25. Составные части. Часть 1

Белла



Мы женаты. Женаты. Эдвард мой муж. А я его жена. Иногда он ловит меня на том, что я улыбаюсь, и хочет знать, почему. Мой ответ всегда один и тот же. Потому что ты мой.
С каждым прожитым днем это все больше и больше похоже на мою жизнь. Словно эта жизнь могла бы быть моей.

И, может быть, жизнь не всегда так трудна.

Теперь украшения с амбара сняты, исчезли столы и стулья, льняные скатерти и гирлянды. Тот день, та ночь уже стали туманным воспоминанием.

Каждое утро, когда Эдвард уходит на работу, он оставляет мне два поцелуя. Каждое утро. Один — мне. Другой - ребенку.

Я стою в пижаме перед зеркалом, глядя на себя в профиль. Начинает становиться заметно.

Задрав рубашку и положив руки на свой маленький живот, я задаюсь вопросом: стояла ли так когда-нибудь перед зеркалом моя мать.

В последнее время она повсюду. Я не хочу ее здесь. Я не хочу ее. Потому что эта жизнь слишком хороша. Слишком близка ко всему, чего я когда-либо хотела. И я боюсь, что она не позволит мне продолжать жить ею.

Я опускаю рубашку и выбрасываю из головы эту мысль.

Я по-прежнему могу скрывать свою беременность, нося свободную одежду, но, может быть, я больше не хочу ее скрывать. Наш ребенок здоров. Я ничего не хочу прятать, тем более такое важное.

Эдвард уже переделал все в доме для безопасности ребенка. Мы даже еще никому не сказали, а у нас замки для защиты от доступа детей на каждом шкафчике и крышки на каждой розетке. Поначалу это было весело. Но он беспокоится о таких вещах. Я не могу его винить: в отделении скорой помощи он видел разные случаи. У него полная коробка мягких уголков, чтобы оснастить ими практически каждую поверхность в этом доме, как только мы объявим наши новости.

Элис с Джаспером вернулись в Сан-Франциско. Обратно к туману, бетону и пробкам. Обратно в свою жизнь.

Карлайл приходит на ужин. Он приходит к нам каждый вторник. Каждую неделю он приносит бутылку вина и Эдвард помогает мне делать вид, что я его пью. Если Карлайл и замечает, то ничего не говорит. Каждый вторник мы сидим за кухонным столом в нашем простом маленьком доме и ведем легкие разговоры.

Кажется, что мы семья. И я знаю, что так и должно казаться. Но это кажется реальным.

Мы с Эдвардом продвигаемся в процессе усыновления. Даже, несмотря на то, что все, что получаем в ответ – это твердое «нет». Я убеждаю себя, что это не имеет значения. Наивно это или нет, но я должна верить, что что-то изменится. Я должна верить, что когда раздастся этот телефонный звонок, мы будем готовы.

Эдвард помогает мне разгружать продукты. В центре холодильника в белой коробке стоит верхний ярус нашего свадебного торта. Элис говорит, что мы должны сохранить его и съесть на первую годовщину свадьбы. Иногда я думаю, что она выдумывает такие вещи.

Стоя перед почти заполненным холодильником, я с насмешкой указываю на белую коробку.

- Мы и правда будем хранить его год?

Эдвард обнимает меня, накрывая руками живот. Я думаю, что он бы держал их там всегда, если бы это зависело от него. Он кладет подбородок мне на плечо, и холодный воздух из холодильника смешивается с его теплым дыханием у моей шеи. Мурашки по всему телу.

Я не знаю: дело в кольце или в ребенке, но то, как я хочу его, стало всепоглощающим.

- Да, будем, - говорит он в мою слишком горячую кожу.

Я пытаюсь говорить ровным голосом.

- Я не ем годовалые торты.

- Нет? – Я чувствую, как его губы изгибаются в улыбке, порхая над моей ключицей.

- Нет. Это отвратительно.

Его пальцы играют с подолом моей рубашки, отыскивая голую кожу.

- Это традиция.

Мне слишком жарко и слишком холодно, и я пытаюсь вычислить, сколько у нас есть времени, прежде чем сюда придет Карлайл, когда мои собственные пальцы сплетаются с его пальцами на моем животе. И я думала, что это невозможно, но – клянусь – я хочу его все сильнее с каждым днем.

Я играю с его кольцом. Он выглядит с ним так чертовски сексуально. Я думаю о несчетных часах, которые мы провели в этом доме, когда на нас не было ничего, кроме колец.

Я пытаюсь представить, какой будет наша жизнь через год. Я задаюсь вопросом: будем ли мы вспоминать это время, когда у нас не было детей, и будет ли казаться, что это было очень давно. Или наша жизнь настолько изменится, что мы вообще не будем помнить об этой жизни.

Я не уверена, чего бы мне хотелось.

Он стягивает с плеча мою рубашку, осыпая поцелуями мои веснушки.

- Торт остается.

И это чудо, что я вообще могу найти слова.

- Ни за что не стану есть торт, который пролежал год.

- Тогда, полагаю, все съем я.

Он притягивает меня спиной вплотную к себе, и его мягкие горячие губы посасывают и дразнят кожу у меня на шее.

- Думаю, сегодня нам нужно сказать твоему отцу. – Я зажмуриваюсь.

Он морщит губы и отпускает меня. И мне хочется забрать свои слова обратно. Отмотать назад и держать рот на замке. Позволить ему раздеть меня на этой кухне.

Я поворачиваюсь в его руках и беру в ладони его лицо. Он не смотрит на меня.

- Эдвард, забудь об этом. Давай вообще не будем ему говорить.

Он не смеется. И даже не улыбается.

- Нет, ты права. Нужно сказать ему сегодня.

Он не горит желанием рассказывать отцу обо всем этом. О беременности и усыновлении. Эдвард любит своего отца. Я прекрасно это знаю, но порой я думаю, что еще он боится его. Или, может быть, просто боится быть отвергнутым.

- Эдвард, все будет хорошо. С ним все будет в порядке.

- Говорить легко, но не факт, что так и будет.

- Ты его недооцениваешь.

Он держит меня за подбородок двумя пальцами.

- А ты слишком сильно в него веришь.

И, может быть, так и есть.

Мы звоним Элис. Потому что знаем, что она будет в восторге. И поддержит. Она легкомысленна. Она Элис.

Она не разочаровывает.

И, может быть, мы раздуваем из мухи слона.

Карлайл приходит с бутылкой вина, рассеянно улыбаясь.

Эдвард весь ужин сидит как на иголках, нечаянно опрокидывает свое вино и как ребенок ковыряется в тарелке.

Раньше ужины проходили в спокойной атмосфере, а теперь сплошная неловкость. Это смешно.

Карлайл кладет вилку.

- Сын, у тебя что-то на уме?

- Ну, у нас есть новости.

Карлайл переводит взгляд между Эдвардом и мной, а затем берет вилку и продолжает есть.

Мне не хочется, чтобы он подавился. Поэтому я жду. Мы решили, что сказать ему должна я. Я не боюсь Карлайла Каллена. Но внезапно слова застревают в горле.

И, видимо, я медлю слишком долго.

- Ну?

И это Эдвард, наконец, говорит:
- Ты станешь дедом. — Слова срываются с его языка.

Я поднимаю взгляд на лицо Эдварда и вижу, что он лишь гордо улыбается. Он ловит мою руку под столом.

Карлайл пристально смотрит на нас. И теперь это он молчит. Он выглядит так, словно может заплакать. И даже, несмотря на то, что я не знаю, что за слезы это будут, мне почти хочется, чтобы он заплакал. Он не плачет. Он же Карлайл Каллен.

Он прокашливается.

- Ну и хорошо. – Он продолжает резать свой стейк.

Эдвард сжимает мою руку под столом, сжимает слишком сильно.

- Это все, что ты скажешь, отец? – Он уязвлен, но уступает.

Карлайл даже не поднимает глаз от тарелки.

- А что ты хочешь, чтобы я сказал?

Эдвард отодвигает тарелку.

- Забудь об этом.

Я чувствую, как в нем кипит гнев.

Я смотрю на Карлайла. И надеюсь, что никогда не поступлю так со своими детьми. Не заставлю их чувствовать себя ничтожными.

Он прокашливается.

- Как дела на работе, сын?

Мне не хочется смотреть на лицо Эдварда. Я чувствую, как ярость выплескивается из него.

- А еще мы хотим усыновить ребенка. – Он выплевывает эти слова отцу.

Этого достаточно, чтобы заставить Карлайла посмотреть на него. Посмотреть на нас.

- Вы – что?

- Ты слышал меня.

Я чувствую тошноту. От того, что мы так говорим с ним.

- С каких это пор?

- А это имеет значение?

Карлайл лишь качает головой, и из его горла вырывается сухой смех, прежде чем он швыряет салфетку на стол. Его руки в волосах, когда он смотрит в потолок.

Тело Эдварда натянуто в струну. Он готов к бою.

- Что тут смешного?

- Ничего. Ничего смешного. – Он говорит это с кривой усмешкой, и когда снова смеется, я думаю, что Эдвард может сломать мне руку под столом.

- Тогда что?

Он хочет знать объяснение этому нервному смеху. В отсутствие поддержки.

- Я сомневаюсь, что ты имеешь полное представление о том, что значит растить приемного ребенка.

Волосы у меня на затылке поднимаются. Я не знаю, понимает ли Карлайл, что он говорит, но это не имеет значения. Он все равно это говорит.

- Хотел бы я знать, чего, по-твоему, я не понимаю, отец.

- Хватит ломать комедию, Эдвард. Я пытаюсь заботиться о тебе.

- Ну, не стоит.

- Ну почему я не могу поговорить со своим сыном без того, чтобы превращать все в мелодраму?

Эдвард выпускает мою руку и крепко сжимает свою руку в кулак.

В глазах зеленеет, и комната вращается у меня перед глазами. Я обхватываю лицо руками, когда они встают в стойку друг перед другом.

Внезапно Эдвард разворачивается, вылетает из кухни и ногой распахивает заднюю дверь, выбегая на улицу.

Карлайл наблюдает за его уходом и лишь качает головой.

Если у нас будет сын, я молюсь, чтобы он не унаследовал его характер.

- Я извиняюсь за своего сына.

Я в неверии смотрю на него. Мне хочется сказать, что ему следовало бы извиниться за себя. Но я лишилась дара речи.

- Поздравляю, Белла. Ты станешь прекрасной матерью. Позвони мне, когда он остынет.

И, не дожидаясь ответа, он уходит. Из кухни, из этого дома.

Он будет единственным дедом наших детей. И я не думаю, что он этого хочет. Возможно, его ужасает сама мысль о детях, младенцах. Слишком много болезненных воспоминаний. За большинство из них нужно благодарить Рене Свон. Сегодня мне хочется винить ее. Мне хочется винить ее за то, что почти тридцать лет назад она была эгоисткой и не понимала, что делает.

Я не иду за Эдвардом. Я убираюсь на кухне, поглядывая на заднюю дверь, пока вытираю посуду. Старая, видавшая виды дверь остается крепко захлопнутой.

Я обвожу взглядом чистую кухню. Все свидетельства сегодняшнего ужина убраны. Посуда вымыта. Шкафы закрыты.

Я стою, положив руку на холодную металлическую дверную ручку, пытаясь услышать какие-либо признаки Эдварда. Но слышу только тишину. Я распахиваю дверь и выхожу в темную ночь.

Он сидит на задних ступеньках, глядя на звезды. На улице холодно. Это такой холод, который забирается тебе под кожу и отказывается уходить.

Он не смотрит на меня. Я сажусь рядом с ним и наблюдаю за луной на его лице. Тени и беспокойство.

Я вижу, что он заметно расслабляется, когда мои пальцы оказываются у него на затылке. Он делает выдох, который зависает в воздухе перед нами.

Он находит другую мою руку. Его пальцы такие холодные, что меня передергивает.

- Белла, иди-ка в дом.

Я встаю, но не отпускаю его руку. Он не сопротивляется, когда я веду его обратно в дом. Когда веду его вверх по лестнице. Он не сопротивляется, когда я раздеваю его. Когда включаю душ, позволяя пару окутать комнату. Когда все его тело дрожит.

Он вздрагивает под теплыми струями, его слишком холодную кожу, несомненно, жжет.

Он не сопротивляется, когда я следом за ним встаю под душ, мою его волосы, а затем свои.

Чистая, отогревшаяся и завернутая в белое махровое полотенце, я поворачиваю регулятор термостата в сторону увеличения.

Мы не говорим ни об ужине, ни о его отце, ни об усыновлении, когда я стаскиваю лишнее одеяло. Мы не говорим.

Я знаю его достаточно хорошо, чтобы понимать, что ему не нужны разговоры.

Мы проскальзываем между простыней, полотенца на полу. И я пытаюсь сказать ему без слов. Показать ему, что у нас все будет хорошо.

Он всегда был смелым. Высоким. Умным. Красивым.

Мне больно видеть его сломленным. Чем-то столь незначительным. Видеть его раздавленным, даже если он получил именно то, чего ожидал.

- Посмотри на меня.

И он смотрит.

И, может быть, жизнь действительно трудна.

Но когда я целую его, и его пальцы вонзаются в мою плоть, отчаянные и нуждающиеся, кажется, что все это того стоит. Несомненно, черт возьми, стоит.

И когда он тянет меня на себя, укрывая нас тяжелыми зимними одеялами, я знаю, что все будет хорошо.

Тяжелые руки, которые сжимают и направляют мои бедра. Те же самые руки, которые осторожно кружат над моим животом. Те же, полные благоговения, руки.

И эти глаза, которые видят меня, знают меня, любят меня. Даже в темноте.

Это все мое, мое, мое.

---

---