Название: Тишина
Обложка: 8
Жанр: Ангст
Рейтинг: G
Пейринг: Эдвард/Белла
Бета: -
Саммари: Эдварду Каллену не повезло даже больше меня. Одним махом он потерял обоих родителей, и случилось это почти два года назад, в канун Рождества.

---

- Ты вообще умеешь работать с нормальными людьми? – Элис оторвалась от изучения пестрой брошюры.
Вопрос ответа не требовал. Она его и не ждала, вздохнула только разочарованно и снова пробежалась глазами по строкам.
Пока она изучала бумажонку с заголовком «Реабилитационный центр «Спасение», зал кофейни наполнялся людьми. Звенел колокольчик над дверью, позвякивали чашки, бариста, молодой смуглый парень, то и дело хрипловатым басом выкрикивал имена клиентов.
Суета вокруг меня, как ни странно, успокаивала. Казалось, жизнь не стоит на месте, вокруг что-то происходит. И я вроде бы даже в самом центре этой круговерти.
Я рассматривала черно-белые фотографии на стенах и ковыряла кусочек чизкейка. Рассеянно плутала взглядом по залу и изучала посетителей. Кто пришел с компанией, кто в одиночку – и у всех свои проблемы и тревоги.
Что скрывалось за масками равнодушных, радостных, задумчивых, безмятежных лиц?
Может, кто-нибудь из них понял бы меня так, как не могу себя понять я сама?
- Почему ты не можешь браки спасать, жалобы чужие выслушивать и при всем при том прилично зарабатывать? - Зачерпнув взбитые сливки блестящей ложечкой, она отправила их в рот. – Тебе что, обязательно с головой окунаться в чужие несчастья? Так о своих не удается забыть?
И снова я промолчала, глотнув слишком крепкого эспрессо. Пауза затянулась, Элис по-прежнему смотрела на меня выжидающе, автоматически помешивая кофе.
Буклет она отложила.
Я пожала плечами:
- Это смотря кого ты считаешь нормальным.
Она шумно втянула воздух и уже было открыла рот, но заставила себя сдержаться. Только со звоном отпустила металлическую ложку на тарелку.
Элис – психолог по призванию. И конечно, она все понимает, ей ни вопросов этих дурацких не нужно, ни моих ответов – она их наперед знает. Знает она и то, что никакими уговорами на меня подействовать не получится.
За семь лет нашей близкой дружбы я до сих пор не нашла ответа на вопрос, кем я являюсь для нее в большей степени: пациентом или подругой. И если уж пациентом, то, выходит, я – самый сложный случай в ее практике. Элис, прекрасной, опытной и умелой Элис, до сих пор не удалось сдвинуться в работе со мной хотя бы на шаг с самого того дня, когда погибла Розали.
Не получалось у нее заставить меня забыть о том, кем я была, как бы она не старалась.
Не потому ли сейчас ее губы плотно сжались, а устремленный в сторону взгляд наполнился раздражением?
- Ты топчешься на месте, - наконец, проронила она, сцепив руки в замок. – Так хочется травить старую рану?
Вытянув губы, я подула на горячий напиток и спокойно посмотрела на нее.
- С завтрашнего дня я начинаю там работать, у меня вроде уже и первая встреча с пациентом назначена.
- И что на этот раз? Авиакатастрофа? Авария? – С фальшивым интересом она вскинула бровь. – И у него наверняка тоже никого не осталось?
- Да.
Я выдержала ее тяжелый разочарованный взгляд. Она откинулась на спинку стула и покачала головой.
- Ты же себя заживо хоронишь.
На полке справа от меня стояло черно-белое фото: высокая симпатичная блондинка и угловатая темноволосая девчонка с острыми плечиками. Неужели это смущенное, взлохмаченное востроносое существо, нервно сжимающее локоть старшей сестры, - и есть я?
Та я, которую и хочет вернуть к жизни Элис?
Я прижалась губами к кулаку, упираясь локтями в столешницу и рассматривая улыбающееся лицо Роуз. В ее руках белая фарфоровая чашечка, а позади – Сэт, владелец кофейни. В тот день, в день, когда снимок был сделан, мы стали первыми его клиентами, и вот теперь, в память об этом, фото висит здесь уже почти десять лет.
Три года назад Розали не стало – а фото, вот оно, никуда не делось. Сестра застыла на нем, радостная и красивая, неподвластная времени.
Те, кто смотрит на снимок, думают, наверное, как она прекрасна и как, должно быть, счастлива сейчас. Когда я прихожу сюда и смотрю на него – вспоминаю надгробный камень, крест и ее остекленевшие глаза.
И каждый раз суета вокруг отходит на второй план, испаряется, и я снова один на один с собой. В пустой комнате, где нет ни окон, ни света.
- На Рождество-то ты к нам придешь? – Я уловила вопрос только краем уха. Рассеяно покачала головой и закашлялась.
Нахмурилась.
- Ты же знаешь, что нет.
Элис кивнула.
- Знаю.

Понедельник пятого декабря, начавшийся для меня в семь часов утра, в Чикаго выдался морозным и снежным. За ночь выпало столько снега, что я с трудом опознала свою старую-добрую Шевроле под пушистым белым покрывалом.
На пятки уже наступало Рождество.
К центру «Спасение» я подъехала в восемь, имея в запасе еще час до начала рабочего дня. Стоянка для сотрудников пустовала: я насчитала всего пять машин, припорошенных снегом. Видимо, стояли здесь с ночи.
Я откинулась на сидении, уткнувшись затылком в мягкую обивку подголовника. В пачке «Мальборо», завалявшейся невесть с каких времен в бардачке, осталось три сигареты и видавшая виды зажигался. Безрезультатно пощелкав колесиком, я смяла белую палочку и отбросила на соседнее кресло. Постучала пальцами по рулю и оглядела большое светлое здание перед собой.
Выглядел Центр неплохо. Даже больше – в таких учреждениях, как правило, обретаются всякие там толстосумы, а людям, чей среднемесячный доход еле дотягивает до почасовой таксы местных специалистов, здесь делать было нечего.
Неброский шик, стиль и богатство сквозили в каждой детали.
Я выбралась из машины и натянула перчатки. С губ срывались клубы пара.
Колкий морозный воздух приводил мысли в порядок, сгонял остатки полудремы.
Посчитав, что осмотреть окрестности не помешает, я обогнула здание.
Порядка двух третей территории – довольно, кстати, большой, – занимал парк, расположенный за главным зданием. Белоснежные голые ветви деревьев нависали над редкими скамеечками вдоль аллей, фонари стояли погасшие, облепленные снегом.
Подернутое серой дымкой зари небо нависало надо мной и зимним уснувшим парком, словно стеклянный купол. Стеклянный купол, сквозь который мне никогда не пробиться, под которым мне и суждено трепыхаться и дергаться в напрасном желании сделать вздох чистого, неотправленного прошлым воздуха.
Я медленно брела по дорожке, оставляя на белом девственно-чистом пологе снега темные следы.
Часовая стрелка неотвратимо приближалась к цифре «9».

Когда я вошла внутрь, холл окутал меня теплом. Девушка на рецепшн, узнав, кто я, с благожелательной улыбкой предложила подождать на низком диванчике, пока вниз не спустится мистер Блэк и не проведет инструктаж новой подчиненной.
Я кивнула и растянула губы в вежливой ответной улыбке. Кроме меня и этой брюнетки за стойкой в слишком большом и шикарном помещении не было больше никого.
Клиника, где я работала до этого, рангом была пониже. Сидеть в мягком, очевидно, дорогом кресле с непривычки оказалось совершенно неудобно. Я вцепилась в подлокотник и замерла.
Выровняла дыхание, прикрыла глаза. Поймала себя на желании вновь очутиться в опустевшем парке с голыми ветвистыми деревьями.
Джейкоб Блэк, теперешний мой шеф, появился довольно скоро и с дружелюбной широкой улыбкой отвел к моему новому рабочему месту –небольшому кабинету с кожаным креслом и деревянным столом.
- Мистер Каллен должен быть в девять, - закончив с инструкциями, добавил Блэк. – Все бумаги на столе.
Я кивнула, потянувшись к желтоватой папке и пройдясь подушечками пальцев по корешку. Прежде, чем открыть, долго рассматривала титульный лист, словно боялась вторгнуться в чужую жизнь. Боялась окунуться в бурный холодный поток воды, захлебнуться– мне было страшно погружаться вниз, на самое дно чужого существования.
- Мисс Свон, - позвал меня новоявленный босс, и я подняла брови. – Это особый случай, он мой давний друг, и… я думаю, что вы ему поможете. Вы должны его понять.
Неуверенно кивнув, я облизнула губы.
- Я нахожу индивидуальный подход к каждому своему пациенту.
С фотографии на меня смотрел молодой мужчина, вполне симпатичный, но угрюмый. Даже отчаянный. Взгляд его исподлобья будто сверлил во мне дыру. Пару лет назад точно так же смотрела на мир и я.
Веки тогда казались чудовищно тяжелыми.

Он действительно появился в девять. В девять ноль три, если быть точной. Короткий тихий стук в дверь, предвещавший его возникновение, оторвал меня от изучения бумаг.
Прочистив горло, я прикрикнула:
- Входите, - и закрыла папку, сложив руки перед собой.
Он только кивнул головой, перешагнув порог, и тихо прикрыл за собой дверь. Остановился. Его правая рука сжалась в кулак, костяшки побелели. Смотрел Эдвард Каллен тяжело, изучающе. Не отрывал взгляда от моего лица, ждал чего-то и не смел сделать хоть шаг вперед.
Я глубоко вздохнула. Он, похоже, взволнован: темные волосы взъерошены, кромка клетчатой рубашки смята.
Эдварду Каллену не повезло даже больше меня. Одним махом он потерял обоих родителей, и случилось это почти два года назад, в канун Рождества. Они погибли почти мгновенно, а вот ему пришлось хуже: травма головного мозга, тотальное одиночество и, должно быть, всепоглощающая ненависть к Рождеству.В довесок еще и травматическая афазия, оборвавшая и без того слишком тонкую ниточку, способную связать его с внешним миром.
Ему было двадцать семь. Состоявшийся и успешный мужчина топтался в дверях моего кабинета и не решался приблизиться. Я расправила плечи. Кому-то из нас полагалось взять ситуацию в свои руки, и волею судеб это оказалось целиком и полностью моей обязанностью.
- Проходите, - как можно искренней улыбнулась я и кивнула на кресло напротив. – Чай? Кофе?
Он помотал головой.
Я дождалась, пока Каллен умостится на сидении, и поймала его взгляд. Такой же, как и на фотографии.
Меня пробрало до костей. Стеклянный купол надо мной, казалось, начал съеживаться.
Почти пять лет я работала с людьми, мир которых разлетелся на тысячи осколков, помогала им снова собрать все воедино, не позволяла разрушить до кучи еще и себя самих, обжигала их, словно глину, мягкий податливый материал, – и все они смотрели на меня так, точно видели перед собой последнюю надежду.
Эдварда Каллен смотрел так, будто не видел перед собой ни надежды, ни меня.
Эдварда Каллен не видел перед собой ничего, и даже рассказать об этом не мог.
– Что ж, нам, кажется, предстоит проделать большую работу, – начала я.
Мой голос не дрожал. И звучал уверено.
С лица, правда, сползла улыбка. И тени фальши не осталось в моем образе: притворство не поможет ни мне, ни ему.
Когда самолет Розали разбился и я осталась одна против всего мира, рядом со мной была Элис. Веселая хохотушка Элис, подруга по колледжу, с которой мы отрывались на студенческих вечеринках и никогда не обсуждали ничего серьезнее выбора будущей профессии.
Оказалось, зря.
Оказалось, что она способна положить все свои силы во благо близкого: оказалось, что, помимо Розали, в моей жизни был еще один человек, ради которого стоило продолжать дышать.
Когда все вокруг превращалось в зыбкий песок, когда я сама рассыпалась на части, мне только и оставалось, что смотреть на нее и думать, как напрасны будут все ее старания, если я вдруг решу сдаться. Смотреть на нее и думать, что уж не мне, жалкому, развороченному изнутри ничтожеству, пускать тут все ее усилия прахом.
Рядом с Эдвардом Калленом, человеком вполне состоятельным, народу-то было пруд пруди. Но вот он, заключенный в свою собственную тюрьму,совершенно незнакомый мне мужчина, сидит напротив и сверлит взглядом.
И он один. Совсем.
И я видела это в его глазах.
И в моих глазах он тоже, кажется, видел отражение своих внутренних демонов.
Сидел он прямо, вытянувшись, словно струна. Одна ладонь с силой сжимала колено.
Он просто не знает, что делать.
Еще до смерти сестры я успела прослыть в профессиональных кругах молодым и подающим надежды специалистом, не чуралась браться за сложные случаи, а, вернувшись к работе спустя полгода после ее кончины, принялась трудиться втрое усерднее. Мои пациенты, как правило, показывали положительную динамику, и я привыкла считать, что в состоянии помочь всем, что нет такого человека, которого бы я не вытащила из пропасти.
Не могла себе позволить облажаться, потому что в моей практике и без того уже был безнадежный случай – я сама. Как та пресловутая чашка, которую склеили, но на которую без слез уже не взглянешь, если видел ее когда-нибудь в прежнем состоянии, целую. Если не видел – можно просто сослаться на то, что такой уж у этой чашки декор, мол, никогда в ней ничего не менялось.
Я снова перевела взгляд на бумаги. Воздуха по-прежнему не хватало.
- Т-ты… - Повисшую тишину прервал его низкий бархатистый голос.Каллен остановился, опустил веки и глубоко вздохнул. – Понимаешь.
Эдвард Каллен многое мог увидеть. Эдвард Каллен знал, куда смотреть.
Я подняла глаза. Он, кажется, еще сильнее сжал руку, сминая темную ткань джинс. Ждал моего ответа.
Я поджала губы, схватила белую ручку с синими большими буквами «Спасение» и вспомнила черно-белое фото из кофейни Сэта.
Каллену не нужны были слова, ему не нужны были люди вокруг, и помощи он тоже не искал – он хотел понимания. Ни слов о том, что его понимают, ни долгих бесед о важности веры в победу – он только хотел знать, что еще можно побороться. Хотел знать, что в этом есть смысл.
Я, преодолев себя, взглянула в его глаза и поежилась. Растеряла весь свой профессионализм, уронила подбородок на ладони и медленно кивнула, не отводя взгляд.
- Сестра разбилась в авиакатастрофе три года назад. Работала стюардессой, - почти шепотом пояснила я. –Говорила, что самолеты намного безопаснее машин.
Каллен опустил голову и покачал ею, потер ладонью затылок. Рука на колене расслабилась. Он откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.
- Тоже перед Рождеством, - добавила я.

Когда человек лишается одного из шести органов чувств, остальные заостряются. Слепые – лучше слышат, у глухих сильнее развита чувствительность к вибрациям.
Немые учатся слышать и слушать тишину. Учатся ее понимать и ценить.
Тишина может дать намного больше, чем слова.
Пятница двадцать третьего декабря была солнечной, по-настоящему праздничной.
Рождество уже стучалось в дверь, а я размышляла, стоит ли его впускать.
В пятницу двадцать третьего декабря ко мне в десятый раз явился Эдвард Каллен, и,не задерживаясь на пороге, опустился в кресло.
На чистом листе бумаги я поставила дату и тихо спросила:
- Как дела?
Главная проблема Эдварда заключалась в том, что он просто боялся пытать разговаривать. Доселе привычное теперь давалось с трудом, и он находился в смятении. Рядом не было никого, кто мог бы подтолкнуть, перед кем можно было бы открыться и показать свою слабость; в новой реальности Каллена он сам стоял по одну сторону баррикад, а весь остальной мир – по другую.
Эдвард кивнул и односложно произнес:
- Хорошо.
Простые конструкции давались ему легко. Мне нравился его низкий голос, и поневоле я стала жалеть, что слышать его мне приходилось нечасто.
- Дела с миссис Стенли продвигаются? – вновь поинтересовалась я о его успехах в борьбе с речевыми нарушениями.
- Да, - снова коротко ответил Эдвард.
Моя задача заключалась в том, чтобы заставить его побороть свой страх. Такой же страх, как и мой собственный, который мне так и не удалось победить.
Может быть, именно Эдвард Каллен понимает меня лучше, чем я понимаю себя? Понимает именно потому, что ничего не говорит – просто смотрит и знает, куда смотреть?
Каллену не нужно ничего, кроме одного взгляда, который и дает ему полное и самое правдивое представление обо мне.
Я оглядела кабинет: приоткрытые жалюзи пропускали редкие лучи, недостаток освещения восполняли подсвечники на столе. Кабинет казался мне на удивление угрюмым.
Я негромко хлопнула в ладоши:
- Не против прогуляться?
Эдвард скосил взгляд в сторону и пожал плечами.
- Можно.

В парк мы вышли спустя пять минут. Он следовал чуть погодя, а я шла вперед, глядя под ноги. Странную мы собой представляли картину: брели, каждый в своих мыслях, по зимним безлюдным аллеям убеленного снегом парка.
Я оглянулась: на его лице застыло умиротворение. Почерпнув горсть снега, я смяла ее ладонями и, повинуясь внезапному порыву, запустила в Каллена. Шлепнувшись вниз, снежок оставил на куртке Эдварда след, а тот, замерев на мгновение, принялся его рассматривать.
Медленно стряхнул снег рукой и шмыгнул носом. Стремительно дернулся, и вот уже в мою сторону полетел новый снаряд.
На лице Каллена расцвела усмешка.
Я, успев увернуться, плотоядно ухмыльнулась.
- Меня голыми руками не возьмешь, - поводила перед ним указательным пальцем.
Эдвард вскинул бровь:
- Вызов, - он замялся и вздохнул, - принят.

Мы лежали в сугробе и смотрели на темнеющее небо. На нем, едва-едва посиневшем, уже проглядывал контур белого месяца. Падали мелкие снежинки, касались лица, таяли, и мне казалось, что я лечу среди звезд.
- За все три года, - нарушила я молчание, - я никогда еще не радовалась зиме.
- Никогда не любил, - отозвался Каллен. – Ее.
- Почему?
- Холодно, - без задержки ответил он.
- Ты же в куртке, - возразила я.
- Внутри, - пояснил Эдвард, остановившись, - холодно. Сейчас… понял.
Я закрыла глаза, ощущая, как холодный мокрый снег опускается на веки. За всю свою жизнь я не встретила человека, который смог бы показать мне, что чувствует то же, что и я; за всю жизнь мне не приходилось понимать, что хоть кто-то находится в одном со мной измерении.
- Ты не отмечаешь Рождество? –спросила я и повернула голову в его сторону.
В ожидании ответа у меня защемило сердце.
Он заглянул в мои глаза, не проронив ни слова.

Двадцать пятого декабря в девять часов вечера мы встретились в том же парке.
Тогда я еще подумала: что, если ему удастся выкарабкаться, а я так и останусь лежать на самом дне, погребенная под толщей льда?