9. Особенная.

…

Никто точно не знает, из-за чего именно возникла ''эпидемия'', но говорят, что все началось с падения метеорита непонятной породы. Я знаю это из рассказов Блэр.

В утренних новостях рассказывали, – говорила она, – что где-то на просторах Аризоны вблизи небольшой деревни ночью упал камень размером с футбольный мяч. На место падения метеорита прибыла целая толпа всевозможных специалистов в разных областях, геологи, уфологи, специалисты из NASA(прим. автора – национальное управление США по аэронавтике и исследованию космического пространства, агентство, принадлежащее федеральному правительству США и ответственное за гражданскую космическую программу страны).

Это был далеко не первый упавший на Землю метеорит, но почему вокруг такого, казалось бы, заурядного происшествия поднялось столько шума, объяснить не мог никто. Или же просто не хотели ничего объяснять, чтобы не поднимать панику у общественности. По телевизору сказали, что уровень радиации вблизи катастрофы зашкаливал, и больше не проронили ни слова. Спустя пару часов зону падения оцепили военные, всех журналистов, корреспондентов и толпу любопытных зевак из пригородов с камерами, «мыльницами» и мобильными телефонами выгнали, изъяв всю записывающую технику.

А на следующий день на планете начался хаос. И случилось это в штате Аризона.

Иногда нам не остается ничего другого, кроме как поддаться своей судьбе.

Отпустить всякую надежду, оставить позади все свои стремления, заветные мечты, цели, все свои «что если?» и постараться просто принять неизбежное.

Принять – совсем не значит сдаться. Между смирением и обыкновенным «я сдаюсь» нет ничего общего, как может показаться на первый взгляд, это совершенно разные понятия. Сдаются слабые, обессиленные и сломленные люди. Опустить руки может каждый. Чтобы смириться, необходимо быть сильным.

–

Их четверо. И все – как один: холодные, бледные и прекрасные.

Высокий брюнет с взлохмаченными волосами обнимает за талию низенькую блондинку с модельной внешностью, еще один вампир с удлиненной прической и правильными-хищными чертами лица, и – (его спутница?) – тощая высокая брюнетка без намека на грудь.

Друзья Эдварда.

Их глаза – ядовито-алые. Взгляды заинтересованные, нехорошие, скользят по мне. Блондинка приподнимается на носочках и целует Эдварда в обе щеки, брюнетка буквально вешается ему на шею и пытается поцеловать в губы, но Эдвард деликатно отталкивает ее, будто ставит на место.

Я сижу на диване, впиваясь ногтями в обивку, и даже не пытаюсь вникнуть в суть оживленного разговора в нескольких метрах от меня.

Возможно, это последние мои часы.

Но мне в любом случае уже не страшно. Почти. Смерть – это не всегда плохо. Иногда это единственный способ спастись. И я не боюсь смерти, пожалуй, теперь я даже жду ее. Я не сдалась, я смирилась со своей участью. Блэр всегда говорила: смирись с тем, чему не можешь противостоять. В прежнем мире было много вещей, которым мы – люди - противостоять не могли. В этом мире такая вещь одна – вампиры.

Блондинка смеется. Ее смех раскатистый, звонкий, заразительный, но есть в нем что-то недоброе. Парень, рука которого свободно (по-хозяйски) лежит на ее талии, улыбается. Затем она поворачивается ко мне, но уже не смеется. Указывает на меня и обращается к Эдварду.

– Живая закуска? – удивленно округляет глаза. – А я думала, их уже не осталось, – и снова смеется.

Она пьяна. Или ненормальная.

– Хайди, – одергивает ее парень.

Я не замечаю, как Эдвард оказывается рядом, незаметно, бесшумно подкрадывается сзади, и вот я уже стою на ногах, закованных в тяжелые босоножки, и вампир кладет руку мне на плечо.

– Ее зовут Белла, – говорит. – И она здесь не в качестве закуски.

В воздухе повисает напряжение. Девушки тихо перешептываются, и Хайди снова хихикает, но быстро замолкает.

– Какие проблемы?– брюнет, тот, у которого волосы короче, знающе улыбается и подходит к нам. – Мы все поняли, старина. Ты хочешь сделать это очаровательное создание своей подругой, – говорит он уверено. – Наконец-то нашему закоренелому холостяку кто-то приглянулся, и, смотрите-ка, – человек!

Я сжимаюсь, но не под тяжестью руки Эдварда, и совсем не замечаю, как по ходу приближения к нам вампира, вжимаюсь, словно тот зверек, загнанный в угол клетки, в каменную грудь Каллена.

– Феликс, – прерывает Эдвард. Его тон предупреждающе-недоверчивый, наводит меня на мысль, что он не позволит никому из своих друзей и близко подойти ко мне. Действительно собственник.

Но не это смущает меня больше всего. Слова Феликса – я не знаю, стоит ли мне принимать их всерьез. И я не хочу этого. Не хочу, потому что это значит, что Эдвард не убьет меня, а превратит в чудовище, такое же, как и он сам. Неприятный холодок щекочет мою спину. Я хочу, чтобы Феликс ошибался, чтобы Эдварда во мне не привлекало ничего, кроме аромата моей крови.

Но я все еще жива. И это наводит на некоторые мысли.

– Я не прав, мой милый друг? – Феликс останавливается посреди комнаты.

Эдвард не отвечает, тучи сгущаются над его головой, он слегка хмурится, сильнее сжимая пальцы на моем плече. Он снова становится тем Эдвардом, которого я боюсь. Мне кажется, сейчас должно что-то произойти, атмосфера в комнате, как перед взрывом: напряженно-тяжелая, давящая.

И тут между нами возникает, словно из-под земли, невменяемая Хайди. Повисает на шее у Феликса и подталкивает вперед, подальше от нас.

– Ну, хватит вам, парни, – тянет она. – Никакой человек не стоит того, чтобы из-за него ссорились лучшие друзья. Что с вами, в конце концов? – оглядывается на безмолвного Эдварда, затем снова смотрит на Феликса жалобным, почти обиженным взглядом и с напускной веселостью говорит. – Давайте веселиться!

…

Музыка гремит, разноцветные лампочки мигают. Их неправильная вечеринка в самом разгаре, и мне она, кажется, нравится.

Я сижу на полу, спрятавшись за столешницей, и медленно-медленно попиваю Джек Дениэлс из горлышка бутылки. Меня никто не трогает, на меня никто не смотрит, и, кажется, меня вообще никто не замечает.

Хайди танцует на столе что-то вроде восточного танца. Ее движения плавные, соблазнительные и изящные. Под тяжелые аккорды электрогитары танцевать просто невозможно. Такое впечатление, что музыка, под которую она танцует, звучит исключительно в ее голове.

Точно невменяемая, – я усмехаюсь, расслабленная действием дорогого виски (меня здесь все равно никто не видит).

Эдвард и Брюнетка – (у нее странное иностранное имя Таня) – жмутся друг к другу у стеклянной балконной двери. Их отражение дрожит в зеркальной поверхности холодильника прямо передо мной. Самозабвенно целуются, не стыдясь всех присутствующих, им все равно.

Эдвард ''лапает'' ее, сжимает бедра, ягодицы, обтянутые короткой кожаной юбкой, забирается руками под топик, едва прикрывающий живот. Таня подается к нему навстречу, запрокидывает голову, открывая тонкую шею для очередного поцелуя. А может и еще для чего-нибудь. Она похожа на шлюху, дорогую, изысканную, ухоженную шлюху из первоклассного борделя. Но ведет себя как последняя дрянь, которой все равно, где, с кем и как.

Я отворачиваюсь, боясь, что меня сейчас стошнит.

…

– Нехорошо пить в одиночестве.

Я поднимаю голову и испугано озираюсь по сторонам в поисках обладателя низкого бархатного почти Эдвардовского голоса.

Бутылка виски исчезает из моих рук.

– Могу составить тебе компанию, если хочешь.

Вампир опускается рядом и делает большой глоток из горла. Я внимательно (насколько это позволяет виски, плещущийся в моей крови) смотрю на вампира, морщу лоб, пытаясь вспомнить его имя; Эдвард называл его, когда знакомил нас. Деймон? Дориан? Дмитрий? Я точно помню, что его имя начинается на «Д».

– Диметрий, – подсказывает он, будто прочитав мои мысли.

Вжавшись ладонями в холодный пол, я пытаюсь отсесть как можно дальше. Запоздалая реакция на присутствие вампира просыпается как раз тогда, когда он называет свое имя. Его глаза поблескивают в темноте, кончики тонких губ слегка приподняты, а еще у него ямочка на подбородке, красивая, нежная и гипнотизирующий взгляд. В целом у него приятное лицо, но улыбка немного пугающая, нехорошая.

– Белла, – невнятное бормотание срывается с моих губ.

– Не бойся, я не кусаюсь, – Диметрий улыбается кончиками губ, не хищно, не зло. Просто улыбается. А мне совсем не понятно, что здесь смешного. – По крайней мере, не на вечеринках у своих друзей, – он накрывает ладонью мою руку. Неожиданно, резко, и крепко сжимает ее, не позволяя вырваться. Несколько тонких прядей темных вьющихся волос падают на лоб вампира, разделяя на тонкие полоски черные глаза.

Он голоден.

…

На меня накатывает паника, дыхание спирает от острого, как лезвие бритвы, страха. Я пытаюсь успокоиться, напоминая себе, что при Эдварде он не посмеет, но не могу взять себя в руки.

– Тринадцать лет не видел живого человека, – шепчет Диметрий, медленно и соблазнительно. – Уже забыл, какие вы, люди. Уж извини.

Он гладит указательным пальцем кожу на тыльной стороне моей ладони. Его руки холодные, сильные, но прикосновения удивительно нежные, почти приятные, и – я ненавижу это чувство – тело покрывается волной легкой дрожи.

Ловлю себя на мысли, что не могу пошевелиться. Я абсолютно беззащитна и безоружна перед ним. Мельком бросаю взгляд на дверцу холодильника, Таня и Эдвард все еще там, у балконной двери, она прижата к стене на весу, обнимает его ногами за бедра.

Диметрий прослеживает мой взгляд.

– Ревнуешь? – ухмыляется. Он убирает руку, и мой страх вмиг испаряется.

Я не сразу понимаю, к чему он это спрашивает. Да и потом, если честно, ясно не становится. Какого черта я должна ревновать? К Эдварду.

– Что? – спрашиваю растеряно.

Пользуясь возможностью, пытаюсь встать с пола. Ноги на каблуках скользят и разъезжаются.

– Таня, – неохотно отвечает Диметрий, его голос звучит так, словно это его пренебрежительное «Таня» значит что-то такое, что очевидно, как солнце или луна. Но я не понимаю.

Я застываю, уцепившись за край мраморной столешницы в полусидящем-полустоящем положении, и непонимающе смотрю на него.

– Она его бывшая… – поясняет Диметрий и осекается, подбирая более подходящее слово, – подружка.

– Не похоже, что бывшая, – я фыркаю и, наконец, распрямляюсь. – И как долго длились их отношения?

Это – совсем не то, о чем я хотела бы спросить. Отношения Эдварда с девушками меня ни капли не волнуют. Я хочу спросить совсем другое, но не осмеливаюсь. Честно, я и сама не знаю, зачем мне знать, истинный ли вампир этот Диметрий или такой же – перерожденец, как и большинство. Он опрятный, аккуратный с намеком на вежливость и манеры. В нем есть что-то такое, что делает его неуловимо похожим на Эдварда.

Диметрий поднимается следом, легко и грациозно, с изяществом.

Вампиры настолько совершенные создания, что им не место на нашей далеко не совершенной планете. Взять, например, Эдварда. Его прическа – не что иное, как полный беспорядок, словно вымытую голову высушили феном и оставили волосы не расчесанными, но выглядит это так, как если бы над его прической работал первоклассный мастер. Они идеальны во всем, поэтому не подходят нашему миру, идиллии в котором не было никогда.

– Отношения? – переспрашивает он немного удивленно. – Если называть отношениями вот это, – кивает в сторону почти сношающихся Эдварда и Таню, – то три месяца, а если говорить о романтике, любви и прочих нежностях, то нисколько. – Он замолкает и долго смотрит на меня. Улыбается кривовато и знающе говорит. – Ты ревнуешь, – не спрашивает, а утверждает.

– Почему? – невпопад спрашиваю я.

Как можно ревновать того, кто собирается тебя убить? Ну, хорошо, допустим, не убить, допустим, как Эдвард сам выразился, немного поиграть. Хотя в принципе какая разница, если исход этих игр мне хорошо известен? Живой я отсюда не выйду.

– Ты мне скажи, – неопределенно пожимает плечами Диметрий.

– Я не ревную его, – качаю головой я, и Диметрий делает шаг вперед, убирая с дороги бутылку носком ботинка. По инерции я отступаю назад – я не хочу, чтобы он приближался ко мне – но упираюсь спиной в столешницу. – Я только… – еще один шаг Диметрия, и я оказываюсь в ловушке между его руками.

Смешно, но мне хочется, чтобы Эдвард оказался рядом. Странное, несвойственное для моего положения жертвы, желание. Сердце ускоренно колотится в груди, я в оцепенении смотрю на вампира и мысленно умоляю Эдварда оторваться, наконец, от Тани и…

…что? Спасти меня? Заставить его уйти?

Пожалуй, это действительно смешно – я зову на помощь того, кто собирается когда-нибудь в будущем убить меня. Да, это забавно, вот только мне сейчас совсем не до смеха.

Нет, Эдвард этого не допустит, – проскальзывает по-детски наивная мысль. Я знаю, что нужна ему, но, к сожалению, не могу успокоить себя этой мыслью. Я буду нужна ему до определенного момента времени, до тех пор, пока он не разгадает мою тайну, до тех пор, пока я буду интересна ему, и ни минутой дольше.

– Хочешь выжить, убежать, спастись? – резко спрашивает Диметрий, будто дает пощечину. Его глаза блестят в темноте совсем близко, он нависает надо мной, словно хочет поцеловать.

Сдавлено киваю. Он хмыкает.

– Что ж, может быть, у тебя есть шанс, Белла. Да, определенно есть, – сквозь зубы шепчет Диметрий, его дыхание касается моего лица. – Я знаю Эдварда шесть лет, я видел его игрушек, и, поверь мне: ни на одну из них он не смотрел так, как смотрит на тебя.

– Это значит, что я его любимая игрушка или что-то типа того? – спрашиваю спокойно, почти безразлично. Сбиваю его с толку своим поведением.

– Это значит, что он, вероятно, вообще не считает тебя игрушкой, – Диметрий убирает ладони со столешницы, резко отстраняется и уходит, слишком быстро, чтобы я могла увидеть, куда.

Я остаюсь стоять у столешницы с широко распахнутыми не то от удивления, не то от страха глазами. Слова Диметрия не хотят выходить у меня из головы.

Если Эдвард, в самом деле, как говорит Диметрий, не считает меня игрушкой, то кем тогда? Я не знаю.

Я знаю только то, что кто-то из вампиров – Элис или Диметрий – ошибается. Или лжет. Или вообще ничего не понимает.

Как я.

Еще вчера я была прочно уверена в намерениях Эдварда, а теперь вдруг выяснилось, что я совершенно его не понимаю. Сначала он дает мне понять, что я для него всего лишь еда, а после покупает для меня одежду, разрешает пользоваться всем, чем захочу и свободно перемещаться по квартире. С едой так не обращаются, правильно? А еще и этот Диметрий… Мне показалось, что его что-то разозлило, когда мы обсуждали игрушек Эдварда, а перед этим он готов был мило беседовать со мной.

Эти вампиры какие-то ненормальные. Все до одного.

Хотя это даже не удивительно: их существование само по себе уже странно и противоестественно. Чего уж тут удивляться?