Примечание от автора:
Я приняла к сведению комментарии, в которых говорилось, что Эдвард уж очень сильно страдает в этой истории. Но давайте не будем забывать, что, во-первых, он пережил крайнюю по жестокости форму насилия, а во-вторых, только-только начал окунаться в настоящий посттравматический синдром. Так что автор не садист, а реалист - из такой ямы просто так не выйти. А уж тем более без мучений.



Он бежит по коридору, а за ним вдогонку несется черная тень.

Он падает – тень замедляется. Он поднимается – она нагоняет.

Впереди лишь темное пространство с яркими всполохами серого света по стенам. Они будто бы падают из невидимых окон и освещают тот путь, который ему ещё предстоит пройти. Кроваво-красный ковер уходит вдаль. Развернуться – значит столкнуться с тенью лицом к лицу, бежать вперед – бежать в неизвестность. Но выбора у Эдварда нет. Он знает лишь то, что нельзя попасться в страшные когти преследователя. А остальное – неважно.

Вперед, мимо серебряных ваз на постаментах.

Вперед, мимо осколков хрусталя возле стены.

Вперед, под низко свисающим тюлем, кишащим непонятными маленькими жучками.

Вперед. Только вперед.

Его дыхание сбивается, колени подгибаются, а руки, в попытке схватиться за что-то для опоры, дрожат. Эдвард не может бежать, но бежит. С каждым новым шагом переступает через себя, игнорируя то отвратительнейшее чувство, когда сгорает кислород в легких и комьями разрывает глотку новый, пыльный, из коридора, который старается протолкнуться внутрь.

В один из моментов становится так больно, что он громко несдержанно стонет, и его голос эхом отдается от высоких потолков и бетонных стен. Красный ковер алеет больше прежнего.

А чудище ближе. А оно – нагоняет.

Когда тень уже совсем рядом, когда готовится накрыть собой и навеки погрести под черными одеждами, Эдвард падает на колени. От слезящихся и болящих глаз не сразу замечает, где сидит. А выходит, возле двери. Открытой, даже распахнутой двери, ведущей куда-то внутрь огромного комнаты – его тюрьмы. Он протягивает руку, в попытке убедиться, что это не мираж. Чувствует и косяк, и ручку, и гладкое дерево, но как только решает пробраться внутрь, натыкается на невидимую преграду. Тонкое-тонкое прозрачное стекло. Но разбить не выйдет. Никак.

Эдвард в панике оглядывается назад, на тень, однако та, пока он сидит возле двери, в прямоугольнике тусклого света, не двигается. Она замерла у стены. Она ждет. «Пленных не берем».

И снова смотрит на дверь. И снова на тень.

Вот какой расклад… вот какое правило.

Ему всего лишь надо попасть внутрь. Внутри она его не достанет.

Собирая остатки сил, мужчина, стиснув зубы, несколько раз ударяет по стеклу кулаками. Безрезультатно. Зато, после третьего удара, пространство внутри оживает. Теперь это не просто светлое пятно. Теперь это комната… комната и… палата. Сине-зеленая палата с бирюзовыми занавесками и ледяным полом, он помнит её. Это клиника Флориды. Это – две тысячи девятый год. Авария.

Подтверждая предположение, картинка сдвигается немного вправо, вырисовывая узкую кровать с металлическими поручнями, три плоских подушки, тикающий прибор с капельницей и Беллу, в молитвенном жесте сложившую ладошки. Она плачет – слезы то и дело текут по молочно-белым щекам – и говорит что-то. Просит. Молится. Молится за него – очертания Эдварда, с почти полностью перебинтованным телом и десятком порезов на лице, тоже вполне явные теперь. Ровно наполовину он укрыт одеялом. Ровно на половину приоткрыты его губы. Они синеватые и сухие. Из-за них врачи говорят о нестабильном состоянии, а Белла плачет. С каждой минутой все громче. Уже не шепчет молитву, а выкрикивает. Уже, в отчаянье заломив руки, умоляюще смотрит на него – веки даже подрагивают. Кома. А потом стискивает ладонь и клянется сделать все что угодно, если он поправится. Все что угодно, если останется с ней… если не бросит…

В груди Эдварда что-то разрывается на части. Что-то, стальным колом пронзая сердце, отдает во все тело. От боли ему хочется закричать.

Сам не помня себя, сам не помня, что делает, он вскакивает на ноги, несясь подальше по коридору от треклятой двери. Не может видеть этой картины. Не может видеть, как жена так ужасающе-отчаянно плачет, а он вынужден смотреть на это через стекло, не в силах помочь. Убийственная ситуация…

Сзади тень. Все верно, она стоит лишь тогда, когда он у двери. Когда ждет и смотрит.

…Следующий проем Эдвард пробегает, не обращая на него никакого внимания. Очередная дверь остается позади и очередной перерыв тоже. Скорости он не сбавляет, думая, что все потеряно, но в скором времени ещё один стеклянный портал появляется справа. А потом слева. А потом снова справа. Они идут друг за другом и не кончаются. Их много. Их очень много в этом коридоре…

Мужчина не хочет останавливаться – сознанием, – но тело твердит обратное. Болит и ноет уже везде, а грубые пузыри воздуха снова в глотке. Он умрет, если не переведет дух. Он не доберется до выхода.

И лишь потому, скрепя сердцем и кусая до крови губы, Эдвард все же замирает на очередном прямоугольнике света. Садится на пол, упираясь кулаками в пол. Смотрит в стекло – ему ничего больше не остается. Тень сзади пропадает – не нагнала, успел.

В этот раз перед ним год две тысячи одиннадцатый. Родильное отделение городской больницы Бостона, тринадцатое февраля. В одноместной палате с телевизором и розовыми шторами, под каскадом синих воздушных шаров, вертолетов, медвежат и даже детских пинеток лежит Элис. На руках у неё сладко посапывает Ирма. Сегодня её день рождения. Они с Беллой приходят с цветами и набором детских костюмчиков. Садятся на кресла возле стены и разговаривают с новоиспеченной мамочкой. Джаспер – теперь не только верный муж, но и гордый отец, – на стуле рядом, возле самой кровати, не может налюбоваться на дочку. Он уже её обожает и называет самой красивой на свете. Элис смеется, а в глазах Беллы, несмотря на всю любовь к сестре, серебрятся слезы. Чуть позже – вечером – она будет безутешно рыдать на руках у мужа, вжавшись лицом в его рубашку и ударяя пока ещё безжизненный живот обоими руками.

«Когда я была маленькой, - шептала, утирая горячие слезы, - филатха, подаренная бабушкой, потерялась. Мы искали её три дня. Нашли на четвертый. Мама называла это недобрым знаком, а папа лишь посмеялся и увез меня в парк, чтобы выбить из головы такие глупые мысли. Но теперь я вижу, что мама была права. Филатха потерялась, и это значит, что детей у меня не будет. Никогда не будет, Эдвард…»

В который раз её отчаянье топит его с головой. Накрывает волной, подобной цунами, от которой не спрятаться, не скрыться. Погребает под собой.

И снова так больно… так больно внутри, что нет никаких сил. Он поднимается и бежит дальше. Он больше не может смотреть, как она рыдает, по-девчоночьи жалостливо заглядывая в его глаза. Пока ещё видит там мужчину и защитника. Пока ещё его любит.

Ковер, ковер, ковер… осколки, осколки, осколки… тюль, жучки, тюль…

Предательский воздух кончается, а на горизонте, как назло, уже новая дверь. Уже новая и подготовленная пыточная картинка-воспоминание.

Тень накидывает оковы; запах алкоголя, сопровождающий её, тут как тут.

Опять никакого выбора. Опять спасение лишь в остановке.

Эта комната не похожа на предыдущие. Эта комната – другая. Она белая. Идеально белая, как в фильмах. И лишь присмотревшись, Эдвард замечает розовые контуры розочек работы Розали на стенах. Её крохотная подпись под шедевром «Весенняя роза» - с левого бока, возле полочек для шампуня.

А у стены Белла. У стены рядом с умывальником с одной стороны и унитазом с другой, стоит она. Прижав ладошки к животу, защищая его, яростно шипит, что не позволит ему ничего сделать с ребенком. Её глаза сверкают, её глаза говорят, что девушка не шутит. Она растерзает человека, попытавшего обидеть их обоих. Она не позволит ему дышать. И на месте врага он. Он, с пятью тестами и презрительной ухмылкой, полной жестокости. От одного взгляда на него в глазах Беллы – внешне непоколебимой, а на самом деле до последней грани напуганной, – все больше слез, которые она усиленно смаргивает.

«Он будет самым несчастным, Белла».

«Он будет самым счастливым».

«Мы не в состоянии дать ему себя. А что это может заменить?»

«У него есть мама. У него есть я – я, я его мама. И если у него будет и папа, он станет самым счастливым, Эдвард. Если папа останется».

«Он не должен был сейчас… сейчас неправильно… нельзя!»

«Но он уже здесь, Эдвард! Он с нами! Ты не посмеешь заставить меня отказаться от него!»

«Это малое…»

«НЕТ!»

«Это малое из того, что мы можем дать ему… я могу».

«Мы ждали этого ребенка семь лет. Ты отправишь меня… на аборт?»

Его аргументы кончаются. От её тона, от её вида или от страшного слова, которое не так-то легко произнести и принять, как казалось. При всем желании отмотать пленку назад и сделать так, чтобы тесты снова окрасились единой полоской, «аборт» Эдвард пережить не сможет. А Белла и подавно.

«Должен быть выход…»

«Выход и есть. Через несколько месяцев…»

«Не тот. Не тот выход!..»

«Другого нет и быть не может. Эдвард, это наш ребенок. Как ты не в состоянии понять это?»

Она почти верит в то, что он предатель. Его слова, его действия, его отнекивания и попытки избавиться от мнимой проблемы принимает за предательство. Не может понять, почему на самом деле не хочет быть отцом… почему не может. Выражение карих глаз, утративших всю веру в него за мгновенье, режет без ножа.

«Не говори то, о чем будешь жалеть… я умоляю тебя, не говори!»

Белла заклинает. Заклинает и, уже не сдерживаясь, плачет. В открытую. Честно. Показывает, что ей страшно и больно. Молит остановиться и заметить это… хоть как-то.

Эдвард исполняет просьбу. Замолкает, поворачиваясь к стене и опираясь об неё. Запрокидывает голову и смотрит на белый потолок. Ждет, пока уймется стучащее в груди сердце и хоть немного, но утихнет исполосовавшая его боль. Хотеть и не желать всей душой одновременно – возможно, кто бы не пытался доказать обратное. Он хочет этого малыша для Беллы, но не для себя. И в то же время хочет Беллу для себя. Знает, что не то что жить, дышать без неё не сможет.

…Маленькие пальчики берутся на груди из ниоткуда. Боязно, словно опасаясь обжечься, гладят его кожу. Пытаются уверить в чем-то хорошем, в чем-то домашнем и теплом. В чем-то безопасном.

«Мне тоже страшно, - откровенно и тихо признается девушка, сглотнув, - я тоже боюсь… но это наш шанс. Мы справимся. У нас получится».

Не угасающий командный дух… не угасающая вера. Впервые эти качества играют против них.

«Ты не понимаешь, что говоришь…»

«Я понимаю, - она не унимается. Смаргивает слезы, покрепче прижимая его к себе, - я понимаю, что ты сейчас такой и не хочешь из-за той ночи… что-то случилось тогда, что-то, что вернуло тебя мне другим...»

Эдвард стискивает зубы. Со всей возможной силой стискивает, чтобы не закричать. При словах жены просыпается знакомый кол. Он напоминает обо всем, все рассказывает заново. Не получится забыть, отгородиться… ничего не получится.

«Я не отказываюсь от тебя, как ты не можешь понять? – уговаривает она, приподнимаясь на цыпочках и легонько целуя его подбородок. Чувствует напряжение. Видит. – Я люблю тебя любым, Эдвард. И я всегда буду с тобой, сколько бы не пришлось сделать ради этого. Я помогу во всем, в чем только будет нужно. Я никогда от тебя не отвернусь. Ты все можешь мне рассказать. Ты можешь довериться мне, gelibter. Полностью довериться. Целиком».

Её чистая, её искренняя тирада, тирада человека, который действительно, несмотря ни на что, любит, становится для него последней каплей. Эдвард знает, что никогда не сможет рассказать. Знает, что не способен переступить через эту грань и дать ей увидеть… узнать. А потом не имеет никакого выбора. С ложью и притворством она откажется оставаться. Рано или поздно уйдет. Рано или поздно прекратит уверять, что любит…

«Тебе нужно выбрать».

«Выбрать? Между вами? Эдвард!»

«Только так».

«Но ты же понимаешь, что это невозможно. Я не могу принять такое решение… я не могу… оставить кого-то».

Она плачет сильнее. Всхлипы уже слышны, а слез все больше. Белла в ужасе.

«В таком случае, тебе лучше уйти… - мужчина не верит тому, что произносит. И как ровно. Даже словами не давится. Он намеревается отпустить от себя смысл жизни. Так просто, играючи. Раз – и нет. – Я тебя освобождаю…»

«Ты так не хочешь этого ребенка?» – она в ужасе прикрывает рот ладошкой, отшатываясь от него. Боль волнами исходит от подрагивающего, почти детского тела. Какая же она маленькая, его Белла…

«Да»

Его ответ переполняет и без того полную чашу. Опасно накренившись при её вопросе, она с грохотом падает вниз при его ответе. Без права на спасение, хотя бы одной капли. Полностью. Алая жидкость заливает их обоих с головой.

Белла, по-прежнему держа ладонь у живота, за секунду оказывается у выхода из уборной, с силой сжав зубы. Мгновенье – и в спальне хлопает дверь.

В тот же момент его кулак ударяет об стену – трижды. Костяшки пальцев сбиваются в кровь.

Терпеть нет никакой мочи. Изгибаясь от боли дугой, закусывая губы и глотая горькую слюну с металлическим привкусом, Эдвард кое-как встает на ноги. Кое-как, напрягшись и приложив все силы, опять бежит. Отвращение к себе разъедает сознание. Осознание, что потерял Беллу, кислотой прожигает грудь. Может, и нет смысла бежать? Может, проще сдаться?..

Он всерьез думает об этом в тот момент, когда на дверях по стенам – уже не останавливается, уже лишь бежит, не дает себе даже права оглянуться и подумать, как бы притормозить, – мелькают короткие сценки всех ссор за их брак. Однажды – с битьем посуды. Однажды – с ором. Однажды – с выпивкой. Все мелькают и мелькают картинки, где Белла плачет, где кричит на него, а где, наоборот, утешает и прижимает к себе, успокаивая. Все хорошее, что делала, все хорошее, что смогла сделать, все, чем помогла, – пробегает перед глазами. И кнопки «стоп» у этого видео не предвидится.

Заключающим эпизодом, помогающим мужчине принять решение, становится повторение его недавних слов – прошло едва ли восемь часов – «Тебе лучше уйти». И хлопок двери.

В тот же самый миг, как слышит их, он останавливается. Останавливается и резко, всем телом, забыв про боль, поселившуюся в каждом его уголке, оборачивается. В упор смотрит на чудовищную тень, подбирающуюся ближе с каждой секундой.

Конец…

- Эдвард! – не его крик. Не его, потому что к звуку своих за последние десять минут он уже привык, уже различает их. Когда тень-чудище, оказавшееся, разумеется, Пиджаком, делает слабый толчок, переводя дух, он кричит со стонами, на более высоких нотах. А когда, ускоряя темп, насильник врывается в него с недюжинными силами, кричит низко и с хрипами, задыхаясь. Пытку не остановить, а потому все, что остается, различать звуки. Его сопение, и тяжелое дыхание, и свои болезненные, ни к чему не приводящие мольбы о пощаде. Бессловесные. Выраженные криком.

- Эдвард! – повторяется крик. Громче даже, чем в прошлый раз. Это не Пиджак, хотя мог быть он. Но он называет его «мой мальчик», а не по имени. Он не знает его имени. А оно знает…

- Эдвард! – третий, довершающий раунд. Вместе с ним едва заметный холодок ощущается на спине. Его… гладят?

Перепугавшись, Эдвард, заорав громче, подается назад. Только вместо одной упругой и твердой поверхности, причиняющей боль, там теперь другая. Она больше. Она шире. И от неё никак не уйти.

Он так резко садится, что миллион иголок, скользнувших вниз, вызывают слезы. И не одну-две слезинки, как бывает. А каскад. Целый водопад слез – за секунду.

- Эдвард… - опять, но уже нежнее. Уже голос другой, уже более сдержанный, более тихий. Не мужской. Это не мужской голос, нет.

Невесомость, в которой он находится, пустое пространство, которое так ненавидит из-за возможности Пиджака менять позу, сменяется объятьями. Жаркими и тесными, но объятьями. От этих рук не пахнет ни алкоголем, ни потом. В них нет даже нотки его парфюма, который он успел заметить за вонью. И мусорных баков, и вообще запаха улицы в них нет. Они пахнут ванильным мылом…

- Не надо так, не надо, - уговаривает голос, пока руки прикладывают его голову к чьей-то груди и гладят по волосам, по коже, - я здесь, милый, я здесь…

Каллен несдержанно стонет, прижимаясь к своему спасителю крепче. Ваниль постепенно выбивает ненавистный алкоголь из легких. С ванилью проще дышать.

- Это просто сон, gelibter, этого не было… - то ли то, что она называет его тем словом, который знает только один человек на свете, то ли потому, что сразу же за произнесенным утешением наклоняется и целует в подбородок, как утром, но Беллу он узнает. Мгновенно.

- Ты…

- Я, - на её губах улыбка, - здесь только я, Эдвард.

- У-ушла…

- Нет, - легонько мотнув головой, она отметает его предположение, - я тебя не брошу.

На последнем слове голос вздрагивает. Да так, что даже ему заметно.

- Ты не… не оста… не останешься, - всхлипы мешают говорить. Мешают как следует говорить.

- Останусь, - бесспорно, безропотно и честно. Белла ни на мгновенье не сомневается. – Я с тобой, ничего не нужно бояться.

«Я помогу…»

«Мы справимся…»

«Так не хочешь?»

Как же сильно он ненавидит воспоминания, Господи! Как же сильно желает все подчистую забыть! Напрочь. Напрочь, раз и навсегда. Как жаль, что это невозможно…

- Прости меня, - на Эдварда накатывает такое отчаянье, что спрятаться или укрыться от него где-нибудь, или хотя бы задушить – никак невозможно. Только гореть. Гореть, вариться в нем – и все. И никакой более перспективы. До самого последнего уголька.

И все же кое-что он сделать может. Кое-что, чтобы стало легче дышать и поутихли слезы. Как можно крепче прижимает к себе жену, отказываясь отпускать её. Прижимает к себе, умоляет и плачет. А как по-другому не знает.

- Не бросай меня… я скоро умру, наверное, и тогда уйдешь… тогда… а сейчас, пожалуйста, ну пожалуйста, не бросай меня, - всерьез опасается того, что все это – очередной сон. Он отпустил Беллу сегодня днем. Он позволил ей идти или убегать – как хочешь называй – куда подальше. Позволил не смотреть на это жалкое зрелище, в какое превратился, позволил не менять больше мокрые простыни и не разъезжать на скорой помощи в четыре утра до больницы и обратно. Избавил от крови на одеяле и смущения за поведение мужа перед доктором. Дал зеленый свет для того, кто правда хочет сейчас ребенка… кто, как и она, будет ему несказанно, до оторопи рад. Того, кого он будет громко и радостно называть «папа»… к кому будет бежать, кого целовать и с кем… с кем вешать на елку верхушку-«звездочку».

А теперь все это забирает? А теперь пытается отговорить? Но решение ведь принято! Решение наверняка не в его пользу! Так почему же Белла все ещё здесь?

- Никаких смертей, - недовольно бормочет она, убирая с его лба мокрые волосы, - ничего подобного, Эдвард. Мы просто останемся вместе. Без жертв.

Проскользнувшая в её голосе уверенность его озадачивает, но, стоит признать, малость утешает. Убеждает, что ещё не все и не до конца потеряно.

- Но я не могу так жить… - с горечью признается мужчина, сглотнув комок рыданий.

- Это пройдет. Это кризис, он бывает. Он бывает, и никто не застрахован… мы справимся.

- Ты не знаешь…

- Я узнаю все, что ты захочешь мне рассказать. Я уже говорила, что хочу, чтобы ты мне верил. И ещё раз говорю: верь мне, Эдвард. Я люблю тебя. Я никому и никогда тебя не отдам, что бы ты не сделал.

- Ты на меня не посмотришь!

Вздохнув, Белла обвивает левую половину его лица пальцами, приподнимая. Заставляет посмотреть прямо в свои глаза. Прямо внутрь карих омутов, искрящихся лишь состраданием. В них нет на него ни обиды, ни боли. Она простила?..

- Я смотрю, видишь, - убеждает, ласково проведя подушечкой большого пальца по скуле.

- Сейчас.

- И всегда. Я всегда только на тебя смотрю, - розоватые губы, отдающие фиолетово-багровым оттенком в темноте гостиной – на том диване, где он опять спал, - изгибаются в улыбке. Улыбке для него.

- Ты должна бояться…

- Я больше ничего не боюсь, - заверяет девушка, и теперь в голосе-таки проскальзывает ненужная и пугающая нотка. Болезненная.

И впервые в мужчине вспыхивает крохотной искоркой желание… согласиться. Как бы ужасно и невероятно это ни звучало.

Сумасшедшая ночь.

C большой неохотой он, кое-как переступив через себя, отстраняется от жены, медленно, но все же садясь рядом. Простыни сминаются, но хотя бы тот факт, что они сухие, утешает и о многом говорит.

Белла выпрямляется на своем месте следом. Смотрит на него с заботой, в руках держит его руки, не отпуская. Поглаживает их большими пальцами. На тесном диванчике мало места, а потому сидят они друг напротив друга и рядом. Всегда рядом, как обещали.

Эдвард видит, что жена если и проспала какую-то часть ночи, то точно давнюю. Под её глазами круги, кожа совсем белая, парочку венок проглядывает возле висков, а устроившиеся на немного впавших за последние дни щеках тени только пугают. Ему не хочется есть, даже больше – ненавидится. А ей?.. Разве при беременности здоровое питание – или хотя бы вообще питание – не главное правило?

И тут приходит ответ: ест, но токсикоз забирает все себе.

- Попробуй, - мягко шепчет Белла, выдавливая робкую улыбку, отвлекая его, - тебе станет легче, если попробуешь.

В её словах есть смысл и правда. Было бы так же легко принять решение…

- Это не то, что ты думаешь…

- Я ничего не думаю, Эдвард, - она пододвигается ближе. На тесном диванчике – и ещё ближе. Теперь их колени упираются друг в друга. Теперь руки, соединенные вместе, лежат друг на друге, - я хочу просто услышать правду от тебя. И помочь всем, чем только смогу.

- Не сможешь…

- Попробуй, - ещё раз повторяет девушка, ободряюще погладив его по плечу, - я слушаю, я с тобой.

Преступное желание образуется внутри. Преступное хотя бы потому, что не стоит никого посвящать в это дерьмо. Преступное, потому что Белла не заслуживает искупаться во всей той грязи, которую, думает, так жаждет. Это создание сделало для него в жизни больше хорошего, чем кто-либо другой. Оно бескорыстно и сильно – кажется, даже сильнее Эсми, хотя она одна из немногих, кто одаривал его подобным чувством без сокрытия, – любила его все эти годы. Неужели награда за это настолько ужасна? Неужели не предусмотрено чего-то более приятного, более легкого и нужного?

Но тут же возникает и другой вопрос: за столько времени был ли он в состоянии верить кому-то больше, чем Белле? Доверять кому-то больше? Есть ли вообще, кроме неё, на этом свете человек, которому он едва ли не с радостью даст в руки заточенный каленый нож, а сам, будто бы завидев диковинную птичку, повернется спиной?

Сейчас она пытается доказать, что ей можно верить. Но он знает. Он всегда это знал. Вопрос не о доверии. Вопрос о боли…

Хотя может ли она быть сильнее? Кто, в конце концов, раз за разом вытягивал его наружу из сей пучины?..

- Ты можешь не кричать, когда я буду… говорить?

Подобная просьба явно обескураживает миссис Каллен. Её глаза распахиваются, но лицо, в целом, остается невозмутимым. Девушка с готовностью кивает.

- Конечно. Ни в коем случае.

С силой зажмурившись, Эдвард старается трезво оценить свои силы. Пытается понять, может ещё терпеть или нет. Может справиться или нет. До одури страшно признаваться. Но также до одури болит там, а игнорировать это и днем, и ночью больше нет сил. Если Белла будет знать, она поможет? Она даст ему совет? Или она… уйдет? Окончательно и бесповоротно, не как сегодня…

Глубокий вдох.

Останется.

Глубокий вдох.

Не бросит.

Глубокий вдох.

Узнает.

Глубокий вдох.

Выдох.

- В переулке под нашим домом… разбили фонарь.

Белла полностью обращается во внимание. Ласково пожимает его подрагивающие ладони, все ещё не отпуская от своих. Кивает на первую фразу.

- Там был… мужчина.

Девушка хмурится. По её глазам ясно, что боится. Боится услышать плохое. А выбора нет.

Эдвард будто бы снова оказывается в детстве, когда сидел перед родителями, оправдываясь за свое поведение и отношение к Эммету. Тоже плакал, тоже был красным, как рак, от стыда и тоже не мог подобрать верных слов. За исключением причины, все повторяется и сейчас. Таким отвратительным и таким одиноким он себя ещё не чувствовал. Спасти сложно, но возможно – правда, только для одного человека.

- Он шел за мной, и я… - Эдвард делает очередной вдох, пытаясь оставить в легких воздуха и панически боясь ситуации из сна, заставившей по-другому посмотреть на многие вещи. И рассказать.

- Ты?.. – напоминает, что ждет продолжения, Белла после его двухминутного молчания. Незапланированного, разумеется.

Эдвард поднимает затуманенные слезами глаза на жену. С трудом заставляет губы, пусть и подрагивающие, не изогнуться в оскале. Решает, что нужно быстрее. Быстрее, пока ещё есть хоть какое-то желание.

- УЗИ… - едва слышно выдает он. – Транс… трансректальное…

Морщинок на лбу девушки становится больше. Она не понимает. Не понимает или не хочет понимать?

Эдвард морщится. Сильнее морщится, чем от боли.

Соединяет два кулака, дважды, прикусив губу, ударяя ими друг о друга. С яростью. С силой. Двумя бурными потоками слезы устремляются по щекам. Больше их ничего не держит.

- Он меня…

И повторяет новоизобретенный жест. Совершенно недвусмысленный.

На лице Беллы отражается ужас. Сначала недоумение, потом – неверие, затем оправданный ужас. Он сковывает её, не давая пошевелиться. Он заставляет рот приоткрыться в букве «о», а глаза распахнуться настолько, чтобы затерять среди себя все другое. Она не может заставить себя принять ту правду, которую так просила. Она не может… осознать.

- Тебя…

- Да. – Кивок.

- Изнасиловали? – её голос противится этому слову. Все её естество противится. Но ничего не поделать.

Эдвард видит, что обречен. Как только придет знание, сразу же придет и все иное, включая отвращение. Вполне закономерное, к слову. Настоящее.

Этой темной ночью, среди двух фонарей на улице и холодных светящихся часов на тумбочке телевизора, в их когда-то самой уютной и самой теплой квартире все перепуталось, переменилось и навсегда утеряло верное направление.

Если бы он мог загадать самое заветное желание, попросил бы восемнадцатого ноября вернуться домой по другой дороге.

- Эдвард… - придушенно зовет девушка, видя, как он сжимает зубы. Но продолжить не может. Не имеет ни малейшего представления как.

Он понимает. Он не осуждает.

Высвобождает обе ладони из её пальцев. Выдергивает их. Ярость красной пеленой, ядовитой коброй набрасывается. Душит, давит и не дает шевельнуться. Завладевает им.

Как посмел!.. Как только поддался сиюминутной прихоти…

- Видишь? – стонет он, с трудом, но поднимаясь на ноги, - это не та правда… не та, которая нужна…

Белла испугано смотрит на него, все ещё оставаясь внизу. Тоже плачет, но неслышно. И боится – глаза выдают.

- Я не хотел! – в один момент, словно бы раз – и щелкнули кнопкой, сменили кадр, восклицает Эдвард. Ледяной стрелой пронзая сознание, уверение, что Белла думает, будто бы все из-за него самого приключилось, выбивает почву из-под ног. – Я НЕ ХОТЕЛ! НЕТ!

Резко поднявшись, ударяет по расположившемуся рядом стеклу. По оконному стеклу, такому же прочному, как те, из сна, возле каждой двери. Бессильно пытается справиться с волной отвращения, затопившей его самого. Ядовитыми шипами впиваясь в тело, оно не отпускает.

- Я НЕ МОГ ОТБИТЬСЯ! Я ПЫТАЛСЯ… Я… ПЫТАЛСЯ!

Эдвард начинает задыхаться и только потому прекращает бессвязные бормотания и удары. Хватается за стену для опоры и почти сразу же чувствует, что его снова обнимают. Снова Белла.

- Нет, отойди, отойди… - старается отстраниться. Старается, но вяло. Силы, пришедшие внезапно, так же внезапно и ушли. Нет их больше. А в груди так болит…

Под конец уже стонет, несдержанно, почти с той же болью, что раз за разом испытывает:

- Нет… не надо… нет…

А она не отпускает. А она держит, прижимает к себе и гладит по тому, до чего может достать.

Шепчет:

- Я люблю тебя.

Шепчет:

- Я здесь.

И её слезы, перемешиваясь с его, мочат рубашку.

Эдвард теряет веру в то, что сможет со всем этим справиться, что дотерпит до рассвета, прежде чем рассыпаться на части от боли прямо здесь и сейчас. Что сможет пережить, перетерпеть и позволить себе хоть на минуту, хоть на полчаса, но стать обратно мужчиной. Собрать вещи Беллы, дать ей одеться и уйти… а потом… а потом уже – все что угодно. Без неё ничего не имеет смысл.

- Отпусти меня, - он предпринимает последнюю попытку. Он больше не будет стараться.

Напрасно. Хватка у Беллы, когда нужно, что надо.

Умело сдерживая его, она не разжимает объятий даже когда они оба сползают на пол у злосчастной стены. Как и полчаса назад, укладывает лицо к своей груди, бесконечное множество раз гладя шею и волосы. Нежно гладя. С истинной любовью. Без презрения.

- Потерпи, - умоляюще просит, слушая его то утихающие, то набирающие громкость возгласы, - потерпи, пожалуйста… я верю в тебя, милый, я верю...

- Я должен был сопротивляться сильнее!

- Это не твоя вина.

- Я должен был оттолкнуть его, уйти… убежать!

- Я уверена, ты сделал все, что мог, Эдвард, - её голос звучит так, будто бы ничего особенного не произошло. В её голосе нет ни паники, ни ужаса. В нем нет и не было отвращения. И боли тоже нет. Словно бы абстрагировалась. Словно бы все забыла.

- Я не могу так… я не могу с ним…

- С тобой я, а не он, Эдвард, Я, - Белла стирает его слезы, не давая им сбежать вниз, на всю ту же рубашку, уже изрядно за сегодня пострадавшую. - Мы переживем это. Мы сможем.

Опровергая, мужчина едва ли не давится воздухом. Так рьяно хочет доказать ей, хочет, чтобы раскрыла глаза, чтобы увидела, уверилась в истине… кажется, она не так приняла правду. Кажется, и вовсе не поняла ничего из него рассказа.

- Слезы – хорошее решение, - одобрительно говорит девушка, - со слезами легче… поплачь.

- Я больше не в состоянии быть… твоим, Белла, - сердце предательски сжимается. Как же много потеряно! Как же много не подлежит возврату!

- Ты всегда мой, - каким-то чудом она даже улыбку выдавливает, - ты всегда мой муж, любимый человек и мужчина, Эдвард. Ты знаешь.

- Это больше не так.

- Так, - отказов Белла не принимает, - постарайся подышать ровнее – будет легче.

Неожиданно для девушки Каллен слушается. Рвано, с трудом, но пытается последовать совету. С неизвестной по счету попытки, но все же у него получается. Воздуха теперь хватает.

- Я хотел попросить… - слабо шепчет он, разом утеряв все силы, с которыми сопротивлялся и боролся с ней. С которыми доказывал, что виновен в случившемся он. И только он.

- Конечно, что угодно, - когда-нибудь она в состоянии ему отказать?..

- До рассвета… до рассвета не бросай меня, пожалуйста.

То ли Эдварду кажется, то ли это происходит на самом деле, но непоколебимо-спокойное, добродушное и ободряющее его лицо Беллы искажает страшнейшая гримаса муки, когда девушка слышит эту фразу. Правда, длится неконтролируемая эмоция всего несколько секунд.

- Ни в коем случае, - с легкой дрожью заверяет она, целуя его лоб, а затем щеки, - ни до рассвета, Эдвард, ни после…

Этого уверения ему хватает, чтобы отпустить сознание. Переставая удерживать тот ненужный балласт в его лице, мешающий взлететь, Эдвард зажмуривается, крепче прижимается к жене и, рвано вздохнув, засыпает (если так этот «побег» можно назвать).

Морфей, как и Белла, на произвол судьбы его не бросает.

Сегодня – нет.



Эта ночь началась со слез.

Эта ночь слезами и кончилась.

Эдвард, овившись вокруг жены, плакал во сне. Он то и дело бормотал что-то, и всегда в конце фразы проскакивало имя Беллы. На вид он спал. На самом деле – неизвестно.

Белла, разумеется, не разжимала объятий. Как и утром первого дня, как и пополудни сегодняшнего, принимала всю дрожь, всю боль и весь ужас на себя. Не позволяла ему одному в этом вариться.

В темноте Эдвард был похож на ледяное изваяние. Его лицо, вся его кожа была белой-белой, подрагивала от любого касания (вспоминал чужие?..), а незаметные слезы, катящиеся вниз после каждого тихого бормотания, картинку лишь дополняли. Более беззащитным, более потерянным и отчаянным, чем теперь, миссис Каллен ещё не видела мужа. И искренне надеялась, что не увидит.

Девушка всеми силами старалась, как можно сильнее, как можно больше заставляла себя поверить во все то, что слышала, но это оказалось чересчур сложной задачей. Бывает правда, которую невозможно принять. Бывает событие, которое не только не вписывается в окружающую реальность, но ещё и противоречит ей всем своим естеством. Оно не должно случаться. Оно – ошибка.

Как же сильно за последние часы Белле хочется убедить себя, что все эти слова не более, чем преувеличение, а может, и вовсе вымысел. Легкое заболевание, поразившее сознание или то, что случилось на самом деле, – выбор неравноценен. И она, и Эдвард наверняка приняли первый вариант вместо второго.

Но факты упрямы, а честности Эдварду никогда было не занимать. Он совершенно не умеет врать. Тем более ей. Тем более теперь, после всего.

«Тебя?»

«Да».

И страшный вердикт, страшное дополнение, окрасившее все в новые тона и сделавшее свое дело:

«Изнасиловали».

Мужчина бормочет что-то об иглах, что-то о боли, немного выгибаясь. Белла успокаивает его, проведя дорожку из поцелуев по щекам. Немного поморщившись, Каллен расслабляется.

А Белла чувствует эти иглы, о которых он говорит. Она знает теперь, как испытывается это ощущение. В самое сердце. В самую глубь. Они длинные настолько, что вынуть легко и сразу не получится, они очень глубоко…

Накатывает страшная волна ненависти к мирозданию. За то, что сделала с ним, за то, через что заставила пройти. За беззащитность, за раздавленное создание, за навек утратившие блеск глаза. Почему с ним? Ну почему именно с ним и именно тогда, когда должен быть счастлив более, чем когда-либо? Неужели расплата за долгожданное маленькое солнышко, расплата за то, что Белла считает своим самым большим сокровищем, настолько ужасна?..

Если бы она знала цену… решилась бы?

Наклоняясь ближе к волосам мужа, девушка беззвучно плачет. Тихонькие всхлипы – не более. Тихонький намек – «я по-прежнему рядом».

И в свете рассказа Каллена, в свете его состоянии все слова, до крови отхлеставшие по самым болезненным местам сознания, по самым заветным его уголкам, забываются. Когда есть причина, легче понять и следствие. Когда можно объяснить.

С объяснением и становится легче. Оно позволяет взглянуть на все под другим углом.

Белла до сих пор не в состоянии убедить себя, что до конца поверила – не Эдварду, а тому, что случилось, – но вырабатывается план действий, оттолкнувшийся от нового знания. По нему она и намерена следовать.

Как бы тяжело больше ни было.

…Заснуть Белле удается только ближе к рассвету. К этому времени Эдвард засыпает достаточно крепко – когда девушка кладет голову ему на плечо, слез не слышно.



- Нет, не думаю.

- Это не то что бы работа…

- Эсми, мне очень жаль, поверьте. Извините нас, что не предупредили заранее.

Слова, слова, слова. Именно чертовы слова, вторгающиеся в зону слышимости, заставляют Эдварда проснуться. Не имеет, конечно, особого значения, где явь, а где сон – сегодня, по крайней мере, но все же у Морфея понежиться было бы приятнее. До первого кошмара.

Первое, что чувствует мужчина, открыв глаза, - боль от затекшей спины. Да такую, что даже пресловутая и неустанная тяжесть сзади ничто по сравнению с ней.

Оглядываясь на сегодняшнее место своей ночевки, он делает заметку не спать больше на не разобранном диване. Тем более без подушки.. Одно из его плеч, видимо, опиралось об подлокотник – тянет больше всего.

- Передайте Эммету наши наилучшие поздравления и пообещайте, что подарок он обязательно получит… - голос на миг прерывается, а затем звучит вновь: - …как только Эдвард вернется.

Мужчина изгибает бровь. Вернется?..

У окна прорисовывается женский силуэт. Он держит трубку ещё минуту, дослушивая, видимо, своего собеседника, а потом, пробормотав «до свидания», с огромным нетерпением отключается.

Сегодня на Белле светло-желтый домашний халат, короткий, как она любит, и зеленые тапочки. С ними она не расстается с самого приезда из Флоренции.

Повернувшись, она находит его взгляд. Ловит его, притягивает к себе. Улыбается.

И изможденное, исчерченное мелкими морщинками, которых не было, лицо (от каждого движения их больше – она-то спала сидя, что ещё хуже!), распрямляется и расцветает. Как пультом щелкнули.

- Привет, - осторожно присаживаясь рядом, шепчет девушка, обращаясь к мужу.

От неожиданности такого приема после услышанного Эдвард резко выдыхает.

- Не бойся, - приняв нерешительность за страх, Белла медленно проводит пальцами по его щеке. Над ней разбита бровь, под ней – губа. Обе ранки ещё не зажили, но уже близки к этому. Было бы так и с памятью…

- Ты осталась? – ни на какую другую фразу фантазии у мужчины не хватает. Тот единственный вопрос, что волнует его, то единственное несовпадение, невозможность случившегося задевает. А потому есть ли смысл говорить о чем-то ещё?

- Я говорила, что и до рассвета, и после, помнишь? – она мягче улыбается. Садится рядом с ним, с нежностью глядя в глаза. Не та эта реакция, которой он ожидал. Ненормальная. Вчера ночью она… услышала? Или посчитала бредом.

- Ты знаешь?..

- Знаю. Ты мне рассказал.

- И ты… молчишь?

Его слова она понимает по-своему. Кусает губы, отводит глаза, уничтожая в них отчаянье. Чувство вины – её вины – наполняет комнату.

- Эдвард, извини, конечно я… я не молчу… просто я не знаю, можно ли выразить как мне жаль словами. Я… я просто не знаю. Я люблю тебя. Я очень сильно тебя люблю, милый.

Так торопится его убедить, уверить, что ей не все равно… а в карих глазах снова слезы, как днем. И снова те, из-за которых он был готов попасться тени, лишь бы не видеть.

- Нет! – восклицает слишком громко. Пугает её.

Непонимающе глядя на него, Белла поспешно вытирает соленую влагу кончиками пальцев.

- Не плачь, - умоляюще просит мужчина, не зная, что делать с прорвавшимся наружу отчаяньем, - не надо…

- Ладно, - Белла легко соглашается. Последнее время она на все легко соглашается, что бы он не попросил. Кроме одного…

- Звонила твоя мама, - словно бы чувствуя тему, к которой они подбираются и желая оттянуть её, а может быть, отвлекая от очередной истерики после пришедших воспоминаний, сообщает Белла.

Изображать удивление Эдварду не нужно. Оно очевидно.

- Эсми?

- Да. В среду вечеринка в честь дня рождения Эммета… она хотела, чтобы мы поучаствовали.

Задохнувшись от неожиданности просьбы, Эдвард едва не давится словами, никак не жаждущими дрожащим голосом произноситься:

- Нет…

Одна лишь мысль, одно лишь мягкое представление о том, что бы провести вечер в кругу людей незнакомых, да ещё и мужчин, да ещё и на глазах у семьи… это будет последней каплей. Он лишится рассудка ещё до первого тоста – на пороге.

- Эдвард…

- Нет! Нет и нет! Я не пойду, я не буду… - он пытается прекратить очередную волну паники, но это заранее обречено на провал. Недоступно ему.

- Я отказала, отказала, - поспешно договаривает миссис Каллен, сжав его ладонь, - нас там не ждут. Нас там не будет.

Дрожь малость унимается. Ужас малость утихает.

- Не ждут?..

- Нет. Ты в очередной командировке, а у меня заказ на большой праздник… нам никак не успеть.

Невиданное облегчение волной разливается по телу. Растворяясь, силуэты толпы людей, силуэты других мужчин, которых не хочется видеть и знать, с которыми не хочется находиться на расстоянии километра, силуэты испуганных матери и отца, перекошенного от боли лица брата – все уходит. Не будет этого. Не будет.

- Насколько ты здесь? – от проснувшегося успокоения после недавних слов Эдвард собирает по крупицам силы и произносит те слова, которые волнуют больше иных. Достаточно повседневно произносит. Достаточно спокойно.

- В каком смысле? – карие омуты мутнеют, теряясь за непонятной пеленой. Им больно.

- Ты надолго со мной?

Белла делает глубокий вдох. Поджав губы, выпрямившись и покрепче перехватив его ладонь, явно готовится что-то сказать. Важное. Нужное. Волнуется, к гадалке не ходи.

- Я с тобой до конца, - с максимальной честностью, на какую способна, с максимальным доверием, какое хочет дать, отвечает она.

- Но ты помнишь про..?

- Я все помню.

- И то, что я теперь… не тот? – как же жжется это слово!

- И это.

- Не пожалеешь? – он прикусывает язык. Опасная фраза может вернуть ей трезвый рассудок.

- Нет, - но Белла так уверено отвечает ему, что исчезают малейшие сомнения, - я пожалею, если уйду.

Пара секунд тишины и пара ласковых прикосновений. Большей признательности, большей благодарности и большей концентрации того чувства, какое обычно испытывает к жене, Эдвард и представить не может. На мгновенье ему кажется, что все налаживается. Камень упал с плеч, крест отвязали…

Но не все так просто. Все в принципе не бывает просто.

- Эдвард, я хочу, чтобы ты знал, - набравшись смелости после небольшого перерыва, привлекает его внимание Белла. Ту ладонь, что держит в своей, пододвигает чуть влево и чуть вверх. Прикладывает к халату. К животу.

Он вздрагивает, но отдернуть руку не пытается. Не посмеет.

- Если остаюсь я, остается и Он. Мы вместе остаемся.

То, как за секунду рушится выстроенная картинка благополучия, пригибает к земле от боли. Эдвард душит всхлип, но пары слезинок остановить не может.

Нечестно. Нельзя. Невозможно.

- Это тот выбор, что ты просил меня сделать, - продолжает девушка. Тем же тоном, тем же ровным голосом, но с надеждой. Она не скроет свою надежду на него – пока ещё живую, - я выбрала. Я не хочу уходить, потому что люблю тебя. Но останусь только в том случае, до конца останусь, Эдвард, если ты примешь нас обоих. Нас двоих.

И, завершив речь и вздернув голову, замолкает. Не пускает в глаза ничего. Не позволяет ничему исказить лицо. Хватит на сегодня.

Белла ждет.

Ждет ответа.

Но несмотря на напускную непоколебимость, несмотря на сталь уверенности, всей душой молится на один – это почти волнами исходит от худенького тела, уже, черт подери, вместившего в себя вторую жизнь. Тот, который прозвучит так:

«Я согласен».

Однако на губах у Эдварда вертится совсем другая фраза…