Тик-так, тик-так....
Поворот.
Тик-так, тик-так...
Восемь лестничных ступенек.
Тик-так, тик-так....
Заветная дверь бесшумно открывается, и я темной тенью проскальзываю в пустынный коридор.
Тик-так, тик-так...
Зачем я ношу эти часы? В тишине полуночных больничных коридоров даже человеку покажется их тиканье слишком громким, а уж мне оно и подавно в ушах отдается погребальным набатом. Что ж, самое лучшее музыкальное сопровождение для Ангела Смерти.
Лунный свет, необыкновенно яркий сегодня, бесшумно льется сквозь окна, оставляя серебристые дорожки на полу и стенах. Полнолуние. Полночь. Люди всегда считали, что в такие ночи происходит что-то мистическое, оживают чудовища из страшных сказок и преданий, ведьмы варят свои зелья и заманивают неосторожных путников в свое логово... И я снова здесь. И меня, наверное, уже ждут.
Ни шороха, ни звука; не дрогнет занавеска на окне, не скрипнет пол под моим ботинком. Медсестра на своем дежурном посту тихо закимарит до рассвета. Зачем ей опекать пациентов, которые все равно умрут? Когда-то и я изучал медицину под началом своего названного отца, Карлайла, и знаю, что несмотря на все ее ухищрения, человеческая жизнь все равно заканчивается смертью. Особенно здесь, в отделении онкологии крупнейшей больницы Сиэтла.
Смерть трудно обмануть. Она все равно рано или поздно придет, чтобы собрать свою жатву. Мало кто из пациентов этого больничного коридора уходит отсюда насовсем. Чаще всего они лишь получают отсрочку. Вымаливают и выкупают милость - право на жизнь еще в течение нескольких лет. Несколько лет боли и страха. А исход все равно один — они возвращаются сюда. Чтобы встретиться с госпожой Смертью. Или со мной.
Когда-то и я так же умирал на койке в госпитале, и у меня еще даже остались смутные воспоминания об этом отрезке моей жизни. Мне была уготована участь сотен тысяч людей, умерших в тот год от испанки, если бы не моя мать, перед смертью упросившая доктора Карлайла Каллена помочь мне. Помог ли он, превратив меня в монстра, питающегося человеческой кровью? Много лет я задавался этим вопросом, но так и не нашел на него ответ.
Не по своей воле, но я стал вампиром. Существом, которое не может существовать без человеческой крови. Во истину, благими намерениями вымощена дорога в ад. По иронии судьбы, если бы я умер тогда, то по всем церковным канонам я бы попал в рай — много ли грехов у семнадцатилетнего мальчишки, любящего сына и прилежного ученика? Пятьдесят лет спустя я был ночным кошмаром и героем страшных историй, которыми пугают даже взрослых. А мое существование казалось мне адом.
Я пытался вести жизнь, приближенную к человеческой, как и Карлайл. Питался лишь кровью животных, под чутким контролем моего названного отца изучал медицину и даже помогал ему в больнице, пока мой наставник не встретил свою вторую половинку. Женщина, потерявшая ребенка, от отчаяния бросившаяся со скалы, начала в нашем доме новую жизнь. И я почувствовал себя лишним. Ребенку, который вырос, было пора покидать родительский дом и вести самостоятельную жизнь. И я ушел, решив полностью переменить свое существование. Человеческая кровь, остававшаяся для меня все эти годы запретным лакомством, манила меня. И я убивал. Но лишь тех, кто, как мне казалось, заслуживал смерти: бандитов, убийц, насильников, грабителей. Не темных улочках любого города нашей страны их предостаточно. Лишь до того момента, пока я не понял, что судить этих людей должен либо их человеческий закон, либо Бог, я же не был ни тем, ни другим. Я был таким же убийцей, как и они.
В своих ночных скитаниях я как-то оказался рядом с одной из бостонских больниц. В тот день там в реанимации лежал молодой парень, пожарник, который пострадал при тушении пожара. Не знаю почему, но я четко слышал мысли его лечащего врача и самого парня, доверху накачанного обезбаливающими. Лечащий врач думал о том, что ожеги его подопечного несовместимы с жизнью.
А сам молодой пожарник, даже одурманенный лекарствами, кричал от боли и молил Бога послать ему скорую смерть. Я пытался блокировать его мысли, сосредоточиться на каком-нибудь ребёнке, у которого простая простуда, но не мог. Его голос преследовал меня, даже когда я несся прочь, словно не было между нами расстояний и чужих мыслей. Он просил у Бога то, что мог дать ему я. Смерть.
И я принял решение. Я до сих пор помню невыносимый запах его паленой плоти и дурманящий аромат крови, в которой лекарств было больше, чем, наверное, во всей больнице. Но я заставил себя пить его кровь, и он замолчал навеки. А перед самой смертью в его мыслях промелькнуло что-то похожее на… Благодарность? Он сказал спасибо безымянному ангелу, который принес ему скорую смерть.
Мой жребий был брошен. С той ночи я стал ангелом. Ангелом смерти, который нес ее умиравшим в больницах в разных уголках страны. Их кровь редко была даже приятна на вкус – и о какой приятности можно говорить там, где врачи испробовали дикое количество лекарств для поддержания видимости человеческой жизни? Но я заставлял себя ее глотать, ведь таким образом каждый из нас получал то, что ему было нужно: я – избавление от жажды, а они – долгожданную смерть.
За долгие годы такой жизни я стал чем-то вроде легенды, которую шепотом медперсонал и безнадежные больные передавали другу другу, от которой отмахивались врачи, но замалчивали в своих отчетах удивительно огромную потерю крови у тех, кто и так должен был умереть.
Я редко посещал одну и ту же больницу два раза подряд, но вчера, выпивая кровь у мужчины, у которого в результате аварии отказался работать мозг, и родственники подбирали дату отключения его от аппарата искусственной вентиляции легких, я вдруг услышал мысли одной матери. Вернее, не так – это ее мысли и эмоции атаковали мой слух. Она ждала смерти единственной дочери, которую перевели сюда умирать от опухоли головного мозга последней стадии. Вся лавина ее боли, ужаса и тоски обрушилась на меня с такой силой, что я едва устоял на ногах. Она то молилась Богу об исцелении своего дитя, то просила для нее не такой мучительной смерти, то плакала и проклинала того, кто ниспослал им такое горе. И я понял, что должен вернуться сюда, но несколькими часами позже, когда врач уколет женщине дозу успокоительного, чтобы она хоть ненадолго забылась наркотическим сном. По их прогнозам ее дочь будет умирать еще несколько дней, если не недель. Ей уже ничем не поможешь, а матери еще нужы силы, чтобы пережить такой удар.
Поэтому я шагал сегодня по пустынному больничному коридору. Дежурная медсестра на своем посту забылась кратким и тяжелым сном, который навеяла ей моя тихая песня.
Еще восемь шагов, и за стеклянной дверью другой моей песни ждет еще одна девушка. Я затаил дыхание. Я не Бог, но я принесу ей избавление. Я стану для нее прекрасным ангелом. Ангелом смерти…
Стеклянная дверь бесшумно открылась и я оказался рядом с кроватью, на которой, укрытое простынями, лежало миниатюрное тельце скорее ребенка, нежели взрослого. Мои глаза выхватили из темноты надпись на карточке, приклепленной к кровати больной: «Изабелла Мари Свон». И ниже возраст – семнадцать лет. Я почувствовал, как что-то дрогнуло в груди. Я ведь тоже умер как человек именно в этом возрасте. Люди считают семнадцать лет самым замечательным возрастом, когда ты еще полон сил, надежд и жадно впитываешь в себя окружающий мир. А мне в семнадцать лет приходилось впитывать сначала боль и жар испанки, от которой умирала вся моя семья, а затем человеческую кровь, которая отныне и вовеки веков есть мой элексир жизни и бессмертия.
Я поднял глаза на девушку. Изможденное болезнью ее худенькое тело казалось таким маленьким и хрупким, что даже больничная постель под ним казалась огромным ложем. Но лицо… даже болезни не удалось вытравить ту удивительную простоту и нежную чистоту ее черт: тонкое личико в форме сердечка с белоснежной, почти прозрачной кожей в обрамлении каштановых локонов. Я невольно залюбовался ей. Истинную красоту не может испортить даже смерть… Или это лунный свет шутит со мной такие шутки?
Но в следующий момент девушка открыла глаза. Нет, это не игра лунного света. Теперь мне придется держать ответ за свое явление…