Белле 14 лет, Эдварду 16

Я хотела бы оказаться где угодно, но не здесь.

Я устало закрыла глаза, сожалея, что нет никакого способа вернуться назад во времени. Если бы такое было возможно, то я бы вернулась на празднование тринадцатого Дня рождения Джессики Стенли, когда Лорен Мелори, обманув, заперла меня в туалете: она сказала, что мы будем играть в «Семь минут блаженства». Я бы даже согласилась на тот день, когда меня случайно вырвало на пол в классе миссис Бенджамин, когда я выступала с устным докладом о Графе Монте-Кристо, который она заставила меня сделать.

Моя мама пришла, чтобы вытащить меня из кладовки, также они пришла в школу в тот злополучный день. Если бы я попыталась, то смогла бы вспомнить, какие чувства вызывали ее пальцы в моих волосах, когда она гладила их. Какого это я - класть голову ей на колени, когда она напевает песню, которая может заставить меня чувствовать себя лучше.

Но мечты были глупыми вещами, в которые продолжали верить лишь дети; мне же было четырнадцать, и я была достаточно взрослой, чтобы не верить в это. Это было одним из тех уроков, что я выучила за прошедший год.

Неважно, как сильно я желала и надеялась: ничего не изменит того факта, что мамы здесь нет, что она просто заболела однажды, а потом, заснув, никогда больше не проснулась. Несмотря на то, что я считала это несправедливым, я уже привыкала видеть свободным ее стул за обеденным столом, так же, как и свыклась с тем, что отец постоянно грустен. Но в такой день, как сегодня, когда мы должны были продолжать жить и делать вещи, которые были особо дороги ей, было особенно тяжело.

– Беллз? – Голова папы показалась в дверном проеме, его глаза были широко распахнуты, как и всегда, когда он хотел попросить о чем-то, что мне не понравится.

– Да, – ответила я, смотря на свои ботинки, которые я то и дело стукала о заднюю стенку – ту, что напротив двери.

– Почему бы тебе не пойти посидеть с друзьями? – кончики его пальцев ударились о дверной косяк, но я не могла слышать постукиваний, так как все заглушал внешний шум. Единственное, что я действительно хотела сделать, так это выбраться через заднюю дверь, как только он отвернется, пробежать семьдесят пять ярдов до нашего дома, а затем спрятаться у себя в спальне на всю ночь. Но я знала, что это никогда не сойдет мне с рук, поэтому просто сказала:

– Хорошо.

Я медленно вышла из кухни и пересекла основной зал. Родители купили и отремонтировали Закусочную Форкса, когда мне было лет пять. Мама управляла им единолично, пока не заболела, а потом, когда она умерла, папа оставил свою работу в полицейском участке, чтобы сохранить наш маленький бизнес. Но по непонятным мне причинам жители продолжали называть его шерифом, как и раньше. Я помогала ему после школы и по выходным, принимая заказы, следя за тем, чтобы бокалы посетителей всегда были полны, и все в таком духе.

Я оказалась среди друзей своих родителей. Я ненавидела, когда они смотрели на меня так, как сейчас, грустно и с сочувствием. Каждый норовил спросить меня, как я себя чувствую и все ли в порядке. Какими же глупыми были эти вопросы. Я все время испытывала недовольство, грусть и злость. И, конечно же, ничего хорошего не было. Но я никогда и никому не говорила этого: не хотела лишний раз расстраивать папу.

Вместо этого я просто мило улыбалась и держала свой рот на замке. Мужчины хлопали меня по плечу, а женщины касались лица и печально улыбались, когда рассказывали, как сильно я похожа на маму. Я всегда благодарила, хотя прекрасно знала, что в их словах нет и доли правды. И все же мне хотелось, чтобы они были правы. Но моя мама была красавицей, я же самая что ни на есть обычная.

Я направилась к зоне отдыха; мама все оборудовала для того, чтобы местные группы могли играть здесь по выходным. Комната была обустроена для детей, как это было всегда: расписанные вручную моей мамой шары висели по всей стене. Телевизор в углу показывал Дика Кларка – мама любила смотреть на него. Папа настроил все точно так же, как и в прошлом году, считая, что, если он ничего не изменит, будет чувство, что она по-прежнему с нами. Я знала, зачем он это делал, но от этого чувствовала себя еще более одинокой.

Комната была разделена на две группы: учащиеся средней школы и старшей. Эрик Йорк и все его глупые друзья ютились за одним столом, играя в Game Boys. Девушки, расставив свои сети, сидели рядом с ними, надеясь, что кто-нибудь из мальчиков оторвется от игры, чтобы пофлиртовать.

Этот мешок с дерьмом – Ройс Кинг – сидел в темном углу на противоположной стороне комнаты. Он обнимал Розали Хейл, покручивая ее длинные, мягкие волосы, идеальная завивка которых уже растрепалась. Он сосался с ней весь вечер, считая, что их никто не видит, но все наоборот только и смотрели на эту красивую парочку.

Джаспер – брат Розали – сидел за соседним столиком и, казалось, хотел придушить обоих. Элис Каллен обняла его, и мне стало интересно, как долго все это будет продолжаться, ведь я была почти уверена, что вскоре Элис попросит прикрыть ее, и они уйдут заниматься более интересными вещами... на заднее сиденье автомобиля Джаса. Элис и я проводили много времени вместе, пока она не начала встречаться с Джаспером; сейчас я в основном общалась с Джессикой, но та уехала на праздники со своей семьей кататься на лыжах, и я была предоставлена самой себе.

– Джас! – кричал Эммет, размахивая рукой перед его лицом, поскольку тот ушел в себя. – Прекрати уже думать о том, как дать под зад королю, и помоги нам с этими текстами. Эдвард! Тащи сюда свою задницу!

Эдвард Каллен, сгорбившись и скрестив руки на груди, стоял у окна, наблюдая за пустой дорогой перед закусочной. Он вырос примерно на десять дюймов за последние два года, поэтому теперь постоянно старался казаться ниже. Он был настоящим тихоней и, когда не был погружен в свои мысли, что-то писал в своей маленькой записной книжке, которую носил в заднем кармане. Сейчас он достал ее и, раскрыв, бросил на стол, после чего вытащил карандаш из-за уха и сел.

Я стояла в дверном проеме, держа в руках блюдо с овощами, которое я взяла со шведского стола, что был установлен моим отцом, не уверенная, куда мне идти. Я была слишком взрослой, чтобы тусоваться с Йорком и другими мудаками из средней школы, но и слишком маленькой, чтобы сидеть рядом с Калленом или другими из старшей школы. Поэтому я придвинула стул к пустому столу в нескольких футах от них и постаралась сосредоточить все свое внимание на происходящем в телевизоре.

Я положила кусочек сельдерея в рот и выдвинула стул рядом с собой, надеясь, что это заставит думать проходящих, будто там кто-то сидит, но просто отошел на немного. Последнее, что бы я хотела, так это чтобы кто-то сказал моему отцу, что я изолирую себя от общества. Мой методист вызывал его в школу, чтобы поговорить об этом, и теперь папа всеми силами пытался заставить меня общаться с другими людьми. Мне нельзя было погрустить? Что же в этом такого плохого?

Я наблюдала за Ричардом Марксом, который пел по телевизору, но не слышала музыки. Розали Хейл громкой смеялась, и я посмотрела в ее сторону раньше, чем осознала, что делаю. Быстро окинув помещение взглядом, я заметила, что Эдвард Каллен обернулся в мою сторону. Я как всегда улыбнулась ему, и он отвернулся. Мне вдруг стало неловко, и я уставилась на свою тарелку, выстраивая на ней маленький форт из морковных палочек.

– Тебе нравится эта музыка?

Голос Эдварда испугал меня: форт из моркови рухнул, и в довершении я опрокинула стакан воды на свою толстовку.

– Черт, я схожу за полотенцем, – сказал он и ушел прежде, чем я смогла его остановить.

Я расстегнула молнию на толстовке и, стянув ее с себя, бросила на спинку стула. Майка была немного влажной, поскольку вода протекла сквозь молнию – но ничего страшного.

– Мне так жаль, Белла, – сказал Эдвард, смотря на мою рубашку. – Майка немного влажная здесь…

Он провел полотенцем в районе моей груди. Его глаза расширились, но ни один мускул не дрогнул, я же залилась румянцем.

– Прекращай лапать ее, Каллен, – закричал Ройс Кинг с другого конца комнаты, и все начали смеяться. Я мечтала провалиться сквозь землю и умереть, потому что иногда Эдвард мог быть таким дурочком.

Я попыталась сглотнуть, но горло было слишком сухим. Я пристально посмотрела на его руку, потому что он трогал меня там, где еще ни один мальчик не прикасался. Он быстро отскочил назад и полотенце, что он держал, упало на мои колени.

– Мне очень жаль. Я, пожалуй, пойду…

– Все в порядке, Эдвард, – я подшучивала над ним, поскольку он всегда сильно нервничал. – Ты можешь остаться.

– Да? – спросил он. – Ты уверена?

– Уверена.

Я действительно любила проводить время с Эдвардом, хотя и не собиралась ему об этом говорить. Он был единственным, чье отношение ко мне не изменилось после смерти мамы. И это даже после того, как Элис показала мне «его» луг, на котором он в одиночестве играл на гитаре и о котором, как предполагалось, не должен был знать никто, и он застал меня там.

Я же пришла туда в тот день, чтобы выплакаться, накричаться вдоволь, кидаясь на ни в чем не повинные деревья, чтобы сказать маме, как мне не хватает ее, как я люблю ее, что я злилась, что она бросила меня. Кому я должна рассказывать о том, что впервые поцеловала мальчика? Разве она не знала, что я все еще нуждалась в ней, что я была не готова отпустить ее?

Я сидела в центре поляны, продолжая рыдать; мое лицо было красным и заплаканным. Присутствие Эдварда я обнаружила позже, но он не был расстроен, увидев незваных гостей в своем секретном месте. Он просто плюхнулся на траву и придвигался до тех пор, пока его спина не коснулась моей. Он позволил мне облокотиться на него и плакать и, перебирая струны гитары, напевал нечто, слабо похожее на слова, но все же прекрасно звучащее.

В тот день он подвез меня до дома на своем велосипеде. Он не сказал мне ни слова тогда, да и сейчас продолжал молчать о случившемся. Мы сделали вид, что этого никогда не происходило, и это было лучшее, что кто-либо делал для меня. Все в школе думали, что Эдвард странный, потому что он был действительно тихим, обычно писал песни... ну и все в таком духе. Это была одна из тех причин, по которой он нравился мне, и иногда воспринимался мною не только в качестве старшего брата Элис. Иногда казалось, что он был другом и мне.

– Ты очень тихая сегодня, Би, – произнес Эдвард, разворачивая стул так, чтобы руки спокойно свисали вдоль туловища.

– Ты все время такой, – парировала я, – но никто не спрашивает тебя об этом.

– Действительно, – уголок его губ приподнялся в улыбке. – Но люди думают, что я человек со странностями.

Я рассмеялась:

– Люди начинают думать, что и я чудачка.

– Нет, это не так. Они просто считают, что ты… – он замялся, явно начав говорить то, чего не хотел.

- Изолировалась от общества? – выпалила я. Если бы мама была здесь, она бы сказала, что сейчас я похожу на выскочку.
– Это плохо, – сказал он, перегибаясь через стол и придвигая свою руку ближе к моей. Он пошевелил пальцами, будто играя на фортепиано, и кончик его среднего пальца продолжал касаться моего ногтя. Я спрашивала себя, делал ли он это нарочно? – А тебе? Тебе грустно?

Эдвард с семьей жили в Форксе достаточно давно, чтобы знать, что праздники в канун Нового года у Свонов вошли в традицию. Как и все остальные, он мог сказать, что этот год отличался от предыдущих.

– Я скучаю по маме, - сказала я тихо, надеясь, что он не услышит меня. Но он услышал, поскольку прекратил стучать пальцами и коснулся их кончиками моих.

– Ты помнишь, как она сделала для нас Slip 'n Slide на вашем заднем дворе из нескольких мешков для мусора и пульверизатора? – смеясь, спросил он. – Эммет слишком разбежался и врезался дерево.

– Да, – сказала я, улыбаясь. – И то время, когда она пыталась испечь кексы для школьной ярмарки, но они потеряли свою форму. Тогда она разрезала каждый пополам и украсила глазурью вершину и основание.

– Она была веселой, – сказал Эдвард, нарушая воцарившуюся тишину.

Я чувствовала, что плачу, но на этот раз это были слезы счастья, пожалуй.
Никто никогда не испытывал желания поговорить со мной о ней. Все, что они делали, так это пытались развеселить меня. Я боялась, что в один прекрасный день просто не смогу ее вспомнить.

– Она подарила мне мою первую гитару, ты знала это? – спросил он.

– Нет, – я отрицательно покачала головой.

– Она нашла ее, когда разбиралась на вашем чердаке. Она учила меня играть ту песню, которую всегда напевала… – он внезапно остановился.

– Она всегда пела мне ее, когда я была расстроена, – сказала я, уверенно улыбаясь. Я не хотела, чтобы он считал, будто расстраивает меня.

– А она есть в вашем музыкальном проигрывателе? – спросил он, рассматривая старую рухлядь в углу.

– Нет, ее там нет… мама хотела записать, но отец утверждал, что ему больше по душе, когда она поет. – Теперь я тоже избегала эту песню: я не слышала ее со смерти мамы.

– Может быть…

– Эй, – сказала Элис и, дернув меня за хвост, села рядом. – Думала, приду сюда и подслушаю, о чем вы тут шепчитесь, а то Белла выглядит скучающей. Мне жаль, что родители не позволили нам устроить собственную вечеринку. Это было бы гораздо круче…

– Эл, хватит, – сказал Эдвард, посмотрев на нее прищуренным взглядом.

Рот Эл приобрел форму буквы ‘о’, и она пожала плечами.

– Проваливай, слабак, дай мне поболтать с подругой.

Эдвард улыбнулся мне прежде, чем встать. Устроившись за своим столом, он начал что-то писать в своем блокноте.

– Ты слишком груба с ним, – упрекнула я.

– Белла, ты даже не представляешь, каково это, жить с этими двумя, – она показала на Эдварда и Эммета, которые выглядели увлеченными обсуждением написанного Эдвардом.

Я думала, что хорошо было бы иметь брата или сестру; кого-то, кто помог бы мне заботиться о папе и понимал бы, что я чувствую каждый день.

– Твой отец созвонился с парикмахером, чтобы она сделала тебе прическу? – спросила она, вытаскивая из сумочки пудреницу, чтобы проверить свою.

– Да, – солгала я. Она приехала пораньше и завила их, но я вымыла волосы после того, как она ушла, поскольку не могла вынести столько лака. Казалось, что она вылила на меня полбанки.

– Это ужасно, что твой отец заставляет тебя смывать весь макияж, – она провела пальцем под глазом, и синяя полоса осталась на щеке. – Проклятье.

Папа не разрешал мне краситься, но в моей косметичке лежали поводка для глаз и тушь для ресниц, которыми я пользовалась сразу, как только приходила в школу. Я знала, что это было глупо, но пыталась быть похожей на других девочек – это заставляло меня чувствовать себя в своей тарелке, когда я так отличалась от них.

– Знаешь, мой брат думает, что ты милая, – произнесла она, глядя на меня краем глаза и держа пудреницу перед собой.

– Эдвард? – спросила я, хотя знала, что это не может оказаться правдой.

– Нет, Эммет. Конечно же, я имею в виду Эдварда, – Элис закатила глаза.
Она наклонилась ко мне, ее волосы, собранные в хвост, касались моего лица. – Он упомянул об этом на днях.

– Не может быть, – я знала, что она пыталась меня обмануть. У нее был точно такой же взгляд, как и в тот день, когда она пыталась убедить меня, что дети из резервации Ла Пуш становились оборотнями после захода солнца.

– Именно так. Мы смотрели ‘Спасенных звонком’, – начала она, придвигаясь ближе, – и Эдвард сказал, что ты красивее Келли Каповски.

– Только с маленькой грудью, – я оглянулась и увидела Эммета, стоящего прямо рядом с нами. Он, как обычно, любопытничал, и широкая улыбка расплылась на его глупом лице. – Вы не должны здесь шушукаться, – сказал он, поглаживая мое плечо, прежде чем ушел.

Я посмотрела на свою грудь и нахмурилась. Мне было четырнадцать, а я все еще носила подростковые бюстгальтеры. Элис была всего на год старше меня, но ее размер был на три больше моего. Несправедливо.

– Ну, Эммет добавил еще и это, но суть ты поняла, - по крайней мере, она выглядела так, словно чувствовала себя плохо из-за случившегося.

Эдвард Каллен считал меня симпатичной. Странно. Элис, вероятно, неправильно поняла, а, может быть, он просто не считал красивой Келли Каповски. Возможно…

– Эй, Элис, иди сюда, – мистер Каллен кричал с другого конца комнаты. Миссис Каллен стояла рядом с ним, посылая мне столь ненавистный сочувствующий взгляд. Именно тогда, когда я начала чувствовать себя нормальной, мне напомнили, что это не так.

– Ты должна сесть с нами, когда я вернусь, – сказала Элис, разглаживая складки на своей джинсовой юбке.

– Может быть, но совсем на немного. Сначала я должна проведать папу, – я действительно отправилась его проверить, но также я чувствовала, что мне нужна минутка, чтобы прогнать подступившие слезы. Я так устала… устала плакать.

Я направилась на кухню, чтобы забиться в свое тайное укрытие, которое на самом деле таковые не являлось: папа всегда знал, где меня искать. Я шла позади бара, где мой папа наблюдал за толпой, прислонившись к стойке. Я догадалась, что и он не чувствовал себя уютно.

– Беллз, – позвал папа, следуя за мной, но я не остановилась.

– Я в порядке, мне просто нужна минутка, ладно? – я быстро подняла рукав к глазам, чтобы он не заметил моих слез, но было поздно – он все увидел.

– Это не всегда будет так, дорогая, – сказал он, целуя меня в лоб. Прозвучало так, словно он и себя хотел убедить в этом. – Извини, что ты застряла тут со своим стариком.

– Не говори так, – я обняла его так сильно, насколько могла. Я сжимала руки, пока не подумала, что ему может быть больно, однако не услышала протеста.

– Что это? – спросил папа, когда я его отпустила. – Ты слышала?

Шум снаружи был громким, но было сложно определить, чем он вызван. Я вышла в столовую, чтобы узнать, что происходит. И когда я пробралась сквозь толпу, то увидела это. Эдвард был на сцене и играл на фортепьяно, не всегда попадая в ноты. Я знала, что он исполнял. Это была ее песня. Наша песня.

Я раньше никогда не слышала, как Эдвард поет, и реальность была намного лучше моих ожиданий. Я откинулась на папу, пока он пел. Эдвард лишь слегка сбился в начале, из чего я могла предположить, что он нервничал.

– Разве она не прекрасна? Разве она не замечательна? Разве она не драгоценна? Меньше чем за одну минуту…

Один за другим присутствующие начали подпевать милому мальчику на сцене. Я плакала, но это были слезы счастья: впервые за долго время я чувствовала, что, возможно, моя мама снова была со мной.

Когда песня закончилась и все захлопали, я обернулась, чтобы взглянуть на папу, но он уже ушел. Я побежала на кухню и застала его там – широко раскинув дрожащие руки, он опирался на столешницу.

– Папа? – я протянула руку, чтобы коснуться его плеча, и по его судорожному дыханию поняла, что он плачет. Его голова поникла, я не могла видеть его лица, потому что он никогда не плакал при мне. Он поднял левую руку и коснулся моей, но головы не поднял.

– Шериф, – Эдвард стоял в дверях, заламывая руки. Он выглядел напуганным. – Мне очень жаль, я не подумал… Мне казалось, что Белле будет приятно, и…

Папа подошел к нему, и на секунду мне показалось, что Эдвард убежит. Но он остался на месте, и мой отец, подойдя к нему, положил свою руку на его плечо. Папа ничего не сказал, просто смотрел в его глаза, а потом похлопал его несколько раз прежде, чем ушел.

Когда мы остались вдвоем, Эдвард выглядел очень грустным. Его рука дрожала, когда он поднес ее к моему лицу, стирая с него слезинку.

– Мне очень жаль, Белла, – сказал он, развернувшись и покинув ресторан.
Я выбежала за ним, поскольку все вокруг начали отсчет времени, оставшегося до Нового года.

– Эдвард! – он был уже почти у парадного входа, и я не хотела, чтобы он считал, что задел мои чувства; не тогда, когда он сделала меня гораздо счастливее, чем я была раньше.

– Уф, – сказал он, когда я столкнулась с ним и, не задумываясь, обхватила его шею руками. Я держалась действительно крепко, хотя он и не обнимал меня в ответ.

– Спасибо, – я подошла, чтобы поцеловать его в щеку, но в этот момент он повернул голову. Когда мои губы задели его, я замерла с широко распахнутыми глазами, не сводя взгляда с его губ и носа. Я не хотела останавливаться, ведь это был мой первый поцелуй, но была просто обязана сделать, ведь это был Эдвард.

– Белла, – произнес он тихо, отталкивая меня, натыкаясь при этом на вешалку и сваливая ее на пол, – я…

– С Новым годом! – закричали все собравшиеся в соседней комнате, в то время как Эдвард молча стоял передо мной. Я наклонилась, чтобы поднять вешалку и немного подумать, что только что сделала. Это произошло случайно, и я не хотела, чтобы Эдвард подумал, будто я тешу себя какими-то надеждами на наш счет. Так же, как и в тот день на лугу, наверное, всем было бы лучше, если бы мы притворились, что ничего не было.

Я повернулась, чтобы улыбнуться ему, дать ему знать, что мы в порядке: подруга Элис и ее старший брат – ничего большего. Но когда я посмотрела в его сторону, то лишь холодный поток воздуха от захлопнувшейся двери и мерное позвякивание колокольчиков над нею стало мне ответом.

Он ушел.

– Счастливого Нового года, Эдвард, – пожелала я в пустоту.