Твою мать, Грейнджер… Что ты несешь? Можешь излечить мою душу… Бред. О какой душе вообще речь? Когда ты сломлен, когда усталость становится обыденной, когда уже перестаешь быть человеком… И всё человеческое исчезает, если оно и было вообще.

Что ты сейчас делаешь, гриффиндорка? Заставляешь меня тащиться в твою спальню, чтобы я не пугал детей. Да-да, из-за меня, этакого негодяя, сегодня ты будешь спать на диване в гостиной. Не легче ли просто вышвырнуть меня на улицу, Грейнджер? Я даже не стану сопротивляться. Ни морально, ни физически. Ни для того, ни для другого у меня просто не осталось сил. Хмель ударил в голову, и я вообще туго соображаю, что происходит. А знаешь, гриффиндорка, как это приятно? Ни о чем не думать, ни на что не надеяться, ни о ком не беспокоится. И я могу себе это позволить. Потому, что я пьян, а не потому, что я имею на это право. Сейчас, именно сейчас, мне можно вытворять что угодно. Захочу — дом твой подожгу, захочу — пройдусь лезвием ножа по венам. Ты только представь, Грейнджер: холодная острая сталь заставляет кожу покрываться мурашками, оставляя красные капельки на запястье, медленно перерастающие в непрерывные горячие струйки. Приятная игра на оголенных нервах с помощью обычных кухонных вещей. Завораживает, правда? Что ты там машешь головой? Не хочешь слушать мой бред? Нет, не выйдет. Я пьян и могу нести чушь хоть всю ночь. Я пьян. И это моё оправдание. По крайней мере, на сегодняшний вечер.

Гриффиндорка перебрасывает мою руку через своё плечо и пытается сделать шаг в сторону спальни.

Ты думаешь, это поможет? Какая же ты идиотка, Грейнджер. Да если я сейчас действительно перестану владеть собой, то твои костлявые плечи согнутся под весом моего тела. Может, и вправду расслабиться и положиться на тебя в прямом смысле слова? Упадем посреди коридора. Ты сползешь по одной стене, я по другой. Ты будешь думать и читать нотации, я буду плевать на это и засыпать под твоё кудахтанье. Как тебе такая перспективка, Грейнджер? Тихо ругаешься сквозь зубы, продолжая направлять меня в сторону спальни. Даже не слушаешь. Что? Как зачем воспринимать мой пьяный бред? Между прочим, именно под действием градусов человек способен сказать правду. И правда такова: я ненавижу тебя, гриффиндорка. Каждой клеточкой, каждой мыслью, каждым движением. Я ненавижу тебя.

— Заткнись, Малфой, о твоих «теплых» чувствах ко мне я знала и до сегодняшнего вечера, ясно? — наконец мне удается четко различить звук её голоса среди туманной поволоки воздуха. — Смотри: мы уже в гостиной. До комнаты осталось всего лишь несколько метров. Пара шагов — и мы на месте. Ты ляжешь спать, а утром всё обговорим. Ну, на счет «три». Один, два…

Я не могу сдержать усмешку. Нет, какая же ты всё-таки глупая. Да если мне захочется, то мы с места до следующей ночи не сдвинемся. Раскомандовалась, тоже мне…

— Я дойду и без твоей помощи, — мой голос звучит очень хрипло из-за выпитой бутылки огневиски.

— Ну-ну, — тихо ухмыляется Грейнджер, но всё же не позволяет мне скинуть её руку.

— Мама… — где-то позади нас раздается голос голубоглазой.

— Не сейчас, Роза, — гриффиндорка отрицательно качает головой, немного развернувшись в сторону дочери.

— Но мам…

— Примроуз Грейнджер! Немедленно марш в свою комнату!

Где-то раздаются удаляющиеся звуки недовольного фырканья. Отдав очередное распоряжение, гриффиндорка умудряется удивить меня дважды. Имя голубоглазой слишком заметно режет слух.

— Примроуз?

Грейнджер не сразу понимает, что именно зацепило меня в этом слове, но спустя несколько секунд пускается в разъяснения:

— Примроуз. Сокращенно — Роза. Обычное женское имя.

— Нет, — я пытаюсь покачать головой, мгновенно чувствуя прилив новой боли и тошноты, — не совсем обычное. Не в нашем случае.

— Что ты имеешь в виду? — гриффиндорка настороженно поворачивает голову в мою сторону.

— «Примроуз» можно сократить еще как Прим, верно?

— Ну, и?

Грейнджер, ты убиваешь меня своей тупостью. Как только тебя вообще назвали лучшей ученицей Хогвартса?

— Я ведь сказал тебе, как только мы приехали сюда, что дочку было бы правильнее назвать Примулой, а не Розой. Было?

— Было, но я не пони…

— Что тут непонятного, Грейнджер?! — её недоумевающий взгляд начинает меня бесить. — Я был прав, ясно?! Я оказался чертовски прав, когда назвал её Прим. А ты даже виду не подала. Ты не сказала мне, что мои представления верны.

Гриффиндорка выдерживает паузу и отворачивается, переставая смотреть на меня.

— И что? Что с того, что ты угадал, хотя косвенно и совершенно случайно, как её зовут? Хочешь за это орден Мерлина на грудь повесить?

А ведь она права. В самом деле, какая мне разница до того, что связано с их поганой семейкой? Никакой. Это не должно цеплять. Они лишние. Их присутствие в моей жалкой жизни всего лишь временно. Они не должны становится частью меня, как и я частью них. О каких вообще частях может идти речь, если правильная чета Грейнджеров лишь какое-то время будет якшаться с полутрупом, негодяем и подонком Драко Малфоем? Вот и всё. Надо просто забыть обо всем этом. И не вспоминать. Никогда.

Никогда.

— Вот и умница, — гриффиндорка аккуратно убирает мою руку со своего плеча, позволяя мне опуститься на кровать.

Я даже не заметил, как мы дошли до её спальни. Чертовы Грейнджеры. Они действуют на меня слишком… Просто слишком.

Грейнджер подошла к шкафу, стоящему рядом с дверью. Очевидно, сейчас начнет возиться с постельным бельем. Сквозь её суету мне никак не удается понять, что не так… Есть что-то еще. Нечто, так же сильно цепляющее слух и все внутренности, начиная от волос на коже и заканчивая дряхлыми клетками органов. И тут в голове щелкнуло.

— Почему ты оставила детям свою фамилию?

Грейнджер замерла. Застывшие в движение руки, ноги, шея и голова превращают её в статую. Она наверняка пытается лихорадочно сообразить, как ответить на мой вопрос. Вот только я не хочу, чтобы ты смогла в очередной раз выкрутиться, гриффиндорка.

— Ну?

Грейнджер проводит рукой по волосам и медленно выдыхает. В этом нарастающем напряжении можно расслышать что угодно.

— У меня нет времени отвечать на твои идиотские вопросы, Малфой, — гриффиндорка по-прежнему повернута ко мне спиной, но уверен: каждый мускул её лица напряжен до предела. Дрожащий голос выдает.

— Может, дело в том, что ты просто не знаешь ответа? — чувствую, как насмешливая улыбка расползается по моим губам.

Гриффиндорка отрицательно кивает головой и продолжает копошиться в содержимом шкафа. Спустя несколько секунд в её руках виднеется, очевидно, новое постельное белье. Кто бы сомневался. У тебя же всё готово на все случаи жизни, да, Грейнджер? Это и не удивительно. Уже хочется чего-нибудь новенького.

Она подходит к кровати, разворачивая наволочку.

— Ты скажешь или нет? — эта ситуация уже начинает бесить.

— Нет, — тон, не терпящий возражений.

— Боишься?

От неожиданности гриффиндорка поворачивает голову в мою сторону и коротко усмехается:

— Кого? Тебя?

— Ну, почему сразу меня… — я с наслаждением отмечаю, как неприятен ей этот разговор, — нет, ты боишься признаться самой себе в том, что совсем не любила мужа.

Грейнджер снова замирает на несколько секунд. Того и гляди, в привычку войдет.

— Ты ничего не знаешь о моем отношении к Рону. Не лезь не в свое дело, Малфой.

— А почему бы и нет? Ты же влезла в мою жизнь. Исковеркала, перевернула всё с ног на голову. Я имею полное право немного порыться в твоей, не находишь?

— Нет, — явное раздражение теперь видно даже в движении её рук, которые не слишком аккуратно вытряхивают подушку из наволочки.

— А мне плевать на твое мнение.

Грейнджер смотрит прямо на меня и сужает глаза:

— Это моя жизнь. Не смей лезть в неё!

Внутри уже всё закипает. Быстро. Как разряды тока по крови. Они стремительно разливаются вниз по венам. И всё в мышцы. В пальцы. В силу. Если я не сдержусь, то тебе мало не покажется. Лучше следи за своим языком. Как же я ненавижу тебя, гриффиндорка.

— Не смей мне указывать, Грейнджер! — еще немного, и я просто сорвусь на какое-то звериное рычание.

Черт возьми… Я ненавижу тебя. Ненавижу!

— Не разговаривай со мной в таком тоне, — гриффиндорка по-прежнему не отводит взгляд, из-за чего мне хочется хорошенько припечатать её поганую голову к стене.

Надо успокоиться. Выдохнуть. Иначе я убью эту идиотку прямо здесь.

— Просто ответь на вопрос!

— Для тебя это так важно, Малфой?

— Нет. Но если я хочу знать, то я буду знать. Улавливаешь?

— Мне плевать на твои желания, ясно? — она отрицательно качает головой и пытается отойти от кровати.

— Не так быстро, Грейнджер, — я хватаю её за руку и со всей силы сжимаю запястье.

Она и не сопротивляется. Но я не могу перестать причинять ей боль. Это то же самое, что неделю не пить воды и после этого, увидев огромный графин с жидкостью, уговаривать себя всего лишь намочить губы. Не выйдет. Слишком долго я сдерживался. Слишком долго ждал возможности. Главное — не сорваться. Не покалечить её. Хотя именно этого мне хочется больше всего.

— Ответь на вопрос.

— Я не буду отвечать, Малфой, — гриффиндорка пытается выдернуть свою руку, — отпусти, мне больно!

Она тоже еле сдерживается. Я вижу. Таким взглядом, каким она смотрит на меня, можно убить. Так много неприязни, раздражения, ненависти… Да, жгучей ненависти, которая печет горло, подкрадывается к груди, к самым искалеченным внутренностям, вдавливается полностью в обезображенное сердце, пропитывает каждый сантиметр… Уверен, у нас одинаковые взгляды, Грейнджер.

— Просто ответь на вопрос, тупая идиотка!

— Знаешь, что, Малфой…

Её губы растягиваются в ухмылку. Еще несколько секунд и я сорвусь. Лучше не говори ничего резкого, гриффиндорка. Тебе же хуже будет. Обещаю.

— … да пошел ты.

Зря, Грейнджер. Зря…

Один рывок вперед — и гриффиндорка зажата между моим телом и кроватью. Глаза расширены. Она напугана.

Ты даже не представляешь, Грейнджер, как приятно видеть твою настороженность, твою беспомощность. Знать, что сейчас ты никуда не денешься. У тебя просто нет выхода. Лежишь здесь, придавленная мною. И всей тяжестью своего тела я хочу причинить тебе боль. Просто раздавить, как жалкую крошечную муху. Уничтожить. Да, гриффиндорка. Черт, это просто невыносимо… Быть так близко, чувствовать, как тяжело тебе дышать под тяжестью моего тела, слышать, как лихорадочно заливается твое сердце то ли от страха, то ли от ненависти. В любом случае, мне даже льстит то, что я вызываю у тебя такие сильные эмоции. Твое жалкое, ничтожное сердце соврать не сможет, в отличие от всего остального.

— Слезь с меня немедленно! Малфой, ты что, совсем охре…

Моя ладонь закрывает ей рот.

Не надо, Грейнджер. Лучше заткнись. Я за себя не отвечаю.

Небрежными движениями убираю нависшие на её лицо пряди волос. Это происходит инстинктивно, помимо воли. Просто откинуть мешающиеся каштановые локоны. И всмотреться в её лицо. В фарфоровую кожу, суженые глаза, сведенные брови. А там, под моей ладонью, сжаты от злости мягкие губы. Черт, Грейнджер, какая же ты…

— Я ненавижу тебя, — первое, что приходит в голову.

Сказать что угодно, лишь бы не думать о ней. Бред и неадекватность. Лучше я признаю себя психом, чем назову тебя крас…

Я чувствую, как движутся губы под моей рукой. Очевидно, она отвечает нечто вроде: «Это взаимно, ублюдок».

Ряд зубов вонзается в кожу.

— Твою мать, Грейнджер!

Воспользовавшись моей заминкой, гриффиндорка отталкивает меня и вскакивает с кровати.

— Ты идиот, Малфой! — её волосы снова растрепаны и разбросаны по плечам.

Одним резким движением я оказываюсь рядом с Грейнджер и продолжаю напирать до тех пор, пока её спина не упирается в стену. Комната небольшая, потому ждать мне приходится всего несколько секунд.

Как смешно, да, гриффиндорка? Несколько секунд — и ты снова в заточении. В моем заточении.

— Просто ответь на вопрос…

Я знаю, что моё дыхание щекочет кожу её шеи. Знаю, что мои ладони слишком сильно вдавливают её тело в стену. Но ничего не могу поделать. Плевать на вопрос, плевать на ответ. Лишь бы продолжить эту непонятную пьяную игру в сумасшествие. Просто снова приблизиться к ней. Чтобы причинить боль. Чтобы уничтожить. Чтобы унизить. Чтобы…

— Отвечай, твою мать! — мой голос переходит на рычание. — Почему ты оставила им свою фамилию?! Почему, Грейнджер? Ты ведь его не любила… признайся…

Мне нравится её мучить. Здесь и сейчас. Когда ничто не сможет помешать. Когда расстояние слишком мало, чтобы пытаться соображать и возвращаться в реальность.

— Отвечай… Ты не любила его!

— Я была ему благодарна, ясно?! — Грейнджер резко поворачивает лицо в мою сторону, в то время, как её голос срывается на крик.

Расстояние всё меньше. Дышать всё труднее. В её мокрых глазах отражается мой серый цвет.

— И до сих пор благодарна! За дружбу, за нежность, за Розу, за Хьюго… — голос гриффиндорки быстро затихает.

Она прерывисто дышит, пытаясь перебороть истерику, заглушить слезы.

— Вот именно, Грейнджер… Ты ему благодарна. Но ты не любила его. Никогда. Слышишь, ты не любила его!

Мои пальцы еще сильнее стискивают её податливые плечи. Еще немного…. И она просто упадет. Такая беззащитная. Я бы мог воспользоваться этим. Добить её морально. Заставить её страдать, перебирая воспоминания. Погрузить её в эту серую унылость, когда хочется захлебнуться болью. Я бы мог, но… Твою мать, Грейнджер… Какая же ты хрупкая… Вот-вот рассыпешься…

По её щекам стекают слезы. Пытается отвернуться, чтобы не показывать это. Да, тебе никогда не нравилось быть слабой, верно? Грейнджер… Что ты делаешь? Что? Почему меня выворачивает наизнанку от твоих слез? Почему мне хочется на кусочки раздолбать эту стену за твоей стеной, лишь бы не чувствовать поганой потребности защитить тебя от … меня?..

— Как тебе это удается, Грейнджер? — она лишь удивленно смотрит в ответ, потому что не понимает суть вопроса… да и я сам его не понимаю.

Просто на секунду. Всего на секунду. Прижаться к ней еще ближе. Ощутить её тело рядом, уничтожить ненужное расстояние, чтобы хотя бы кончиками пальцев прикоснуться к тому, что я ненавижу в ней больше всего — к её душе. К её внутреннему гордому Я, который не терпит неподчинения, любит диктовать условия, читать морали, учить жизни… её Я, которое не позволило сдохнуть мне в первые месяцы после того, как она вернула меня к существованию.

— Что ты делаешь, Малфой?!

— Заткнись. Просто заткнись, Грейнджер...

Быстро, чтобы не иметь возможности остановить себя… Чтобы не иметь возможности осмыслить. Нет, это сейчас ни к чему. Просто приблизится к её губам. Непокорным, жалящим, ядовито-правильным, наивным, морально чистым губам. Ощутить вкус, тепло, ненависть.

Я и делаю это.

Гриффиндорка сжимает зубы, не позволяя мне проникнуть в её рот полностью, но сопротивление длится не долго. Я могу добиться того, чего хочу. По крайней мере, из-за физических преимуществ.

Мягкие, немного мокрые и соленые от слез губы, её сбивчивое дыхание, стремительно поднимающаяся и опускающаяся грудь, дрожь в теле и полное отсутствие надежд на то, что ей удастся меня остановить… Вся гремучая смесь разливается горячей волной по коже, глухо пульсирую внизу живота. Едва уловимое сопротивление заставляет лишь острей чувствовать эту непонятную потребность… Близость Грейнджер хочется ощущать сильнее и ярче. Прикосновения становятся более грубыми, более ожесточенными… более звериными.

Она не сможет меня остановить. Да я и сам не в состоянии это сделать.

Тупик. Это вяжущее, неподвластное чувство плюет на протесты разума. Уже бесполезно рыпаться, Грейнджер. Всё зашло слишком далеко, а назад вернуться не удастся. Просто позволь быть максимально близко к себе и тогда, может быть, будет шанс на спасение. Но я сомневаюсь в этом.

---