Глава 50. Обещание. Она Я не играла вечность. Но, паркуя машину в гараже возле дома, я вдруг почувствовала, что пришло время снова сесть за фортепиано. Я знаю, это прозвучит странно, но оно будто ждало этого мига полной растерянности, чтобы напомнить о себе и притянуть меня к своей гладкой поверхности, к чувствительным клавишам и чистым звукам. Я почти бегом преодолела расстояние до входной двери, разулась, сняла пальто, и сразу пошла в зал, где стояло старое фортепиано. То самое, которое было в нашем доме в Форксе, и за которым папа написал великолепную «Колыбельную Беллы». Когда мы только переехали в Лондон, фортепиано «гостило» в моей комнате, потому что Элис никак не могла определить для него место. Но когда стало ясно, что мне нужно освобождать место для мольбертов, музыкальный инструмент был принесен в жертву и спустился на первый этаж. И я никогда до этого мгновения об этом не жалела. А сейчас, я бы отдала многое, чтобы поиграть в уединении своей комнаты… Но выхода не было. Искушение сесть за фортепиано было таким всеобъемлющим, что я отбросила глупости вроде желания побыть одной, и осторожно, будто извиняясь за долгую разлуку, подошла к нему и села на скамеечку. Я подняла крышку и в первый раз несмело и почти невесомо провела кончиками пальцев по клавишам, вспоминая уже подзабытые ощущения, которые трепещут где-то между ребер, когда играешь. И непонятно, почему именно между ребрами, а не в сердце, или где-то в другом месте. Я вспомнила, как давно-давно папа учил меня игре. Он всегда говорил, что фортепиано нельзя понять, но очень важно его чувствовать. Поэтому, если я чувствую его между ребер – значит, так и есть правильно. Музыка – это таинство, почти мистика. А связь между инструментом и музыкантом всегда индивидуальна и объяснению не подлежит. Ты можешь играть те же самые ноты, что и кто-то другой, но звучат они иначе. Ощущение, тембр, даже темп… Все слышится по-другому. И от этого никуда не деться. Я не была прилежным музыкантом. Я не была фанатиком. Наверное, я не была даже любителем. Долгое время я играла потому, что мне хотелось сделать приятное папе. Потом, когда у меня изредка возникало такое желание. Я никогда особо не разучивала какие-то конкретные произведения и на память могла сыграть всего пару-тройку вещей. А большую часть времени, проводимого мной за фортепиано, я просто импровизировала. Фантазировала, мечтала, и пальцы сами собой порхали по клавишам, извлекая звуки, вызывающие дрожь у меня между ребер. Но сегодня мне не хотелось просто играть. Или, точнее, мне не хотелось думать, фантазировать и мечтать. Хотелось сосредоточиться и просто забыть обо всем, кроме нот и клавиш. Пролистав нотный журнал, я неожиданно для самой себя выбрала технически очень сложную и эмоциональную композицию, которая у меня никогда до конца не получалась. Звук у нее был такой вибрирующий и чистый, и очень сложный, а переходы всегда меня завораживали. Но сколько бы я не пыталась сыграть эту мелодию «до дрожи», у меня никогда не выходило. Когда я была маленькая, мне казалось, что сыграть ее по настоящему хорошо может только человек, который в своей жизни испытал очень много боли… Я стала играть, не отрывая глаз от нот. Это было ничуть не лучше, чем в детстве. Я фальшивила, но мне было все равно. Игра в тот миг стала такой же потребностью, как дыхание или солнце. И только она позволяла мне не раскиснуть. Сосредотачиваясь на сложных переходах и аккордах, было проще не думать. Не думать о том, что Дэниэл где-то рядом, и наверняка что-то замышляет. Не думать, что Алек где-то далеко, и уже не отгородит меня от разрушительных поступков. Не думать, что я слишком много думаю, что не извлекаю уроки из событий прошлого, что неверно веду себя, что вечно говорю что-то не то… Когда я закончила, сыграв композицию раз пять подряд, я почувствовала себя, будто спущенный воздушный шар. Истощенная. Выдохшаяся. Мирная. Все эмоции выплеснулись в напряженном ритме мелодии, и теперь я была полностью опустошена. Я осторожно закрыла крышку рояля, опустила лоб на прохладное лаковое дерево и прикрыла глаза. И хотя вокруг не было ни звука, музыка все еще звучала в моей голове. Я не знаю, сколько прошло времени. Я не считала, и к счастью, даже не думала. С совершенно пустой головой я просто плыла по течению, которое создала моя музыка. А потом поняла, что в комнате уже не одна. Это был папа. Я не видела его, потому что по-прежнему лежала с закрытыми глазами, но чувствовала, что это он. Он опустился на скамейку рядом со мной. Он не трогал меня и ничего не говорил. Просто был рядом. Как в любой другой грустный день, когда, даже если я в этом не признавалась, мне нужна была поддержка. В тишине, прерываемой лишь моим тихим дыханием, прошло еще минут пять. Или десять. Я не считала. И понимала, что не находись я сейчас под защитой мамы, папа бы все равно не смог прочитать ничего в моих мыслях, потому что моя голова была абсолютно пуста. Ни единой тревожной мысли, просто какой-то вакуум. И быть рядом с папой сейчас было подобно одиночеству, только неодинокому, если вы понимаете, о чем я. Когда я, наконец, подняла голову с крышки фортепиано, и потерла затекший и покрасневший лоб, Эдвард, как я и представляла, сидел рядом, внимательно глядя на меня. Первую секунду его изображение было нечетким, и я несколько раз моргнула, чтобы сфокусировать картинку. Уголки губ папы поднялись на миллиметр, взгляд же будто проникал в самую душу. Иногда мне казалось, что дар Эдварда был бесполезным – папа и без него отличался невероятной проницательностью. Все еще не говоря ни слова, я тихонько вздохнула и склонила голову ему на плечо. Он вздохнул тоже, как-то печально и очень искренне, и нежно обхватил мою голову ладонями. Это было так хорошо, чувствовать его рядом. Просто знать, что он рядом. Что он вот так, без просьб и слез, всегда поймет, когда я в нем нуждаюсь. Что он не будет осуждать или советовать, что он просто придет, и даст мне возможность восстановить себя, черпая силы в его спокойной уверенности, бескорыстной любви и преданности. - Я сегодня забрал из ателье твое платье для бала, - тихо сказал папа. – Ты будешь бесподобна. Я смогла лишь слабо улыбнуться, но не нашла в себе силы поблагодарить Эдварда. Бал… Платье… Когда я в последний раз ездила на примерку, Алек забрал меня после нее, и мы поехали в театр и смотрели самую лучшую балетную постановку по «Щелкунчику», из тех, что я когда-либо видела. И это было чудесно, сидеть рядом с ним, обмениваться короткими комментариями, а потом обсуждать великолепные танцы, музыку и костюмы по дороге домой. Я вздохнула. Не хочу, не хочу думать… Будто угадав мое состояние, папа ласково провел ладонью по моим волосам и продолжил говорить, тихо и музыкально, будто рассказывал мне сказку. - Сегодня днем украшали каток. Элис почему-то уверена, что гости непременно захотят покататься, хотя мне кажется, им будет не до этого. А завтра утром приедут рабочие устанавливать сцену в большом зале. На этот раз она будет в центре, а вокруг нее – танцплощадка. Мы заказали фейерверки. Эммет и Роуз как раз уехали забирать их, - Эдвард усмехнулся. – Элис никому не дает ни минуты покоя. Хочет, чтобы все прошло идеально. Но куда уж идеальнее, если за дело берется твоя тетя! Кстати, она сегодня спрашивала, отвезла ли ты приглашения своим друзьям… Мне понадобилось несколько секунд, чтобы собрать мысли воедино и выдать ответ, который ждал от меня папа. - Не развезла. Но я звонила. Натаниэль приедет со своей подругой. Суви с Джейми, и Джемма со своим новым парнем. Может быть, появится Адриан, но он пока не дал точного ответа, - пробормотала я. - Хорошо. Будут еще несколько пар с курса Беллы. И Элис пригласила кого-то из своих знакомых. Кстати, наверное, приедут Денали. - Здорово, - без особого энтузиазма сказала я, а потом, будто что-то прорвалось внутри, призналась: - Алек уехал. Я ожидала какой-то оправданной реакции со стороны папы на это заявление, но он никак не отреагировал, поэтому, я продолжила: - Он вернулся в Вольтерру, потому что кто-то создает в Италии армию новорожденных. К моему полному недоумению, даже эта новость не удивила папу. Он только на долю секунды прижал мою голову к своему плечу чуть сильнее и сказал: - Скоро тебе станет легче. Эта фраза позволила мне окончательно прийти в себя. Я повернулась к папе, пытаясь поймать взгляд, который он упорно отводил. - Ты знал! – ахнула я. - Что именно? - Про армию, конечно! - Да, - спокойно ответил он. Я вытаращила на него глаза. Догадка осенила меня. - Ты знаешь, кто стоит за всем этим! - Да. «Да». Мне хотелось то ли рассмеяться, то ли затопать ногами. «Да». Открытое, простое, честное. Честное, несмотря на то, что мне это будет неприятно, непонятно и волнительно. Честно, несмотря ни на что. Это было главное, за что я всегда так ценила отношения с папой. Что бы ни происходило, он всегда старался быть честным со мной по максимуму. Учитывая, но не делая скидку на мой возраст, он не лгал мне. Даже тогда, когда знал, что правда мне вряд ли понравится. - И ты не расскажешь мне? Эдвард невесело улыбнулся и покачал головой. - Ты знаешь, что нет. Не потому, что не хочу, хотя и это правда. Но на самом деле я не могу. Я хотела взбунтоваться. Я так хотела, но почему-то не могла сделать этого. Может быть, потому, что в последнее время все чаще ставила себя на место своих родных. И понимала, что все, что они когда-либо делали или говорили, было продиктовано любовью ко мне. И потому было правильно, пусть иногда я и была не согласна с их решениями, методами и правилами. - Я понимаю, - тихо сказала я. - Я надеюсь, что так, - с глубоким выдохом ответил папа. И в его тоне мне почудилась какая-то многозначность. Будто это «надеюсь» имело скрытый смысл, пока мне не ведомый. - Все будет в порядке, пап? – осторожно спросила я. - Ты можешь быть спокойна. Твоему Алеку ничего не угрожает. Так же как и владычеству Вольтури, - с ноткой сарказма в голосе ответил Эдвард. - Не говори о нем так…, - попросила я, поддавшись внезапному порыву. – Я знаю, ты не любишь его, но на самом деле он никому из нас не желает зла. Он хороший друг мне, пап. И мне больно, когда ты так категорично заявляешь о своей неприязни к нему. Лицо Эдварда напряглось. - Интересно, тебе больно также как и мне, когда ты так категорично отказываешь понимать меня и видеть, сколько зла причинили Вольтури и твой драгоценный Алек нашей семье. - Ты несправедлив! - Я думаю, ты это переживешь. - Как ты не понимаешь… - воскликнула я. – Сейчас, когда вернулся Дэни, Алек был моей защитой, буфером, а теперь… - Дэниэл не тронет тебя. Он больше не причинит тебе вреда, - с категоричностью в голосе сказал папа. - Да он трогает меня одним своим присутствием в Лондоне! – воскликнула я, вскакивая со скамейки. Я не понимала, как случилось, что такое личное и понятное общение переросло в очередную перебранку, но изменить ход событий уже было невозможно. – Ты так одержим своей ненавистью к Алеку, что отказываешь видеть тот вред и разрушения, которые приносит с собой Дэниэл. - По крайней мере, он никогда не пытался отнять тебя у семьи. - Алек никогда…, - я запнулась, понимая, что «никогда» в этом случае стало было ложью. А Эдварду только это и нужно было. - Я не вчера родился, Ренесми! Алек хочет забрать тебя. И он уже немало сделал для этого. - Это глупо, папа! - Значит, он не предлагал тебе уехать с ним? - Он предлагал мне приехать в гости, - воскликнула я, подчеркивая слово «гости». - И я хочу поехать! Я не желаю вычеркивать его из жизни. Он дорог мне. Он понимает меня и поддерживает. Он помогает мне снова обрести себя. - «Он помогает мне обрести себя»… Ты вообще слышишь свои слова? Мы говорим сейчас об Алеке Вольтури, который едва не сломал тебе руку в Вольтерре и зомбировал всю твою семью! Тогда у него ничего не вышло, и вот он снова за свое. Но теперь взялся с другой стороны. - Это не так! Если бы ты только постарался взглянуть на все с моей стороны, - бессильно всплеснув руками, воскликнула я. - С той самой стороны, когда ты пренебрегаешь всей своей семьей ради Вольтури? Я вздохнула. - С тобой бесполезно разговаривать. Словно, когда ты слышишь имя Алека, на твои глаза падает завеса, и ты уже не отличаешь правды от вымысла. - Ты понимаешь, что своими отношениями с Алеком ты делаешь мне больно? - Я не хочу, папочка, - прошептала я. На глазах выступили слезы. – Я не хочу этого. Но… Скажи, разве тебе будет легче знать, что я страдаю, прекратив любое общение с Алеком? Зная, что я постоянно хочу позвонить ему, поехать к нему… Знать, что может быть, я люблю его… - Брось, Несс! – воскликнул Эдвард. – Ты не можешь любить его. Ведь совсем недавно ты утверждала, что жить не можешь без Дэниэла. - Это жестоко с твоей стороны говорить так! - Жестоко с твоей стороны говорить так! – ответил папа, делая ударение на последнее слово. При этом, его плечи как-то поникли и голова опустилась. И выглядел он уже не так воинственно, а почти обреченно. Я почувствовала себя отвратительно понимая, что сама невольно обидела папу, снова не сдержавшись и завязав разговор об Алеке. Давно было пора понять, что Эдвард никогда не изменит своего отношения к нему и нашим отношениям. Давно пора было смириться… - Я не отпускаю тебя в Вольтерру. Ни сейчас, ни через неделю, ни через месяц, ни через год, - тихо сказал Эдвард. – Но понимаю, что ты уже давно не учитываешь мое мнение и желания. С этими словами он развернулся и пошел прочь, оставив меня в еще более паршивом настроении, чем я была до этого. Я опустилась обратно на скамейку, сжала руками гудящие от напряжения виски и попыталась разобраться в сумбуре, царившем в мыслях. Все это было неправильно. И так несправедливо. Почему, ну почему я должна была выбирать между Алеком и папой… И откуда в голове у Эдварда эта навязчивая мысль, будто Алек хочет отнять меня? Боже, ну какая глупость! Какая странная, нелепая и надуманная глупость… Н сколько глупостей совершала я в своей жизни? Сколько неоправданных поступков? Капризов? Выходок? Сколько всего я заставила пережить и выстрадать свою семью? Сколько раз я разочаровывала их? Подводила? Действовала наперекор их воле и желаниям? И куда это меня привело? … ...Я очнулась, потому что где-то взвыла сирена. За окном смеркалось. Я встала, выпрямилась, встряхнула головой. Ничего, я выдержу. И не такое случалось. Нельзя только падать духом. В доме было тихо и темно. Я включила свет в холле. Прошла на кухню. Эдвард стоял у окна, глядя в окно. По сумрачному выражению его лица было очевидно, что снежный пейзаж за окном занимает его в эту минуту меньше всего. Он естественно заметил меня, но не подал и виду, продолжая безучастно пялиться в окно. Я подошла к нему ближе и положила руку на плечо. - Прости меня, пап. Он ничего не ответил. - Я никуда не уеду. Я не знаю, откуда у тебя эта мысль, но я не уеду. Я обещаю тебе. Если ты попросишь меня…, - я сглотнула, чувствуя, как тяжело мне произнести следующие слова. – Если ты хочешь, я перестану общаться с Алеком. Он тяжело вздохнул, обернулся и заключил меня в объятия. - Я хочу, чтобы ты была цела и невредима. Здесь с нами. - Да, папочка.
|