POV Белла

Лампы горели слишком ярко для усталых едва высохших глаз. Подобно малой твари, привыкшей жить в темноте и холоде, я сжималась в комок, спасаясь от губительного света. И счастлива была бы плотно сомкнуть веки и закрыться руками, но не могла. Вместо этого я неотрывно наблюдала за тем, как безликий коп в белых стерильных перчатках брал в руки пистолет Эдварда. Внимательно осмотрев оружие со всех сторон, одним движением он разрядил его. Тишину прорезал щелчок, и в руке полицейского оказался магазин с патронами.

- Полный, - голосом, лишенным всяких эмоций, проговорил он.

Около него за столом сидела женщина, сосредоточенно следя за всеми манипуляциями. Услышав заключение коллеги, она наклонилась к своим бумагам и сделала там очередную запись. Затем пистолет и магазин отправились в прозрачный полиэтиленовый пакет – точно так же как и мое вечернее платье вместе с париком несколько минут назад. Процедура закончилась подписями понятых. Тихое шуршание рук по бумаге в качестве заключительных нот звучало в моем приговоре…

Я медленно оглядела всех присутствующих в комнате. Два охранника стояли по обе стороны от меня, готовые моментально среагировать на любое мое неверное движение. Детектив Эрнандес вместе со своей светловолосой спутницей сидели за тем же столом, только чуть поодаль. Блондинка невнимательно рисовала пальцем узоры на металлической поверхности столешницы, а мужчина лениво поглядывал то на потолок, то на дверь, то еще куда-то в сторону. Двое экспертов отступили назад от бумаг, чтобы освободить место для понятых, чтобы те поставили свои подписи. Можно смело поспорить на любую сумму, что ни один из них даже глазом не окинул перечень изъятых вещевых доказательств, прежде чем черкнуть свою завитушку… Застывшие лица, отрешенность в глазах – до того им было все очевидно и понятно.

- Полагаю, процедуру можно считать завершенной, - невозмутимо подытожил Эрнандес, когда бланки были полностью заполнены. – Проводите мисс Свон в комнату переговоров, ее скоро должны навестить.

К бесчисленным ножам, уже воткнутым в сердце, добавился еще один – самый длинный, смертельный. Без сомнений, федерал имел в виду моих родителей. Папа и мама - почти поверившие в мою смерть, разрываемые одновременно и счастьем, и болью - примчатся в отделение и увидят меня в костюме заключенной… Сбитые с толку, они все равно бросятся меня обнимать, не чувствуя себя от радости. Мама будет плакать, изливая в слезах пережитое горе, даже не подозревая, что их с отцом ждет еще одно – их дочь посадят за содействие в убийстве.

Держа за плечи, меня выводили из помещения следственные исполнители, чтобы отвести прямо в огненную клетку. И я бы, вероятнее всего, в тот миг захлебывалась рыданиями, если бы грудь совсем уж не устала содрогаться в судорогах, а в глазах осталась хоть капля влаги.

Миновав тускло освещенный коридор, мы вошли комнату, разительно отличающуюся атмосферой и обстановкой. После обшитых металлическими панелями стен и ярких белых ламп, это пространство, казалось, просто источало тепло и уют. Мягкие лучи восходящего солнца пробивались сквозь полуопущенные жалюзи и косо падали на деревянный стол и несколько стульев в центре комнаты. Туда и подтолкнул меня сопровождающий.

Ощущая на ногах тяжелые незримые кандалы, я поплелась к близстоящему стулу и, будто он мог ударить током, пугливо присела. Оглянулась по сторонам, ища следы присутствия моей семьи, и чуть не скривилась от чувства досады, вновь увидев Эрнандеса. Он зашел вслед за мной. Похоже, наряду с разрушением моей жизни ему досталась еще одна миссия – сопроводить меня за руку до полного безумия. Как же я мечтала хотя бы о нескольких минутах одиночества, чтобы вволю отдаться своим мукам! Чтобы остаток моих сил больше не пришлось разрывать между бесконечными обысками и черной затягивающей бездной внутри…

- Оставьте нас, пожалуйста, - скомандовал он двум мужчинам около двери, а потом уверенным шагом подошел ближе и сел напротив. – Мисс Свон, прежде чем вы увидитесь с родными, я должен вас кое о чем предупредить.

Его заявление напугало еще больше. В нетерпении я присмотрелась к его бесстрастному лицу, тщетно пытаясь предугадать его дальнейшие слова. Детектив затягивал паузу.

- Настоятельно вам рекомендую повременить с какими-либо объяснениями в разговоре с родителями, - аккуратно подбирая, он, наконец-то, изложил свое требование.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы осмыслить услышанное.

- То есть, мне нельзя говорить им, что со мной случилось? – крайне удивленная, я решила уточнить, правильно ли я растолковала этот бред.

- Не желательно, - поправил он меня, и морщины на его лбу стали более глубокими, свидетельствуя о задумчивости федерала. Видимо, он снова с большой тщательностью сортировал слова, чтобы изъясниться. – Понимаете ли… Вы замешаны в очень запутанной, опасной истории. Для того, чтобы смогли отыскать истину, нам нужны факты – достоверные, не искаженные вашим желанием… оправдать себя… в некоторых вещах. Нам бы очень не хотелось, чтобы реакция ваших родителей как-либо повлияла на показания, которые вы должны будете предъявить следствию…

Я внимательно слушала детектива, понемногу догадываясь, к чему он клонит. В его голосе мелькали еле заметные нотки раздражения. Наверняка, он бы охотно отбросил всю эту деликатность, желая прямо сказать: «Не говорите папе, как ужаснейший из бандитов эксплуатировал его дочь, дабы не врала она потом от стыда».

- Я имею в виду, их негативная реакция, посеяв вам семя стыда и боязни, может оказать плохое влияние на вашу готовность рассказать абсолютную правду следователям.

После всего сказанного я стала чувствовать себя еще хуже. Доселе незаметное презрение в глазах федерала стало настолько очевидным… Мгновенно этот взгляд в моем воображении продублировался десятки раз, красуясь со стороны всех тех, кто участвовал в моем задержании и обыске. Безусловно, именно так они на меня и смотрели.

- Я поняла вас, - холодно я заверила Эрнандеса, замечая, как вопреки моему не самому лучшему положению, в душе зарождается злость.
Детектив не скрывал своего удовлетворения результатом разговора, когда прощался со мной:

- Что ж, мисс Свон, я рад, что вы поняли меня. Наше с вами общение продолжится после того, как вы наймете адвоката. Если у вас не окажется такой возможности, суд назначит его самостоятельно.

На этих словах он покинул комнату, великодушно оставляя меня наедине с глубоким вязким болотом на душе. Минуты одиночества тянулись мучительно долго. Я всё думала о том, насколько полезна окажется рекомендация федерала… Возможно ли в действительности скрыть правду от ушей родителей еще хотя бы на несколько дней? Но всё это вдруг стало совершенно неважным, когда за дверью послышались торопливые приближающиеся шаги…

Звонкий стук каблуков эхом отдавался по всему коридору, сочился сквозь узкую щель под дверью и настойчиво ударялся о барабанные перепонки, норовя нарушить ритм моего поуспокоившегося сердцебиения… Не оставалось сомнений, это мама спешит сюда, ко мне…

В следующее мгновение дверь с грохотом распахнулась, отбив добрый кусок штукатурки от стены. Моему взору предстало бледное лицо женщины, породившей меня на этот свет – любившей меня с первых моих секунд на свете и, дай Бог, по сей день.

- Боже! – вскрикнула она.

Я только успела подняться со стула, как слабые дрожащие руки обвили меня в отчаянных попытках как можно крепче сжать в объятиях. Низменный с детства сладковатый мамин запах проникал в легкие, задерживаясь там долго до головокружения – с такой алчностью я насыщалась им. Слезы хлынули из глаз – неудержимые и жгучие – ведь с каждым мигом лишь крепло ощущение, что это все происходит наяву… Плотная пелена застилала глаза, мешая разглядеть отцовское лицо за мамиными плечами. Вскоре я и вовсе не могла ничего видеть, полностью ослепнув от нескончаемых потоков слез. Лишь крепче обняла маму…

- Боже… - опять повторила она, только уже совсем тихо, едва слышно. Ее слова потерялись где-то в складках моей грубой тюремной униформы.

Неожиданно мама резко отстранилась и ухватила прохладными ладонями мое лицо. Тогда мне предстало новое испытание – после всех моих безнравственных поступков, после всех растоптанных мною законов морали выдержать встревоженный взгляд матери.

- Ты цела, - почти восторженно прошептала она, хаотично разглядывая то мое лицо, то всю меня.

- Мы думали… думали, что это все. Что больше не увидим тебя! – прозвучал хриплый голос папы, и я, превозмогая неимоверное чувство стыда, повернулась к нему. И вздрогнула.

Папа, он плакал. За блестящей поволокой исчезла вся былая холодность в его глазах – чего еще не случалось за всю долгую, обремененною опасностями и трудностями, жизнь. Еще никогда я не видела отца плачущим, хоть как бы порой ему не было тяжело.
- Простите, - в одно жалкое словечко я попыталась вложить всю скорбь и осознание вины, тяжелым грузом лежавшей на моих плечах. Право, это всё, что было в моих силах.

- Что ты такое говоришь? – в один шаг преодолев расстояние между нами, отец заключил меня в крепкие объятия. – Разве ты виновата в том, что эта мразь?..

Я невольно вздрогнула, будто какие-то невидимые шипы внезапно коснулись моей кожи. Это не осталось незамеченным для папы, и он прижал меня к себе еще крепче, полагая, что причина моего волнения – неприятное воспоминание о случившемся. Еще одна волна дрожи прокатилась по моему телу, стоило мне только представить, что отец узнает правду. Больнее любого удара, ужаснее любого предательства станет моя любовь к тому, кого он презренно называет мразью…

В ответ я промолчала, жестко задавливая в себе любые признаки агрессии. Но папа больше ничего не добавил, и мне не пришлось долго прилагать усилий для достижения успокоения. С каким-то чуждым мне трепетом я окуналась в эту тишину, не нарушаемую, скорее подчеркиваемую ровным дыханием самых дорогих мне людей. Полные теплоты и заботы, мамины прикосновения к моему мокрому лицу вводили меня в состояние некой спокойной тягучей эйфории. Доселе такое могло быть только во сне… И если это сон, то я согласна никогда не проснуться, веками лишь видя родительские глаза, слыша только биение их сердец рядом со своим. Но маленький сказочный мирок, который гостеприимно впустил меня в свою плоскость, разлетелся в прах, когда отец задал мучавший его вопрос:

- Что он с тобой сделал?

Голос его словно был соткан из тысячи меленьких иголок, сию же секунду верно впившихся в мое тело – такой ненавистью он был пропитан.

- Ничего, - пискнула я слишком быстро, чтобы это казалось правдой. Только осознав это, я задалась вопросом, отчего же тень лжи так явно легла на мои слова. И ведь, правда, имел место нюанс, из-за которого отец готов будет разодрать Эдварда на куски, даже если последний оправдается во всех своих убийствах. Краем глаза я заметила, как мама покачала головой, будто не могла поверить диковинной удачи – опаснейший преступник не причинил мне никакого вреда. Она поглаживала мое плечо и все так же тихо плакала – ее эмоции совсем не угасали.

Когда папа заговорил снова, его попытки унять гнев исказили интонацию, отчего слова звучали еще более угрожающе:

- Не ты должна быть наказана за его злодеяния! Он и только он за все ответит! Его посадят за решетку, и я сделаю все возможное, чтобы он прямо там и сгнил!

Словно хлыст со звонким хлопком рвал тонкими полосками мою кожу – такую боль мне причиняло обещание родителя. Немалых усилий мне стоило удержаться на месте и не оттолкнуть от себя отца в порыве ярости. Но вместо этого я только крепче прижалась к нему, выплескивая силу, невесть откуда появившеюся в мышцах, и уткнулась носом в его плечо. Однако все было не так очевидно, как казалось отцу – не жалостливые слезы пришлось мне прятать, а плотно стиснутые зубы.

Очень скоро пришел конец всем сантиментам, и папа уверенным движением отстранил меня.

- Садись, - подтолкнул он меня к стулу.

Ничего не понимая, я посмотрела на маму, но та, казалось, тоже пыталась подстроиться под изменившееся настроение мужа. Они вдвоем сели напротив меня, демонстрируя поразительную собранность и спокойствие. В этом был весь папа Чарли – рассудительный и опытный офицер полиции, и мама Рене – социальны работник в службе защиты прав несовершеннолетних. Оба научились мужественно встречать препятствия и достойно их преодолевать.

- Белла, тебя подозревают в содействии в убийстве очень известной особы - Брайс Ховард, - утверждающе произнес отец. – Об этом нам уже рассказал детектив Эрнандес.

И снова мне было нечего сказать. Все это было правдой. Опровергнуть ее не позволяла совесть, а подтвердить – страх и стыд. В любом случае, он с мамой не верил ни в какие подозрения.

- Мы наймем лучшего адвоката, и он докажет, что ты не совершала ничего противозаконного по своей воле! – сквозь зубы процедил отец, и его рука, покоящаяся на столе, сжалась в кулак. В конце концов он не выдержал, и вопросы посыпались пламенным потоком: - Черт подери, зачем он вообще тебя похитил?! Ничего не понимаю… Как это произошло? Он знал тебя ранее?

Это было в стократ хуже, чем я себе представляла. Быть вынужденной смотреть им в глаза – с благодарностью и надеждой – и понимать, что не стою ни крохи их времени и сил. Не стою их любви…

Опять тишина, опять не находилось слов, чтобы им ответить.

- Ну, что же ты все время молчишь? – не выдержала мама, и в уголках ее глаз стали выступать новые градины слез. Она смотрела на меня с непониманием. А потом догадки стали посещать ее: - Детектив просил не спрашивать тебя о произошедшем. Ты все таки видела что-то! Или… или… Белла, неужели он тебя...?

- Нет, - тихонечко вымолвила я, со всех сил стараясь произвести впечатление спокойного человека. – Нет, - еще раз повторила я, крепче цепляясь за воображаемый спасательный круг, пока внутри бурлило море эмоций, то и дело подталкивая к чистосердечному признанию.

Видно было, что хотелось переспросить, возможно, даже надавить материнским беспокойством, чтобы я наверняка призналась во всех секретах. Но, видимо, что-то сдерживало ее – естественное желание быть осведомленной уступало перед боязнью причинить боль своему ребенку.

Ком подкатил к горлу, и я отвернулась, чтобы утаить от них те сомнения, что вели непрестанную войну во мне. Бесчестным, омерзительным казалось мое молчание. Родители имели право обо всем знать, ибо были почти в такой же опасности, как и я. Но кому-то угодно было мое безмолвие – тому, в чьих руках моя судьба. И я выполняла волю незримых повелителей, боясь наделать хуже. И лишь могла догадываться, насколько существенней будут мои шансы остаться живой, если я ничего не скажу папе с мамой.

Хотелось зарыдать – так беспомощно я себя чувствовала. Ну, как же предупредить об опасности, не выказывая истинного положения вещей?! Если хладнокровно и без сожаления застрелили Летти – девушку, которую я едва знала – то что уже говорить о моей семье?

Смахну ладонью слезу, я заметила, как родители переглянулись между собой.

- Хей, ты же Свон! А Своны никогда не падают духом! Мы растили тебя смелой девочкой, так ведь? – бодро обратился ко мне отец, пытаясь заглянуть мне в глаза.

Не оборачиваясь к нему, я механически кивнула головой.

- Главное, что ты жива и здорова, - поддержала его мама. – Жизнь – это самое ценное. Остальное приложиться! – уверяла она меня, даже не подозревая, что сегодня та самая жизнь у нас есть, а завтра с большой вероятностью может и не быть.

Внезапно необъяснимая злость вытеснила даже самые горькие думы из моей головы. Понадобилось некоторое время, чтобы понять, в чем была причина – полицейский с подчеркнуто скучающим выражением лица прислонился к распахнутой двери и, судя по расслабленной позе, стоял там давно. Мысль о том, что чужой человек присутствовал здесь, когда мы с родителями переживали сугубо личные и очень сложные моменты, чуть не вывела меня из себя. Сообразив, что его подслушивание выкрыто, коп безо всякого смущения объявил, что время посещения моих родных закончено. Его равнодушный тон красноречиво дал понять, что никаких исключений не предусмотрено даже моего отца, офицера полиции.

Похоже, не я одна испытывала негодование в ту минуту. Я видела, как с излишней резкостью папа обернулся к нему, намериваясь поставить на место заносчивого рядового и потребовать дополнительного времени. Но мама предупредительно положила ладонь на его плечо, тем самым вынуждая умерить пыл.

— Я сей же час займусь поиском адвоката! – прорычал он. – Допрос на какое число назначен?

Я пожала плечами, опустошенно глядя, как поднимаются со своих мест родители. Их скорый уход совсем выбил почву у меня из-под ног, вынуждая забыть даже о гневе. Руки дрожали, выражая слабые порывы вскочить со своего места, вцепиться в родных, окружить их своими объятиями и как можно дольше продлить время, когда стены этого здания и вооруженные полицейские защищают нас всех от страшной угрозы извне.

— Очень скоро мы снова придем! – глотая непрошеные слезы, пообещала мама и в последний раз прижала к себе.

Казалось, воздух в комнате утратил свою эфемерную текстуру и горячим кипятком обдавал мои легкие при каждом вздохе. Ничтожные несколько минут проведенные с мамой, лишь усугубили тоску по ней, по вот этому блаженному ощущению, когда ее теплые руки ласково обнимают меня.

— Может, тебе что-то привезти из дому? Книги какие-нибудь? Или, например, твой любимый плед из гостинной? — пыталась она говорить будничным тоном, словно планировала свой следующий визит в больницу к захворавшей дочери, а не в следственный изолятор.

Мать вела свою речь, а я не слушала, собирая все свои силы, чтобы быть готовой к предстоящей картине ее ухода – картине пустого помещения, где еще секунду назад находилась она. Я молчала, Но мама, казалось, уже и не ждала моего ответа. Она без слов остановила взгляд на моем мокром лице, используя последние мгновения, чтобы вволю насмотреться на свое дитя, по которому так скучала. Я испытывала огромную благодарность за бесценную возможность как можно четче запечатлеть в памяти ее облик: терпеливо сложенные уста, мелкие морщинки вокруг глаз и бесконечную доброту в их светло-карих глубинах.

— Кхм-кхм, — напомнил о свой присутствии коп, и мама отступила в сторону, позволяя отцу обнять меня на прощание.

— Держись, — сказал он, похлопав меня по спине. — Мы вытащим тебя отсюда. Обещаю.
Затем он привлек к себе еле удерживающуюся на ногах маму, и они вдвоем покинули помещение. Сию же секунду я подбежала к окну, испытывая единственное желание еще хотя бы разок взглянуть на родителей. Хоть издали… И мое желание было удовлетворено, только оттого на душе стало еще темнее. Слезы заливали лицо, грудь содрогалась в беспрерывных спазмах, пока глаза, почти невидящие ничего, следили за двумя фигурами, садящимися в салон до боли знакомой патрульной машины.

POV Эдвард

В тот момент, когда капот автомобиля уже рассек полотно черной воды, я успел сделать последний глоток воздуха. Почти мгновенно лобовое стекло с оглушающим звоном встретило наступающую волну, а в опущенное боковое окно хлынул сокрушающий поток.

Удар был настолько сильным, что на долю секунды я поверил, что уже захлебнулся. В краткие мгновения вода заполнила весь салон машины, отрывая меня от руля. Толщина воды одновременно обрушилась на мои уши и глаза, лишив меня ощущения ориентации в пространстве. Был только страх, подобно ледяной воде, он окружил меня и беспощадно давил со всех сторон. Лишь бы выбраться с этой машины, верно опускающейся на дно, пока неосторожный импульс вдохнуть несуществующего воздуха не погубит меня…

Я распахнул глаза и с горьким разочарованием осознал, что они ничем не помогут мне в кромешной тьме, что тусклый свет звезд не проникает сквозь многометровую толщу воды…

Щекочущие прикосновение к щекам свидетельствовало о первой порции драгоценного воздуха, покинувшего легкие под напором неконтролируемых спазмов в грудной клетке. Сопротивляясь немыслимому давлению, я размахивал руками в поисках чего-нибудь, что на ощупь помогло бы сориентироваться в этом крошечном адском пространстве, наполненном водой. Еще один нечаянный выдох лишил меня надежды…

Но тут мои пальцы коснулись гладкого края стекла, и я понял что это и есть то опущенное окно… Ухватившись за тоненькое стеклышко руками, я подтянулся к нему и со всей силы пытался протолкнуть плечи сквозь окно. Эта был единственный путь к спасению…

Спустя несколько секунд сущей агонии мне удалось это, и я тут же осознал, что уже не нахожусь в машине. Но краткое радостное мгновение быстро пронеслось, едва я понял, течение тянет меня вниз вслед за тонущей машиной. Черная бездна внизу затягивала меня, отдаляя и отдаляя меня от поверхности.

Как безумец я стал грести руками, колотить ногами засасывающий мрак, но так и не знал, придвигают ли меня эти старания хоть на сантиметр к спасительному глотку воздуха…

А света перед глазами как не было, так и нет…

Или же чернота воды проникла в мое сознание? Не значит ли это, что наступил конец?

Нет! Только не так!
Взмах рукой… Или мне только показалось, что он мне удался? Иль мое тело давно идет лишь по направлению вниз к темной пропасти?

Внезапно звуки окружающего мира оглушили меня, подобно выстрелу пушек. Прежде чем я смог хоть что-то понять, я открыл рот и глубоко вдыхал теплый калифорнийский воздух. Дышал так громко и так часто, будто намеривался еще больше оглушить самого себя…

Но вдруг яркий свет ударил мне в глаза. Отчаянно заморгав, я смог увидеть, что виной тому отблески воды, горящие широким кругом недалеко от меня. Почти мгновенно нашлась и причина невыносимого грохота в ушах — практически над самой моей головой завис патрульный вертолет, с ревом размахивая лопастями. Луч его прожектора медленно скользил по неспокойной поверхности воды буквально в нескольких метрах от меня.

Не раздумывая, я снова нырнул под воду, молясь лишь о том, чтобы вовремя достичь такой глубины, куда не достанет луч. Оказывается, смерть меня поджидала повсюду, встретить ее можно было с равной вероятностью либо от удушья, либо от полицейских пуль… Но никаких, даже самых слабых отголосков их свиста я пока не слышал. Развернувшись под водой, я поплыл в сторону пристани, намериваясь найти укрытия под ее выступами. Когда я снова вынырнул, то к большому своему удовольствию уже оказался под защитой тени между скользких зеленых подпорок.

К гулу вертолета примешались новые звуки: завывание полицейских сирен и возбужденные крики служителей порядка. Их топот я слышал буквально над собой, но ничего конкретного не мог разобрать с того, что они говорили друг другу. Теперь звуки доносились повсюду, полиция съезжалась со всех сторон причала, и я осознал, что попал в ловушку.

Еще несколько раз мне приходилось нырять под воду, когда ослепительно белый луч проходил на опасно близком расстоянии от меня, едва не проникая под укромную тень моего импровизированного убежища. Не стоило труда догадаться, что это будет продолжаться до тех пор, пока офицеры не убедятся в том, что я, неважно, живой или мертвый, не всплыву на поверхность, так и не выбравшись из заточения в утонувшей машине. А тело мое, тем временем, лишалось последних сил, тратя их на утомительное, хоть медленное барахтанье в воде ради того, чтобы не уйти на дно.

Не знаю точно, сколько прошло времени с тех пор, как я спрятался под выступами причала. Полчаса, может больше… Вода, хоть и была по-летнему теплой, все же имела температуру отличительную от температуры человеческого тела и грозила плачевными последствиями в случае долгого пребывания в ней. А впереди меня ожидала еще целая ночь, пока полиция с водолазами будет исследовать местность. Нужно было что-то предпринимать…

Стараясь создавать как можно меньше шума, я тихо поплыл вдоль пристани, радуясь каждому пришвартованому судну на моем в пути, в тени которого я мог спрятаться. Изнемогая от боли в мышцах, я все же не позволял себе никаких передышек, прекрасно зная цену каждой секунде. Ведь я должен был как можно скорее отыскать клочок суши, еще не оккупированный тварями в униформе.

И вот, когда шум звучал тише и гораздо отдаленней, я рискнул выплыть из тени и оглянуться. Пристань в этом месте была совершенно пустынной, насколько я мог видеть. Оставалось лишь найти способ выбраться туда. Но как это сделать, я даже не представлял — выступы причала нависали слишком высоко над водой, чтобы я мог за них ухватиться. Удача улыбнулась мне спустя несколько метров.

Цепляясь мокрыми пальцами за гладкие бетонные плиты, я долго и усердно старался протянуть вперед локти и опереться на них. В конце концов, мне это удалось, и я смог поднять все тело наверх.

Я весь дрожал до кончиков пальцев, мокрая одежда прилипла к телу, сковывая все движения. Оказавшись под светом фонаря, одиноко горящего под широким черным небом, я всматривался в черноту, что царствовала за пределами освещенного участка. Где-то вдалеке мелькали неясные вспышки, обозначая место скопления полиции. Не имея ничего конкретного на уме, я просто пошел в обратную сторону и так быстро, как мне позволяли уставшие ноги.

Еще никогда в жизни я не чувствовал себя таким слабым. Еще никогда в жизни я не ощущал себя настолько беспомощным… подобному безвольному куску плоти, не имеющему возможности повлиять хоть на что-то. Я и был куском плоти, больше ничего у меня не было. За мной гнались голодные псы, а я не мог от них убежать, не говоря о том, чтобы уберечь от них любимую девушку. Она уже в их лапах, а я не смогу оттуда ее вырвать.

Каждый шаг давался мне с огромным усилием. Я был уверен. что больше не смогу сделать ни одного тогда, когда заметил, как вдали мерцает свет придорожного магазинчика недалеко от черного полотна трасы.

Выход был. Один единственный телефонный звонок…

Сосредоточив все свое внимание на цели, я ускорил темп, превозмогая боль и муки. Совершенно не заботясь о том, что подумают обо мне люди в магазине, с чувством триумфа я зашел туда и осипшим голосом попросил у продавца телефон. Девушка возле кассы удивленно уставилась на меня, а именно на мой насквозь промокший костюм, не в состоянии что-либо ответить.

— Телефон, — еле повторил я и умоляюще добавил: — Пожалуйста!
Девушка еще какое-то мгновение с недоумением оглядывала меня, а потом, не спуская настороженного взгляда, достала из-под прилавка телефон.

— Вот, — осторожно произнесла она, указывая рукой на аппарат, словно я бы не увидел его без помощи.

В помещении было невыносимо душно, вялый вентилятор на потолке еле двигался, не справляясь с тяжелым влажным воздухом. Под его тихое жужжание и нервное дыхание продавщицы я набирал номер, который держал в памяти несколько лет и по которому вот уже несколько лет не звонил…

Шли мучительно долгие гудки, я оцепенело смотрел на пестрые упаковки продуктов на витрине, не видя их и лишь моля Всевышнего, чтобы на том конце провода ответили.

— Я слушаю, - наконец послышалось в трубке с ужасными помехами на фоне.
Сглотнув ком в горле, я негромко отозвался:

— Здравствуй, брат.