20. Перемены, недомолвки и обещания.

…

Я не могла двигаться и не видела, слабо осознавая, где я и как долго нахожусь в таком состоянии. Я даже не была уверена, что могу назвать свое имя, да и имело ли оно значение там, где я находилась? Возможно, я умерла, возможно, я все еще умирала, оставленная на произвол судьбы моим убийцей, хотя я не могла с уверенностью сказать, убили меня, или я умела своей смертью. Для меня ничто не имело значения. Все казалось таким далеким и пустым. Я не знала, есть ли у меня физическое тело, или от меня остался лишь пустой лист вяло шевелящегося разума, от которого, впрочем, не было никакого толку, если я не могла вспомнить даже такую элементарную вещь, как имя.

Но я не прикладывала ни капли усилий, чтобы вспомнить что-нибудь о себе. Я позволила себе тонуть в облаке густого черничного тумана, что облепил меня со всех сторон. Темнота была повсюду: вязкая, как болото, тяжелая и безмолвная, она, подобно губке, вбирала в себя все звуки извне. Сколько бы я не прислушивалась, я не могла услышать ровным счетом ничего. Однако и это не волновало меня так сильно, как должно было бы волновать. После того, что я пережила раньше, ощущение, которое можно было охарактеризовать одним словом – «никак», стало моим спасением.

Я помню, как сгорала дотла и оживала вновь много раз подряд преждн. Боль. Я превратилась в нее. Я помнила только ее из всего, что было после. Иногда мне казалось, что прежде моя жизнь состояла из одного лишь безжалостного огня, бурлящего внутри моего тела. Я чувствовала, как закипает кровь, как кто-то – что-то? – ломает каждую косточку, связывает позвоночник в тугой узел, выворачивает наизнанку. Мне казалось, что с меня заживо сдирали кожу, нарочито медленно, чтобы причинить как можно больше боли. Сколько это продолжалось? Дни, месяцы, годы, десятилетия? Больше? Все, что я помнила о своей прежней жизни, – этот огонь, разрушающий меня под основание. Должно быть, тогда я лишилась рассудка. Должна была, по крайней мере, но если сейчас мои мысли стали более-менее связными, значит, я не сошла с ума окончательно. Боль забрала мою личность, мое имя и память, но ей не удалось сломать меня.

Нельзя сломать того, кто уже сломан.

Когда отступила боль, а огонь утих, пришла спасительная пустота. Я чувствовала себя защищенной в объятьях уютного кокона незнания. И не имеет значения, кто я и что происходило со мной в прошлом. Я не хотела снова чувствовать испепеляющую боль в каждой клеточке измученного тела. Но она возвращалась, вопреки моему желанию оставаться в этой бесконечной темноте, вдали от мира, к которому я так не хотела возвращаться. У меня было чувство, что там ничего хорошего меня не ждет. Не знала, но чувствовала эту необъяснимую уверенность.

Страх вновь оказаться там был не меньше, чем страх того, что былая боль вернется. Какой-то частью измученного сознания я понимала, что в своей жизни я не знала ничего, кроме нее. Ни любви, ни тепла, ни нежности. Я была лишена всего этого, и поэтому не хотела возвращаться. Здесь мне было хорошо, как нигде и никогда – я не знала, но чувствовала. Если это и есть та самая загробная жизнь, если так выглядит место, куда попадают человеческие души после того, как покидают свое земное тело, то смерть – не такая уж и плохая вещь. Это спокойствие, легкость… Откуда мне знакомы эти мысли? Я умирала прежде? И если да, то когда и как?

…

Сознание возвращалось ко мне неохотно, медленно, отрывками. Я словно балансировала на грани между водой и воздухом, то оказывалась на поверхности, выхваченная невидимой властной рукой, то снова тонула в темных мутных водах. Моменты, проведенные на условной поверхности, были наполнены информацией, врывающейся в головной мозг без предупреждения и разрешения, как бурный поток ветра в раскрытое настежь окно. Воспоминания. Погружение напоминало статические помехи на экране телевизора, появляющиеся, если резко обрезать кабель. Постепенно и они затухали, я начинала понимать, что неминуемо возвращаюсь туда, где меньше всего хотела бы сейчас оказаться.

…
…

Мои глаза оставались закрытыми, но у меня было гораздо больше информации об
окружающем меня мире, чем могла бы получить, даже если бы смотрела широким ясным взглядом. Подо мной были мягкие прохладные простыни из легкой ткани, теплый плед мелкими ворсинками щекотал оголенные участки тела. В правом запястье ощущалась ноющая боль – если не фокусироваться на ощущениях, можно было представить, что ее и вовсе не было, свет пробивался сквозь закрытые веки. Дышала я медленно и глубоко, стараясь имитировать сон, и это удавалось мне легко, поскольку двигаться было очень тяжело. Тело будто налилось свинцом. Кроме собственного дыхания, я слышала голоса. Один я знала слишком хорошо, чтобы надеяться на ошибку, другой, мягкий и приятный на слух, был мне незнаком. Они тихо переговаривались между собой. Я пыталась вникнуть в смысл их беседы, но до меня долетали лишь рваные кусочки фраз.

– …твой выбор… пойми, Эдвард… нет шансов выжить…

– …кроме меня… личное дело… ее решение не касается…

– …зачем… еще ребенок…

– … с тобой обсуждать этот вопрос… уже все решил…

– …я надеюсь, ты… когда придет время…

– …знаю, невозможно… уже не… без нее…

– …понимаешь, что делаешь, Эдвард. Смотри, она, кажется, просыпается.

Последняя фраза незнакомого мужчины заставила меня напрячься. Забывшись на мгновение, я пошевелила больной рукой, и это, казалось бы, незначительное движение вызвало вспышку острой боли. Я застонала и уткнулась носом в мягкую подушку, все еще не решаясь открыть глаза. Я слышала какое-то движение, звук шагов двух пар ног. Кровать рядом прогнулась, кто-то прикоснулся к поврежденному запястью, но это прикосновение не вызвало боли, оно было осторожным и холодным. Их разговор по кругу вращался в моей голове, отрывки никак не хотели складываться в цельную картинку, но я не была намерена сдаваться. Это казалось мне очень важным. О каком решении они говорили? Шла ли речь обо мне до того, как второй заметил, что я проснулась?

– Изабелла? – позвал меня незнакомый голос. Теперь, когда он раздавался прямо над моим ухом, я поняла, что в нем так располагало и вызывало доверие: он был добрым, мелодичный и очень красивым, даже красивее, чем у Эдварда. – Ты слышишь меня, Изабелла? Можешь как-нибудь дать мне знать?

Я не была уверена, что смогу заставить себя говорить, поэтому прилагала все усилия, чтобы разлепить склеившиеся веки. Удивительно, но открыть глаза мне удалось гораздо быстрее, чем я предполагала. Сначала яркий свет не позволял разглядеть ничего вокруг: все было размытым и утопало в золотистом свечении.

Несколько раз моргнув, мне удалось добиться четкости зрения и разглядеть знакомую комнату, стоящего поотдали Эдварда… А потом мой взгляд зацепился за еще одну фигуру. Еще одного вампира с золотистыми глазами и светлыми, почти бесцветными волосами. Он выглядел немного старше Эдварда и стоял значительно ближе ко мне и, как только мой взгляд наткнулся на него, отступил на два шага, уловив замешательство и испуг в моих глазах. А может, почувствовал, как я напряглась, превратившись в сплошной комок страха? Я испугалась его просто потому, что знала, кто он. Уже этого было достаточно, чтобы не доверять ему.

Не двигаясь, он осторожно заговорил со мной.

– Меня зовут Карлайл, Белла. Не нужно бояться меня, я не причиню тебе вреда, я здесь, чтобы помочь, – по непонятным причинам он вызывал у меня больше доверия, чем мой прекрасный палач, хотя я понимала, что с ним необходимо быть настороже.

А потом я вспомнила наш с Эдвардом недавний разговор. Карлайл, должно быть, Каллен, его «отец». Но почему он здесь? Неужели, Эдвард… Я перевела недоумевающий взгляд на младшего Каллена – он стоял, не шелохнувшись, словно мраморная скульптура, даже не дышал и не смотрел на меня – потом снова вернулась к Карлайлу, глубоко вдохнула, собираясь с силами. Грудную клетку пронзила внезапная боль, из горла вырвался тихий стон. Я попробовала дышать часто, но неглубоко, тогда боль отступила.

– Белла? – он позвал меня немного обеспокоенно, как мне показалось. – Как ты себя чувствуешь?

– Бывало… – я удивилась, насколько плохо звучал мой голос, – бывало и лучше.

– У тебя что-то болит? – внезапно, он оказался рядом со мной. Слишком быстро и слишком близко, чтобы я почувствовала себя не комфортно рядом с ним. По словам Эдварда, у меня не было причин, не доверять ему, я боялась скорее по привычке. Поняв это, он отступил на безопасное расстояние, я смогла заставить себя расслабиться и ответить.

– Рука, – я кивнула на укушенное запястье и вздрогнула, вспомнив события, предшествующие моему пробуждению, – и спина, дышать немного больно. Джеймс… толкнул меня, когда я пыталась сопротивляться…

– Еще что-нибудь беспокоит?

– Больше ничего, – слабо ответила я.

Говорить было немного тяжело, слабость разливалась по телу, делая меня похожей на желейную массу. Я чувствовала себя уставшей, разбитой и полностью обессиленной, мечтая лишь о том, как бы поскорее снова забыться сном. Было тяжело даже просто держать глаза открытыми. Разговоры утомляли и того больше. Меня охватывали противоречивые чувства. С одной стороны хотелось, чтобы все они ушли, просто оставили меня в покое, наедине с моей усталостью и мыслями, безжалостно съедающими мой мозг. Но с другой стороны я нуждалась в ответах.

– Тебе нужен отдых, Белла, – будто прочитав мои мысли, сказал старший Каллен. – Сейчас ты должна восстанавливать свои силы, меньше двигаться и напрягаться, больше отдыхать. Я не смогу сделать для тебя много, но обезболивающие достать постараюсь. Некоторое время тебя могут мучить боли.

Я согласно кивнула. К боли можно привыкнуть. В конце концов, это не самое плохое, что может случиться и что уже случалось со мной. Иногда только чувствуя боль, можно понять, что ты все еще дышишь и живешь. Гораздо хуже, если чувствуешь одну пустоту в мыслях и сердце. Ничего– это смерть. Боль – это жизнь.

Каллену я сказала не всю правду. На самом деле, меня беспокоило еще кое-что, но это уже не касалось моего физического состояния. Я не могла понять, что происходит. Зачем Эдвард оставил меня человеком? Почему не доделал начатое Джеймсом или не позволил мне превратиться в вампира? Ему всегда было наплевать на мои желания, неужели сейчас что-то изменилось? Возможно, он сделал это совсем не потому, что так хотела я, а потому, что так хотелось ему, возможно, у него были на меня какие-то планы. Украдкой, я взглянула на Эдварда, пытаясь растолковать выражение на его лице, но наткнулась на холодную, безжизненную каменную стену. Может, он и находился здесь, но мысли его были далеки.

Я даже не заметила, как в комнате остались только мы с Эдвардом. Перед тем, как уйти, Карлайл что-то говорил мне, но я не вникала в его слова, просто кивала головой в знак согласия. Мои мысли вращались вокруг Эдварда.

– Как ты? – спросил он чуть хрипловатым голосом.

– Очень устала, – я не собиралась откладывать этот разговор в долгий ящик. – Скажи, почему ты…

– Карлайл сказал, тебе нужен отдых. Мне лучше уйти. Поговорим позже, – ни один мускул на его лице ни дрогнул, пока он говорил. Холодно. Даже для него это было слишком холодно.

Я хотела, чтобы он ушел. Я хотела, чтобы он остался. Но одно не исключало другое. Господи, как же я запуталась!

– Постой, Эдвард, – слабо крикнула я. Как же я злилась на себя в этот момент за то, что не могла не только встать, но и поднять голову! Никчемная развалина.

Удивительно, но моя жалкая попытка остановить его сработала. Уже у самой двери Эдвард остановился и обернулся. На секунду мне показалось, что в его глазах промелькнула вспышка радости, как будто он ждал, но не надеялся, что я окликну его. И вот, я добилась своего, но что дальше? Его ожидающий взгляд скользил по мне в то время, как я лихорадочно соображала, как продолжить этот разговор, начиная жалеть, что не промолчала.

– Тебе что-нибудь нужно? – наконец, спросил он.

Да, мне нужны ответы, подумала я, но вслух сказала совсем другое.

– Эдвард, останься… если хочешь, – с трудом проговорила я.

Очень медленно, он закрыл дверь и повернулся ко мне. Его глаза, то, как он смотрел на меня, выворачивая душу наизнанку, прожигая, оставляя его личные отметины, но уже не на теле, а где-то глубже… Я была абсолютно уверена, что мои травмы не имели никакого отношения к этим ощущениям. Он смотрел на меня как на погибель и спасение одновременно, разбивая меня на тысячи мелких осколков.

– Ты хочешь, чтобы я остался? – переспросил он.

– Я хочу, чтобы ты ушел, но мне нужно, чтобы ты остался.

– Непростой случай, – хмыкнул он, присаживаясь рядом.

– Представь себе.

Как только стихли звуки наших голосов, между нами вновь выросла пропасть длиною в вечность и короткую человеческую жизнь. Я прикрыла глаза, в надежде, что боль, которая так не вовремя дала о себе знать, хоть немного утихнет, если я некоторое время не буду говорить и двигаться. С Эдвардом молчать было так просто.

Эдвард… Перед глазами, внезапно, всплыло его лицо, искаженное злостью и ненавистью. Я смутно помнила его драку с ищейкой: нечеловеческий рык, звуки ударов, какая-то возня, размытые пятна и яркие вспышки света, изредка озаряющие замутненный взгляд моих глаз – все утопало в густом черном тумане и было теперь таким далеким, ненастоящим. Только его лицо, когда он склонился надо мной, лежащей на мокрой грязной земле под мелким дождем, казалось четким и реальным. Даже сейчас, закрывая глаза, я видела его перед собой. Глаза – горящие, но не злые, скорее отчаянные. Он выглядел как человек, доведенный до крайней степени отчаяния, когда ты способен на все. В нем отчетливо виделась борьба погорячее той, что закончилась, когда вспыхнул костер. Горячий шепот «прости» и «останься» доносился до меня из темноты, мне почудилось, что я слышу запах горелой плоти, смешанный с запахом мокрого асфальта. Колючий страх пробирался из глубин сознания, угрожая поглотить меня без остатка. Но я боялась открыть глаза: не хотела потерять этот момент и Эдварда, ставшего внезапно таким слабым, таким слишком человечным, не похожим на того Эдварда-чудовища, которого я знала. В нем как будто что-то сломалось в те минуты, словно кто-то прорвал уродливый кокон, обнажив его настоящего, почти-человека. Его вторую сущность, спрятанную глубоко внутри под надежной маской холодности и отчуждения.

Но я боюсь, что мне это только почудилось, привиделось в наркотическом бреду затуманенного ядом сознания. Я боюсь, что лишь придумала себе его – такого – двуликого, прячущего свое истинное лицо под дьявольской личиной. Я не знаю – и, наверное, никогда не узнаю – почему он не может (не хочет?) открыться, быть настоящим собой. Тем, кого я видела перед собой, умирая.

Почему-то мне кажется, что тогда он не притворялся.

– Эдвард, – прошептала я. Он сидел по другую сторону кровати, не двигаясь, и я была уверена, что его глаза так же закрыты.

– Да?

– Спасибо, – решившись, я открыла глаза, встретившись с взглядом пары пустых темно-алых глаз, когда он неожиданно обернулся на мои слова, от такого контакта глаза в глаза мне стало не по себе. Я никогда не видела у него такого пустого взгляда. Это пугало меня и удивляло одновременно. – Спасибо, что спас мне жизнь. Ты ведь мог – и, в общем-то, не обязан был – делать этого. Так было бы гораздо проще, – я прикусила язык, ненавидя себя за язвительные нотки, проскакивающие в голосе.

– Проще для кого? – он резко встал на ноги, в упор глядя на меня сверху вниз.

– Для тебя, например… и для меня тоже, потому что я не могу представить себе свою дальнейшую жизнь, нормальную жизнь, где нужно жить, а не выживать каждый день, – мои глаза вновь закрылись, я слабо покачала головой, уговаривая себя не заплакать перед ним. Это бессмысленно. И не только потому, что уже ничего не вернуть – просто слезы здесь неуместны.

Я бы сделала все, что в моих силах и даже больше, чтобы убить свою слабость. Раз и навсегда. Разучиться плакать. Перестать бояться. В этом мире нельзя быть слабым, слабость значит, что ты всегда будешь позади, в последних рядах, хрупким и капризным комнатным растением. А если все время будешь отставать, рано или поздно просто потеряешься. Таков закон жизни.

– Знаешь, Белла, иногда я просто не могу тебя понять, – его тонкие губы искривились в горьковатой усмешке, которая медленно преобразилась в задумчивое выражение. Скрестив руки на груди, он стал мерить шагами спальню, а я следила за ним, не в силах оторвать взгляда от воплощения пугающего дьявольского очарования. – И дело даже не в том, что я не могу прочитать твои мысли, ты сама по себе – загадка. Ты невероятна. Сначала говоришь «спасибо за то, что спас мне жизнь», а потом обвиняешь в этом, как будто бы я сделал что-то ужасное, – он резко остановился и посмотрел на меня, рубиновые глаза на мгновение вспыхнули, но так же быстро это алое пламя погасло. – Да, для меня было гораздо проще позволить тебе превратиться в вампира, нежели снова рисковать твоей жизнью и звать Карлайла, но я все же сделал это. И знаешь, почему? Потому что так хотела ты. Я сделал это ради тебя, Белла.

– Ты не знаешь, чего я хотела, – я закрыла глаза ладонями, чувствуя проступающую в них влагу.

Он совершенно неправильно растолковал мои слова, но я не могла найти в себе силы, признаться в том, что просила его не о том, что пришло ему на ум, не об этой жизни-нежизни, а об избавлении, которое мог дать мне только он.

– Тогда чего ты хочешь? – я убрала ладони от лица и вцепилась слабыми пальцами в края пледа, встретившись с темными глазами Эдварда. Попыталась сесть, но твердая рука насильно вернула меня в лежачее положение. – Тебе нельзя вставать. – С каких пор он стал таким заботливым?

Несколько раз наполнив легкие воздухом, я почувствовала себя почти готовой для этого признания. По тому, как преобразилось лицо Эдварда, я догадалась, что он и сам все понял.

– Я много раз оказывалась в шаге от смерти, но там, на мокрой земле, с Джеймсом, я была на грани, впервые отчетливо понимая, что это – конец, что дальше уже ничего не будет, – я выдохнула и осторожно взглянула в горящие глаза вампира. – Джеймс вовсе не был моим проклятьем, я сдалась ему почти без боя. Какой смысл сражаться с тем, кто в десять раз сильнее тебя в бою, заранее проигранном? Его нет. Не было никакого шанса, но едва ли обреченность пугала меня. Я обречена с самого рождения, понимаешь? Мы все обречены. Борьба – всего лишь открытая демонстрация страха перед неизвестным. Мы сражаемся за свою жизнь потому, что боимся узнать, что ждет нас по другую сторону от нее, там, откуда никто не возвращается. Страх поддерживает жизнь. Перестаешь бояться – и ты либо готов на все, либо уже отчаялся, – я резко замолчала. Не знаю, какой из этих вариантов подходит ко мне больше. Другой жизни я никогда не знала, а теперешняя меня мало устраивала. – Мне просто нечего терять, Эдвард.

– Ты хотела, чтобы он убил тебя, – Каллен не спрашивал, в голосе не слышались вопросительные интонации – простая констатация факта. Руки, свободно опущенные вдоль тела, сжались в кулаки, рельефная грудь, обтянутая тонкой футболкой, быстро вздымалась и опускалась. Сейчас он сам готов был убить кого-нибудь.

– Можно подумать, ты стал бы печалиться по этому поводу. Ну, позлился бы немного, что тебе ничего не досталось, а на следующий день забыл меня, и все на этом, – я фыркнула и отвернулась, желая скрыться от тяжелого взгляда, притворившись, что изучаю одинокую розу в вазе. Розу, подаренную мне Эдвардом. Когда же это было? Неужели, сегодня утром! Не может быть, кажется, вечность прошла с тех пор. Резко захотелось сбросить с себя этот тяжелый плед, встать и потрогать подушечками пальцев бархатистые лепестки, вдохнуть цветочную свежесть… но пока я могла лишь мечтать об этом.

– Не смей, – процедил он сквозь плотно стиснутые зубы, сдерживая бушующую ярость со всех своих сил. – Никогда не смей так говорить. Слышишь меня? – он кричал, и я незаметно для самой себя сжалась в комочек, подтягивая одеяло к самому подбородку. Дикий взгляд вампира метался по комнате в поисках, вероятно, чего-то, что можно без сожаления разбить вдребезги. Что так разозлило его? – Ты не понимаешь, что говоришь, ты ничего не понимаешь, ничего… – бормотал он вполголоса, запустив белоснежные пальцы в волосы, расхаживая по комнате, чтобы успокоиться. Или мне это почудилось, его слова? Что я должна была понять?

– Так объясни мне! – выкрикнула я негромко, заставив его резко остановиться и посмотреть на меня. – Объясни, что я должна понять. Ты постоянно говоришь загадками и в последнее время ведешь себя так странно, что я окончательно запуталась во всем. Я не так глупа, как ты думаешь, я пойму, если ты объяснишь, в чем проблема, – он не ответил, я перешла на шепот. – Скажи, дело во мне?

– Нет, не в тебе, – ответил он, наконец. Легче от этих слов мне не стало, скорее наоборот. На душе неприятно заскребли кошки, и я не была уверена, что это из-за холодности его голоса.

– Тогда в чем? – не сдавалась я. – В твоем прошлом?

– Мое прошлое здесь не причем, – он задумчиво покачал головой. – Все слишком сложно, Белла. Я чувствую, что настало время перемен. Переломный момент. Сейчас нужно принять решение, от которого в будущем многое будет зависеть. Как раньше уже ничего не может быть. Все изменилось.

Говорить с ним было невозможно. Мы словно с разных планет. Я вытянула руки вдоль туловища, перебирая пальцами плед. Он ничего мне не расскажет, так и будет продолжать говорить загадками. В столбе яркого солнечного света, проникающего через щель между шторами, кружились в танце мелкие пылинки. Я пыталась считать их, чтобы отвлечься от навязчивых мыслей, но все равно они просачивались в мою голову, находя мельчайшие прорехи в броне. Догадка пронзила меня внезапно.

– Так это из-за меня?

– Если бы только не из-за тебя! – Эдвард усмехнулся, но в его голосе не было ни намека на шутку. – Понимаешь, со мной такого никогда раньше не было, я не привык к подобным вещам, мыслям… а ты не оставляешь мне шансов, – он резко перевел взгляд с пола на меня, и я задержала дыхание. – Знаешь, я думаю, ты мне нравишься.

– Ну, это не новость, – я пыталась казаться безразличной к его словам, ведь они значили совсем не то, о чем можно было подумать.

– Не так, не в том плане, – я не успела и глазом моргнуть, как Эдвард оказался рядом, примостившись на соседней подушке. Его лицо и руки сияли в солнечных лучах, ослепляя меня ярким бриллиантовым сиянием, он подпирал голову ладонью, а другой опирался в одеяло, чуть касаясь пальцами моего плеча. Я ошарашено смотрела на него, стараясь придать смысл этим словам, но тщетно. Ситуация выходила за рамки привычного. – Тебе нужно поспать, – сказал Эдвард совершенно другим голосом.

Что? Он собирается оставить меня наедине с этим заявлением? Ну уж нет! Это даже для меня было слишком.

– Я не хочу, – во рту пересохло, я заерзала на кровати, прогоняя сонливость.

– Придется захотеть, – Эдвард не уступал: мелькая тенью по комнате, захлопнул шторы, поправил мои одеяло и подушку, погасил ночник и лег на прежнее место. Я даже засомневалась в том, что он только что покидал постель.

– Ты ведь не уйдешь, пока я не засну, да? – уточнила я.

– Если захочешь, я уйду, нет – останусь... Но обмануть меня можешь даже не пытаться: ничего не получится, – поспешил предупредить он, впрочем, я не сомневалась.

– Да я и не собиралась. Тебя все равно невозможно обмануть. Интересно, кому-нибудь удавалось?

Он кратко покачал головой, и я хмыкнула. Другие такие же совершенные бессмертные создания, подобные Эдварду, уступали ему во многом. Его превосходство было неоспоримым и очевидным, подобно той элементарной истине, что солнце встает на востоке, а Земля вращается вокруг солнца. Превосходство ощущалось во всем: в исполненных грацией движениях, которым позавидует любой танцор, особенной манере разговора, в том, как он смотрит на тебя, заставляя одним лишь небрежно брошенным из-под густых угольных ресниц взглядом испытывать и сильнейший страх, и немой восторг. Он выше всех правил и порядков, упивается своей силой и властью. Иной раз мне кажется, что передо мной сам дьявол-обольститель. Иной раз меня не страшит манящая бездна преисподней, распахнувшая передо мной свои широкие объятья.

– Я не хочу отпускать тебя, Белла, ты нужна мне, – внезапная перемена в нем была более чем заметна: Эдвард сжал мою ладонь в своих мраморных пальцах, нависая надо мной темным ангелом, беспокойство вспыхнуло во взгляде.

– Мы можем поговорить? – мирным тоном спросила я.

– Позже. После всего пережитого ты должна отдохнуть и набраться сил, теперь я не могу допустить, чтобы с тобой еще случилось еще что-нибудь плохое, достаточно и того, что я чуть не потерял тебя вчера.

– Обещаешь? – я закусила губу, цепляясь взглядом за прекрасное лицо, застывшее в нерешимости близ моего. Тонкая линия вишневых губ едва заметно дрогнула, опалив кожу приятным свежим дыханием. Это напомнило мне мой сон. На мгновение показалось, что он собирался поцеловать меня, убийственная нежность плескалась в рубинах его глаз, рот слегка приоткрылся, он прикоснулся кончиками пальцев к моему подбородку, словно просил приблизиться. А потом резко отстранился, и наваждение спало.

– Даю слово, – после мучительно долгой минуты ожидания пообещал он. – Я обещаю, что буду лучше заботиться о тебе, Белла. Ты моя единственная девочка, и я не хочу, чтобы тебе было плохо в моем доме. Теперь все будет иначе, я не допущу прежних ошибок.

Прохладные пальцы очень нежно прикоснулись к моей щеке. Сейчас они не были такими холодными, как обычно. У Эдварда температура меняться не может, значит, упала моя, но мне, непонятно отчего, было даже жарко. Тихий бархатный шепот попросил меня закрыть глаза, и я без возражений подчинилась. Сонливость и слабость, мучившие меня все это время, наконец, взяли надо мной верх. Сквозь дрему я ощущала легкие прикосновения подушечек пальцев к скулам, подбородку, он гладил мой висок, смахивая волосы с лица, пока я медленно, но верно проваливалась в сон, перестав бороться с собой. Последние мои мысли все равно были об Эдварде. Он сказал, что я нравлюсь ему. Что это значит? Нравиться можно по-разному. Нравиться может красивое платье в витрине, вкус любимой еды, перед которой не можешь устоять, нравиться может доводить человека до определенного состояния – выводить из себя, например, или какое-нибудь волнующее, захватывающее, забавное, удивительное зрелище, нравиться можно и в том, романтическом плане. Как именно я нравлюсь ему? И главное – почему это так беспокоит меня? На этой мысли я и уснула.
____________________________________________________________________________________

A/N: Да, да, да, я знаю, что проды не было почти месяц, и мне действительно жаль, что так вышло, но обстоятельства были не на моей стороне. Надеюсь, я не растеряла своих читателей, поскольку сама знаю, как утомительно бывает порой ждать новую главу фанфа так долго...
Ну, а тех, кто вопреки всему, все еще со мной, очень прошу отписываться на форуме и оставлять комментарии.