Edward's POV

- Почему, Бэлла?

- Я Должна… Уйти, - ледяные слова, похожие на удары кнута по спине. Такие… вымученные, полные обреченности слова человека, который понимает, что нет другого выхода, кроме неизбежной гибели. Но полные решимости слова.

- Но… я не понимаю, почему? Как ты можешь сдаться после всего, что ты пережила?

- Я не сдаюсь. Я просто ухожу.

- Это безумие!

- Остаться здесь – вот, это безумие. Я сделала все, что было в моих силах, я попыталась... но ничего из этого не вышло. Значит, не судьба.

- Бэлла, ты не можешь просто так взять и уйти.

- А как же свобода выбора, о которой вы постоянно говорите?

- Хорошо… Ты права. Я не стану удерживать тебя здесь против твоей воли, но, возможно, если бы я мог понять, почему ты так поступаешь, мне стало бы легче.

- Потому, что все. Это все… И весь ужас состоит не в том, что ничего не вышло, а в том, что я знаю, как все могло быть. Я не хочу больше бороться за то, чему не суждено случиться. Даже если… нет, тем более, что впереди вечность. Я не хочу вечной борьбы.

…

Она ушла.
Так коротко и ясно, как выстрел. Звук ее быстрых шагов по лестнице, и громко хлопнула входная дверь. – решительно, уверенно. Она была непоколебима в своем решении, так настойчива, будто сопротивлялась сама себе, будто внутри ее холодного тела горело пламя… сомнения? нежелания? Во всяком случае, мне почему-то так показалось.

Когда этот диалог из воспоминаний Карлайла впервые коснулся моего разума, я испытал что-то сродни человеческому ощущению, называемому шоком. И даже теперь, когда я в пятый раз, прокручиваю в голове все услышанное, я чувствую, как по спине проходит легкий холодок. Она ушла… Как? Почему? Что заставило ее поступить так?
Десятки вопросов, оставленных без ответов будут преследовать меня еще очень долго, потому что именно я стал причиной ее ухода. Не надо быть гением, чтобы понять значение ее слов. «...весь ужас состоит не в том, что ничего не вышло, а в том, что я знаю, как все могло быть…», - продолжение звучит, - «у нас с Эдвардом», - надо полагать. И вот сейчас, снова и снова, ощущая острые иголочки… сомнения ли? вины ли? – я задаюсь вопросом, почему она не оставляет меня в покое – эта одна единственная фраза? Почему я постоянно слышу ее так, словно Бэлла стоит сейчас передо мной и говорит, говорит, говорит… Ее слова звучат, как обвинение во всех смертных грехах, адресованное, конечно же, мне. И сердце мое трепещет от не совсем забытого еще с прошлой жизни чувства вины за что-то, чего я не могу до конца осознать.
…ведь, я не должен был. Мне не за что было чувствовать ее – вину.
Но тут опять раз за разом я возвращаюсь к двойственному восприятию вещей, мира и себя самого. С одной стороны я понимаю, что у меня нет и по определению не может быть прошлого рядом с этой девушкой. Для меня ничего просто не было. Никогда. Ничего. А с другой стороны я понимаю, что все же было. Но где-то там, очень давно и очень далеко. Предположим так: однажды в другой вселенной был я, была она, были мы, мы вместе прожили определенный отрезок времени, только я не могу этого помнить, потому, как все происходило в другом каком-то мире. Чужом для меня, но родном для нее, но все равно были мы с ней. Я и она. Мы не изменились с тех пор, ведь если я уже однажды прожил свою жизнь, до того момента, как время пошло вспять...
Я все равно остался прежним собой.
Или в нашем случае – будущим.
Если мне должно было стать хоть немого легче от этого, то нет, не стало. Вместо облегчения я чувствовал, что петля у меня на шее – петля полного непонимания – затягивается все туже и туже. Скоро совсем не будет чем дышать. Я пытался анализировать изменения в ней с тех пор, как она стала вампиром (по моей, кстати, вине), но, опять же, понятнее не становилось.
Сначала она вела себя так, как и должна была: ее инстинкты бушевали и вырывались из-под контроля, несмотря на все старания Бэллы. Она старательно сдерживала себя, когда жажда будила в ней непреодолимое желание отправиться в город. К людям. К крови. Она боролась, но всегда в одиночку, отказываясь наотрез от любой моральной поддержки. Она запиралась в уборной, когда ее трясло, когда организм, требующий слегка другого химического состава крови, отличного от того, который в него поступал, выкидывал с ней злые шутки. Бэлла охотилась почти каждые два дня на протяжении трех месяцев, пока однажды во время охоты, увидев оленя, не стала кидаться на него с безумным блеском в глазах, лишь учуяв его приближение. Еще через два месяца она уже не была похожа на новообращенную вообще.
Вот это, пожалуй, было странно…

Вспомнив эту резкую, даже немного пугающую перемену в ней, я резко отдернул руки от черно-белого полотна клавиш. Рояль – вот что помогало мне забыться на некоторое время. Благодаря музыке я мог полностью очистить голову от мыслей, как своих, так и посторонних, я полностью растворялся в звуках, которые извлекали из инструмента мои пальцы.
Так почему все-таки период «младенчества» Бэллы прошел так неожиданно? Карлайл говорил, что у каждого он протекает по-своему, но он и сам был удивлен, тому, как быстро прошли эти изменения у Бэллы. Удивлен чуть больше, настолько удивлен, чтобы это могло обеспокоить его. Чудеса самоконтроля никогда не являлись особенностью новообращенных.
И вот опять я поймал себя на мысли, что думаю о Бэлле чаще, чем о ком-либо, даже, пожалуй, чаще, чем о себе. А ведь я тоже такой же самый «экзотический фрукт», если присмотреться хорошенько к моей физиологии…
Мелодия полилась из инструмента вновь, почти непроизвольно я положил пальцы на клавиши и закрыл глаза. Я представил себе лицо Бэллы, ее волосы, развивающиеся на ветру, ее голос, смех...
В пространстве появлялись контуры, форма лица, изгиб бровей, линия чуть приоткрытых губ… А воображение дорисовывало все остальное, а именно то, как она оживает, становясь рядом со мной у рояля, водит пальцами по белому лакированному дереву. Это выглядело как-то очень возвышенно, почти божественно: Бэлла, будто сошедшая с полотна великого художника, и музыка. Не знаю, была ли это игра моего изголодавшегося воображения по чему-то пока еще непонятному для меня, или и вправду из памяти поднимались полу размытые, нечеткие, будто пропущенная сквозь растворитель краски бумага, воспоминания.
Музыка набирала темп, но мне уже казалось, что не мои собственные пальцы перебирают клавиши, а музыка льется откуда-то свыше. Она такая знакомая, но у меня перед глазами нет нот, чтоб узнать, кто написал ее. Больше похоже на то, что пальцы сами знают, когда должна идти какая нота, где снизить, а где повысить тональность, ускориться или наоборот, замедлиться.
На самом пике мелодии в мою голову ворвался «голос» Клаудии. Она восхищалась моей игрой и не могла позволить себе не высказать своего восторга. Открыв глаза, я увидел ее, сидящей на боковушке дивана, на ее лице застыло странное выражение: смесь удивления, умиления и восторга, едва уловимая нежность, почти меланхоличная растерянность и… желание. Я не смотрел на клавиши, но, удивительно, ни разу не сбился, и даже сейчас. Как если бы пальцы жили отдельной жизнью и сами знали, что играть. Как если бы я играл эту мелодию раз сто. Последний удар по клавишам, и музыка стихла так же неожиданно, как и зазвучала. Это был конец этюда, судя по всему, но для меня он казался незавершенным. Слишком резко оборвалось звучание на самом пике мелодии.
- Красиво, - сказала она растеряно. – Чья это музыка?
- Не знаю, - ответил я, чуть помедлив. На ум приходила почему-то только Бэлла, но… Это было не совсем то… Вот опять мысль ускользнула от меня вместе с ее образом. Я должен снова сыграть и почувствовать то, что чувствовал всего полминуты назад.
- Не знаешь?
- Нет, - я запустил пальцы в спутанные волосы и закрыл глаза, пытаясь вспомнить ноты, но на ум, как по злому волшебству, ничего не приходило.
Бэлла… Я крепко зажмурился, заставляя себя вспомнить то, как в голове родилась эта мелодия. Вспомнить все.
Клаудия легко поднялась с дивана и, вмиг оказавшись у рояля, опустилась на край табуретки рядом со мной. Она задумчиво смотрела на клавиши.
- Я много изучала теорию, но до практики дело так и не дошло. То не было желания, то рояля в моем распоряжении не оказывалось, - с сожалением проговорила она, занеся руки над клавишами. – Могу я просить о небольшом уроке? – улыбаясь кончиками губ, Клаудия вопросительно взглянула на меня из-за завесы светлых волос.
- Почему бы и нет?
Я поднялся с табуретки, освобождая для нее больше места, чтобы движения не были стесненными, а руки свободно доставали до каждой клавиши.
- Сядь удобно, это очень важно для хорошей игры, - попросил я, становясь за спиной Клаудии. Она оглянулась, в ее глазах проскочила искра сомнения, возможно, недоверия, но она поспешила выполнить мою просьбу, удобно устраиваясь на вытянутой в длину табуретке.
- Так?
- Да. А теперь доверься мне, - я склонился над ней так низко, что ее волосы касались моей щеки, прижимаясь к ней слишком близко, чем следовало бы. Это было неправильно, как минимум, но мне нравилось. Я вдохнул запах ее кожи: едва уловимое дыхание утренней росы в горном ущелье, пары меда и ванили. Так хорошо для меня пахла разве что Бэлла, когда была еще хрупким, слабым, однако, таким удивительным человеком. В очередной раз прогнав непрошеный образ, я осторожно положил свои руки поверх рук Клаудии, чтобы мои пальцы точно повторяли положение ее пальцев.
- Начнем с Бетховена, - предложил я, плавно опуская наши руки на клавиши. Ее тонкие пальцы под моими стали послушные, податливые, как пластилин или тесто. Они были приятными на ощупь. Ее плечи вздымались в такт медленному ровному дыханию, губы были слегка приоткрыты, а глаза, рассеянный взгляд которых блуждал где-то очень далеко от этого места, не двигались.
Не уверен, что она ощущала мелодию и вообще понимала, что происходит.
- Лунная соната. Узнаешь? – спросил я.
В ответ мне была тишина, нарушенная неожиданно ее мыслями.
«Господи, как же он прекрасен…», - подумала Клаудия слишком громко, чтоб я мог слышать это так же четко, как и все остальные ее мысли, которые я пытался блокировать.
«Безумие, но Эдвард… Зачем я только увидела тебя..? Зачем осталась?»
- Не знаю, - твердо сказал я, сквозь стиснутые зубы.
Мысли о музыке растворились у меня в голове, будто я неожиданно забыл всю нотную грамоту. Мелодия сбилась, потеряв ритм и последовательность. Я перестал попадать по нотам, окончательно испортив игру.
- Это не был вопрос, это было…
Я резко отстранился от нее на пару шагов назад, заставляя музыку оборваться. Клаудия в свою очередь тоже обернулась и непонимающе посмотрела на меня.
- Стой! Подожди, не надо,- я вытянул перед собой руки в останавливающем жесте, пытаясь оградить себя от правды, которая теперь, наконец, должна была выясниться окончательно.
Все это время я лишь подозревал это, я догадывался по ее поведению, но боялся сознаться себе, что все – правда. Что я верно истолковал поведение Клаудии в последние... как давно это, черт возьми, началось?
- Ты в меня… , - я так и не смог договорить фразу до конца. Слишком очевиден был ответ на мой вопрос, тем более в ее глазах, в которых пылала жажда, но нет, уже не крови, я видел все.
Видел больше, чем хотел и ожидал увидеть.
Со второй попытки мой голос звучал уверенней, чем прежде
- Скажи, ты влюблена в меня?
- Думаю, что да...
- Зачем? – спросил я, чувствуя, как земля медленно уходит из-под моих ног. Я чувствовал, что она скажет это, даже не заглядывая в ее мысли, но маленький огонек надежды в сердце на то, что я ошибся, не угасал до конца.
- Я не знаю..., - ответила она, потупив взгляд.
- Увы, никто не знает.
- Ирония: любовь приносит нам только боль, но, не любя, мы не можем почувствовать той завершенности, которая приходит со стрелой Купидона в ниши сердца, - Клаудия резко подняла на меня свои красные глаза и закусила нижнюю губу. От мыслей в ее голове мне становилось совсем плохо.
«Такой глупый вопрос… зачем влюбляться? Ах, если бы мы только знали, зачем нам эта боль…»
- И что нам теперь с этим делать?
- Я не знаю…, - не слишком ли много «не знаю», как для одного вечера? - Опять вот так вот глупо и бездумно… Но, пойми, меня тянет к тебе, Эдвард, с первого дня, как я тебя увидела...
… если только что я хотел выяснить правду, расставить, как говорится, все точки над «i», то теперь мне хотелось забыть о том, что я когда-либо слышал ее последние слова…
- Это твое сердцебиение едва различимое, теплота кожи, твой задумчивый, какой-то немного опечаленный тяжелый взгляд, твое лицо, тело и голос, даже то, как ты запускаешь ладони в волосы – от этого невозможно не потерять головы, понимаешь? Ты как... как яркая приманка, как цветок с пестрым раскрасом для бабочки. У меня все мысли из головы испаряются, когда ты находишься рядом... Именно поэтому я и осталась здесь, я хочу быть рядом с тобой…, - она поднялась с табуретки, не отрывая от меня своего слегка растерянного взгляда. – Но что-то подсказывает мне, что ты не хочешь этого.
«Боюсь спросить…»
Я шагнул навстречу к ней, собираясь сказать что-то, но пока еще не знал, что. Во мне неожиданно проснулся спящий долгое время инстинкт и я... не хотел с ним бороться.
Может когда были мы с Бэллой, но теперь этого уже нет. Я был холоден к ней, и она ушла. Теперь все позади.
«…я права?»
Еще один шаг вперед. Теперь мы стояли слишком близко друг к другу, чтобы я мог удержаться. Слишком близко, чтобы я мог заставить себя уйти. Вместо этого я потянулся ладонью к ее волосам, погрузив пальцы в их гладкое пшеничное полотно и резко притянул ее к себе, впиваясь поцелуем в ее неожиданно теплые и мягкие губы, которые было так приятно целовать и чувствовать их вкус. Я крепко, но аккуратно прижал Клаудию к своему телу, углубляя поцелуй, делая его специально жестким, страстным и грубым, чтобы выжечь образ Бэллы, стоящий перед моими глазами.
Она ушла.
Все потеряно.
Оглядываться назад больше нет причин.

Дорогие читатели , пожалуйста забегайте на ФОРУМ