Я всегда думала, что больше всего на свете я ненавижу человеческую глупость.
Я ошибалась.
Больше всего я ненавижу необратимые процессы.
***
Я просыпаюсь от того, что машину сильно тряхнуло. Открыв глаза, первое, что я вижу, это свое собственное лицо, отражающееся в зеркале заднего вида. Вытянутое, злое лицо девятилетнего мальчишки. Черные всклокоченные волосы. Большой покрасневший озябший нос - из него течет. И, конечно же, никакого платка.
И еще: я понимаю, что не знаю, куда мы едем.
Искоса смотрю на нее - длинные изящные пальцы, крепко вцепившиеся в руль автомобиля. До мелочей знакомое красивое лицо под шапкой аккуратно уложенных черных волос – в профиль. Высоко поднятый ворот черного пальто, слишком холодного для середины зимы.
Она ответно смотрит на меня и, конечно же, неправильно истолковывает мой взгляд.
- Мы уже совсем скоро приедем, - говорит она. - Спи.
Я упрямо мотаю головой, отчего волосы принимают еще более растрепанный вид, и смотрю вперед, на бесконечную безлюдную дорогу. Снегопад усилился, и все дорожные знаки залепило снегом. Даже от одного взгляда на его холодную белизну, мне становится холодно. Отопление в машине не работает, или же мама просто не умеет его включать.
Она круто выворачивает руль – на мгновение я различаю сквозь снегопад, что мы едем вдоль тускло освещенной улицы, состоящей из засыпанных снегом домов, стоящих у основания обрыва. Мое внимание привлекает один, особенно неуклюжий, и я, извернувшись на сидении, провожаю его взглядом до тех пор, пока не теряю из виду. Затем снова сажусь прямо, как меня и учили.
- Я хочу есть, - громко жалуюсь под аккомпанемент желудка.
Я ничего не ел с самого утра.
- Потерпи, маленький. Ты должен научиться терпеть.
Я не до конца понимаю, почему я должен терпеть. И куда мы едем. И зачем. И у меня не хватает духу признаться, до какой степени мне все это надоело.
Наконец, машина останавливается. Мама неловко переваливается через спинку водительского кресла. Из огромной хозяйственной сумки извлекаются хлеб, холодный сыр и термос с горячим чаем. Две пластмассовые кружки с щербинками по краям. Кружок колбасы
Я с наслаждением впиваюсь зубами в свой сэндвич, а затем с хлюпаньем отпиваю чай. Горячая жидкость немилосердно жжет губы, язык и горло, но у меня больше нет сил терпеть этот холод.
Мама смотрит на меня как-то странно. Мне делается жутко неуютно под ее взглядом.
- Эдвард, - произносит она едва слышно. - Эдвард, ты непременно должен это запомнить…
От неожиданного чувства тепла голова идет кругом. Снежинки, что прилипают к лобовому стеклу, прежде чем их смахивают бешено работающие "дворники", начинают двоиться и подмигивать мне.
- Я люблю тебя, Эдвард. Обязательно запомни это.
Мое дыхание учащается; я не могу сфокусировать взгляд. Я слышу слова матери, но не понимаю их.
- Прости меня.
В следующую секунду я засыпаю. Последнее, что я ощущаю - это как пластмассовая кружка выпадает из рук, и падает на пол. Сверху меня заботливо накрывают чем-то тяжелым.

Я проспал еще долго, и очнулся почти сутки спустя, уже в Центре, куда меня доставила бригада медиков, специально вызванная для поимки пациентки Элизабет Мейсон. Две недели спустя было дано разрешение на процедуры.
Что же до меня - то меня неожиданно усыновил милосердный врач, и я отправился к нему домой. В дом, который возненавидел всей душой. Дом Калленов.
***
Зацепившись за знакомую фамилию, я выкарабкиваюсь из сна. Выныриваю, хватая ртом холодный воздух, осознавая, что это я. Я, а не Эдвард.
Сейчас ночь и до рассвета еще три часа. Лоб в испарине, руки дрожат, во рту пересохло, где-то в глубине моей груди захлебнулся крик. В клетке сплетенных нервов. Где не осталось кислорода. Где истоптанная тоска и свернувшееся в липкий комок отвращение. Скулит. О том, что уже было. Было давным-давно. И не в моей жизни.
Не в моей.
Все мимо меня.
Я снова живу чужой жизнью. И я хочу сойти с ума. Вот просто так – взять и сойти. Хотя, говорят, просто так только кошки родятся. Так что не думаю, что мое желание исполнится – я же все-таки не кошка. Хотя в таком случае мне хотелось бы.
Господи, о какой чуши я размышляю. Чтобы избавиться от дурацких мыслей, поднимаюсь с кровати и, пошатываясь, бреду в ванную. Там умываюсь и надолго припадаю губами к крану, пью холодную, безвкусную воду. Она стекает по подбородку вниз, на шею и дальше. Обратно в комнату я иду вся мокрая и замерзшая, но все равно останавливаюсь перед приоткрытой дверью в комнату Каллена. Там темнее, чем в коридоре, словно ночь оттуда заползла к нему в комнату погреться. Каллен лежит на постели, подтянув колени к груди и пустым, испуганным каким-то взглядом всматривается в темноту комнаты.
Увидел чудище под кроватью?
Мне хочется потрясти головой, потому что я смотрю на Каллена, а на его месте вижу маленького растрепанного мальчика из нашего с ним сна. Смотреть на это – слишком больно, но осознавать – еще страшнее. Мне вдруг становится так невыразимо горько, что я вынуждена зажмуриться, лишь бы случайно не заплакать. Идиотка, повторяю я себе, надо тебе это! Вдох-выдох. Это не твои проблемы и не твое дело. Все здесь – не твое дело.
С усилием оторвав себя от его двери, я возвращаюсь к себе в комнату и ложусь на кровать.
Это не мои проблемы.
Не мои.
Переворачиваюсь на спину и смотрю в потолок. Он потрескался и пошел пятнами у окна. Возможно, он просто стесняется соседей. Сейчас они спят, но когда я засыпала, она взывала к Богу, а он столь же неистово его проклинал. Не думаю, что они молились. Кровать у них, во всяком случае, скрипела очень вдохновенно, напоминая расстроенную скрипку.
Мне хочется, чтобы на моем потолке были звезды. Настоящие, реальные звезды. Я представляю, что мои звезды скрылись за потолочными облаками, которые когда-нибудь разродятся водой.
Возможно, меня просто затопят соседи – это тоже сойдет.
Я смотрю на потолок и не могу уснуть. Жду. За час до того, как на востоке выползет ленивое солнце и лениво зевнет, я усну, чтобы проснуться через несколько часов уже при свете дня. Так будет, я знаю.
Если мне повезет – меня разбудит дождь, который прольется на меня сверху, затопив кровать и смыв всех тараканов из моей головы.
Уже засыпая, я осознаю, что те чувства у двери – не только мои, но и Каллена.
Но мне ведь не жалко, правда?...

Много позже, проснувшись, я сижу на кровати и пытаюсь найти что-то, в чем я могла бы появиться на завтраке перед Калленом. Вещи грудой свалены рядом со мной, чемодан был пинком отправлен под кровать.
А мне нечего надеть.
Кроме разве что…
О нет.
Черт.
Ну почему из всех своих вещей, собранных второпях, буквально за пятнадцать минут, я схватила именно эту рубашку. Рубашку моего Джереми.
Я натягиваю ее на себя, подхожу к зеркалу и долго себя рассматриваю. Вид измученный и неухоженный. Мне не мешало бы подстричься. Ну, или хотя бы расчесаться. И выспаться. И набрать пару килограмм живого веса. И заняться ногтями.
Не помешало бы. В будущем. А пока я стою перед зеркалом и ощущаю себя бесчувственной коровой.
Это горько.
Месяц назад, когда я прибыла в Центр, чувства были. Слабые отголоски, но все же. Я помню, как шла по коридорам в свою палату, а в груди что-то сильно болело, и было трудно дышать. Было холодно, меня трясло мелкой дрожью. В ушах шумело, а я оцепенело думала о том, что где-то прорвало трубы.
«Возможно, нам придется выбираться вплавь…»
И стоило мне пересечь порог, как колени подогнулись, и я рухнула на пол, который почему-то вспыхнул подо мной. Давление в груди стало совсем невыносимым.
Я закрыла глаза. Открыла. Ничего не произошло. Я все еще была на коленях на холодном полу, и дышать становилось все труднее и труднее.
Да, и еще я только что ушла от моего Джема.
Позже в комнате появилась Элис, хотя сколько времени прошло, я не знала. Она покачала головой и молча вложила мне в руку носовой платок, затем снова ушла.
Платок был странный, как и пол, потому что мои щеки внезапно оказались мокрыми.
Тогда я еще могла плакать. Сейчас стою перед зеркалом в его рубашке и оцениваю свой внешний вид.
Я бездушная скотина.
Я думаю про это, пока натягиваю шорты.
Думаю про это, пока иду на кухню.
Думаю про это и про… Я просто думаю.
-- Привет, - а кислорода только на одно слово и хватило.
Каллен забавно хмурится и дергает подбородком. Отворачивается, утыкаясь в книгу.
Ну, уж простите, что так получилось. Я не виновата, что меня зашвырнули сюда.
Интересно, а кофе у него есть? А молоко?
Я выясняю все в процессе готовки. Мне нравится прикасаться к предметам и ловить отголоски эмоций, оставшихся на них от Каллена. Это доказывает мне, что дом не такой мертвый, как казалось.
Еще я ощущаю пристальный интерес моего соседа, и к моему ужасу, мне не удается абстрагироваться от него. Слишком сильные эмоции и мой от рождения вывернутый наизнанку мозг не дают мне ни единого шанса.
Но все становится гораздо хуже, когда я прохожу мимо Каллена, и меня жаркой волной окатывает похоть. И следом стыд. И отвращение. И снова похоть.
Я падаю на стул, буквально швыряю чашку с кофе перед собой. Грызу ноготь, и с незаживающего пальца в чашку срываются несколько капель крови. И странно расплываются в пленке молока, оставляя следы. Мне кажется, от этого, не самый лучший кофе Каллена становится особенно безвкусным. Как снег ранней весной и талая вода.
Мне думается, что пора перестать добавлять в кофе молоко, и что пора заклеить палец пластырем.
Мне хочется оторвать Каллену его причинное место.
Вместо этого я говорю:
- Какой у тебя кофе гадкий.
Джем бы непременно сказал, что кофе пить вредно. И еще что-нибудь.
Каллен же давится словами, собственным дыханием и тем самым вредным напитком, а затем соглашается.
- Да мне и самому не нравится.
- А покупаешь тогда зачем?
Он озадаченно молчит. Я думаю, как отвлечь его от проблемы в штанах. Мне вовсе не нравится купаться в его похоти (но черт, как приятно осознавать, что меня хотят).
С Джемом все было проще. Но если я начну делать то, что делала с Джереми в подобных ситуациях с Калленом, его хватит удар.
- Сноб ты, Каллен, - вздыхаю я от безысходности.
- Свон. Уволь меня от душеспасительных бесед. Мне с головой хватает родственников, - ощетинивается он.
- Я что, не могу с тобой поговорить?
- Нет.
- И ты еще отрицаешь свой снобизм...
- Кто бы говорил. На себя посмотри.
- Я? Я – сама простота и открытость...
- ...граничащая с легкодоступностью…
- ...само дружелюбие...
- Добавь три слова: только для своих. Тоже вариант снобизма, да?
- Это так выглядит?
- Это я еще корректен в формулировках.
- Кажется, за годы одиночества в этом доме твой характер совсем испортился. Могу представить, как тебе плохо живется.
- Что именно тебе не нравится в моей жизни?
И он еще спрашивает. Рак-отшельник чертов.
- Это словами не описать.
- Заткнись, Свон.
Дело сделано. Я глотаю свой гадкий кофе с чувством мрачного удовлетворения в душе.
Конечно, с Джемом мы поступили бы по-другому.
Но пора перестать думать о Джеме.
Думать о том, что несколько минут назад меня хотел сам Каллен приятнее.
***
Чуть позже мы сбегаем друг от друга кто куда. Каллен от меня к своим сигаретам, а я от его сигарет в гостиную. Терпеть не могу запах табака. А в этой квартире только и пахнет, что сигаретами, керосином и скукой. Сигаретами потому что Каллен курит по всей квартире. Откуда взялся запах керосина, непонятно. Скукой пахнут книги, окутывающие их эмоции и сам хозяин квартиры.
Я побродила по гостиной, потрогала кресло, украдкой пролистнула пару книг – обе оказались по психологии. Затем включила телевизор – пришлось повозиться, но мы с ним договорились.
Я люблю телевидение. Будто сидишь в маленьком личном театре. Можно делать что хочешь, и тебе ничего не скажут. Чем я и пользуюсь, безнаказанно разговаривая вслух с героями мыльной оперы.
В коридоре возится Каллен, который никак не может справиться с упрямым ботинком и удивлением на мой счет.
Наивный.
Краем глаза я смотрю, как он собирается, и не спрашиваю, куда он идет. И тем более не спрашиваю, когда он вернется. Я знаю, что если бы мы поменялись местами, то Каллен напрямую спросил бы меня. Но я не он.
И я жутко сожалею об этом, когда, едва дверь захлопывается, я бросаюсь к окну и провожаю его фигуру взглядом. Каллен идет прямо, будто проглотил палку; засунув руки в карманы и склонив голову к земле. Он похож на гвоздь, по которому неудачно попали молотком.
Я завидую ему.
Я тоже хочу иметь возможность сбежать из этой квартиры хоть ненадолго. А вместо этого заперта здесь на неопределенный срок.
***
Время выкинуло со мной злую шутку. Оно смазалось, стерло границы, и я не знаю, сколько дней я нахожусь здесь, в этой квартире. Но, как бы то ни было, я начала привыкать к подобной жизни.
Временами эта квартира даже кажется мне уютной. Правда, гораздо чаще – удушающей. Здесь слишком много того, чего я не хотела бы знать.
Ни-ко-гда.
Оказывается, с Калленом можно жить, несмотря на то, что оба мы излишне раздражительны и у обоих есть мелкие недостатки.
Каллен вечно торчит в ванной невесть сколько времени, наслаждаясь водой, точно рыба и тратит слишком много мыла. Он способен часами мокнуть в ледяной воде. Когда Каллен моется, я слышу плеск воды из-за закрытых дверей ванны. Для столь простого процесса, как купание, он производит слишком много шума.
Танцует он там что ли, выдра неугомонная?
Еще он излишне любопытен – ему не дает покоя вопрос моего попадания в Центр. И болтлив. И, бывает, заваливается домой пьяный. И курит… И…
И, несмотря на это с ним можно жить. Мне нравится разглядывать его вечерами. Иногда я не могу оторвать взгляд от Каллена. Взъерошенные волосы – они кажутся почти черными, но я знаю, что они темно каштановые – рассмотрела их, когда они лежали, разметавшись, на светлой спинке кресла. Темные глаза, в которых много теней и каждая темнее предыдущей. Розовые, плотно сжатые губы.
Иногда мне тошно от одного взгляда на Каллена. В такие вечера мы ругаемся. В такие вечера я немного скучаю по прошлому. Тишина не столь драгоценна. А вот одиночество – да. Я так тоскую по одиночеству, по уединению – привычным, удобным, точно старый халат. Тоскую по собственной квартире, по ванне, в которой никто не плещется по вечерам. По возможности разбрасывать вещи. По вечерам, когда я расхаживала по комнате и разговаривала сама с собой – не позволишь себе такого, когда рядом находится человек, который может услышать тебя.
Человек, которого я начала чувствовать. Это страшно.
Я не знаю, к чему это приведет.
Время идет.
Дни тянутся как годы – и я перестаю их считать, чтобы не подвергать рассудок еще большей опасности.
***
Мне десять лет и мы выехали на побережье.
Сейчас лето, но погода слишком холодная. Море черное и неспокойное. Ветер играет с волосами Эсми, и она то и дело убирает их с лица. Джаспер и Розали вовсю веселятся в воде.
А мне страшно. Вода слишком темная.
Дети должны уметь плавать.
- Эдвард, иди сюда, - тяжелая рука на затылке и шее, - если это единственный способ научить тебя плавать…
Я не произношу ни слова.
Мне очень хочется домой.
***
Каллен заболел.
Я долго лежу на кровати, и мне кажется, что вокруг меня вода – такая же черная, как на море из моего сна. Мне плохо, меня тошнит, и я не сразу понимаю, что эти чувства – не мои. Что я, успев за эти дни настроится на волну Каллена, теперь улавливаю малейшие изменения в его состоянии.
Он заболел, а я рада. Это возможность побыть в одиночестве, хотя и придется поиграть в медсестру.
Я накачиваю Каллена снотворным, а потом долго стою у его кровати. Возможно, это стыд? Застыть у кровати, обхватив себя руками, и угадывать линии тела спящего мужчины, слушать равномерное дыхание. Каллен что-то бормочет во сне и шевелится. Сползшее одеяло обнажает острое плечо. А я забываю, как дышать. Это так.… Это словно он впустил меня куда-то. Близко к себе. Так обыкновенно и буднично, как бывает у каждой пары, когда один человек засыпает в присутствии другого и совершенно не думает о том, насколько хорошо или плохо он выглядит. Он просто доверяет. Такая вот бытовая близость – на уровне подушек и незапертых дверей.
Хотя это просто мои фантазии, он всего лишь спит, и с него всего лишь сползло одеяло. И это я всего лишь накачала его своим снотворным. И собираюсь делать это до его выздоровления.
А сейчас я буду спать. В кои-то веки без снов.
***
За последующие несколько дней я узнаю о Каллене больше, чем за все то время, что я его знаю. Я знаю теперь, что он засыпает только на животе. Знаю, что он разговаривает во сне, когда плохо себя чувствует. Знаю, как выглядит обнаженный, стройный торс Каллена - у него родинка на плече и под правым соском. Знаю, что по ночам Эдвард сильно мерзнет, он тянется к другому телу, чтобы получить хоть немного тепла и комфорта, и прижимается ко мне, словно прячась от ветра. Так же я знаю, что он убил бы меня, если бы был в здравом уме и трезвой памяти.
Я знаю все это.
И еще я знаю, что схожу с ума.
Мне все еще очень не хватает календаря. Первое время, до того, как сочла это занятие бесполезным, я делала зарубки на спинке кровати, чтобы знать, сколько дней я здесь. Новый день - новая зарубка.
Теперь время для меня отсчитывается теми краткими мгновениями, когда Каллен приходит в себя, и мне приходится вновь давать ему снотворное. Я не помню, чем занимаюсь в промежутках, худею, слишком часто забываю поесть и слишком мало сплю, начинаю убираться в доме, а затем бросаю все на середине, оставляя прямо посреди комнаты грязную тряпку и таз с мыльной водой. Это не имеет значения. Все равно квартира слишком грязная, слишком много пыли, старого хлама и не нужных мне чужих воспоминаний.
Вопреки моим ожиданиям, я не могу нормально спать. Вообще мало чего могу.
Я одержима.
К тому времени, как Каллену становится лучше, мне уже не хочется ничего делать. Осталась только апатия, сонливая усталость; неохота отходить от его кровати, неохота отводить взгляд от спутанных волос и бледной кожи. С каждым днем я чувствую себя все более легкой и невесомой, одежда висит мешком, но мне наплевать. Осень взяла отгул, а зима еще не пришла, и тоскливое серое межсезонье высасывает из меня все силы.
А еще - я панически боюсь засыпать, и когда Каллен будит меня очередным тихим хныканьем, я практически рада.
- Все хорошо, - зачем-то говорю я, отчаянно жалея, что могу лишь ощущать чужие эмоции, без возможности повлиять на них.
И затем, морщась от горечи этой мысли, я осторожно прикасаюсь к ладони спящего парня и, не встретив сопротивления, крепко сжимаю ее. Я сама не знаю, зачем, но это прикосновение – без намерения причинить боль и без цели лечить - необходимо. Пальцы Каллена безвольны и неподвижны в моей руке, но он успокаивается. Согревая его ладонь своим теплом, я долго смотрю на его лицо.
А потом делаю то, чего, я уверена, мне не суждено сделать больше никогда – наклоняюсь и целую его.
С этого момента все обретает четкость и яркость.
***
Я сижу на кухне.
Мысли порхают в воздухе, перед самым моим носом, но я не тороплюсь их хватать - мне кажется, что они окажутся настолько горячими, что я обожгу свои руки до мяса. И все же, врожденное любопытство не дает мне упустить их - решившись на правду, я понимаю: мои вежливость и равнодушие приказали долго жить. Я влюбилась.
Семя, упавшее в душу несколько дней назад, вдруг ожило и дало росток. Это тёмное растение, колючее и ядовитое; растет оно быстро, как растут только сорняки, и оно такое же живучее. Не успела я спохватиться, как оно оплело меня со всех сторон, и выдрать его корни можно теперь только с сердцем.
А руки почему-то целы. Чтобы дать им занятие, я беру первую попавшуюся салфетку со стола, и начинаю рвать ее, чтобы дать выход ненужным чувствам. Не помогает. Если бы бумага могла кричать и умолять о пощаде, было бы легче. А так, я с тоской смотрю на гору жалких клочков, заставляю себя встать и тщательно убрать мусор со стола. Бросаю ее в мусорное ведро, закрываю крышку, слышу стук, и снова открываю. Салфетка исчезла.
Я представляю, как выбрасываю туда же свои мысли, представляю, как вырываю глупое сердце из груди, кладу его в пластмассовый ящик, захлопываю крышку и прислушиваюсь к стуку.
Но слышу почему-то только дыхание Каллена.
***
На следующий день я перестаю давать ему снотворное и теперь все, что мне остается – вновь наблюдать за ним издалека.
Вот и сейчас я стою, прижавшись лбом к косяку, и как двенадцатилетняя девочка наблюдаю за ним одним глазом в щель между дверью и косяком. Он застегивает мятую рубашку. Его движения механичны, он даже не отслеживает работу своих пальцев. Представляю, как его пальцы перебирают мои волосы. Представляю свои пальцы в его волосах. В этот момент мне кажется, что я могла бы смотреть на него часами, могла бы доверить ему свою жизнь. Я хочу видеть, как в его волосах появится седина. Хочу жить с ним в одной квартире и…
Я одергиваю себя. То, чем я занимаюсь сейчас, заставляет вспомнить о любимой в детстве игре – держать руку над пламенем свечи, чтобы проверить, сколько я сумею выдержать, пока боль не заставит меня отдернуться.
Я с усилием отрываюсь от двери и ухожу в гостиную. Мне хочется заорать во всю глотку.
***
Из открытого окна незаметно тянет легким запахом крови, таким знакомым и въевшимся под кожу и ногти. Я грызу заусенцы, и оттого он приникает всё глубже. Не смывается мылом и не выветривается на солнце. Он со мной. Бежит вслед, куда бы я ни шла, проворно успевая повернуть за угол и ухватиться за подол пальто. Довольно виляет хвостом. Часть меня самого, неотделимая, преследующая, как нудная простуда и покорно принимаемая. Уже давно без возражений. Запах крови.

Это ржавеет подоконник на улице. Сырая погода проедает в нём язвы и напоминает о неизменном.

Я сижу и бездумно смотрю на лежащую передо мной книгу, которую подарила мама, когда мне исполнилось пять лет. Страницы исчерканы ручкой, затоплены только что выплеснувшимся на них потоком сознания. На этих страницах – мои чувства и память. Память, сквозь решето которой сыплется и сыплется в никуда вся моя прошедшая жизнь. Крохотная, маленькая жизнь, величиной с книжку, в которой дай Бог, если наберется сотня страниц.
Безумная жизнь Алисы. В стране кошмаров.
Я прижимаю колени к груди и опускаю голову на одно из них. Пальцы онемели. Я убеждаю себя, что не согрею их, если прижму их к коже Каллена. Я сижу в этой позе какое-то время – по ощущениям это похоже на вечность, но на самом деле, не больше пятнадцати минут.

Когда заходит Каллен, я уже на грани и едва нахожу в себе силы посмотреть на него. Он бледен, завернут в плед и в той самой мятой рубашке, застегнутой на все пуговицы. Так же «застегнут на все пуговицы» и его взгляд.
Я смотрю, как он двигает ко мне кресло, затем обогреватель, и Каллен внезапно кажется мне каким-то призрачным, ненастоящим, со своими вздрагивающими ноздрями и полуприкрытыми веками, со сползающим пледом и босыми ногами, а, казалось бы, куда уж реальнее.
Очень хочется сказать спасибо, но он вряд ли поймет, что благодарить можно за одно только присутствие.
Тихо в комнате, тихо на улице. Совсем не хочется подниматься, да и как-то незачем, абсолютно и бесповоротно незачем это делать, поэтому я лишь удобнее устраиваюсь на подоконнике и подтягиваю ближе книжку.
Каллен все рушит.
- И что все это значит? – я вздрагиваю от звука его голоса.
- И что все это значит?
- О чем ты?
- Ты вообще ничего не ешь, что ли?
- Ты пришел узнать о моей диете? Если да - вот ответ: мне не хочется.
Неужели он беспокоится?
Глупости-глупости. Нельзя об этом задумываться – слишком много стекла у меня внутри сейчас. Главное – не лазить туда глупыми вопросами и не менее глупыми мыслями, а то попадет инфекция, и я умру от воспаления мыслей.
Голова немного кружится, но пока я сижу – все будет в порядке. Возможно, хотя нет, абсолютно точно не стоит смотреть на Каллена, потому что… черт, это просто плохая идея.
Меня начинает трясти – руки, челюсть... Я вспоминаю вкус губ, его запах – вспоминаю свои чувства, свой анабиоз. Нужно поступить правильно. Выкинуть Каллена из головы. Эти чувства ни к чему хорошему не приведут, нет у них будущего. Лучше мы вновь будем спорить, будем кричать – скорей всего, это разобьет вдребезги достигнутое нами хрупкое перемирие, и мы по-настоящему возненавидим друг друга - мне не жалко, нет. Я хочу извиниться перед сидящим рядом со мной мужчиной, уйти, лечь и уснуть, лечь и забыть, уснуть. Обмануть себя. Сбежать от себя. Я хочу этого так же сильно, как хочу стать нормальной, уважения, одиночества, свою собственную квартиру, любви Каллена, тела Каллена, эмоций Каллена – я хочу… Желание сушит рот, скручивает внутренности и оно так сильно, что в нем, кажется, можно утонуть.
- О чем твоя книга? – спрашивает Каллен, истолковавший мое состояние по-своему. Я ощущаю его жалость.
«Уйди отсюда. Ну же»
- Книга? – тупо повторяю я.
Это проверка на прочность. Скажи «не твое дело». Скажи «не твое дело». Будь ты проклята. Скажи «не твое дело».
- Книга, да. Ты ни разу не читал Алису?
Я сдаюсь. Делаю один шаг по верной дороге и останавливаюсь.
- Ну, если ты хочешь знать…
…вязну все глубже, и глубже и еще глубже…

Форум