Глава 66

Молли с размаху садится на крепкий деревянный стул, тут же швыряет на стол грязную салфетку, вытряхивает из карманов мелочь, зажигалку, коробок спичек, упакованные в яркие фантики леденцы. В воздухе разливается смешанный запах машинного масла и перечной мяты: тяжелый и освежающий одновременно. Ощупав карманы джинсовой куртки, рубашки и брюк еще по два раза, он горестно вздыхает.

- Люсия взялась отучить меня от курения. Говорит, если и дальше буду дымить как паровоз, то очень скоро окажусь в депо, - Молли смотрит на горку из мятных конфет. - Но я тебе скажу, не женщине указывать на то, что должен делать мужчина.

- У всех равные права и возможности, - из желания поспорить замечаю я. Мне нравится Молли. Меня притягивает его совершенная красота и еще больше – волны тепла и домашнего уюта, которые он излучает. В нем нет пустой агрессии, но если нужно, то такой мужчина в состоянии защитить и свою женщину, и своих детей. Вместе с тем он кажется простым и скучным. Любая его мысль тут же отражается либо во взгляде, либо в жестах и движениях массивных рук. Молли – это не просто открытая книга, это книжка для детей. Единственная загадка для меня, как он умудрялся вести дела с Чарли и торговать кокаином. Или он был в то время другим, или он не так прост и умело меняет личины: опасный преступник в прошлом, милый и обходительный друг в настоящем.

О Чарли он отзывается почти с восторгом и нескрываемым уважением. Иногда это уважение настолько перехлестывает через край чаши обыденности, что речи Молли похожи на вознесение молитв и напоминают церковные обряды. Он словно стоит у алтаря, воздвигнутого в память о Чарли.
Часть божественного сияния озаряет и меня, поэтому на меня Молли взирает не как на простую девушку, а будто я святой Грааль. Что, впрочем, не мешает ему высказывать свое невысокое мнение об остальных женщинах.

- Женщины не созданы для принятия решений. Думать должен мужчина.
- Женщина должна убирать и стирать, чтобы вы не отвлекались от своих великих дел, так? Но по сути, что бы вы ни затевали, все, как правило, заканчивается войной или по меньшей мере мордобоем. Мужчинам не хватает тонкости и чуткости. Моя мать всегда мне говорила, что мужчина – это ножницы, а женщина – игла с нитью.

- Я еще понимаю, игла, – Молли пожимает плечами и бросает в рот горсть очищенных леденцов. - Есть такие телки, на них подсаживаешься, как на героин. Но твоего сравнения я не догоняю.

- Мужчины достаточно сильны для того, чтобы рубить, крушить и ломать. Если они видят препятствие, то прут напролом. Их влечет грубая сила и возможность эту силу продемонстрировать. Женщины же более утонченные и чуткие, и там, где мужчина оставляет на полотне бытия длинный разрез, женщина делает лишь малоприметный стежок. К тому же женщины более маневренны и гибки, они легче меняют траекторию. И именно женщины сшивают края, сводя воедино все, что было порвано.
- Типичная женская позиция.

- Я и не надеялась тебя убедить. Тем не менее отец мне доверял и считал своей наследницей.
- Что весьма странно. Я бы на его месте предпочел сына, – устыдившись, Молли опускает глаза и водит пальцем по столешнице. Святыня там или нет, но я женщина и бывшему гангстеру непросто общаться со мной, как с равной. С одной стороны, перед ним дочь Чарли, с другой – еще одно недоразумение природы.

В небольшом придорожном кафе тихо и пустынно. Сквозь пыльные жалюзи струится яркий дневной свет. Вентилятор без энтузиазма перемешивает горячий липкий воздух. Я вливаю в себя уже третью бутылку пива за час, но чувство, что меня жарят в духовом шкафу, не отступает. Пот стекает со лба, как густая подлива, майка прилипает к спине, и я не сомневаюсь, что оторвать ее получится только с кожей. Зато меня ужасно радует, что незадолго до поездки в Сьюдад-Хуарес я успела подстричь свои длинные волосы. Робкое касание прохладного ветерка из-под вентилятора к затылку воспринимается, словно рождественское чудо.

- Я была бы рада больше всех, родись у Чарли сын. Но у него была только дочь и никакого выбора.
Молли делает судорожный вдох, настолько резкий, что давится леденцом. Поэтому, когда он начинает говорить, голос его звучит глухо, а из глаз текут слезы. За их обманчивым блеском я не сразу могу понять весь смысл бросаемых Молли взглядов. Но едва до моего мозга, растекшегося по черепной коробке, доходит суть, как тело бросает из жара в холод, по спине пробегают мурашки, пиво выскальзывает из сведенных судорогой пальцев.

- Да, конечно. Выбирать не из чего. Ну, может быть, и случаются исключения, - неуверенно бормочет бандит.
- Молли, у моего отца здесь был сын?

Он тут же обрывает свою невнятную речь, несколько минут гоняет во рту леденцы и несказанные слова. Наконец бурчит что-то вроде "не здесь".

- Сын? У Чарли был сын? Твою мать, почему мне никто не говорил об этом раньше?

Отправляясь в Мексику, я ожидала перемен, но, определенно, не таких, и уж точно я не рассчитывала, что моя жизнь превратится в мексиканский сериал. С пропавшими много лет назад родственниками, выжившими после урагана братьями и больными сестрами. Впрочем, мне повезло – пока что я узнала только про нажитого на стороне сына Чарли. С одной стороны, новость волнующая, с другой – мы просто чужие люди, которые ни разу друг друга не видели. Ребенок Чарли от другой женщины. По крови он вроде бы мне родня, но, по сути, я могу с таким же успехом подойти на улице к первому встречному и сказать, что я его сестра.

Что потрясает меня на самом деле, так это осознание факта измены Чарли моей матери. Устав от ее слез, он бежал за спокойствием и утешением к своей любовнице. Может быть, он даже купил ей дом, который считал своей тихой гаванью.

Мне весьма неприятно думать о таких вещах. Не то чтобы я считала Чарли образцом добродетельного мужа и отца, но почему-то мне в голову никогда не приходила даже мысль о его изменах. Может, его девизом никогда не было "semper idem¹", но он просто не выглядел, как любитель бегать налево. Он часто говорил мне о том, как важна для человека семья, насколько он любит нас с Рене и дорожит нашей любовью. Он не представляет, кем бы стал, не будь рядом нас и прочее в том же стиле. Он действительно заставлял меня почувствовать себя значимой. Иногда, когда все же оказывался поблизости. Остальное время мы были весьма и весьма разочарованы. Жизнь с Чарли напоминала не зебру, а нескончаемые попытки выбраться из ямы, стены которой были облиты маслом.
- Тебе нужно время, чтобы подумать? Осознать новость типа того, да?

- Нет. Я приехала сюда забрать то, что оставил мне отец.
Молли хмыкает, поднимает взгляд от выцветшей столешницы.

- Хорошо, - он делает минутную паузу. - Могу я спросить еще кое-что?
- Конечно.
- Как ты собираешься везти его через границу? – Молли не говорит «кокаин», но мы оба четко себе представляем, о чем идет речь.

- Если честно, я никогда этого не делала и, знаешь, мне нужна твоя помощь. У тебя ведь остались связи? Кто-нибудь из тех, кто работал с моим отцом. Возможно, они согласятся мне помочь.
Идея приходит внезапно. С одной стороны, она наивная и опасная, с другой – не так уж много я теряю в случае неудачи. Сама я точно не справлюсь, пришло время привлекать людей извне. И Молли, как мне кажется, не самый плохой вариант. Мой отец доверял ему как себе, и у меня нет причин не поступить так же.

Однако Молли не спешит давать обещаний и тем самым облегчать мою задачу, но, по крайней мере, обещает посмотреть, что тут можно сделать. Возможно, через пару дней он со мной свяжется и сведет с надежными парнями. Но это только вероятность, гарантии он дать не может, даже дилетанту вроде меня должно быть ясно, что в этом рассаднике греха нелегко найти тех, кто тебя не пристрелит за пару грамм.

Остаток дня и вечер я провожу в своем номере. Как мне кажется, изображаю сбитую машиной кошку. Почти не двигаюсь и еле дышу. В этом трудно признаться, но мне не хватает Луизы. С особой тоской я вспоминаю вечера, которые мы проводили вместе, разговаривая на отвлеченные темы. Очень часто в наших разговорах всплывал мистер Садист. За то малое время, что он успел уделить своей дочери, он напичкал ее голову ужасными, жуткими идеями. То есть для тридцатилетнего мужика идеи были вполне приемлемыми, вытекающими из горького жизненного опыта, но в устах маленькой девочки, которой, несмотря на прыжки из окна и курение, оставалась Луиза, звучали странно.
- Вот смотри, - Луиза проводит по бумаге кривую. - Это гауссиана.

- Похоже на гору, – или на холмик где-нибудь в районе Луизианы.
- Пожалуй, - Луиза безразлично пожимает плечами. - Суть не в этом. У отца есть теория. Он придерживается мнения, что все чувства развиваются, подчиняясь закону Гаусса. Сначала всплеск, постепенный подъем, а затем неизбежное плавное угасание.

- В этом нет ничего нового и интересного.
- Нет. Многие, в том числе и не самые умные люди, дошли до тех же выводов, но мало кто научился ими пользоваться.

- И как ими можно пользоваться?
- Есть несколько возможностей. Приведу пример. Для начала подбрасываешь человеку какую-то идею, даришь мечту, вызываешь жгучий интерес – всплеск эмоций, - Луиза ведет тупым концом карандаша вдоль кривой вверх. - А потом, на самом подъеме, отбираешь. Разбиваешь прекрасный сказочный замок вдребезги. Все равно что разжечь костер и когда тот разгорится в полную силу, плеснуть ведро воды, - Луиза рисует прямую линию. - Это очень больно, выматывает душевно. Вместо постепенного угасания, мгновенное падение с огромной высоты. А еще лучше проделывать подобное несколько раз. То есть бить каждый раз так, чтобы человек не рухнул сразу же на самое дно, а завис над ним в паре футов. Потом его нужно снова взбодрить, поднять выше и нанести следующий удар. Повторяешь раз пять – и твой противник морально измотан и почти уничтожен. Он теряет волю. Его мечты и стремления пеплом лежат у твоих ног. По крайней мере, так он будет думать, тут еще важно не давать ему времени на восстановление.

- Это чудовищно – так поступать с людьми.
- Мы все чудовища.

Я думаю о том, чему еще ее мог научить мистер Садист. Возможно, он хотел дать своей дочери защиту от внешнего мира. Щит и сверкающий меч презрения. Но, возможно, он вообще не умеет обращаться с детьми. Ему в голову не приходит, что девочки должны играть в куклы и слушать сентиментальные или глупые песни о любви. Просто сам он вряд ли слушает сентиментальные и глупые песни. А от стен его детской отражались звуковые волны совсем иного содержания. Мертвые классики с их вечной и великой музыкой. Да еще унылые романсы, в каждом втором из которых, как и в современных попсовых песнях, речь про разбитое сердце. Но, в отличие от треша нового времени, они уж никак не говорят «забудь, иди дальше». Они говорят, что все кончено, а лучшее осталось позади, в чаше жизни плещется лишь горький осадок, допив который можно будет уйти.

А справилась бы я на месте мистера Садиста лучше? Чисто в теории у меня к этому моменту могли бы быть дети. Не настолько взрослые, как Луиза, чтобы возникали проблемы с наркотиками и все эти подростковые бунты, но достаточно большие, чтобы начать задавать непростые вопросы. Нашла бы я ответы на вопросы своей дочери? Какой бы путь выбрала? Удалось бы мне скрываться от прошлого, имея на руках растущую частичку будущего? По всему выходит, я стала бы самой хреновой матерью, при этом не алкоголичкой, искалечив жизнь своему ребенку. В конце концов, перед глазами у меня лишь неудачный пример родителей. Несколько часов назад я узнала, что Чарли изменял Рене. А со мной ему всегда было непросто найти общий язык. Не то чтобы он не пытался, скорее, у него не получалось. Слишком сильно Чарли хотел считать меня наследницей, грезил о том, что я подхвачу его дела. Ему и в голову не приходили мысли о двух вещах. Первая, что у меня может быть иное мнение. Вторая, что у меня в принципе может быть мнение. Я должна была стать продолжением его собственных планов, ступенькой на пути восхождения к вершине. Вот только ступенька оказалась хлипкой и, не выдержав огромного давления, сломалась.

Когда я уже почти засыпаю, звонит мобильный. Не лучшая идея брать с собой телефон, по которому тебя могут вычислить, но Луиза настояла на том, что имеет право говорить со мной в любое время, когда этого захочется ей, и никак уж не мне. В ход пошли старые уловки. Больная девочка-инвалид. Никто ее не любит и даже не желает выслушать. Но быть может, ей есть что сказать жестокому миру. Она начала плакать, вытирая крупные хрустальные слезы огромным розовым платком с пришитыми по краю кружевами. Довольно занимательная картина. Девочка, похожая на оживший труп, укутанная в одеяло, со старомодным платком в руках. При этом лицо Луизы излучало волны боли и страдания. Не знай я ее лучше, я бы поверила в то, что этому чудовищу требуется моя помощь. Однако Эдвард хорошо ее обучал, а она впитывала информацию как губка, поэтому не нуждалась ни в чьем участии. Есть большая разница – играть роль брошенной девочки и быть брошенной. Луиза носит маску, и кто знает, что под ней скрывается. Она хочет, чтобы все вокруг нее бегали и рвали волосы от отчаяния, но в действительности недостойна самой мизерной капли жалости. Маленькая злая манипуляторша, такая же, как ее отец. И тем не менее я в очередной раз попала под поезд ее актерского таланта и позволила тяжелому стильному вагону сострадания сбить себя с ног.

- Как там, на темной стороне луны? - беззаботность в голосе дочери мистера Садиста пугает больше, чем неприкрытая угроза. Когда она пытается выглядеть милой, это значит лишь одно. Это значит, что она что-то скрывает и горькое разоблачение впереди.

Вздохнув, я смотрю на потолок. Пытаюсь придумать подходящий ответ. Может быть, тут не парадиз, но не так плохо. По крайней мере, меня никто не попытался убить или ограбить. Однако для Луизы это точно не показатель.

- Тебе бы не понравилось. Здесь мало мрачных и подавленных типов.
- Это как раз не проблема, - она натянуто смеется. - Ты ведь знаешь, я умею делать людей мрачными и подавленными.

- Хотелось бы узнать, умеешь ли ты делать людей счастливыми.
Она замолкает. Честно говоря, я жду от нее очередной усмешки или шутки, но Луиза всерьез обдумывает мой вопрос. Между телефонными трубками повисает тяжелая тишина, похожая на старый шероховатый канат из пеньки. Если обрезать один конец, то кто-нибудь из нас может повеситься.
- Да.
- Что да?

- Да, я умею приносить радость.
- Вряд ли я тебе поверю.

Она снова молчит. Сначала я думаю, что Луизе, как и мне, непросто найти нужный ответ, потом я понимаю – она сдерживает рвущуюся с цепи злость. Хотя злиться нужно мне. По вине семейки ненормальных придурков, я торчу хрен знает где, в месте, которое у моей матери вызвало бы приступ истерики, и пытаюсь придумать, как мне перевезти через границу довольно объемный пакет с кокаином. Но я ведь не кричу и не требую восстановить справедливость. Я даже пытаюсь быть милой и доброй, но лишний раз убеждаюсь, как мало ценятся хорошие поступки в наше время. Луиза явно не понимает, сколь многим она мне обязана. Или понимает, но никогда не покажет своей слабости. Очередные закрытые двери, и, если с мистером Садистом все оказалось просто – его оборона задолго до меня была ослаблена Таней, то с мисс Маленькое Чудовище разобраться будет труднее.

- Я старалась быть хорошей для отца, - голос ее звучит глухо, и мне жаль, что именно в этот момент я не могу видеть глаз Луизы. Кажется, она на секунду отбросила маску. Из щели между стальными пластинами брони выглядывает девочка, которая любит отца, но не умеет показывать свою любовь. Впрочем, Эдвард и сам не умеет показывать истинных чувств. Он может изобразить, выдать фальшивку высшего сорта, но подделка есть подделка, и она имеет тошнотворный горький запах пластмассы.
Луиза всхлипывает, и связь обрывается. Сначала я хочу перезвонить, но рука с трубкой опускается на старое выцветшее покрывало. Я не смогу ей помочь. Лучший выход – это позвонить Эдварду. Но, во-первых, он сам должен бы знать, какую боль причиняет дочери. Во-вторых, я не хочу слышать его голос. Не потому, что не простила связавшей нас грязи на мятых простынях. И не потому, что злюсь за оставленные выбоины на дорогах моей психики. Просто я боюсь вновь поддаться ненужным чувствам. Чтобы выжить, я должна его ненавидеть. Никаких слабостей и отклонений. Мой путь должен освещать маяк ненависти. В его ярком натриевом свете я смогу выбраться из темной чащи боли и страха. Из мглы неуверенности.

Однако не кладу ли я на другую чашу весов жизнь дочери Эдварда? Что, если ей теперь захочется повторить свой прыжок? Что, если она вновь почувствует себя всеми брошенной, оторванной от мира? Разумеется, Луиза не в состоянии самостоятельно взобраться на подоконник, но ничто не помешает ей наглотаться таблеток или вспороть вены ножом.

А потом я вспоминаю, что у меня нет телефонного номера мистера Садиста. Может быть, он играл роль моего парня, у нас был секс и я знакома с его семьей, но никаких контактов он мне не оставил. Поэтому я звоню сиделке.

Лоран мгновенно поднимает трубку. Ее звонкий ясный голос внушает оптимизм. Когда рядом есть такая крепкая – монументальная во всех отношениях – женщина, половина проблем рассеивается сама собой.

- Я говорила с Луизой. Мне кажется, она немного расстроена.
Лоран не успевает ответить. Слышно, как где-то поблизости разбивается то ли чашка, то ли тарелка. Звон осколков пробивается в мой тихий номер и шариками шрапнели застревает в груди.
- Это она? Она бьет посуду?

- Да. Разнесла столовую, теперь взялась за кухню. Много времени ей не потребуется. Уж и не знаю, что она будет крушить потом.

- Может быть, вам стоит дать ей успокоительное?
- Возможно, но тогда мне придется пойти в местный зоопарк и попросить у парней ружье с транквилизатором.

- Я не шучу.
- Я тоже.
- Вы же понимаете, что она может себя поранить. В любом случае подобные всплески ярости не будут Луизе на пользу.

- Я не знаю, о чем вы с ней говорили, но у меня нет ничего, что могло бы исцелить бедную девочку.

__________________
1 Всегда один и тот же.



Автор: Bad_Day_48; бета: tatyana-gr