Глава 17. This is not happening!

- Эдвард!
- Она жива?
- Эдвард!!!
- Жива?!
- Да.
Это все, в чем я нуждался в последние несколько секунд. Мне даже не верилось, что прошли секунды, целая вечность должна была пройти за время, пока я ждал ответа.
На наши крики в гостиной появился Карлайл. Я столкнулся с ним в дверном проеме, едва не сбив с ног. В мгновение ока он оказался рядом с Беллой, склонившись над ней. И только меня не было рядом. Я должен был звонить в «скорую» вместо того, чтобы быть рядом с моей любимой, как будто никто кроме меня не мог набрать чертовых три цифры.
- Что с ней, Эсме? – обеспокоенно спросил Карлайл, касаясь тыльной стороной ладони лба Беллы.
- Сильная аритмия… Да вызовет кто-нибудь «скорую» или нет?!

…

Я не знаю, что такое смерть. Мне и близко неизвестно, что чувствует человек в момент, когда душа покидает его тело, какие мысли его посещают, какие ощущения он испытывает в тот миг. Мне этого сейчас не понять. Но зато мне хорошо известно, что чувствуешь, когда умирает самый близкий для тебя человек.
Пустота. Звенящая, сводящая с ума пустота, умноженная на бесконечность. Сначала на тебя словно обрушивают поток ледяной воды – это шок, затем он сменяется арктическим холодом, который заполняет каждую клетку на теле. Холод подбирается, окутывает тебя своими щупальцами со всех сторон. Это похоже на плен, только гораздо хуже. У тебя возникает такое ощущение, словно в один момент ты еще был собой: ходил, дышал, говорил, любил, а в следующий чья-то невидимая рука схватила тебя за шиворот, вывернула наизнанку и выбросила обратно на землю.
Ты – все еще ты, но уже совсем не тот.
А потом резко приходит понимание того, что на самом деле произошло – вот это хуже всего. Ты осознаешь две самые ужасные вещи в мире: а) это уже произошло и, как не пытайся, ты этого не изменишь, б) тебе нужно смириться. Просто так взять и смириться с тем, что твой личный мирок больше не является твоей крепостью, а покоится в руинах.

…

Беллу отвезли в клинику отца. Там же я и очухался от первой волны шока, совершенно убитый, вытрушенный из собственного тела. Отец сразу же попросил меня немного подождать. С большим трудом мне удавалось волочить ноги по скользкой плитке, они не хотели слушаться, постоянно тянули меня в противоположную сторону, отчего я пошатывался на ходу. Кое-как мне удалось дойти до комнаты ожидания, и я моментально рухнул на мягкий диван. Окружающие меня звуки превращались в едва разборчивый гул, стены, люди – все вокруг пошатывалось, плыло у меня перед глазами. Что-то вроде дикой сонливости навалилось в следующий момент. Я уронил лицо на руки, крепко зажмурившись, пытаясь прогнать непрошенного гостя – усталость, но в какой-то момент проиграл.
Я отрубился.
А потом увидел сон. Может это был даже не сон, может все происходило на самом деле, но я перестал воспринимать действительность. Измученное сознание вертело мною, как хотело. Я понимал, что всего этого быть не может, но ощущения мои были вполне реальными, даже слишком реальными.
Я видел Беллу.

Вдруг в помещении, где я находился, стало так тихо и пусто, была такая тишина, что казалось, будто кроме меня никого не осталось во всем мире.
Я видел Беллу.
Она то появлялась, то исчезла, а, когда теоретически я оказывался рядом, снова появлялась уже в другом месте. Любимая постоянно убегала от меня, смеялась, как будто это была какая-то игра. Игра моего сознания. Мы бесконечно долго петляли по извилистым коридорам, каким-то мрачным коридорам не той клиники, которую я знал.
Там были только я и она. Я и мое громкое во весь голос «этого не может быть».

…

- Эдвард.
- Эдвард!
- ЭДВАРД!!!
Звали. Кажется, меня. Я не спеша разлепил сонные веки, не понимая пока, проснулся или сплю и вижу очередной сон. На меня сквозь пелену, затуманенных от сна, глаз смотрел Карлайл. Встревожено так смотрел, в какой-то степени даже испугано.
- Пап? – пробормотал я, поднимаясь на ноги. Что я спрашивал, мне самому было не до конца понятно. Белла... У меня возникло такое странное чувство внутри, напоминающее ощущение бессознательных бредней. Какая-то часть меня старалась заставлять мозг считать все это сном, а именно ужин и все, что произошло после него.

Отец долгое время ничего не говорил, он сочувствующе похлопал меня по спине, будто хотел сказать мне «держись сынок». И, если до этого я еще сорвался куда-то идти, то теперь у меня не было сил даже пошевелиться. Неужели он имел в виду именно это? Неужели Беллы больше нет? А самое главное – почему он молчит, почему не говорит совсем ничего? С одной стороны я даже рад (если в этой ситуации вообще можно радоваться), что он не пытается утешить меня, ведь понимает, что меня сейчас не утешит ничего. А с другой стороны, почему бы ему не сказать хоть что-нибудь, черт возьми?!
- Иди к ней сынок, - наконец вымолвил он. – Иди, ты нужен ей.
Я бессильно кивнул и позволил ему вести меня. Я перестал осознавать что-либо. Перестал чувствовать и воспринимать, слышать и видеть…

…

Дверь в палату бесшумно отворилась, и я нерешительно шагнул вперед. Приятный полумрак царил в этих ослепительно белых стенах, которые при слабом освещении меркли, становясь менее раздражительными. Я подумал, что здесь должно было быть чуть светлее, почему, и сам не знаю. Раздражительный писк кардиографа резал слух, отмечая слабое биение сердца Беллы. Она выглядела очень бледной на фоне белых простыней, казалась мне тусклой копией самой себя. Чуть опухшие веки были закрыты, ресницы не трепетали.
Я не находил в себе сил на то, чтобы позвать ее или приблизиться к любимой хоть на шаг, я без движений застыл на месте, смотря в глаза своему самому большому страху.
Неожиданно ее черные густые ресницы дрогнули, она не спеша открыла глаза, поначалу щурясь, пока глаза не привыкнут к свету. Я тут же прильнул к ней, опускаясь перед кроватью на колени. Ошарашенный взгляд Беллы, все еще мутный от потери сознания, блуждал по потолку, стенам, плотно зашторенному окну, и, в конце концов, остановился на мне. Белла медленно, словно каждое движение доставляло ей боль, согнула руку в локте, как будто хотела, чтобы я прикоснулся к ней. Я осторожно обхватил ее тоненькую ладонь, которая оказалась такой слабой, что моментально повисла в моих руках.

Хотелось плакать, кричать от боли и страха перед неизвестной известностью, но я не мог выжать из себя ни звука.
Это не происходит, это не происходит, это не происходит, ЭТОНЕПРОСИХОДИТ!
- Эдвард… - ей приходилось прикладывать заметные усилия, чтобы говорить.
- Я здесь, любимая, здесь, - свободной рукой я провел по ее щеке, убрал за ухо непослушную прядь темных волос.
- Я люблю тебя, Эдвард... Всегда люблю.
- Я знаю, - это все, что я смог вымолвить.
Я осторожно опустил голову рядом с ней на подушку, уткнулся лицом в мягкие волосы. Я так люблю эти волосы, эту нежную кожу, теплую улыбку, глубокий проницательный взгляд ее глаз – все это дорого мне, дороже всего, что может быть на свете. А теперь… теперь я потеряю все, что так невообразимо любил.
Безжалостная смерть собирается забрать ее от меня.
«Не отдам!» - отчаянный крик души утонул где-то в понимании того, что я никто для сражения со смертью.
Со смертью Беллы.

Я не смогу забрать ее смерть на себя, я могу только умереть вместе с ней.
Я плотно зажмуривал глаза, жадно глотал ртом воздух, пытаясь заглушить рвущиеся наружу рыдания, сжимал в ладонях простыни до побеления костяшек пальцев, а назойливый голос в моем подсознании продолжал неистово кричать, повторяя всего одну фразу: «Это не происходит. Это не происходит!»
Эта ложь в моих ушах звучала так правдоподобно, что я готов был поверить в нее.
В ложь поверить так просто, если она тебе на руку.

…

Наверное, я опять был в беспамятстве, потому что из головы вылетели все дальнейшие события. Я нашел себя лежащим на подушке рядом с Беллой, я сжимал ее руку, наши пальцы были плотно переплетены. Ее грудь тяжело вздымалась и шумно опускалась, кардиограф пищал в прежнем ритме.
- Белла, - испугано позвал я. Она послушно, хоть и с трудом, открыла глаза. – Почему я постоянно исчезаю? – вопрос прозвучал слишком по-идиотски, и со стороны мог показаться абсолютно бессмысленным, но Белла лишь пожала плечами.
- Ты не хочешь быть здесь, - устало пробормотала она.
- Нет, не хочу. Я не хочу быть здесь. Я хочу быть где-нибудь далеко-далеко вместе с тобой. Где-то там, где нет всего этого, где у нас ничто не стоит на пути. Где-то, где мы можем быть вместе.
- Мы всегда будем вместе, Эдвард. Всегда, - она изогнула губы в болезненной, слабой улыбке, но какой-то очень искренней, светлой.

...

- Давай родимся заново, Эдвард? Выберем какую-нибудь новую планету, где нет глупых законов и безумных президентов, где мосты никогда не разводят, а люди никогда не расстаются. Мы родимся обязательно в один день, можно даже по соседству. Детьми будем играть в одной песочнице, сражаться за синее ведерочко, а потом долго дуться друг на друга, в шутку, конечно же. А потом вместе пойдем в школу, будем сидеть за одной партой и обмениваться нелепыми записками. Когда-нибудь ты наберешься смелости и пригласишь меня на свидание, а я буду строить из себя неприступную, но все равно в итоге разрешу тебе поцеловать себя.
- Я обязательно буду осыпать тебя цветами и молочными шоколадками.
- Мне больше нравятся с орехом.
- Тогда с орехом.
- По рукам. Так вот, мы будем постоянно задерживаться и приходить домой после полуночи, на что мой отец очень разозлится, он запретит мне встречаться с тобой, но ты все равно будешь каждый вечер после того, как стемнеет, приходить ко мне под окно. Потом, когда мы закончим школу ты пригласишь меня на выпускной бал.

- У тебя обязательно будет такое платье, что все твои подружки позеленеют от зависти.
- Нет, они позеленеют от зависти потому, что ты будешь танцевать только со мной.
- Ну, хорошо-хорошо, пусть будет так.
- А потом мы уедем в колледж в другой город. Там начнется наша свобода. Мы часто будем просыпать первые пары, но оценки у нас все равно будут хорошие. Мы будем ходить на вечеринки, допоздна наслаждаться друг другом.
- Я буду гитаристом в рок-группе нашего колледжа.
- И все девушки будут визжать при звуке твоего имени.
- Но я буду принадлежать только тебе. К черту всех. Не люблю я визжащих девочек.
- Мы поженимся после третьего курса на побережье океана в небольшой кованной беседке, украшенной цветами и ленточками. На мне обязательно будет белое платье со шлейфом и прозрачная фата. На наших обручальных кольцах будет выгравировано «Эдвард и Белла навсегда». А потом мы уедем в медовый месяц в Венецию. Или лучше в Барселону.
- А разве на другой планете есть Барселона?

- На нашей обязательно будет. Мы непременно обзаведемся большим уютным домиком в светлых тонах с красивым садом, террасами, где, закутавшись в теплый плед с чашкой чая в руках, приятно встретить сумерки, и обязательно большим бассейном на заднем дворе, где будут плескаться наши дети. У нас будут мальчик и девочка, девочка будет похожей на тебя, а мальчик – на меня. Когда они подрастут, мы заведем маленькую собачку, которая в будущем станет огромным лохматым псом по кличке Джейк, он будет самым верным другом для наших детей.
- Вместе мы встретим старость…
- Нет, подожди, на нашей планете не стареют. Там все вечно молодые.
- Мне уже заочно нравится эта планета.
- Значит, мы родимся снова?
- Обязательно родимся. Я верю в это.

…

- Эдвард, - позвала меня Белла в очередной раз. Ее голос звучал слабо, очень тихо, она нерешительно заглянула мне в глаза, проводя рукой по моей щеке. – Я устала, Эдвард. Я очень хочу спать.
Нет…
Нет, нет, нет!
- Эдвард... – она просила у меня разрешения. Разрешения на то, чтобы я отпустил ее насовсем. Разрешение на то, чтобы я позволил ей уйти…
Ошибиться было невозможно.
- Не надо, Белла, умоляю тебя, - я крепко-крепко прижал ее к себе, как будто это могло удержать ее рядом. Здесь, в этом мире. Как будто надеялся, что, если сильно захочу, то смогу заставить ее не уходить. – Борись, Белла.
- Нет смысла… Мне уже пора.

Моя смелая маленькая девочка… В ее глазах невозможно было увидеть страх перед будущим или ужас. Только усталость плескалась в помутневшем взгляде.
- Еще рано, любимая, еще очень рано. Побудь со мной хотя бы до рассвета.
- Я не могу…
Нет!
- Я не могу больше. Мне пора…
Нет!
Я люблю тебя… Я всегда буду любить тебя, Эдвард.
- Нет, пожалуйста! Белла, пожалуйста, не надо!

Я в беспамятстве дрожащими руками обнимал ее за плечи, гладил по щекам, лбу и шелковистым волосам. Что-то прозрачное капало на простыни с моих глаз, наверное, слезы. Мне было глубоко плевать, что мужчинам плакать не положено. Мне было глубоко плевать, что слезы – это признак слабости. Значение имела только одна вещь – как бы я не пытался, я не мог ничего изменить.
Захват руки Беллы на моей кисти неминуемо слабел, веки под тяжестью опускались…
Бесконечная прямая на кардиографе. Бесконечная пустота в моей душе.
Как будто только что перестало биться мое собственное сердце.
В палате мгновенно возникло двое врачей во главе с моим отцом. Пока они вертелись возле аппаратов, Карлайл подошел ко мне. Его глаза в меньшей степени зеркально отражали мою тоску. Он сочувствующе опустил руку мне на плечо, собираясь, видимо, что-то сказать, но я опередил его.

- И все? – я даже не узнал звук своего голоса. – И это все?! Никто даже не попытается вернуть ее? - на смену ужасу во мне вдруг проснулись ярость и злость. Хотелось кричать, крушить, ломать, бить вдребезги все вокруг до потери сил.
- Сынок, это…
- Нет! – я резко вырвался из его рук, не желая слышать, что ничего нельзя сделать. – Что вы за люди такие?! Что вам стоит попытаться вернуть ее к жизни, ведь вы можете! – во мне бушевала смесь различных чувств и эмоций, от которых кровь в венах закипала. Я кричал, что было силы, но меня, казалось, все равно никто не слышал.
- Хорошо, давайте попробуем, - сказал отец решительно. Не похоже было, чтобы он знал или хотя бы надеялся, что реанимация поможет. Но делал это только ради меня.
Я наблюдал за всеми их действиями, как бы издалека, сквозь толщу воды или мутную поверхность стекла. Я шептал какие-то молитвы, сам не понимая, откуда знаю их, я же никогда не был верующим человеком, а сейчас готов был на что угодно, лишь бы прямая линия на мониторе снова ожила.
- Разряд!

… и тишина, две-три секунды гробовой тишины, а потом опять слышится пронзительный беспрерывный писк…
- Разряд!
… и все повторяется снова и снова, пока отец не отступает. Он качает головой, глядя на своих коллег. Это условный сигнал, что бороться за жизнь Беллы больше нет смысла.
А дальше… я на ватных ногах, целиком не отдавая себе отчет в своих действиях, подбегаю к Белле, судорожно целую ее еще теплые губы. Где-то на заднем плане слышится «время смерти?» и называют текущее время - 23:59. Я со злостью срываю с нее все электроды, трубочки с шумом летят куда-то на пол. Я прижимаю к себе ее обмякшее тело, даю волю слезам. Я не чувствую ни боли, ни отчаяния, не ощущаю совсем ничего, кроме пустоты. Кажется, она поглощает меня, надвигается стеной, чтобы накрыть меня полностью.
И в тот момент, когда миллионы людей по всей планете поздравляют друг друга с рождеством, обмениваются подарками, счастливыми пожеланиями и улыбками, когда на Тауэре раздается двенадцатый удар, я все еще кричу:
- Этого не может быть! Это не происходит!

Конец 17 главы