POV Эдвард

В течение долгих десяти лет я видел её лишь дважды. Первый раз совершенно случайно. Тогда меня перевозили из клиники Мэйо (Сиэтл) в загородный реабилитационный центр. Я уже находился в инвалидном кресле на заднем дворе больницы. Карлайл задержался у доктора, но я не возражал. После двух месяцев безвылазного заточения в палате холодный утренний воздух казался особенно свежим и опьяняющим.

Я попросил санитарку выкатить меня на улицу. Хотелось не только вдохнуть частичку свободы, но взглянуть на обычный, недоступный для меня сейчас внешний мир, пусть и мельком.

Улица кишела народом. Людские водовороты закручивались перед блестящими витринами супермаркетов и ювелирных бутиков, входом в метро и офисным центром на углу. Я с маниакальным интересом наблюдал, как служащие спешат войти во вращающуюся дверь углового здания, как деловито перекликаются таксисты, как медленно ползут автомобили по Октон-авеню. Бесконечно длинная улица выныривала из-под моста автострады, поднятой над уровнем города, и, плавно простираясь вниз с холма, пересекала Ковентон, как раз в том месте, где находился мой пост наблюдения.

Напротив мигал одноглазый светофор, и белела зебра пешеходного перехода. Я внимательней взглянул перед собой и… не смог поверить собственным глазам. Белла вместе с десятком других пешеходов остановилась на перекрёстке. Загорелся красный, и я что есть силы вцепился в холодные подлокотники инвалидной коляски.

До чего красивой была девушка в тот неповторимый миг! Короткая стильная куртка, леггинсы, словно вторая кожа, обтягивали её длинные стройные ноги и безупречные бёдра. Яркий шарф, накинутый на шею, выгодно оттенял тёмные локоны и матово бледное лицо. А её глаза… Глаза, которые я любил больше всего на свете, равнодушно скользнули по серому больничному забору и совсем не задержались на моей коляске.

У меня было всего лишь несколько драгоценных минут, прежде чем светофор изменил окраску, и Белла решительно двинулась вверх по Октон-авеню.

Надо срочно подняться и бежать за ней следом! Если бы я мог… Ценой огромных усилий начал подниматься.

- Мистер Каллен, что вы делаете?! – закричала над ухом санитарка, намертво вцепившись мне в плечи. – Вам же нельзя вставать. Вы что забыли предписания доктора?!

Грозной мужеподобной охраннице не потребовалось много усилий, чтобы усадить обратно нарушителя дисциплины. Слишком слаб пациент после операции, чтобы сопротивляться…

Я позвонил Белле сразу, едва меня перевезли в Визер-центр. Благо к тому времени смог не только свободно разговаривать, но и в полной мере удостоверился, что смертельные диагнозы не подтвердились.

Поскольку номер Беллы не отвечал, пришлось звонить в Форкс родителям. Рене сообщила, что Белла вышла замуж за Джареда. Ещё Рене настойчиво просила не мешать счастью её дочери и советовала забыть наши с Беллой кратковременные отношения. Не помня себя от шока, я дал слово не мешать и забыть… Если с первым обещанием как-то удавалось справляться, то забыть Беллу оказалось не под силу.

Период реабилитации затянулся на неопределённое время. Профессор утверждал, что операция превзошла все его ожидания, страшный диагноз оказался ошибочным и скоро-скоро я встану на ноги. Персонал загородной клиники был самым внимательным в мире персоналом, Эсми не отходила от меня ни на мгновение, Карлайл делал всё возможное, чтобы меня приободрить, но выздоровление не наступало в течение нескольких изнурительно долгих месяцев…

Но время всё же сделало своё дело. Я встал на ноги и смог продолжить учёбу в Гарварде. Надо заметить, с учёбой особых проблем не было. Я и раньше учился неплохо. Но после травмы, нанесённой разрывом с Беллой, когда я с головой окунулся в учебники и монографии, преподаватели начали замечать, что я подаю большие надежды в медицине.

Резидентуру я проходил под непосредственным руководством профессора Хьюго. Практика неожиданно увлекла намного сильнее, чем я того ожидал. Несмотря на то, что в первый год резидентуры меня не допускали даже к мелкому ассистированию, я был рад, что нахожусь вблизи операционного стола и могу после операции задать вопросы профессору. Потом мне разрешили вести приём. Сначала совместно, со своим наставником, затем я получил право проводить первичный осмотр самостоятельно. Уяснив, что я справляюсь с обязанностями, дали добро на ведение нескольких послеоперационных больных. На третьем году резидентуры я уже не только ассистировал, но даже самостоятельно выполнял небольшие оперативные вмешательства.

Думал ли я в то время о Белле, вспоминал ли её? Да, думал. Несмотря на повышенную занятость, мысли о девушке всё равно то и дело всплывали в моём сознании. Чем больше я пытался её забыть, тем труднее становилось справляться с желанием её увидеть. Хотя бы один раз, хотя бы издали. Счастлива ли она в браке с этим Блэком? Вспоминает ли она меня? Несмотря на обещание, вырванное у меня её матерью, где-то глубоко внутри я понимал, что рано или поздно я всё равно нарушу его.

Появлялись ли в то время в моей жизни другие девушки? Был секс, отношений не было. Можно сказать, я даже пользовался вниманием со стороны противоположного пола. Но в этом вряд ли виделась моя заслуга. Исключительно ради Эсми, которая каждый раз содрогалась, глядя на уродливый шрам от уха до носа, я согласился посетить пластического хирурга. Специалист помог – лицо стало прежним, женщины начали заглядываться на меня. Время от времени рядом со мной стали появляться симпатичные медсёстры или молоденькие докторши. Чаще всего связь сводилась к сексу, хотя иногда бывали кратковременные свидания. Но отношения всё равно не клеились. Возможно, я сам виноват в ситуации. Я был слишком безразличен к своим подругам, если их можно было назвать таковыми. В эмоциональном плане я не чувствовал к ним ничего, а девушки не хотели мириться с моей холодностью и отчуждённостью. Некоторые устраивали бурные разборки, пытаясь достучаться до моих чувств и напомнить, что они красивые, умные, талантливые и ещё невесть какие, а я должен это понимать и ценить. Некоторые уходили молча, как говорится, по-английски, не прощаясь. Впрочем, меня это особенно не расстраивало. Я едва ли замечал их уход.

В чём меня только не обвинял слабый пол! В лучшем случае я был типичным трудоголиком, в худшем – высокомерным эгоистом, самовлюбленным болваном, бесчувственным чурбаном и ничего не замечающим вокруг книжным червем. Надо сказать, последнее – не совсем беспочвенно.

Ещё при подготовке к базовому экзамену в резидентуре, стало понятно, что меня интересует не только клиническая медицина, но и научные исследования в области нейрохирургии. Приблизительно в то время у меня появилась мечта. Я никому не говорил, со временем и сам понял, насколько это нелепо, но кто из нас не мечтает в юности? В двадцать с небольшим я точно знал, что стану выдающимся хирургом. Обо мне заговорит весь мир, и слава о моих блестящих операциях обязательно докатится до Беллы. Она пожалеет, что разорвала наши отношения и стала женой другого…Разумеется, к тридцати годам я начал мыслить более рационально. Будущее уже не представлялось настолько чётким и оскароносным, а настоящее поглощало всё больше и больше сил и времени.

Ежедневно я осматривал десятки больных, мотался из палаты в палату, пропадал в библиотеках и консультационных центрах. Но больше всего меня привлекала операционная. Она была моим алтарём, моей святыней.

Когда мощные лампы заливали операционный стол ослепительно белым светом, отключались все посторонние мысли. Ультрафиолетовые лучи словно отгораживали меня от окружающего мира. Я понимал, что каждая операция – это риск, своего рода лотерея, весы на одной чаше которых человеческая жизнь, а на другой – талант и быстрая реакция хирурга. Нет, я никогда не «жаждал» делать операцию, но я всегда хотел избавить человека от недуга, помочь ему. И если видел, что ради такой помощи надо брать в руки скальпель, я выкладывался по полной, используя все свои знания и умения.

Помню огромное чувство удовлетворения после первой самостоятельной операции, когда наблюдавший за ходом оперирования профессор Хьюго сухо бросил: «Неплохо, доктор Каллен».

Прошло долгих четыре года, прежде чем уставший после сложного удаления менингиомы, Хьюго, снимая маску, внимательней взглянул на меня.

- Зайдите ко мне сразу, как помоетесь.

Переодеваясь, я не мог понять, что особенного случилось? В последний год резидентуры профессор ввёл меня в состав своей операционной бригады. Да, я ассистировал доктору Хьюго уже в течение нескольких месяцев, но доктор никогда не требовал моего срочного отчёта непосредственно после хирургического вмешательства. Обычно после операционной я оставался на несколько часов в отделении, чтобы лично проследить показатели больного при выходе из анестезии.

Сегодня в операционной возникла крайне неприятная пауза. Опухоль оказалась слишком плотной. Откачать её или просто выдернуть невозможно: больной тут же погибнет. Соответственно, выход один: мелкое выщипывание, удаление по кусочкам. К тому же, постоянно надо было прижигать сосуды, чтобы избежать кровопотери. Со временем тоже нельзя затягивать. Анестезиолог чётко обозначил возможные временные рамки, каждую секунду опасаясь фатального скачка внутри-черепного давления. Понимая проблемность ситуации и стараясь не упускать ни одной детали операционного поля, я начал переставлять эндоскоп и переспросил у доктора Хьюго:

- Будем выщипывать?

Через секунду он кивнул головой, и медсестра заменила инструменты на лотке. Операция двинулась дальше. Насколько можно было судить после её окончания, вмешательство прошло успешно – прогноз для больного благоприятен. Но профессор Хьюго чем-то недоволен? Чем?

Через полчаса я постучал в кабинет.

- Проходите, доктор Каллен.

Дастин Хьюго поливал цветы. Ходили слухи о том, что доктора бросила жена из-за чёрствости его характера и постоянной занятости в клинике. Якобы бывшая миссис Хьюго сказала, что рядом с её мужем завянет всё живое, а доктор, утверждая обратное, слишком увлёкся комнатными растениями. Не знаю, насколько обоснованными были слухи, но в мою бытность в отделении кабинет Хьюго всегда был украшен редкими орхидеями и даже цветущими лианами. В хирургическом отделении не полагалась такая роскошь, но профессор, по-видимому, пользовался особой привилегией со стороны главврача.

Хьюго молча ткнул мне на стул и, оставив лейку, расположился по другую от меня сторону стола.

Моему наставнику за пятьдесят. Невысокого роста, крепко скроенный мужчина с бледным лицом, тонкими губами и необычайно острым пронзительным взглядом. Персонал клиники его не любил и боялся. Немногословный и уделяющим слишком много внимания казалось бы несущественным деталям доктор вызывал обожествление у пациентов. Они молились на него и даже спустя многие годы наведывались в клинику, чтобы поблагодарить своего спасителя за сохраненное здоровье или жизнь.

- Я хотел задать тебе несколько вопросов.

Странно, что Хьюго перешёл с официального «вы» на почти дружеское «ты». Раньше подобного не случалось.

Паутинка вокруг глаз профессора выделялась особенно чётко, что говорило о перенапряжении и страшной усталости. Оно и понятно, последняя операция оказалась длительней и сложней, чем предполагалось.

- Буду рад ответить, - механически согласился я.

- После операции ты куда направляешься?

Вопрос был в крайней степени странным.

- В реанимационную палату следить за показателями пациента, - удивлённо ответил я.

- А потом? Когда больной выйдет из наркоза?

- Потом поеду домой.

- Семья? – полюбопытствовал Хьюго.

- Никакой семьи, - возразил я. – Не собираюсь ею обзаводиться. У меня нет времени. Приеду домой отосплюсь и завтра снова на дежурство…

- Любимая девушка?

Вряд ли можно считать моей девушкой Кэти – медсестру из соседней травмы. Несколько месяцев нас связывал регулярный секс и нечастые ужины в ресторане. Я делал ей мелкие подарки, никогда не отказывал в деньгах – зарабатывала Кэти мизер, но хотела модно одеваться – и, разумеется, старался доставить удовольствие в постели. На почве интима проблем с Кэти не возникало. Симпатичная блондинка была напрочь лишена постельных комплексов, приятно поражала своей раскованностью и изобретательностью, умела доставить удовольствие мужчине и получала его сама. Сложившиеся отношения устраивали обе стороны, но, как выяснилось впоследствии, я ошибался.

Последняя интимная встреча на моей новой съёмной квартире произошла совсем вяло: ни Кэти, ни я не получили насладжения. Когда я спросил, что не так, ответом стал грандиозный скандал по поводу «я надеялась на предложение поселиться вместе… ну и на другое предложение тоже». Следствием выяснения отношений стало заявление, что «с неё достаточно блестящего красавца и перспективного умника доктора Каллена» и «она едет покупать подвенечное платье для свадьбы с доктором-ортопедом». Я знал этого пожилого вдовца-ортопеда и был удивлён выбором юной и сексапильной Кэти, но пожелал ей всего наилучшего. С Кэти случилась настоящая истерика. Стоит ли говорить о том, что «расстаться друзьями» у нас не вышло? После громогласного скандала, несмотря на то, что я никогда, ни разу не обещал девушке ничего большего, нежели секс, у меня остался пренеприятнейший осадок на душе.

Стало быть, девушки у меня тоже нет.

- И девушки нет, - ответил я Хьюго.

Ответ не удовлетворил его. Проницательные серые глаза профессора так и впились в моё лицо.

- А в прошлом?

В прошлом? Каштановые локоны, неповторимая грация худенькой, почти мальчишеской фигуры, сияющие карие глаза и заверения в вечной любви. Обещание обязательно подождать один семестр, пока я улажу формальности и переведусь из Кембриджа в университет Сиэтла… Слишком больно, когда события прошлого всплывают в памяти.

Меня накрыла волна раздражения. К чему личные вопросы? Зачем доктору Хьюго ворошить то, что мне с большим трудом удалось похоронить в своей памяти? Помнится, ещё в начале резидентуры Хьюго жёстко указал нам, интернам-первогодкам, что личная жизнь должна остаться за пределами стен госпиталя. Что поменялось с того времени?

- Я понял.

Не знаю, что понял Хьюго из моего раздражённого молчания.

- Значит, никакой личной жизни. Только хирургия? – Задумчиво протянул профессор и зачем-то взял в руки ручку. Как будто бы намеревался записать наш разговор. - Я не ошибся в тебе.

Хьюго перестал хмуриться и даже улыбнулся. Впрочем, улыбка сохранялась на лице моего наставника недолго.

- Я рад.

Трудно понять, чему радовался профессор Хьюго. Очевидно, тому, что у меня нет времени на личную жизнь, что у меня полупустая съёмная квартира, что я до сих пор не удосужился разобрать два больших чемодана. И даже если бы я их разобрал, разложить вещи всё равно некуда – мебель пока что не приобретена. С момента, как я начал ассистировать Хьюго в серьёзных операциях и снял жильё поближе к госпиталю, единственным местом релакса стала большая кровать в свободной спальне, а окном в мир – сорока двух дюймовая плазма на стене.

- Ты станешь хирургом, - изрёк профессор. – Ты сможешь оперировать.

С моей точки зрения, я уже мог оперировать. Но видно, Хьюго моего умения в упор не замечал. Неприятно.

- Технически ты уже хирург.

Спасибо хоть за это.

- Осталось только понять, кто отвечает за операцию.

Нет, Хьюго явно переработался и сейчас не в адеквате. Даже человек далёкий от медицины знал ответ на этот вопрос.

- За ход операции отвечает операционная бригада. Отвечают все, начиная от анестезиолога и заканчивая хирургической сестрой. Об этом написано во всех учебниках.

- В учебниках часто пишут глупости, - глубокомысленно заметил Хьюго, небрежно постукивая ручкой по столу. – За операцию отвечает оперирующий хирург. И только он! – профессор неожиданно повысил голос и отшвырнул от себя ручку. - Ты это понял?

А потом безо всякого перехода Хьюго спросил:

- Эдвард, а если Она тебя позовёт? Ты готов изменить свою жизнь ради Неё?

Нетрудно догадаться, о ком спрашивает Хьюго. Но я же ясно дал понять, что не намерен развивать тему! Хьюго, гуманист чёртов, наверняка, никогда бы не стал чистить рану без анестезии, а мне задавать вопросы можно: я же не его пациент!

- Не позовёт, - зло бросил я сквозь зубы. – Она давно замужем.

Профессор никак не отреагировал на мой злобный выпад и продолжал как ни в чём не бывало.

- Ты знаешь, что означает для хирурга профессиональная интуиция?

- Ещё бы не знать!

Или Хьюго и этот вопрос задал с подковыркой?

- У тебя она есть.

Больше доктор Хьюго ничего не сказал. Он молча слез со своего кресла и, взяв в руки лейку, снова принялся поливать цветы.

Удивляюсь, зачем он вообще затеял разговор? Позже мой коллега по резидентуре обмолвился, что профессор явно благоволит ко мне и у меня все шансы стать его приемником. Не знаю. Лично я никакого благоволения не замечал. Как и с остальными работниками доктор Хьюго был со мной резок, сух и дотошно мелочен в малейших медицинских деталях.

Что сделал я после успешной операции? До ночи просидел в отделении, и лишь когда стало понятно, что состояние больного стабилизировалось, покинул больницу. Нет, я не договорился ни с какой девушкой о свидании, не отправился в бар или ночной клуб. Я поехал домой и завалился спать. Видно, ответственность за человеческую жизнь и личные развлечения – понятия несовместимые. Компромисса не получается. Впрочем, я и не искал компромисса. Хирургия стала для меня всем.