Эммет и Белла официально объявили, что встречаются, спустя два месяца после нашего знакомства. Впрочем, это был очевидный факт. Они лишь решились его озвучить, чем привели маму в неописуемый восторг.
Я к тому времени уже научился «держать лицо», и почти искренне сумел их поздравить, хотя у самого на душе скребли кошки… Более того, я даже осмелился на бессовестную вольность: поцеловал Беллу в щеку и в шутку назвать ее «сестренкой», чем очень смутил ее и вызвал очаровательнейший румянец.

- Эдвард? – послышалось поздним вечером того дня с кровати у противоположной стены.
- Не спится, Эм?
- Я хотел спросить тебя…
- Ну, - решил я подбодрить брата, который в нерешительности замолчал.
- Мне кажется, что я неправильно поступаю.
- Ты о чем?
- О нас с Беллой.
- Чего-о?! Она что, тебе не нравится?
- Я ее люблю, ты же знаешь…
- В чем тогда проблема? Она ведь тоже тебя любит. Ведь любит?
Я никогда не слышал, чтобы Белла говорила ему такие слова, и поэтому в тот момент малодушно надеялся, что брат ответит что-то вроде «Не знаю. Мы не говорили об этом». Так у меня хотя бы могла быть надежда… Но Эммет разрушил все одним словом:
- Любит.
Я не стал допытываться, как он об этом узнал. Мне не нужны были подробности. Я их не хотел и в то же время не мог перестать об этом думать. Я проклинал тот момент, когда с губ Беллы слетело это волшебное для Эма слово, и ненавидел себя за это.
- Тогда в чем же ты сомневаешься? – все же спросил я, пересилив боль своего вдруг занывшего сердца.
- Мне кажется, что я ее недостоин.
Последнее слово резануло мне слух. Он всегда будет считать себя неполноценным. И это самое ужасное… Собравшись с духом, я постарался придать голосу как можно больше уверенности и добродушия и сказал то, чего брат явно не ожидал услышать от меня в этот момент.
- Ты идиот, Эммет.
- Что?!
Ага, зацепило.
- Я говорю, что ты идиот, если так думаешь. Если ты ее правда любишь, то уже не можешь быть недостойным ее.
- Черт… Эд, я же совершенно беспомощен. Я за нее даже заступиться не смогу, случись что. Да хоть вот такая глупая потасовка, как в Макдональдсе тогда!
- Поверь мне, она за себя постоять сможет. И еще всех, кто тебя обидит, на британский флаг порвет! Бомба, а не девчонка!
Боюсь, мне не удалось скрыть восхищения в интонациях, потому что Эммет настороженно замолчал.
- И потом, - решил я немного сменить тему, - если ты будешь продолжать считать себя беспомощным, то таким и останешься. Пойми наконец: ты можешь стать полноценным человеком. Знаю, это тяжело, но тебе нужно изменить отношение к жизни, поверить в себя и создать Эммета Каллена заново. Тем более, есть для кого…
Брат долго молчал. Но, наконец, послышалось тихое и твердое:
- Ты прав. Мне есть для кого меняться.
А я лежал и, стиснув руками виски, размышлял: чем мне еще придется пожертвовать ради родного брата?
***
Однажды вечером, когда я уже пришел с работы, а все домашние давно отправились спать, во входную дверь кто-то тихо, но настойчиво постучал. На площадке было темно, и в глазок я ничего не увидел.
- Кто там?
- Это я – Белла! Открой, пожалуйста!
- Белла? – воскликнул я, открыв дверь и увидев ее на пороге.
- Все спят уже?
- Конечно! Полдвенадцатого! Что случилось?
- Ой, Эд, такое случилось, такое!..
И она, схватив меня за рукав, потащила на кухню.
- Фух... С чего бы начать? – она нервно скрестила руки.
- Во-первых, скажи, с тобой – все в порядке? – обеспокоенно спросил я, глядя на ее раскрасневшееся лицо.
- Да! - она ответила с таким видом, словно я спросил о чем-то совершенно неважном. – Просто понимаешь, это такая долгая история, если объяснять все с начала. В общем, если коротко, то…
Она заерзала на стуле, а потом выпалила:
- Я нашла Эммету врача!
Я нахмурился.
- С ним что-то не так?
Она глянула на меня, как на умалишенного.
- С ним все отлично. Кроме разве что парализованных ног. Ну, если ты не замечал, что твой брат в инвалидной коляске вот уже четыре года…
- Тогда я не понял – какого врача ты ему нашла?
- Того, кто, возможно, сможет поставить его на ноги!
- Белла, у Эммета поврежден позвоночник!..
- Я знаю. Но если бы ты почитал его историю болезни, то увидел бы очень обнадеживающий факт.
- Какой еще факт?
- Там нет ни слова о том, что он парализован необратимо!
- Белла…
- Что Белла?! Я вылечу его, вот увидишь, он будет ходить! – и она посмотрела на меня так отчаянно и с таким… праведным гневом, что в тот момент я не мог сомневаться: она его поднимет.
- Так вот, - начала она. – Я много слышала об этом докторе. Он вылечивал таких пациентов, от которых отказывались все врачи. И не просто ставил их на ноги! Они потом даже спортом заниматься могли!
- И что же это за кудесник такой? Да не смотри на меня так! Я верю тебе, просто спрашиваю.
- Доктор Ковальски. То ли поляк, то ли русский – я не поняла. Но факт остается фактом: он существует, и я его нашла! Да-да, нашла! Я дозвонилась в его клинику и записала Эммета на прием. Послезавтра, в двенадцать. Консультация бесплатная.
Ее глаза снова загорелись и вдруг… вдруг она схватила меня за руку.
- Эдвард… Ты не представляешь, как это важно. Он обязательно должен туда попасть!
- Хо… кхм… хорошо.
У меня мгновенно пересохло в горле. Я не мог думать больше ни о чем, кроме теплого прикосновения ее кожи. Белла перевела взгляд на наши сплетенные пальцы, ее рука дрогнула и медленно разжалась.
- Передай Эммету, что я заходила, - она поднялась на ноги.
- Ты куда?! - опомнился я. – Ночь на дворе!
- Да я такси возьму, не переживай.
- Вот уж нет. Придумала тоже… Я провожу тебя.
- Эдвард, нет, - в ее голосе зазвучал металл.
- Но…
- Нет. Максимум – можешь сам вызвать такси и записать номер машины.
Я не стал спорить. Но когда она уехала, я еще долго не мог заснуть, размышляя, что за странная смена интонаций произошла после того, как она увидела мою реакцию на ее прикосновение. Неужели я настолько ей неприятен?.. Зарывшись носом в подушку, я заставил себя не думать об этом и постарался заснуть. И шестидесятичасовая рабочая неделя мне в этом помогла.
***
- Вы уверены, что необходима операция? – спросила мама взволнованным голосом.
Доктор Ковальски уверенно кивнул.
Это был высокий худощавый человек лет пятидесяти, с залихватски подкрученными усами и моноклем. Колоритная личность, он старался привнести в свою жизнь и облик как можно больше лоска тех времен, когда мужчины с гордостью носили кавалерийские мундиры, а дамы, затянутые в тугие корсеты, жеманничали и регулярно падали в обморок от нехватки кислорода.
- У меня было несколько пациентов с аналогичными травмами. Ни одного сбоя: все ходят, без костылей, а один даже занимается бегом.
Белла лучезарно улыбнулась и крепко сжала руку Эммета.
- То есть вероятность, по-вашему, близка к ста процентам? – неторопливо спросил отец.
- Утверждать что-то наверняка трудно, - уклончиво ответил врач. – Я лишь говорю о тех пациентах, с которыми работал сам, от начала до конца. Конечно, я знал много случаев, когда и несколько операций не давали никакого эффекта.
- То есть гарантий вы не даете? – не удержался я от легкого ехидства.
- Я не господь-бог, молодой человек. Я врач. Но как врач могу обещать вам, что сделаю все возможное.
***
Шел третий час операции. В зале ожидания находились Белла, мама и я. Отец был на дежурстве – подменить его никто не смог, но он звонил каждые полчаса.
Длинная лампа дневного света неприятно мерцала, и это безумно раздражало меня. От нее невозможно было спрятать взгляд.
- Кто хочет кофе? – не выдержал я напряженной тишины.
Мама отрицательно покачала головой и плотнее укуталась в кашемировую кофту. Она всегда мерзла, когда сильно нервничала.
- Пожалуйста, - сказала Белла тихо. – Черный двойной. С сахаром.
Я кивнул и вышел в коридор, где стоял автомат.
Вернувшись с двумя чашками кофе – для себя и для Беллы, я обнаружил ее, крепко обнимающей мою маму за плечи. Мама плакала, уткнувшись ей в плечо.
- Тише, тише… Все будет хорошо, Эсми, я обещаю… Он поправится и будет бегать даже лучше прежнего.
Мама всхлипнула.
- Спасибо тебе, деточка. Как же ему с тобой повезло…
Белла повернулась ко мне. В ее глазах плескалось отчаяние и страх.
Спустя полчаса роли кардинально поменялись. Мама ушла встречать отца, и как только ее серая кашемировая кофта мелькнула за дальним углом, Белла без сил опустилась на пластмассовое кресло, и по ее щекам потекли слезы.
- Эй-эй! Это что еще за шторм на море? Капитану шхуны не пристало поддаваться настрою команды. Ты же сильная!
- Я не могу больше, Эд… - прошептала она. – Мне нужно несколько минут. Так страшно…
Я сел рядом с ней, и она положила голову мне на грудь.
- Страшно… Это ведь я его во все это втянула! А вдруг не получится? А вдруг только хуже станет?
- Перестань о плохом думать, перестань. Всё получится, и всё будет хорошо.
Я обнимал ее хрупкие плечи, целовал ее волосы… И мне было безумно стыдно за то, что в тот момент, когда мой брат лежал на операционном столе, я обнимал его девушку и чувствовал себя самым счастливым человеком на земле.
***
За время, пока Эммет был в послеоперационном боксе, пока шло медленное восстановление тканей, из-за которого он постоянно страдал от болей, мы с Беллой очень сблизились. Я понял, что она на самом деле очень ранима, что ее наносная бравада и кипучая энергия – лишь способ защититься от мира. Впрочем, со временем эта маска сильной и независимой личности постепенно вросла в нее и стала частью ее самой. Но бывали моменты, когда девушка без сил падала в мои объятия, прижималась и просто тихо плакала, зная, что только со мной ей не надо притворяться. А для меня эти мгновения были самыми сладкими… Ощущение ее тонкого тела в моих руках, ее беззащитность и уязвимость... Да пусть меня вздернут на дыбе, если это не лучше, чем самые изысканные ласки! Ведь в такие минуты мы были открыты друг другу. Я в кои то веки не притворялся. Я не говорил ничего, но каждое мое движение, каждое прикосновение – к ее щеке, волосам, плечу или виску – выражало всё лучше всяких слов. И я не боялся, что она все поймет. Где-то глубоко внутри я даже хотел, чтобы она поняла, наконец, что для меня значит. Потому что со временем эти чувства оседали балластом на моем сердце.
Любовь – как айсберг. Когда не можешь поделиться ею с тем, кого любишь, - не можешь растопить ее, отправить в путешествие по теплому Гольфстриму жизни, она замерзает и оседает в душе тяжелой глыбой, которая видна только едва-едва. А та ее, бóльшая часть, которая скрыта в недрах твоего сердца, не всегда до конца понимается даже тобой самим. И какие сюрпризы она может преподнести, тоже не может предсказать никто, даже ты сам…
***
- Ну-ну-ну, давай же! Давай-давай!
Мы с Беллой, смеясь и улюлюкая, прыгали вокруг Эммета, который неуверенно стоял на ногах, крепко опираясь на костыли, и пытался не упасть. О ходьбе речь пока не шла. Его задачей было просто – не упасть.
- Десять! Одиннадцать! Двенадцать! Тринадцать! Четырн… Ну-у-у!
- Уже лучше! На прошлой неделе ты мог простоять только восемь секунд! – хлопала в ладоши Белла и кружилась вокруг нас. – У тебя всё получится! Получится-получится!
Подскочив ко мне, она ткнула пальцем мне в нос:
- Я же говорила!
А затем, звонко рассмеявшись, кинулась мне на шею.

В тот день, когда мы решили втроем съездить на Лонг Бич, случилось великое событие. Было жарко, волны были теплые и ласковые. Мы с Беллой сняли обувь и радостно шлепали по воде.
- Эм! Давай-ка сюда свои кеды! – воскликнула она, подлетая к нему.
Несмотря на все его смущенные лопотания, она стянула с него обе кроссовки вместе с носками и, ловко связав за шнурки, повесила на спинку инвалидного кресла. На дальние дистанции Эммет передвигался пока по-старому.
- А теперь иди сюда-а-а! - она схватила кресло за ручки и покатила в сторону прибоя.
- Только не утопи его! – засмеялся я. – А то меня мама накажет!
Белла в ответ показала мне язык. И вдруг, посмотрев на Эммета, испуганно заговорила:
- Эм, милый, ты что?!
А он не мог ответить, только рот открывал и шевелил пальцами на ногах. Наконец, дар речи к нему вернулся, и брат произнес:
- Это что, песок? Это песок, да?!
Очередная волна накатила на берег и укутала наши ноги пенным одеялом.
- Вода!!! Я чувствую ее! Это ведь океан, да?!
Эммет захохотал и в следующее мгновение, когда вода начала откатываться от берега, он сделал невообразимое. С криком: «Эй, ты куда? Я еще хочу!» он ринулся вслед за ней. Вскочил с коляски и, сделав два неуклюжих шага, завалился набок и приземлился на мокрый песок. Секунду мы не могли говорить и даже двигаться, но когда опомнились, весь пляж наполнился моими счастливыми воплями, визгом Беллы, тут же кинувшейся на шею Эммету, и глубоким радостным смехом моего младшего брата, который второй раз в жизни сделал свои первые шаги.
***
- Замотдела продаж в Сан-Франциско? Вы шутите?!
- Нет, - покачал головой мой босс. – Я мог и не сказать тебе об этом: такого помощника, как ты, я теперь вряд ли найду. Но тебе надо развиваться. Поэтому – выбор за тобой.
Я молчал, не зная, что сказать. С одной стороны, новость была совершенно грандиозной, а с другой – в Нью-Йорке моя семья. Родители, брат. И Белла… Я не оставлял надежды на то, что может быть, когда-нибудь…
- Подумай, Эд, - перебил мои мысли мистер Карпентер. – Это не просто шанс для тебя. Это шанс – один на миллион!
- Я понимаю, но и вы меня поймите. Здесь моя семья! И я им нужен!
- Эдвард, - начал он тоном, словно объяснял что-то очевидное несмышленому ребенку. – Это ты в них нуждаешься. И это ты не хочешь их оставить, потому что не представляешь иной жизни, кроме как жизни ради кого-то, с ежедневными жертвами во благо близких. Тебе надо начать жить для себя!
Я попытался что-то возразить, но он жестом заставил меня замолчать.
- Твой брат уже начинает ходить. Он скоро совсем восстановится, найдет себе работу, заведет семью. Да и родители его не оставят. Но ты, Эд… Молодой парень, карьера идет на взлет, а ты собираешься снова бросить все? И ради чего теперь? Ради самопожертвования по инерции? Подумай об этом. Просто подумай. И не принимай решения сейчас.
В тот день я уходил из офиса с уверенностью, что несмотря ни на что останусь в Нью-Йорке. Но снова эта проклятая фраза сыграла со мной злую шутку. «Не зарекайся».
***
Я до сих пор помню тот день. Все помню, вплоть до мелочей. Потому что именно тогда начала свое падение звезда, так и не успевшая зажечься на небосклоне моей жизни.
Эммет собрал нас троих в гостиной. У родителей было настороженное выражение лиц, да и я слегка волновался, потому что тон, которым брат произнес «Есть разговор. Для всех вас», был напряженным и каким-то уж слишком деловым.
Когда мы все устроились на диване, он встал напротив нас.
Эм хмурился и молчал. Его пальцы нервно сжимались и разжимались на пластмассовых ручках костылей.
- Черт, а это труднее, чем я думал, - усмехнулся он. – Ладно… Я хотел поговорить с вами о деле, которое очень значимо для меня. Вы – мои самые близкие люди. Вы столько сделали и продолжаете делать ради того, чтобы я мог полноценно жить…
- Эммет… - начала было мама.
- Нет, мам, послушай. Вы действительно пожертвовали для меня всем, и поэтому то, о чем я хочу попросить вас, наверное, будет верхом моего эгоизма, но я все-таки сделаю это. Сделаю, потому что… Потому что не смогу жить без нее.
Мы втроем переглянулись. Я начал смутно догадываться, к чему он клонит, но до последнего не хотел и не мог поверить в это.
- Я никогда не задумывался о том, что значит по-настоящему любить, - торопливо продолжил Эммет. – Мне это просто было неинтересно, неважно. Я не догадывался, на что это похоже. А после аварии, когда я проснулся в темноте и понял, что чувствую только половину своего тела, первой моей мыслью было – и как дальше? Что я теперь? Кому нужен такой?
У мамы навернулись слезы, и она прижала руку ко рту, чтобы не расплакаться. Отец крепко обнял ее, поглаживая по голове.
- Но вскоре я понял, что даже таким я могу жить. И что важно - хочу. Только вот уверенность в том, что я всегда буду один, прочно засела в моей голове. А потом я встретил Беллу...
Брат замолчал, словно подбирая слова. Потом мотнул головой.
- Ну и пускай звучит глупо, - сказал он будто сам себе. – В общем, я понял, что прозрел. Понимаете? Прозрел! Ведь человек может видеть не только глазами. Я вижу. Вижу ее. Вижу, как она улыбается, как смотрит на меня, как листает книги и поправляет волосы, даже как почесывает бровь… вот так… правым мизинцем... Я все это вижу. Потому что она рядом. И я рядом с ней – живой и полноценный. А теперь я даже могу ходить! И опять же – благодаря ей. Она для меня как ангел-хранитель. Она меня спасла…
Мама, не сдержавшись, всхлипнула.
- Эмми… - прошептала она.
- Мам, не плачь. Я люблю ее, мам. Пап, слышишь? Я ее люблю!
Моя вселенная перестала вращаться. А через секунду, как набатом:
- Мы друг друга любим. И я хочу жениться на ней.
Мир вдруг накренился, и жизнь стала разматываться в обратную сторону. Эммет в инвалидном кресле, океан и чайки, вагоны с мороженой рыбой; бумаги, ксерокс, кофе и осуждающие взгляды; крошечная квартирка на окраине Бруклина; диплом инженера – нет, не у меня – в руках когда-то лучшего друга; поезда под окном; мамины глаза – без косметики, покрасневшие, тусклые; лампы дневного света – много, долго; больничные стены, суета и белые халаты; паника и ужас; звонок среди ночи; теплый майский вечер; «Ма, я к Джасперу, буду поздно!»; смех брата и его топот по деревянной лестнице нашего коттеджа; планы, мечты, школа… Мне так захотелось вернуться в тот злополучный вечер и спрятать ключи от машины где-нибудь в саду, а потом еще позвонить Эллис и попросить ее «занять» моего брата, а по совместительству ее парня, чем-нибудь более для него привлекательным, чем футбольно-пивная вечеринка у друга. А если бы не получилось, то я готов был бы просто привязать его к стулу, закрыть в подвале или приковать к батарее. Да хоть что-нибудь сделать, лишь бы он не сел в автомобиль, не уехал к Джасперу, не поссорился там с идиотом Джеймсом и не решил уехать домой в ту злосчастную секунду, когда свой путь к проклятому перекрестку начал грузовик. Все могло бы быть иначе. И пусть я сейчас думаю только о себе, но… если бы все сложилось по-другому, то, возможно, я бы никогда не встретил Беллу, не мучился бы так. А если бы встретил, то шансы у нас с Эмом были бы равны, и тогда неизвестно еще, кого бы она выбрала. Но все это – с частицей «бы». Все это могло бы произойти. Могло бы. Но не произошло. А значит, я должен что-то изменить. Хотя бы для себя…
***
Известие о моем отъезде стало для родителей более чем неожиданным. Мы столько всего пережили вместе, что они просто отказывались осознавать, что их маленький-взрослый сын вырос окончательно и решил вылететь из родного гнезда. Они долго меня отговаривали. Вернее, отговаривала по большей части мама, отец же молчал. И в итоге именно он и высказал здравую мысль:
- Эсми. Пойми, мы снова должны сделать это.
- О чем ты?
- Мы должны подумать о его будущем. И должны сейчас не отговаривать его, а поддержать.
- Но как же… И ведь скоро свадьба Беллы и Эммета!..
Мне словно ножом по сердцу полоснули. Это так больно – разрывать собственную душу пополам: между братом, ради которого пожертвовал всем, и девушкой, которая стала дорога настолько, что уже успел назвать ее в собственных мыслях женой…
Отец ничего не ответил, он только посмотрел на меня. И в этот момент я понял, что он знает. Обо всем знает.
Мой молчаливый мудрый отец… Он всегда всё видел и понимал лучше кого-либо. Порой он понимал меня даже лучше меня самого. Только вот он никогда не давал мне повода считать его своим другом. И поэтому мы никогда не говорили о том, что он разглядел в тот момент в моих глазах и что смог услышать в отголосках моих мыслей, которые отражались во взгляде каждый раз, когда я видел брата и любимую вместе. Хотя в том, что он прекрасно понял причину моего столь поспешного отъезда, я не сомневался…
- Он взрослый, дорогая. Посмотри на него: твой Эдвард вырос. Так дай же ему свободу. Уж он-то ее точно заслужил…
Мама расстроенно посмотрела на меня, но с отцом спорить не стала. Только подошла ко мне и поцеловала в лоб.
- Ты сделаешь все правильно, милый. Я очень горжусь тобой.
***
Я знал, что не смогу уехать, не поговорив с Беллой. Слишком долго я держал в себе это чувство и теперь боялся, что самолет до Сан-Франциско не взлетит, если на его борту будет находиться пассажир с таким грузом на сердце. Поэтому днем накануне вылета я заранее попрощался с родными, сказав, что должен до отъезда закончить кое-какие дела в офисе, и пообещал позвонить, как только прибуду в новый город.
Прощаясь, Эммет стиснул меня в объятиях так крепко, что я, не удержавшись, ойкнул.
- Я буду скучать, Эд. Очень.
- И я по тебе, братишка. Береги себя. И ее тоже береги…
Эммет кивнул, а я вышел за дверь.
На улице было морозно, падал снег, но я шел в расстегнутом пальто. В руке лежал мобильный. На экране – номер телефона Беллы, под пальцем – кнопка вызова. И я не мог решиться. Покружив по улицам с полчаса и немного замерзнув, отчего мысли приобрели некое подобие упорядоченности, я быстро нажал на клавишу и, зажмурившись, поднес телефон к уху.
- Привет! – раздалось на другом конце линии. Меня никто и никогда так не приветствовал. В этом обыкновенном слове было столько тепла, что я смог отогреться в его интонациях даже сейчас, когда на улице было минус пятнадцать, а на мне – только рубашка и незастегнутое пальто.
- Белла…
- Да, Эд! Как ты?
- Белла, мне нужно тебя увидеть.
Сейчас я не считал нужным сдерживаться и придавать голосу наносную жизнерадостность. Я говорил так, как чувствовал, - отчаянно, безнадежно и бесконечно нежно.
- Что случилось? – она встревожилась.
- Я уезжаю.
- Я слышала… Эммет сказал мне, что ты решил уехать. Почему?
Я закрыл глаза. И не стал отвечать на ее вопрос.
- Я уезжаю завтра.
- Что?! Но как же… Эд!..
- И мне нужно поговорить с тобой. Пожалуйста, приходи в парк.
- Я… хорошо. Когда?
- Как сможешь.
- Через час буду.
И она отключилась.

Синее драповое пальто. Она всегда носила синий. Мне до сих пор не по себе в ясную погоду… Белый берет и белый пушистый шарф. Тихое «здравствуй» и молчание в ответ.
- Зачем?
И снова в горле ком. В этот момент я мог только смотреть на нее. Не говорить, нет, - только смотреть…
- Зачем, Эд?
Это второе «зачем» относилось уже, конечно, не к моему отъезду.
- Я не мог уехать просто так. Я не мог тебе не сказать.
- А ты думаешь, я не знаю?
Ком в горле превратился в ледышку, и мне показалось, что я сейчас задохнусь. «Она знала. Все время знала!» - билось в голове.
- Но почему же ты тогда ничего не сделала? Ведь ты могла сказать…
- Что сказать?! - внезапно она перешла на хрип. – Что?! Оставь меня? Не смей на меня смотреть? Не смей меня любить?!
Она замолчала, а в уголках ее глаз блеснули незастывшие льдинки.
- Я все время ждал тебя… Это подло с моей стороны, да?
- Эммет ни о чем не знает. И не узнает. А ты не сделал ничего, за что стоило бы раскаиваться.
Она отвернулась, закусив губу. «Ты не сделал, а вот я…» - звучало в ее голосе.
- Белла… Белла, неужели ты?..
- Нет! – перебила она меня холодно. – Я всегда любила Эма и сейчас люблю. И буду… любить.
- Я тебе не верю.
- Твое право.
- Белла, я уезжаю. Завтра. Насовсем. Пожалуйста, не надо сегодня делать это снова…
Застыв поначалу на слове «насовсем», она вновь встрепенулась.
- Не делать чего?
- Притворяться.
Ее подбородок дрогнул.
- У нас только один вечер. Пожалуйста, подари его мне. Я столько сделал для Эммета, стольким пожертвовал… - я мотнул головой. – Черт, я словно канючу.
Глубоко вздохнул.
- Побудь со мной сегодня. Пожалуйста, - сказал я.
Белла не ответила. Она просто сняла перчатку и взяла меня за руку.
- У тебя пальцы заледенели.
- Я знаю.
Мы то бродили по заснеженным аллеям, то просто стояли под фонарями, крепко обнимая друг друга… Я вдыхал запах ее волос, ее кожи, впитывал в себя ее тепло. Мне хотелось врасти в нее, и пусть бы мы превратились в старый ясень – бывают такие, как будто с двумя переплетенными стволами… Но я не мог даже допустить мысли о том, что скоро, совсем скоро мне придется оторваться от нее и уже навсегда. Мне безудержно, до боли в губах хотелось поцеловать ее. Но я этого не делал, зная, что потом будет хуже, что она сама себе потом не простит, если позволит мне сделать это. Она всегда была предельно честной с Эмметом, и я не желал становиться для них камнем преткновения.
Стемнело, и я знал, что наше время подходит к концу. Я уже начал жалеть о том, что позволил себе такую слабость. Если раньше уехать навсегда, полностью отдавая себе отчет, что я больше никогда ее не увижу, было невыносимо трудно, то теперь это было… невозможно. Просто невозможно.
- Уже поздно, - с непонятной мне самому интонацией сказал я.
Белла кивнула. И я понял, что это скорее ответ на вопрос, чем фраза «да, ты прав, уже темно и пора домой».
- Я больше не вернусь.
Ее ресницы взметнулись вверх, и она посмотрела на меня так, что я готов был отдать полжизни, лишь бы в этих глазах стало чуть меньше боли.
- Но я всегда буду люб…
- Стой, - перебила она меня.
Я замолчал в недоумении.
- Ты должен знать, - наконец, произнесла она тихо. – Я тебя никогда не любила. Просто… порой мне нужна была поддержка. Я ведь тоже не железная… И зная, как ты ко мне относишься, я пользовалась этим. Я подлая. И пойму, если ты меня никогда не простишь.
Я не смог сдержать улыбку.
- Почему ты улыбаешься?!
- Потому что я тебе не верю.
- Эдвард! – она вздохнула, выровняв дыхание, а затем подняла на меня глаза и долго смотрела – почти не мигая, без выражения, без слез. – Посмотри на меня. Разве я смогла бы так спокойно смотреть в глаза человеку, который бы был мне не безразличен?
Было ли мне больно? Да, пожалуй, но не так, как если бы ее слова оказались правдой. Ее чувство не выдержало и подало мне едва заметный знак дрогнувшим голосом и двумя бисеринками слез, которые девушка попыталась незаметно сморгнуть. Я не поверил ни единому ее слову. Но эти слова все равно означали одно: конец. Белла лишь решила постараться разочаровать меня напоследок, чтобы мне было легче уйти. Ведь уходить со злостью и обидой проще: ты уносишь растоптанное, но все также принадлежащее тебе сердце с собой. А когда любишь, оно тебе не принадлежит, и приходится выдирать его из груди, чтобы была возможность отдалиться от того, кто тебе дороже жизни…
Я не стал ничего говорить. Ради нее я решил поверить в эти нелепые слова. Просто, чтобы уйти.
- Мне пора, - сказала она. – Прощай, Эдвард.
В моей голове билась лишь одна мысль: эта минута – последняя. И она, как предсмертное желание осужденного на смертную казнь, была для меня исключительной: именно в это мгновение я мог делать всё, что хотел. Поэтому я всё же сделал это: осторожно заключил лицо Беллы в свои ладони и поцеловал ее – целомудренно и нежно. Так нежно, насколько был способен. Первый и последний раз. Она не вырывалась, не отвечала. Просто застыла, как статуя, прикрыв глаза. Я знал, что сейчас она борется с собой, всеми силами перекрывает путь слезам, и что я – последний человек, которого бы она хотела видеть свидетелем своей слабости.
- Прощай, моя родная.
Прощай, моя сильная маленькая Дюймовочка…
***
Утром я отправил своего нового помощника домой за багажом и первым рейсом вылетел в Сан-Франциско.
С тех пор я не приезжал домой. Свел все общение до писем и телефонных разговоров.
Несколько раз встречался с отцом в Нью-Йорке, когда бывал там в командировках. Он не осуждал меня. Лишь просил навестить маму. Я каждый раз обещал, но в итоге так и не сдержал слова.
Спустя двенадцать лет я решился на визит. Узнал адрес, приехал, оставил машину в нескольких кварталах. Три поколения Калленов, начиная родителями и заканчивая моими племянниками Ренесми, Софи и Эмметом-младшим, теперь мирно проживало в славном тихом районе города Нью-Рошель, в трехэтажном коттедже с двумя гаражами и огромным садом. Найти этот дом было нетрудно. Он ярко выделялся на фоне остальных – ухоженных и образцово-показательных, но каких-то неживых. А в этом дворе стояли качели и были разбросаны игрушки. Небольшая баскетбольная площадка виднелась рядом с одним из гаражей. Веранда, увитая плющом, скорее походила на выставку детского творчества – стены были увешаны рисунками и соломенными игрушками, а на ступеньках крыльца стояли цветочные горшки всех размеров, раскрашенные бесформенными цветными пятнами и отпечатками детских ручонок.
Я остановился у ограды, не решаясь войти. И вот, когда моя уверенность почти достигла критической точки, а пальцы уже легли на теплое дерево калитки, я увидел тебя, Белла… На веранде, в плетеном кресле. Ты держала на руках свою младшую дочь – крошечную копию тебя с зелеными глазами Калленов. Ее ручки, тоненькие как веточки, обхватывали тебя за шею. Софи что-то лопотала на своем, непонятном для нас, взрослых, позабывших то чудное время, языке, а ты прижимала ее к себе. Так по-матерински нежно. Так умиротворенно.
Я начал отступать, боясь быть замеченным, и лишь дойдя до противоположной стороны улицы, остановился, скрывшись за листвой невысокого дерева.
Из дома тяжеловатой, но уверенной походкой вышел Эммет. Мой повзрослевший Эммет... Теперь он носил усы, и вообще весь его вид говорил, словно вторя гордому поблескиванию кольца на безымянном пальце левой руки: «У меня – семья! Я – муж и отец! И я горжусь этим!». Девочка, увидев его, заулыбалась, потянулась к отцу, и ты, встав с кресла, подошла к мужу, поцеловала и передала ему ребенка.
Да, родная… Ты стала матерью. Стала хранительницей очага большой семьи. В твоих движениях больше не было той юношеской внезапной резкости. Твои руки стали легки, а походка – уверенна и горда. Каштановые волосы, как и раньше, спускались ниже лопаток, шелковой волной накрывая плечи. Но теперь локоны не казались задорно изогнутыми. Они плавно переплавлялись друг в друга идеальными завитками, словно отражая изгибы твоего точеного тела. Твой взгляд стал спокоен и задумчив. Ты вся превратилась в воплощение Женщины-матери. Твоя любовь теперь сквозила в каждом жесте, в каждом повороте головы и взмахе ресниц. Но это было не то безумное, похожее на стремительный горный поток чувство, которое знал я (да и знал ли?..). Нет. Эта любовь была океаном – безбрежным, тихим и величественным. Это была именно та любовь, в которой нуждается семья, - любовь доброй богини, однажды стопами прикоснувшейся к земле и теперь живущей среди людей, которые пусть не всегда добры и справедливы к ней, но которые твердо знают: она – именно та женщина, что способна уберечь их от горя и зла, нежность ее безбрежней моря, а рука – целительней живой воды. И ты – нужна им. Ты – основа жизни…
Я стоял на другой стороне улицы и наблюдал за вами, счастливыми, любящими... Наблюдал за новым поколением семьи Калленов, которое, я надеюсь, будет счастливее предыдущего.
Я смотрел на тебя, Белла. И понимал, что для меня ты осталась прежней. Ты не изменилась. Ничуть. Такая же прекрасная, хрупкая и невероятно желанная. Изменился лишь я. Я стал любить тебя еще больше. Еще болезненней и безнадежнее.
Я не позволял себе закрыть глаза даже на мгновение, и скоро они начали слезиться. А я все равно смотрел, впитывал тебя взглядом. Смотрел, и сердце мое успокаивалось. Смотрел до тех пор, пока последняя капля боли не упала и не исчезла в сухой земле, вытесненная тем покоем и умиротворением, которые мягким облаком укрывали твой дом. И тогда я позволил глазам отдохнуть: смежил веки, заглянул в себя и с облегчением увидел там пустоту.
В тот вечер я уходил от тебя в последний раз. Уходил с легким сердцем, оставляя себя, невидимого, за твоим правым плечом.

Я люблю тебя, Белла Каллен. Всегда любил и всегда буду любить.
Да святится имя твое…»
___________________________________________________________

На шершавый лист упала тяжелая капля, смазав конец слова «твое», выведенного синими чернилами. Дрожащей рукой женщина лет шестидесяти закрыла потертую кожаную обложку. Она сидела в кресле, прикрыв глаза и гордо выпрямив спину. Глубоко вздохнула, пытаясь не дать рвущимся наружу рыданиям снова взять верх. Последние дни она и так слишком много плакала. То, что она прочла сейчас нельзя назвать откровением. Она догадывалась обо всем с самого начала – женская интуиция не подвела. Но не знала подробностей и настоящих переживаний, которые постигли ее мужа. И сейчас она думала о том, что и не нужно было ей этого знать. Он же просил ее никогда не читать этого дневника, с самого первого раза, когда она застала его в кабинете за записью очередного воспоминания.
В тот вечер он лег поздно, но она еще не спала. Когда матрас слегка прогнулся под его весом, женщина повернулась и, удивленно глядя на мужа, спросила:
- Неужели ты ведешь дневник?
- Да, - было ответом.
- О чем ты пишешь?
- Я не хочу об этом, Рози. Есть вещи, которые нужно просто пережить, а потом просто вот так выплеснуть. И не делится ими ни с кем.
- Ты и мне об этом не расскажешь?
- Нет.
Подумав, он добавил:
- И обещай мне, что ты никогда не возьмешь этот дневник и не прочтешь ни строчки. Если меня не станет, просто сожги его. Обещаешь?
Женщина неопределенно пожала плечами, внутренне содрогнувшись от слов «не станет».
- Как знаешь, Эдвард.
- Спокойной ночи, - он поцеловал ее в плечо.
- Спокойной ночи…
Розали Каллен не сдержала своего обещания. После смерти ее мужа прошел месяц. И вот, перебирая его вещи, она увидела эту толстую тетрадь. Не узнать ее она не могла.
- Прости, Эдвард, - прошептала она, медленно переворачивая первую страницу.
Несколько раз ей приходилось останавливаться, потому что нахлынувшие слезы не давали возможности читать. Раскаленный нож, вонзившийся ей в сердце с первой строки этого дневника, с каждой страницей проворачивался, все больнее раня. Она знала, что муж никогда не любил ее так, как она этого хотела. Он предупредил ее задолго до свадьбы, что любить он не умеет, что, разочаровавшись раз, никогда не сможет позволить этому чувству вновь овладеть собой. А она слепо верила, что сможет показать ему, насколько чудесно это ощущение и насколько счастливым может стать человек, впустив в сердце Любовь…
Но Розали никогда не подозревала, что ее муж прекрасно знал, что значит – любить. Она не догадывалась, что он любил – безумно, отчаянно. Любил всю жизнь, до последнего вздоха. Вот только не ее…
Обвинить его в неверности она не могла. Так же, как и в холодности или замкнутости. Эдвард Каллен всегда был заботливым мужем, замечательным отцом и надежным другом. Его можно было даже назвать пылким и страстным любовником. Но вот любящим, в том смысле, который вкладывала в это слово Розали, он не был. Конечно, он по-отцовски любил детей. Но вот жену он не любил никогда.
Устало откинувшись на спинку кресла, женщина пропускала через себя эти мысли. Их очень хотелось запить лимонадом, как горькое лекарство. Их хотелось выкурить из памяти тонкой палочкой сигареты. Но Роуз знала: не поможет. Ничто уже не поможет. Надо просто смириться и попытаться жить дальше, благодаря бога за то, что в ее жизни был этот мужчина – неповторимый, невероятный, незабываемый. Мужчина, в котором всегда было что-то таинственное и притягательное. За то, что он был ее мужем и они славно прожили вместе больше тридцати лет.
На столике, рядом с дневником Эдварда Каллена, завибрировал мобильный телефон.
Когда Розали взглянула на дисплей, ее плечи непроизвольно дрогнули. «Белла».
Покачав головой и горько усмехнувшись, она во второй раз в жизни назвала мужа жуликом и нажала на зеленую клавишу вызова.
- Мама? – послышался из динамика родной голос. - Мамочка, как ты? Давай я приеду?