Это довольно странно, правда, – думать, что твои родители разводятся.
Я думал об этом раньше, полагаю, тогда, в Хогвартсе, когда они в первый раз чуть не сделали это. Кажется, я много тогда об этом думал. Но все стало лучше – или, по крайней мере, я думал, что стало. Так что услышать это было как снег на голову.
У меня было несколько недель, чтобы смириться со всем и осознать, но это все равно странно. Это ненормально, правда, и прежде всего потому, что мне даже не так уж и ужасно. Я имею в виду, мне не плевать: они мои родители. Но не то чтобы я был раздавлен. В общем-то, это какое-то облегчение. Не знаю, сколько бы я еще выдержал, что у них то все восхитительно, то они снова разбегаются. Не думаю, что они счастливы. Не знаю, были ли вообще. Полагаю, что были, наверное, когда мы были маленькими. Но последние несколько лет им просто было удобно, и они были любезны друг с другом, но я не назвал бы это любовью.
Не то чтобы я что-то знал о любви, конечно.
Как оказалось, я дерьмо во всем, что связано с отношениями и любовью. Полагаю, это еще одно, в чем я могу винить родителей, потому что они явно не особенно хорошо подавали нам пример. По крайней мере явно не тот, которому бы я последовал.
Элизабет меня бросила.
Формально я даже не знаю, можно ли бросить, если вы официально и не называли это отношениями. Но все же я считал ее своей девушкой, и, думаю, она считала меня своим парнем. Мы уже давно только друг с другом, пусть даже это и предполагалось большим секретом. Но три недели назад она пришла однажды утром после дежурства и сказала, что все кончено.
Я был удивлен увидеть ее в тот день, вообще-то. Я не ждал ее, и хотя обычно она заканчивает в одно и то же время каждое утро, мы обычно не видимся до обеда. Я только вставал и готовился ко дню, когда она неожиданно заявилась.
На самом деле я был рад ее видеть. Думаю, потому что я обычно всегда рад ее видеть. Она выглядела вымотанной, но все же улыбалась, когда пришла. И мы сели вместе за завтрак с тостами и яичницей. Все началось довольно нормально. Мы просто говорили об обычных вещах. Она рассказала мне историю о других аврорах с нашего курса и о том, как она заснула на дежурстве и ее чуть не уволили.
Все было нормально.
А потом она замолчала и положила вилку. Ей было неудобно, и я помню, как удивлялся, что происходит. Я видел, что что-то не так, но я не ожидал того, что она потом сказала.
– Я больше не хочу этим заниматься.
Вот так она и сказала. Так прямо, как смогла. Ни с того ни с сего.
И я просто смотрел на нее.
Элизабет всегда была одной из самых красивых девушек, что я встречал. Когда мы были детьми, она была самой хорошенькой в классе. По крайней мере одной из самых хорошеньких. Когда мы выросли, она осталась красавицей. И она все еще такая. И я точно помню, как она выглядела, когда сказала это, – такой же красивой, как всегда, но еще с чем-то в ней, чем-то совсем другим.
– Это... – ее голос затих, пока она старалась подобрать в уме верные слова. – Я думаю, нам не стоит видеться.
Я просто продолжал на нее смотреть. Я имею в виду, а что я должен был сказать? Оглядываясь назад, я полагаю, что была куча всего, что я мог сказать, но у меня не было времени осознать что-либо из этого тогда. Или мои мозги просто перестали функционировать. Не знаю. В любом случае, я просто смотрел на нее, не моргая, и, думаю, она решила, что должна что-то объяснить.
– Ты мне действительно нравишься, – тихо сказала она, и я видел по взгляду ее глаз, что она нервничает и ей не уютно. – Но все это... Это просто чересчур.
– Чересчур что? – это было все, что я мог сказать, хотя, полагаю, это был резонный вопрос. В конце концов, ее объяснение было чересчур загадочным.
– У тебя слишком много всего за душой.
Ого.
Даже вспоминая об этом сейчас, это все еще звучит так же грубо, как тогда. Я был потрясен, конечно. Это случилось ни с того ни с сего, и все, что я мог, – в шоке смотреть на нее. Она почувствовала себя виноватой, полагаю, что пришла и сказала это. Так что она постаралась подсластить пилюлю.
– Это не твоя вина, – быстро сказала она. – Просто думаю... Не уверена, что ты готов сейчас к отношениям.
Отношения.
Забавно, что она даже назвала это так, учитывая, что до той минуты я и не был уверен, что у нас все так. Может быть, и она не была. Может быть, это было просто оправдание, чтобы бросить меня и чтобы это показалось менее жестоко, чем было на самом деле.
Так что, потому что я не знал, о чем она на хрен, мне пришлось спросить:
– И что именно за душой?
И тогда она одарила меня жалеющей улыбкой, которая обычно бывает у людей, когда они пытаются не быть снисходительными. Она правда выглядела так, будто ей было меня жаль, и могу сказать вам, это просто выводило из себя.
– Просто со всем, что произошло, – сказала она, и ее голос замолк. – С твоим дядей. И твои родители... Я просто думаю, что у тебя много всего сейчас на руках. Не знаю, нужна ли тебе еще одна помеха...
И вот и все.
Она бросила меня, потому что я был психически ненормален, спасибо родителям за то, что великолепно разъебали мою жизнь. И, ах, да, еще что из-за меня убили моего дядю. Иными словами, я псих, и она не хочет с этим разбираться. Вот что это было на самом деле, и она была просто мила, что не стала это озвучивать. После этого она ушла, и я ее с тех пор не видел.
И, к сожалению, все это лишь маленькая вишенка на торте дерьма, которым сейчас является моя жизнь.
Меня бросила девушка. Родители едва говорят со мной. У меня нет друзей. Я безработный. Я не могу спать дольше одного часа, потому что каждый раз, когда засыпаю, вижу один и тот же кошмар. Зеленый свет и падающее тело. И это все такое реальное, наверное потому, что я по-настоящему это видел, и я не мог думать ни о чем другом с тех пор. Это все, что я вижу. И это снится мне каждый раз, когда я засыпаю.
И я ненавижу это. И это еще хуже, потому что я знаю, что Роуз, и Хьюго, и даже Лэндон... Они все знают, что случилось, и никто из них не будет смотреть на меня как раньше. И это хреново, потому что теперь я скучаю по Роуз даже больше обычного. Думаю, это, наверное, потому, что я полностью понял, что это действительно кончено. Мы уже даже не знаем друг друга по-настоящему, и мне бы хотелось, чтобы так не было. Она всю жизнь была моим лучшим другом, и теперь она нужна мне больше, чем всегда, но... Я не имею права просить ее об этом. Думаю, я ни у кого из них ничего не имею права просить.
Из-за чего моя дорога вниз на лифте в министерство магии становится еще страннее.
Я не был здесь с того дня, как уволился из аврорского отдела. На самом деле я действительно думал тогда, что это был последний раз, когда я туда вступаю. Но за прошедшие с того времени недели у меня было много времени все обдумать. И вот почему я здесь. Потому что я не могу ничего исправить с родителями, не могу исправить с Элизабет, не могу исправить с Роуз... Но я могу по крайней мере поправить что-то с одним человеком.
Кабинет тети Гермионы на самом нижнем этаже в самом конце прилично длинного коридора. Я не часто тут бывал, но достаточно, чтобы легко его найти. Кажется, будто я иду вечность, наверное потому, что я до смерти боюсь увидеть ее, не то что объясниться. Она может быть очень пугающей, и не совру и не стану говорить, что не бывало времен, когда я до смерти боялся ее. Она всегда была самой строгой во всей моей семье, и она никогда не давала спуску никому, кто был в ее доме: правила для ее детей касались и всех остальных так же, как и наказания. Так что я быстро выучился вести себя прилично в ее присутствии. Роуз вот почему-то этот урок пришлось учить долго.
Но теперь, оказывается, Роуз считает, что ее мама – самый великий человек на планете. Забавно, как это случилось... Я вырос, считая, что моя мама – классная, и у нас никогда не было всякой драматичной фигни с кем-либо из родителей. Роуз же росла с убеждением, что ее родители поставили себе целью своего существования испоганить ей жизнь. И посмотрите, как все теперь. Безумие.
Здесь три аврора, два ассистента и один журналист дожидаются за дверью кабинета. Не уверен, что тут делает журналист, но полагаю, что пытается сладкими речами выбить какое-нибудь эксклюзивное интервью. Все остальные его вроде как игнорируют, но смотрят на меня. Авроры старше и выше меня по званию, и если бы не тот, кто мой отец, уверен, они бы и не знали, что я когда-то был членом их отдела. Ну а так, они меня узнают и смотрят с любопытством, и это заставляет меня задуматься, что же проносится у них в головах. Уверен, я был темой самого большого скандала в их отделе за последние несколько лет, что они видели, но я игнорирую их. Ассистенты тоже узнают, кто я, просто раз кинув на меня взгляд. Это одно из раздражающих последствий того, что я похож на отца.
– Я могу войти? – спрашиваю я одного из них, кивая на закрытую дверь. – Она моя тетя, – говорю я без особой нужды, хотя знаю, что все в зоне видимости на хрен отлично знают, что она моя тетя. Ассистенты переглядываются, а потом смотрят на авроров, которые старательно избегают моего взгляда.
Наконец одна из них набирается смелости мне ответить:
– Я узнаю, свободна ли она.
Все это просто смешно. Не знаю, почему я решил прийти к ней на работу вместо того, чтобы просто дождаться, пока она придет домой. Наверное потому, что не чувствую, что мне будут рады в ее доме. Не думаю, что она заставила бы чувствовать себя неуютно, но все равно было бы неудобно. Быть в общественном месте куда легче.
Ассистентка исчезает за дверью кабинета и остается там чересчур надолго для простого вопроса, могу я войти или нет. Но наконец она возвращается и оглядывает меня.
– Она сказала, что вы можете войти, – коротко говорит она и оглядывается на журналиста, который не слишком рад, ведь ему несколько раз отказывали. Но мне плевать на журналиста, и я не благодарю ассистентов или авроров за то, что помогли пройти. Я просто проталкиваюсь мимо них и прохожу сквозь тяжелые двойные дубовые двери кабинета министра магии.
Он большой, правда. Наверное, в три раза больше, чем папин, а у того он точно не маленький. Он даже больше, чем кабинет директора Хогвартса, хоть и не так ярко украшен. Но выглядит он важно. В ту же секунду, как вы входите, вы напуганы всем этим.
Но тетя моя выглядит совсем не устрашающе.
– Привет, – бодро говорит она, нацепив огромную фальшивую улыбку, которую она заставляет себя носить последние несколько месяцев. Все знают, что она фальшивая, но никто ей об этом не говорит. Кто бы рискнул?
– Привет, – говорю я, и мой голос куда менее веселый, чем ее. Но все же я набираюсь сил нацепить собственную фальшивую улыбку, вхожу в кабинет и прикидываюсь, что не замечаю горы документов на ее столе. Я явно отвлекаю ее, но она ничего не говорит.
– Не ждала тебя здесь, – она все так же сохраняет улыбку, и это немного напрягает, то, как ее глаз она ни капли не касается.
– Ага, – говорю я, внезапно ощутив всю свою нервозность. Не знаю, откуда она взялась, но она есть, и ее трудно спрятать. – Я просто... Я просто давно тебя не видел, – по-идиотски заканчиваю я, бесстрастно пожимая плечами.
Звучит глупо, конечно же, потому что у меня нет привычки ходить к дядям и тетям на работу. Она не покупается, но ничего не говорит. Вместо этого лишь призывает напитки и протягивает мне один. Я с благодарностью принимаю, радуясь, что что-то промочит мое горло, которое пересохло от одной только мысли о предстоящем разговоре.
Черт, я даже не знаю, как это начать. Часть меня кричит поговорить о погоде, или предстоящем дне рожденья бабушки, или о чем-нибудь столь же тупом. Другая же часть говорит, что я пришел сюда не без причины, так что я должен делать то, за чем пришел.
От этого не легче.
– Роуз нравится ее школа? – спрашиваю я, труся при мысли о главной теме и решая заговорить о чем-нибудь другом. В крайнем случае, начало разговора. Может быть, в итоге удастся хотя бы вызвать сочувствие.
Тетя Гермиона отпивает из своей чашки, а потом присаживается на край своего стола. Я сажусь на один из стульев, чтобы не стоять неловко.
– Ей там не нравится, – медленно говорит она. – Но она справляется.
– Я с ней не говорил.
Я говорю это и смотрю на нее, чтобы увидеть ее реакцию. Конечно, она не удивлена, что мы мало общаемся. Уверен, она знает, что Роуз не слишком легко приняла новости, что ее отец прыгнул передо мной, спасая от убивающего заклинания. Она умудряется не сказать ничего, что подтвердит, что она поддерживает свою дочь в ненависти ко мне.
– Думаю, она занята, – легко говорит она. – Ей много надо нагнать до последних экзаменов.
Киваю и смотрю вниз на невероятно сверкающий каменный пол. Не знаю, что точно сказать, так что колеблюсь некоторое время, но потом наконец вздыхаю.
– Мне по-настоящему жаль.
Я говорю это быстро, не поднимая глаз. Я чувствую взгляд тети на себе, и уверен, она удивляется, о чем я на хрен. Слишком неприятно даже думать о том, чтобы поднять голову и встретить ее взгляд, так что я продолжаю смотреть на пол и жду, что она что-то скажет.
Она отвечает вопросом вместо ответа.
– О чем тебе жаль? – она кажется искренне удивленной, но я не уверен, насколько это правда, а насколько она притворяется, чтобы мне было легче. Может быть, она думает, что, если она прикинется, будто не понимает, за что прошу прощения, мне будет легче.
– Обо всем, – говорю я, все еще не доверяя себе поднять голову и посмотреть ей в глаза. – Я просто... Это все моя вина, и я не хотел, чтобы так получилось.
Мне не нужно говорить. Она знает, о чем я, и думаю, нам обоим будет легче, если я не стану вслух напоминать о смерти. Это первый раз, когда я прошу у нее прощения, и я действительно слишком нервничал, чтобы быть рядом с ней чаще, чем это совершенно точно полагается. На самом деле меня немного подташнивает, когда я ее вижу.
На некоторое время повисает тишина, и наконец я слышу, как она соскальзывает со своего места со стола.
– Ал, – тихо, медленно говорит она, и я уверен, что ее фальшивая улыбка теперь исчезла. – Это не была твоя вина.
Я не в первый раз это слышу. Каждый раз, когда я признаюсь вслух, кто-нибудь говорит, что это не была моя вина. От этого в это лучше не верилось. Воспоминание о том, как на меня указывает палочка и сверкает зеленый луч в моем направлении, не исчезает. Все это со мной.
– Но оно предназначалось мне, – говорю я, понижая голос и поднимая глаза. – Оно должно было ударить меня.
У нее странное выражение лица. На секунду я даже верю, что вижу, что часть ее говорит, что она хотела бы, чтобы оно и правда тогда меня ударило. Но она этого не говорит, и когда я снова на нее смотрю, этот взгляд исчезает. Вместо этого на лице ее все та же тихая печаль.
– Оно тебя не ударило, – наконец говорит она, и в ее голосе появляется сталь. – Он не позволил бы тебе пострадать.
– Но это ничего не меняет, – сразу же отвечаю я. – Это все еще моя вина, потому что он бы и не вошел в ту комнату, если бы не я!
– И то, что ты винишь себя, тоже ничего не меняет, – говорит она, и ее голос умудряется оставаться спокойным. – Он умер, спасая тебя. Ты в безопасности. Это не твоя вина.
Почти злит слышать такое. Как будто никто не понимает, что я не могу забыть об этом ни на секунду. Я даже не понимаю, что мои глаза на мокром месте, пока не чувствую, что слеза намочила очки. Чувствую себя идиотом, конечно, и полнейшим придурком, что сижу тут и реву, как пятилетка. И даже не уверен, почему плачу – наверное, все вместе. От этого я чувствую себя ребенком.
– Почему ты уволился, Ал?
Она ни с того ни с сего задает этот вопрос, и я смотрю на нее, чувствуя себя еще большим ребенком, чем секундами ранее. Она с любопытством смотрит на меня, хотя в лице ее нет признаков агрессии. Она смотрит на меня совсем не так, как папа, когда задавал тот же вопрос.
Может быть, поэтому отвечать ей намного легче.
– Я недостаточно хорош для этого.
Она ничего не говорит, просто смотрит на меня и часто моргает. Потом она скрещивает ноги, откидывается назад и глубоко вздыхает.
– Хьюго хочет пойти туда.
Это для меня новости. В первый раз об этом слышу. Это вроде как удивительно, потому что не помню, чтобы Хьюго когда-то намекал, что хочет стать аврором. Но, опять же, не думаю, чтобы я когда-либо слышал что-нибудь о планах Хьюго.
– Он уже подал заявление?
Тетя Гермиона кивает. У нее опять какое-то странное выражение лица.
– Я не хочу, чтобы он туда шел.
И меня словно бьет осознание, что это просто беспокойство. Она боится.
– Хьюго будет хорош, – говорю я.
– Правда?
Я киваю, когда обдумываю это.
– Думаю, Хьюго сильнее, чем люди о нем думают...
Она тоже медленно кивает, и грустная улыбка пробегает по ее лицу.
– Я просто волнуюсь за него. Это все. Знаю, что справится.
– Справится куда лучше меня.
Она качает головой.
– Ал, не думаю, что ты должен делать это, если тебе не хочется. Но я и думаю, что ты не должен был увольняться только потому, что чувствовал себя ответственным за что-то, что не в твоей власти.
В точности то же, что сказал мой отец, но в куда более приятной форме. Но я сам качаю головой, потому что уже обдумывал это.
– Я не хочу этим заниматься, – честно говорю я. – Я не знаю, чего я хочу, но это не оно. Но у Хьюго все будет отлично.
– Знаю, что будет, – говорит она, и эта грустная улыбка все еще тут. Но потом она снова цепляет ту, фальшивую, и пытается шутить. – Просто волнуюсь, как обычно делают старухи.
Я закатываю глаза и встаю. Она снова улыбается и тоже встает.
– Спасибо, – говорю я. – За все.
Она обнимает меня, и я спрашиваю себя, понимают ли ее дети, как им повезло. Кстати, о ее детях.
– Вы скажете Роуз, что мне жаль?
Тетя Гермиона отстраняется и держит меня на вытянутых руках.
– Во-первых, перестань просить прощения. Тебе не за что извиняться. А во-вторых, обещаю, Роуз вернется. Просто дай ей время.
Я стараюсь не слишком заметно хмуриться и киваю. Я не знаю, насколько она права, но думаю, что ничего больше не могу сделать.
Думаю, я не буду беспокоиться о том, что случится потом. Сосредоточусь на том, что есть сейчас. Мне многое надо решить, но я справлюсь, наверное.
Это все, что я могу.
_____________________________________________________________________________

Будем рады вашим комментариям и отзывам наФоруме.