Элис

Почти месяц прошел с того момента, как я, не успев поверить в счастье, не успев даже как следует разглядеть их лица, во второй раз потеряла Бэллу и Эдварда. Та страшная ночь в самолете Монреаль-Лондон показалась мне самой длинной, самой безысходной, самой отчаянной ночью за всю мою жизнь. Очередной удар по нашей и без того натерпевшейся семье, как ни странно, только сплотил нас. Когда я, глотая несуществующие слезы, рассказала им о своем видении, никто из них не произнес ни одного слова сожаления. Однако мне не нужно было уметь читать мысли, чтобы ощутить сильный, лютый, нарастающий жар эмоций, сжигающий каждого из них с неподдельной силой. Все оставшееся время полета мы сидели, застыв, словно немые каменные фигуры, в странных неловких позах, и забыв о необходимости совершать естественные человеческие движения. Не вздымались под тяжестью ненужного дыхания твердые вампирские плечи. Не моргали устремленные в пустоту сухие стеклянные глаза. Лежали на коленях, не шевелясь, белые, будто бумажные, сомкнутые в объятьях друг друга пальцы. Не помня себя, не помня сил, не помня самой памяти, мы оставались неподвижными ледяными изваяниями до самой посадки.
Выйдя из самолета, мы молча получили багаж и направились к выходу из огромного стеклянного купола с переливающейся крышей. Когда двери аэропорта захлопнулись за нами, Джаспер вдруг внезапно остановился и посмотрел вверх. Мы тотчас же, все так же молча, последовали его примеру. Набухшие лондонские облака встретили нас серым пасмурным светом. Казалось, город был рад нас видеть. Джаспер глубоко вдохнул, потом выдохнул и снова вдохнул. Я знала, что говорить ему будет тяжело.
- Прости меня, сестренка., - начал он тихо куда-то в небо. – Я всегда знал, что у тебя в груди бьется прекрасное смелое сердечко, которое не остынет ни тогда, когда ему придется остановиться, ни даже тогда, когда оно будет уничтожено, - сказал он, наконец, громким неузнаваемым голосом. – Прости меня и ты, брат, за то, что я так долго сомневался в тебе, - добавил он чуть тише и, оторвав взгляд от радушного городского неба, повернулся к нам: - А нам надо жить дальше, смею предположить, у нас впереди еще не одна подножка вечности.
- Спасибо, Джаспер, - сказал Карлайл.
Остальные ограничились тихими благодарными взглядами.
Джаспер невесело улыбнулся и неопределенно кивнул. Он окинул нас долгим внимательным взглядом, и я вместе с остальными почувствовала, как отступают, окончательно сдавшись, тяжелые, рваные, обжигающие чувства и тепло умиротворения заполняет каждую клетку моего тела. Нет, никто из нас конечно же ни о чем не забыл. У вампиров хорошая память, способная хранить в себе неимоверные запасы горя и радости. Просто боль заволокло зыбкой пеленой облегчения, и теперь она переместилась из непосредственного сознания в глубину подсознания – хранилище самых несчастливых воспоминаний – оставив после себя лишь легкое прошлогоднее послевкусие.
У выхода из аэропорта нас ждал здоровенный ослепительно белый BMW X13 – первая попытка баварцев отойти от традиционной четырехколесной классики и внести, наконец, свой вклад в новинки гравитации. Из машины легко выпрыгнула высокая красавица-брюнетка точь-в-точь из моих видений. Розали завистливо хмыкнула, придирчиво оглядев ее платье: белоснежный миниатюрный верх и широкая ромбовидная юбка, плавно переходящая в шарообразные сапоги на высоченных каблуках. Ох уж мне эта переменчивая мода. В последнее время я ловила себя на мысли, что мне все сложнее становится поспевать за ее неожиданными течениями. Чего не скажешь, например, о Розали: она всегда была в курсе новомодных движений, которым с маниакальной строгостью и следовала. Я же наоборот старалась подбирать себе одежду, руководствуясь исключительно собственным вкусом.
- Привет! Я Джун Доусон. Чудесно пахнете! – лучисто проговорила наша новая знакомая.
Карлайл вышел вперед и с улыбкой поцеловал ей руку.
- Я Карлайл. Это Эсме, Элис, Джаспер. Эммета и Розали ты уже знаешь.
- Да-да, - высоко засмеялась Джун, поочередно обнимая нас всех. - Ой, мальчики, - засуетилась она вдруг, быстро переходя на разговорный тон, - вы давайте с багажом домой, там Энди уже готовит вам комнаты. А мы, - она подмигнула Розали, - по магазинам!
Лондон – один из самых чудесных городов, в которых мне довелось побывать. Спокойный дождь, крупные величественные здания, крепко стоящие на своих каменных лапах, тонкая размеренная английская жизнь, желтые дорожки фонарей, которые лопались, как прозрачные мыльные пузыри, с ранним наступлением ночи, обширная, весьма обитаемая лесная полоса за чертой города – все это делало его весьма приятным и удобным местом для таких, как мы. Кроме того, Лондон – это город возможностей. Здесь ценили профессионалов и качественно обучали тех, кто хотел стать профессионалом. Поэтому шестеро прилежных вампиров c легкостью нашли здесь себе применение. Мы с Эсме незамедлительно занялись реставрацией ценнейшей коллекции Шагалла, пострадавшей при недавнем потопе в Британском музее. Розали оставила надежды укротить рояль Эдварда и вместе с Джун поступила в консерваторию по курсу скрипки. Эммет купил Феррари и начал участвовать в профессиональных заездах. Но больше всех я была рада за моего Джаспера. Получив за последние двадцать лет три медицинских образования, он, наконец, нашел в себе силы присоединиться к Карлайлу: уже на следующий день после приезда они получили места ведущих хирурга и анестезиолога в центральной больнице.
Еще одним несомненным плюсом в нашей жизни были Джун и Энди Доусоны. Они представляли собой редкое, странное, но весьма приятное исключение из наших животнообразных монстров-сородичей. Они относились к вампирскому уделу легко, стараясь извлекать из своего существования как можно больше радости, и всегда искрились хорошим настроением. У них был один талант на двоих – довольно бесполезный и безобидный для окружающих, но в то же время крайне важный для них самих – талант быть счастливыми и сохранять свое эгоистичное счастье при любых обстоятельствах.
Их история была до смешного проста, но, местами, загадочна и даже нелепа. Они знали друг друга всю жизнь: одногодки, они жили в Париже на соседних улицах, сидели в школе за одной партой и не расставались даже на переменах. Всегда и везде вместе, всегда и для всех они назывались не иначе как «Джун и Энди». В 1989 году им было по 20 лет, они вместе учились на втором курсе искусствоведческого факультета Сорбонны и собирались в скором времени пожениться.
Это случилось весной. Джун и Энди отправились на выходные в Лондон – куда они собирались переехать после свадьбы – чтобы узнать цены на жилье и присмотреть себе недорогую квартирку. Скоростного тоннеля под Ла-Маншем тогда еще не было, и добраться до британского берега можно было только на пароме или на самолете. В тот день северные воды узкого пролива были неспокойны, а небо черно и неприветливо. Молодые люди попали на последний паром, отплывший от берегов Франции за минуту до штормового предупреждения. (Когда хохотушка-Джун добралась в своем рассказе до этого места, мы конечно сразу представили себе чудовищное кораблекрушение и сердобольного вампира с золотистыми глазами, сжалившегося над влюбленной парочкой…) Но все оказалось совсем не так. Паром действительно перевернулся, не дотянув пятисот метров до берега. Однако все пассажиры выжили, хотя и изрядно пострадали. Джун и Энди, наглотавшиеся пыльной прибрежной воды, были доставлены в больницу без сознания. Там им вкололи что-то восстанавливающе-успокоительное – и на этом их смертная жизнь подошла к концу.
Очнулись они через несколько дней, уже в морге. В голове было чисто, пусто и непонятно, а в горле пылал холодный костер. В ноздри бил сладких опьяняющий запах, от которого мутнел разум. Стояла ночь, и поэтому на ужин они получили только охранника и дежурную медсестру. Оба мечтатели и фантазеры, Джун и Энди быстро поняли, что обречены на вечную жизнь. Они также скоро осознали, что вечность и острые клыки – не единственные полученными ими преимущества перед людьми. Ощущение невероятной силы, скорости, неуязвимости и совершенства быстро победили чувства родственного сопереживания, которые они должны были бы испытывать по отношению к своим близким, считавшим их умершими. Погрузившись в наслаждения и прелести своего нового мира, Джун и Энди даже не потрудились выяснить, как же так получилось, что они стали теми, кем стали. Они узнали об этом случайно спустя несколько лет, встретив вампира, который в ночь перед кораблекрушением был ранен в схватке с оборотнем и рыскал по больнице в поисках донорских запасов. По иронии судьбы, он случайно испачкал своей кровью два одноразовых шприца. Яд разъел упаковку, и на следующий день ничего не подозревающая медсестра вколола двум жертвам кораблекрушения отравленное лекарство. Когда вампир узнал о случившемся, он срочно отправился в морг – но их там уже не было.
Еще одной странностью Джун и Энди были, поначалу совершенно не вязавшиеся с их образом жизни, золотые глаза. На прямой вопрос Карлайла о том, почему они решили стать вегетарианцами, Энди ответил обычной усмешкой, а Джун, заговорчески подмигнув мне, прошептала: «По убеждениям!». Нам оставалось наблюдать и самим делать выводы. Сначала мне думалось, что они, как и мы, просто не хотели убивать людей. Но после того, как я услышала, как Энди, заливаясь смехом, рассказывал застывшему в недоумении Эммету об одной «поразительно смешной человеческой аварии», я поняла, что гуманизм здесь не причем. Позднее я предположила, что все дело было в их страхе перед Волтури, которые могли в любую минуту придти и наказать их за неосторожность – а ведь осмотрительность и аккуратность в действиях была далеко не главной составляющей характера Доусонов. Но скоро оказалось, что они вообще не знают, кто это такие.
Лишь узнав их получше, мне удалось понять, в чем была настоящая причина их отказа от человеческой крови: они презирали людей. Общаясь, работая и учась с ними, Джун и Энди получали огромное удовольствие от осознания своего превосходства над ними. Им нравилось, что люди восхищаются ими, подлизываются, стараясь понравиться и напроситься в друзья. Они были элитой – неземной, недосягаемой, прекрасной, как солнце, теплом которого можно только наслаждаться – тихо и издалека. Они чувствовали себя всесильными богами, перед которыми люди были недостойными тварями, и поэтому не могли себе позволить употреблять их в пищу. Это отторжение доходило до такой степени, что Доусонов не волновал даже открытый вид человеческой крови. Животные же не претендовали ни на разум, ни на внешнее богоподобие – и поэтому не вызывали у них отвращения.
Однако, несмотря на то, что такая позиция, пусть и не озвученная, не встречала уважения с моей стороны, я видела, что Джун и Энди влияют на мою семью положительно. Розали крепко сдружилась с Джун, а Энди – с Эмметом. Теперь они все свободное время, которого у вампиров предостаточно, проводили вместе, предаваясь человеческим и нечеловеческим развлечениям. Остальные члены моей также были настроены к ним позитивно: эгоистичное счастье Доусонов притягивало и делилось теплом.
Первые время после приезда мы жили в их доме, и поначалу даже думали там остаться. По истечении первой недели, выждав, когда Энди и Джун отправятся на охоту, Карлайл собрал нас пятерых в гостиной и выдвинул на семейный совет предложение об объединении семей, которое не стало ни для кого из нас неожиданным.
- Что скажешь, Элис? – я понимала, почему он спросил меня первой.
Я выбрала точку повыше настольной лампы в углу комнаты и, не закрывая глаз, устремилась в будущее. Сейчас никаких преград не было, и это было легко. Я увидела смеющееся лицо Энди в обрамлении копны светлых жестких завитков, увидела Джун, обнимавшую Розали, но… нет, я не видела, чтобы мы были связаны чем-то большим, чем дружба. Я покачала головой:
- Мне кажется, мы не станем семьей, - лица моих родных погрустнели. – Но мы останемся хорошими друзьями! – ободряюще добавила я и вздохнула с облегчением: с некоторых пор я ревностно охраняла границы нашей небольшой семьи. И хотя нас стало меньше и я осознавала, что для того, чтобы быть сильными, нам нужно расширить ее круг, мне не хотелось сейчас никаких новых братьев и сестер.
- Почему? – спросила Розали, которая сейчас меньше всего желала бы расстаться с Джун.
- Я не уверена, Роуз.
Мы помолчали. Потом Карлайл встал со своего места и выжидающе наклонил голову. Мы ответно подняли на него глаза.
- Так, хорошо, - он быстро скользнул взглядом по нашим лицам и перешел к главной части собрания: - Голосуем.
Против объединения семей высказалась только я. Я видела сомнения Джаспера: он хотел поддержать меня, но сам придерживался иного мнения и в результате все же решил проголосовать «за». Я услышала его голос еще до того, как он успел произнести слово «да».
- Прости, но так будет лучше для всех нас, - шепнул он, коснувшись губами моего уха.
- Прекрасно! – громко, довольным голосом произнес Карлайл, - Элис, ты видишь что-нибудь? Изменения?
- Нет, - я не видела изменений.
- Тогда осталось дождаться наших друзей, - нетерпеливо улыбнулась Эсме, выпрямившись в своем кресле.
- Они передумали охотиться. Они будут здесь через минуту, - сказала я.
Джун и Энди, как всегда выглядели довольными. Улыбки не сошли с их лиц даже тогда, когда они увидели, что мы в полном составе ожидаем их в гостиной. Уголки их губ лишь немного опустились, придав улыбкам оттенок настороженности, и теперь слегка подрагивали – я уверена, от любопытства. Карлайл молниеносно, вежливо повернулся к ним.
- Добрый день. Мы хотели бы поговорить с вами, - проговорил он отчетливо.
Улыбки слегка напряглись в ответ на официальный тон Карлайла, но тот сделал вид, что не заметил этого. Он сделал паузу, пытаясь понять, стоит ли ему продолжать. Я, как ни старалась, не могла увидеть их реакцию: видимо, они совершенно не ожидали последующих вопросов.
- Мы хотим предложить вам, - Карлайл глубоко, но незаметно вдохнул, - объединить наши семьи.
В тот же момент я увидела их реакцию и закрыла глаза, чтобы не видеть их лица. Но я продолжала видеть их в своей голове, и поэтому предпочла с неохотой поднять веки. Наконец-то улыбки исчезли. Лица Джун и Энди, словно гладкие ледяные глыбы, остановились неподвижной неприятно удивленной гримасе.
- То есть, вы предлагаете нам присоединиться к вашей семье, – слегка вопросительно сказала Джун изменившимся голосом, силясь придать своему лицу приятное выражение.
- В качестве ваших детей, - уточнил Энди, медленно сжимая запястье своей жены.
- Да, - осторожно произнес Карлайл.
Доусоны молчали. Каллены и Хэйлы напряженно ждали.
- Но мы ни в коем случае не настаиваем, - заметил Карлайл.
- Конечно, - быстро сказал Энди и снова замолчал.
Несколько минут прошли в неподвижном взаимном созерцании. Боясь нарушить тишину ожидания, я на мгновение напрягла свою руку в руке Джаспера, он ответил мне быстрым едва заметным пожатием. Через несколько секунд я увидела, как действует успокоительное Джаза. Черты Доусонов разгладились. Энди кивнул Джун и сделал шаг вперед, готовясь заговорить.
- Конечно… - начал он. Наверное, он первый раз в жизни говорил серьезно. – Мне очень жаль, я даже не могу сказать, что мы бы с радостью приняли ваше предложение, если бы могли.
Энди поднял руку, останавливая возражающий жест Карлайла.
- Мы очень рады, что вы у нас гостите, - продолжил Энди, сделав ударение на последнее слово, – но поймите нас правильно. Вы нам очень нравитесь. У нас с Джун никогда не было таких друзей, как вы, - он посмотрел поочередно на Розали и Эммета, - и мы вам очень благодарны.
- Дело в том… - Джун подалась вперед, вступая в разговор, но наткнулась на строгий взгляд Энди.
- Дело в том, - сказал он, - что нас двое. Я и Джун. Мы равны. Во всем. И мы независимы. А ведь мы прекрасно понимаем, что в любой семье есть лидер. Мы не сможем быть вторыми в семье, вторыми по статусу. Мы свободны и счастливы. Вы будете удивлены, но мы свободны даже от друг друга. Да, мы любим друг друга, но у нас нет привязанности. Мы не семья.
- И еще, - сказала Джун, улыбнувшись своей обычной улыбкой, - вы слишком любите людей.
Через неделю мы перебрались в собственный дом.
Мы больше не возвращались к этому разговору: мы просто, не сговариваясь, сделали вид, что его никогда не было. В любом случае, как я и предвидела, наши отношения с Доусонами ничуть не изменились: они также радушно встречали нас, когда мы приходили в гости, а мы, в свою очередь, искренне радовались их визитам. То, что произошло между нашими семьями (я все-таки склонна была считать их семьей), пошло на пользу нам всем: теперь не было никакой недоговоренности, мы были честны и искренни друг перед другом и могли общаться, не оглядываясь на глупые человеческие предрассудки.