартсе.

— Где мы раздобудем шесть тысяч холстов, чтобы нарисовать шесть тысяч кроватей? — спросил Малфой.

— Как где? — ответил Гарри, и потащил Малфоя в Выручай-комнату, чтобы замок им подсказал.

* * *
— Почему бы Комнате не выдать нам шесть тысяч холстов прямо с нарисованными кроватями? — поинтересовался Малфой.

— Закон Гэмпа, — ответил Гарри, вывернув шею, чтобы разглядеть рисунок Луны. — То есть это я так думаю.

— Надеюсь, ты не против, — заметила Луна. — Я добавила несколько дополнительных штрихов.

Она нарисовала великолепную пышную кровать, очень изысканную, за исключением полога, усеянного гигантскими звездами цвета лаванды. И того, что кровать стояла на потолке.

— Может нам… ну, перевернуть ее вверх ногами? — предложил Гарри. — Так будет лучше.

Малфой поверх головы Луны бросил на него изумленный взгляд. Гарри попытался глазами намекнуть ему: «Ты понимаешь, это же Луна, девушка, которую твой отец пытал несколько месяцев подряд», но, похоже, без особого успеха. Луна поглядела на Малфоя.

— Дракону тоже нужно где-то спать, — сказала она. — Я бы нарисовала ему ложе из травы, но не уверена, что Опаловый глаз с Антиподов поместится в раму.

Малфой сказал:

— Поместится, почему нет!

Он отвернулся, бормоча что-то себе под нос. Гарри попытался сдержать смех и снова без особого успеха.

Ему с Драко понадобился почти час, чтобы убедить замок сотворит шесть тысяч пустых, не вставленных в раму холстов, и еще столько же, чтобы отлевитировать эти холсты в пустой кабинет. Гарри рассказал об их идее всего паре человек, но портреты обсуждали ее непрерывно, и по замку поползли слухи.

Они только приступили к рисованию, а портреты уже явились, чтобы посмотреть, как движется дело. Соблесса изучала кровать, которую изобразил Гарри. Получился косоватый куб размером примерно с настоящую кровать. Во всяком случае, Гарри на это надеялся. Но не думал, чтобы кому-то удалось на таком уснуть, и оказался прав. Соблесса провела рукой сквозь пустой каркас.

— Начинать все равно приходится с основы, — заметила Луна. — Обычно используют многоцветную масляную краску, хотя лично я предпочитаю акварель. Призраки лучше удаются акварелью.

Она окунула кисть в принесенный с собой кувшин, и раскрасила кровать Гарри в лиловый цвет. Каждый мазок, ложась на холст, казалось, слегка вибрировал, и чем больше их становилось, тем ярче проступала кровать. К моменту, когда Луна отложила кисть, у нарисованного Гарри куба появились матрас, изголовье, две огромные подушки и четыре крепких ножки.

Соблесса просияла и опустилась на матрас:

— Прямо как пуховая перина!

— Отлично, — заметил Малфой из-за спины Гарри. — Осталось только повторить это шесть тысяч раз.

— Шесть тысяч сто пятьдесят пять раз, — уточнил Гарри. — И отдельно — ложе для дракона.

— Или просто сделать вот что, — сказала Луна, и взмахом палочки скопировала огромную лиловую кровать еще на три холста.

Гарри с Малфоем обменялись взглядами.

— Луна, ты гений! — сказал Гарри, с удовлетворением отметив, что Малфой с ним согласен.