…

Мне было четыре, когда все началось, и мне будет семнадцать, когда все это закончится.

Для меня.
_

Никто не знает, как выглядят их притоны. Об этом никто не говорит, потому что говорить некому: оттуда еще никто не возвращался.

Кто-то считает, что они похожи на древние рынки, вроде тех, на которых в далекие-далекие времена продавали рабов. Огромные площади со скрипучими деревянными помостами, где перед толпой голодных озверевших вампиров стоит человек в сопровождении эдакого надзирателя. Другие считают, что постоянного места продаж нет. Они переезжают с места на место, чтобы не попасться в руки властям.

Третьи представляли себе это место именно таким, каким увидела его я.

…

Жутко – пожалуй, это единственное слово, подходящее под описание этого места.

Жутко даже для меня – для человека, который ни разу за всю свою сознательную жизнь не видел роскоши, или хотя бы нормальных для мира до условий проживания. Всем этим наслаждались и по сей день активно наслаждаются они.

В помещении – низкий потолок и пахнет сыростью. Дождь все еще ломится в окна, но уже не так настойчиво, как прежде, будто бы из последних сил. Окна здесь редкие, вернее – только одно, и то очень-очень маленькое и грязное. Вокруг царит уже привычный для моих глаз полумрак.

Они боятся солнечного света. Ультрафиолет ослабляет их, высасывает жизненные силы, как они высасывают нашу кровь.

Бессмертные и в тоже время уязвимые.

…

Все тот же блондин с хвостиком на затылке и лицом убийцы ведет меня вдоль длинного, уходящего куда-то вниз, коридора. На каменных стенах полно паутины, а света практически нет, только вдали слабо поблескивает, словно свет в конце тоннеля, тусклая желтая лампочка.

Наши шаги звучат в тишине коридора неестественно громко.

Его ледяная ладонь на моем предплечье кажется единственным, что удерживает меня в горизонтальном положении. Я просто переставляю ноги – едва-едва. Если он отпустит меня, разожмет пальцы, я упаду на каменный пол.

Кости ноют, голова раскалывается. Кровь на лице давно засохла. Мне нельзя двигать лицевыми мышцами, растягивать губы, морщить лоб, иначе ранки снова начнут кровоточить, и кто-то из них обязательно не устоит перед соблазном.

Оттягиваю ключевой момент…

Украдкой бросаю на него взгляды из-под ресниц. Его лицо спокойно, делает вид, что ничего не замечает.

…

Уголки тонких губ едва заметно дергаются вверх.

Я не успеваю сообразить, что случилось. Все происходит молниеносно и как-то почти неуловимо для моего сознания. Он стремительно разворачивается и впечатывает меня в стену так, что перед глазами некоторое время мелькают, вспыхивают и меркнут маленькие цветные точки.

Я ощущаю вес его тела точно так же, как совсем недавно ощущала тело Джейка.

Джейк…

Вампир пробегает тонкими белыми пальцами по моему лицу, убирая слипшиеся от крови волосы со лба.

– А ты красивая. – Его глаза угрожающе светятся в темноте, а влажные острые зубы поблескивают белой полоской, и мои глаза непроизвольно впиваются в два выпирающих из ровного ряда зубов клыка.

Дышит мной, с шумом втягивая воздух рядом с моим лицом.

– И ароматная.

Морщусь.

Шансы на то, что он укусит меня 50 на 50.

Помните, я говорила, что не боюсь смерти? Так вот, забудьте. На самом деле я боюсь ее. Боюсь в тот момент, когда вампир закрывает глаза, склоняясь над моей шеей. Он проводит указательным пальцем по линии сонной артерии, царапая кожу острым ногтем. Другой рукой опирается о стену. Мне не сбежать.

Морозное дыхание заставляет кожу покрыться мелкой дрожью. Мне страшно. Страшно, как в тот день, когда я потеряла семью, как в тот день, когда впервые пряталась от вампира в багажнике старой брошенной машины, прижав колени к подбородку и боясь даже дышать. Тогда я думала, что умру, но меня спас рассвет. Везение в чистом виде.

Сейчас мне уже не повезет. Даже если я смогу найти выход из коридора и выбежать на улицу, исход будет один и тот же – меня убьют. Снаружи они повсюду, поэтому здесь безопасно.

Сглатываю.

Закрываю глаза, пытаясь унять дрожь.

…

– Пожалуйста, – сама не понимаю, что хочу сказать этим задыхающимся «пожалуйста».

Меня трясет, будто в лихорадке, к горлу подступают рыдания, но я не могу позволить себе такую слабость, как слезы, из-за свежих царапин на лице. Я сделаю себе хуже, если позволю упасть хоть одной слезинке.

– Пожалуйста? – спрашивает и медленно-медленно поднимает голову.

Вампир откровенно наслаждается моим безвыходным положением. Кажется, еще чуть-чуть и он рассмеется прямо мне в лицо, в глаза моему страху.

– Пожалуйста, - увереннее говорю я, глядя прямо в кровавые глаза вампира-охотника.

И он смеется.

Его смех ледяной и каменный, как и он сам. Мне хочется сжаться в маленький комочек и провалиться в одну из узких щелей в полу. Мне хочется раствориться в воздухе, просочиться под камень. Просто исчезнуть.

Вампир смеется.

…

Все очень просто.

Существует пищевая цепочка, на которой построен весь мир. Одни едят других, другие едят третьих, третьи – четвертых и так далее. Сильные едят слабых.

Хотелось бы мне сейчас посмотреть в глаза тому, кто сказал, что человек находится на вершине пищевой цепочки. А еще больше мне хочется, чтобы ему посмотрел в глаза охотник.

Раньше мы и подумать не могли, что когда-нибудь придут они. Мы считали себя полноправными хозяевами на этой планете. Мы были сильными, у нас было оружие и крыша над головой. У нас были законы и правила.

В этом же мире нет ничего.

А главное – они не нуждаются в нас.

Не так остро, как раньше, когда мы были единственным источником питания.

Нельзя сказать, что сейчас стало лучше. Есть распоряжение от правительства, по которому они должны дать людям возможность восстановить свою популяцию, как будто это вообще реально, пока есть они.

Хищник и жертва никогда не смогут жить плечом к плечу. На равных. Это невозможно. Заприте кота и хомячка в одной стеклянной коробке без пищи и посмотрите, что будет. Просто наблюдайте.

Так и с нами.

Их закон – просто бумажка.

Наш президент – вампир, наше правительство – вампиры. В аэропортах и отделениях полиции, в ночных клубах и борделях, на телевидении, в магазинах, на заправках – везде они.

Всюду.

Они откупились от нас законом, сделали нам одолжение. Давайте, развивайтесь.

Если сможете.

Как ни удивительно, этот закон действует только в крупных городах вроде Нью-Йорка, Лос-Анджелеса, Чикаго, Майами или Вашингтона. Здесь, в маленьком заштатном городке с идиотским названием Форкс, ты приравниваешься к крысе, если ты человек.

Но настоящий ад все-таки был раньше, до того, как изобрели заменитель крови. Хаос – не совсем правильное и точное слово, но это первое, что пришло бы на ум любому постороннему наблюдателю. Они уничтожали нас долгих пять лет. Полностью стирали с лица земли людей – прежних себя. Некоторым – единицам – везло больше, их обращали.

Хотя сложно сказать, что же все-таки лучше: быть жертвой или охотником.

…

– А знаешь что, птичка? – тихий вкрадчивый голос похожий на шипение гремучей змеи раздается возле моего уха.

Не знаю. Я уже ничего не знаю.

Вопрос хорош тем, что не требует ответа. Я вообще не обязана отвечать, когда он спрашивает меня о чем-либо. Я не обязана отвечать. Все равно он ничего мне не сделает.

Там, на входе, кто-то из его начальства уже отчитал ищейку за мой нетоварный вид. Он не посмеет портить упаковку еще больше, иначе придется снизить цену.

– …я бы и сам тебя купил, будь у меня достаточно денег. Такие, как ты, недешево стоят, птичка.

Я хочу спросить, почему, но слова застревают в моем пересохшем горле. Он делает то, чего я совершенно не могу ожидать. Всего секунду он смотрит на меня каким-то пугающим и непонятным, но определенно не предвещающим ничего хорошего взглядом. Взглядом, который заставляет меня забыть все, что я знала о страхе перед смертью, и взглянуть на это под совершенно новым углом. Сердце замирает, пропуская несколько ударов, обрывается и падает куда-то вниз, ударяясь о ребра с глухим стуком. В глазах вампира – чистая смерть. И я точно понимаю, что он собирается сделать.

Нет, нет, нет! Не надо.

Он хватает меня за руку и одним легким движением раздирает кожу на запястье.

Я успеваю только взвизгнуть прежде, чем он зажимает мне рот, чтобы я не кричала.

Вампир скалится.

Кровь стекает по моей руке и капает на каменный пол. Кап. Кап. Кап. Я могу лишь мычать и вертеть головой, тщетно стараясь сбросить его руку. В затылок упирается рельеф стены – это больно, но это – ничто, по сравнению с тем, как горит порез и как жжется каждая слезинка на лице.

– Не надо кричать, - говорит он тихо и вкрадчиво.

…А кровь все капает, и капает, и капает…

– Не будешь кричать?

Качаю головой, и рука, зажимающая мне рот, исчезает, но легче от этого не становится ни на йоту.

– Хорошая девочка.

Вампир улыбается. Поднимает мою руку – ту самую – и делает ею такой жест, словно собирается произнести тост. Я вижу, как он припадает губами к кровоточащей ранке и сначала медленно и осторожно, словно ему приходится иметь дело с бесценным сокровищем (даже как-то нежно) слизывает кровь.

Я закрываю глаза и вижу перед собой его лицо.

Вампир улыбается...

…

Это – ничто, по сравнению с тем, что ждет меня впереди.

…
…

Он стоит по ту сторону решетки, рассматривая нас с полным безразличием во взгляде. Он не похож на тех, кого здесь называют ищейками, он не похож на ту белобрысую крысу, которая здесь как бы консультант супермаркета – все здесь зовут ее Джейн. Он не похож на охотника, который привел меня.

Он другой, и это сразу бросается в глаза.

Если бы у вампиров была своя иерархия, то он бы стоял уровнем выше ищейки и Джейн. У него то, что зовется аристократичным внешним видом. Это видно по всему: по внешности, по его взгляду, по тому, как он держится. Он даже одет как-то иначе. Опрятнее, со вкусом, что ли.

Покупатель.

Две девушки примерно моего возраста жмутся к дальней стене, время от времени тихо всхлипывая и перешептываясь. Рядом мальчик лет четырнадцати и еще одна девушка. Она красивая, по крайней мере, выглядит она куда лучше меня, и мне кажется, что он выберет именно ее.

Кто-то из нас в скором времени выйдет из камеры. Раньше в этом здании, как я понимаю, был полицейский участок, и мы находимся в том, что в прошлом называли обезьянником. Прекрасное место.

Перед нами, по ту сторону решетки, стоит Джейн и тот другой вампир. Выбирает, приценивается.

Я сижу на полу, подтянув колени к подбородку, и прижимаю кровоточащую рану на руке к груди. Что удивительно, меня больше не пробирает дрожь, и боль не ощущается слишком резко – приелась. Сердце стучит удивительно ровно, будто забыло о нашем безвыходном положении, о статусе вампирского обеда. Я не повторяю в уме: «не меня, не меня, пожалуйста, только не меня», но могу поспорить, что остальные это делают.

Смотрю в пол, безучастно, отрешенно. Моя судьба предрешена, она была предрешена с самого моего рождения, а может с начала эпидемии. Через это прошли почти все, кого я когда-либо знала. Через это и я должна пройти, безоговорочно.

Не ты первая, не ты последняя.

В конце концов, мы все когда-нибудь умрем.

…

- Я хочу ее, - говорит вампир почти безразлично. Его слова эхом отражаются от стен и низкого потолка, в который он практически упирается головой.

Я поднимаю взгляд…

…и встречаюсь прямо с его темными глазами.

Они не темно-бордовые, как у вампиров, испытывающих жажду, они темные, но без красного оттенка, а просто темные, как цвет мокрой земли. Я никогда не видела таких глаз у вампиров, и это пугает.

Это пугает, но не так сильно, как понимание того, что он смотрит на меня.

Он высокий и превосходно сложен, у него взлохмаченные волосы с медным отливом и слишком совершенные черты лица, даже для представителя его расы.

Если бы он был человеком и сказал, что хочет меня, я была бы просто счастлива.

Если бы он был человеком и сказал, что хочет меня, я бы сделала все, что он захотел, чтобы я сделала.

Если бы он был человеком и сказал, что хочет меня, я бы пошла за ним куда угодно.

Но он не человек. И он хочет меня.

– Ее? – переспрашивает Джейн и кивает в мою сторону. Я слышу вздох облегчения где-то слева. Я слышу громкое сглатывание.

Джейн выжидающе и как-то недоверчиво, неприязненно смотрит на меня. А потом переводит взгляд на него.

– Сколько ты хочешь за нее? – он делает вид, что не расслышал ее вопроса.

Джейн подходит к столу у стены напротив камеры, где стоит одинокая мигающая лампа, и берет со стола клочок бумаги, пишет что-то и спешит передать записку вампиру.

Он хмурится.

– Не слишком ли высокая цена?

Наблюдаю за ними из-под ресниц.

– Она с небольшими дефектами, да, но за качество я могу поручиться, - оправдывается вампирша, робко улыбаясь, будто строит глазки.

Хочет избавиться от меня. Хочет денег.

– Если хотите, можете посмотреть остальных, – добавляет чуть погодя.

Этот другой вампир долго смотрит на меня пристальным изучающим взглядом, от которого я сжимаюсь еще сильнее. Мне не нравится, как он смотрит на меня, но отвернуться я почему-то не могу.

Наконец, он поворачивается к Джейн, и я с облегчением вздыхаю.

– В этом нет необходимости, я беру ее.

И я роняю голову на колени, сжимая в руках подол платья до боли в костяшках пальцев.

Джейн снова подходит к столу, прячет деньги и достает из другого ящика ключи от камеры. Идет к нам, постукивая ключами по ладони, каждый ее шаг, сопровождаемый зловещим позвякиванием ключей, отдается эхом. Она вставляет самый крупный ключ в замочную скважину и проворачивает его два раза, пока не раздается щелчок.

Решетка отъезжает.

– Выходи, - сухо произносит Джейн.

Я не шевелюсь, я не хочу никуда уходить. Мне здесь хорошо. Пожалуйста.

– Выходи, я кому говорю, – с нажимом повторяет она.

Я разжимаю пальцы и упираюсь ладонями о стену, медленно поднимаясь на ноги. Мне больно, но это не продлится долго.

Подхожу к выходу, взгляд устремлен в пол, ноги – ватные, и колени слегка подрагивают от слабости. Перешагиваю черту, и Джейн подталкивает меня прямо к нему.

…

Я понимаю: рано или поздно это должно было случиться.

_______________________

Как вы уже догадались, на сцену выходит Эдвард. Мы постепенно приближаемся к самому интересному.
Комментарии, как обычно, очень приветствуются)