Глава 13. История Беллы.

Струи прохладной воды сбегали по моему лицу, сливаясь вместе со слезами. Мне казалось, что за последние три месяца от горя я выплакала все глаза, но сейчас это были не слезы печали. Это были слезы облегчения.
Когда я очнулась на диване в своей гостиной, то увидела два обеспокоенных лица. В одном из них я признала Эдварда Каллена, моего одногруппника. Второе лицо принадлежало девушке, которая, увидев меня, удовлетворенно хлопнула в ладоши и побежала вверх по лестнице.

- Очнулась? – Эдвард мягко мне улыбался, и его зеленые глаза, те самые глаза, лучились теплом и заботой. – Как себя чувствуешь?

- Фигово… - было ощущение, будто я только что пробежала несколько километров. Тело ломило от усталости и больше всего на свете мне хотелось снова погрузиться в небытие.

- Есть хочешь? – мой желудок жалобно заурчал в ответ на его вопрос.

Через секунду странная невысокая девушка, с черными короткими волосами, которые делали ее похожей на эльфа, вернулась в гостиную, сжимая в руке мою косметичку.

- Эдвард, хватит рассусоливать, бери Беллу и на выход. Тут как в склепе, так неуютно! – видимо удивление отразилось на моем лице, потому что она рассмеялась. – Белла, я Элис. Сестра этого остолопа, - и девушка тепло мне улыбнулась.

- Белла, обхвати меня за шею, я возьму тебя на руки, - деловито произнес Эдвард.

- Куда вы собираетесь меня вести? – слабо поинтересовалась я.

- К нам. Тебя нельзя оставлять здесь одну.

- Но…

- Возражения не принимаются, – Эдвард подмигнул мне.

Уже в машине Элис протянула мне мобильный телефон.

- Тебе, наверное, надо будет позвонить отцу, чтобы он не волновался где ты.

Непрошенная одинокая слеза скатилась по моей щеке.

- Нет у меня отца. Их всех больше нет.

О том, что произошло три месяца назад, я старалась не думать, не хотела, чтобы рана, которая начинала заживать, снова открывалась. Два дня назад боль снова вырвалась наружу, и, поделившись ей с другими людьми, мне стало легче.

Уже дома у Калленов, рассказав Эдварду и Элис свою историю, я ни разу об этом не пожалела. Я пережила трагедию заново и словно очистилась.

Я родилась в небольшом ирландском городе Уиклоу. Мой отец Чарли был англичанином и урожденным лондонцем, но ради моей матери Рене он переехал в ее родной город. В Лондоне отец был полисменом, но в Уиклоу для него, увы, не нашлось работы. Родители становились раздражительными, маму не устраивало, что отец сидит дома целыми днями или ходит рыбачить. Когда мне было пять, в аварии погиб наш сосед и папин хороший друг Билли Блэк – отец, в одиночку растивший сына Джейкоба. Мои родители не могли бросить одиннадцатилетнего мальчика и усыновили его. Несмотря на то, что Джейкоб был старше меня на шесть лет, мы стали друзьями. Он был самым близким для меня человеком… моим братом. Мы словно были частью одного целого.

Через год после усыновления Джейкоба родители развелись, отец уехал обратно в Лондон и вернулся на свое прежнее место работы. Мы с братом остались жить с мамой, но каждое лето проводили вместе с Чарли. Джекобу было двадцать два, когда он переехал в США. Мой брат надеялся найти там родственников по линии своей матери – как и я, Джейк был полукровкой: отец – ирландец, мать – американка. Поступив в колледж, он встретил хорошую девушку Лию Крирвотер. Через три года ребята решили пожениться.

Свадьба была назначена на январь, почти сразу же после Нового года. Мама и отец должны были приехать в Сиэтл за неделю до праздника, а я к самой церемонии. Осенний семестр был последним в моей школьной жизни и, сдав экзамены, я бы улетела в Америку. А по возвращении я должна была перебраться к отцу - мой аттестат позволял мне поступить в Лондонскую Школу Экономики на юридический факультет, о чем я давно мечтала. Администрация университета была не против моего поступления сразу на второй семестр – победы в нескольких олимпиадах и средний балл аттестата 5 баллов из 5 возможных давал мне право получить стипендию на обучение. А таких студентов Лондонский университет ценил очень высоко.

Двадцать восьмое декабря оборвало все эти планы. Джейкоб забирал моих родителей из аэропорта в Сиэтле. На шоссе было скользко, и водитель двигающегося навстречу автомобилю моего брата грузовика не справился с управлением. Огромная машина выскочила на встречную полосу... Избежать столкновения было невозможно. Так я потеряла всю семью.

Маму, мою милую, суетливую маму, о которой всегда нужно было заботиться.

Отца, такого строгого, но нежного и доброго.

Брата. Моего друга. Мою опору в жизни. Человека, лучше которого не было в этом мире…

Их больше не было со мной. Самые дорогие мне люди оставили меня.

Я похоронила их рядом с могилой Билли Блэка. Джейкоба между его родным отцом и неродной матерью. На могилах принято писать философские эпитафии, но что философского может прийти в голову убитой горем девятнадцатилетней девушке, которая в одночасье потеряла всю свою семью?

После потери родных я не хотела жить. Я лежала на кровати мамы в ее комнате, где все было пропитано запахом ее любимых духов. Я смотрела рисунки Джейкоба, каждый из которых был отпечатком его души. Я держала в руках фотографии Чарли, с каждой из которых он смотрел на меня – улыбающийся и довольный жизнью. Я хотела умереть. Но я понимала, что они не хотели бы этого. И я жила. Нет, я существовала.

Ночью я просыпалась от собственных криков – кошмар, который снился мне всю мою жизнь, окончательно поселился в моей голове и приходил каждую ночь. Днем я была тенью самой себя. Мне не нужно было ничего, кроме моих воспоминаний о семье, о былом счастье. Иногда, вечером, обнявшись с любимыми вещами моих родных, я пила виски. Бутылками. Надеясь, что алкоголь притупит боль. Но от него был только один прок: когда, напившись до поросячьего визга, я засыпала, то я спала без снов. И мой кошмар, эти страшные зеленые глаза, уже не снился мне.

В конце февраля домой зашла подруга моей матери Софи. Она пыталась мне звонить, но я мало внимания обращала на иногда повизгивающий телефон. И вот она решила меня навестить. Два месяца я ничего не делала по дому, и он превратился в форменный свинарник. Два месяца я не удосуживалась привести себя саму в порядок, предпочитая из одежды огромные рубашки Джейкоба и мамины короткие домашние штаны. Два месяца я устраивала у себя дома попойки. И впервые за эти два месяца, что прошли после трагедии, мне стало стыдно.

Убрав бутылки виски со стола в кухне, старые игрушки Джейкоба, с которыми не расставалась, со стульев, я предложила Софи сесть.

- Может чаю? – сказала я.

- Нет, не надо, спасибо. Я повидать тебя пришла. И поговорить.

Я вздохнула и села напротив нее.

- Белла, дорогая, ты не должна гробить себя. Никто из них не хотел бы, чтобы ты стала такой, - я поморщилась, словно от боли. Софи была права. – Начни жить заново.

- Заново? – я горько усмехнулась. - Разве можно начать жить заново, когда у тебя в душе все разрывается на части от боли и одиночества?

- Тебе нужно сменить обстановку. Поезжай в Лондон, начни учебу, - она взяла меня за руку. – Они бы хотели, чтобы ты продолжала жить.

И слезы снова полились привычным ручьем.

Как ни странно, этот разговор с Софи подействовал на меня. На следующий же день после него я взялась за пылесос и тряпку и вычистила дом. Позвонив в университет и объяснив ситуацию, я с радостью услышала, что меня все еще ждут. Собрав все мои вещи, а так же некоторые вещи Джейкоба и мамы, я уложила их в пару довольно объемистых чемоданов и купила билет на самолет до Лондона. Отец оставил мне в наследство свой лондонский дом, и я планировала жить там. Дом же в Уиклоу, дом моего детства, я сдала в аренду молодой семье с двумя детьми. Я искренне надеялась, что их судьба сложится счастливее нашей.

Перед отъездом я в последний раз сходила на кладбище. В небольшом цветочном магазине купила четыре букета фиалок – маминых любимых. Могилы моей семьи и Билли находились на окраине центрального кладбища Уиклоу. Вот они – четыре могильные плиты, установленные рядом друг с другом, на трех из которых под именами и датами жизни и смерти было выгравирована одна и та же фраза: «Люблю и помню».
Положив по букетику на каждую могилу, я аккуратно присела перед ним на мокрую траву, подобрав под себя ноги.

- Прощайте. Я любила вас. И всегда буду любить.

В горле начал образовываться ком. Я быстро вскочила и, бросив последний взгляд на свою семью, побрела к своему дому, на ходу стирая горячие, обжигающие слезы.

Лондон встретил меня проливным дождем, и грабительскими ценами на такси. Самолет прибыл поздно ночью в воскресенье, и метро уже не работало, поэтому пришлось вызывать такси. День я собиралась потратить на распаковку вещей и изучение окрестностей, а уже после этого ехать в университет подавать документы и начинать занятия.

В доме было две спальни, в одной всегда спал Чарли, а другая пустовала. Когда Джейкоб и я приезжали к отцу в гости, я спала на кровати в пустующей комнате, а брату папа ставил там раскладушку. Теперь же, я думала сделать эту комнату своей, а в комнату Чарли сложить все вещи своих родных, привезенные из Ирландии. Туда же я отнесла все фотографии, которые были в доме. Заперев спальню Чарли на ключ, я решила не заходить туда без надобности, потому что прекрасно понимала, что мое пребывание в ней приведет к очередной истерике.

Первый учебный день не заладился с самого начала. Я врезалась в косяк двери моей спальни, чем посадила себе синяк под глазом. Из-за синяка пришлось вызывать такси – ну не могла же я ехать в метро, сверкая фиолетовым пятном? Секретарь в деканате моего факультета слишком долго заполняла все бланки с моими данными, поэтому чуть не опоздала на первую пару. Я закрывала лицо волосами, и какому-то жутко любопытному парню захотелось узнать почему. Показав свой синяк, я посмотрела на молодого человека и увидела ТЕ самые глаза. Глаза, которые снятся мне каждую ночь. Глаза, которые не дают мне покоя. Это ошеломило меня, и я стала избегать смотреть Эдварду в глаза, хотя очень хотелось. В первый день мне даже показалось, что он заинтересован мной. Увидел меня у входа в метро и предлагал подвести до дома. Странный. Я была серой посредственностью с потухшим, безжизненным взглядом и неумением смеяться и улыбаться. А он был самым красивым парнем, которого я когда-либо встречала. За обедом Джессика, девушка с параллельного курса (я познакомилась с ней в кафетерии), рассказала мне, что он – мечта любой девушки в университете. Но никому никогда не удавалось завоевать его. Тем более непонятно смотрелась его заинтересованность мной. И я тоже не могла найти себе покоя. Но не его красота не давала мне уснуть. Его глаза, вот что было причиной.

Я еще долго думала о своем кошмаре. Он всю жизнь словно говорил мне: «Берегись этих глаз». Но, встретив их в жизни, мне наоборот захотелось узнать об их обладателе больше. И все, потому что Эдвард странно интересовался мной.

Но как оказалось, его интерес длился совсем недолго. Больше он почти не разговаривал со мной, говорил только пустые фразы. И от этого я снова замкнулась в себе. Я снова вспомнила о своих страданиях.

Вечерами, сидя на своей маленькой кухне, я вспоминала родных. Маму, папу, Джейкоба. Я снова разваливалась на куски, потому что мне было плохо, ужасно плохо. Не только боль утраты, но и одиночество душили меня. В огромном, многомиллионном Лондоне гораздо проще чувствовать себя одиноким, чем в маленьком Уиклоу. Депрессия снова закрывала меня своим тяжелым одеялом.

На свете был только один человек, которому было так же плохо, как и мне – Лие, невесте Джейка. До трагедии я ни разу ее не видела, но мы часто перезванивались и были «подругами по телефону». Мы встретились только на похоронах, когда она приехала всего на один день. Она была так же убита горем, как и я. После этого звонки прекратились. Я разлагалась от тоски и боли в Уиклоу, и мне было не до общения с Лией. Она тоже не звонила, и я предполагала, что девушка тоже еще не пришла в себя.

Двадцать восьмого марта, в субботу, было ровно три месяца со дня смерти моей семьи. Я была рада, что этот день пришелся на выходной; можно было не выходить из дома, запереться в комнате отца и проливать слезы над старыми фотографиями. В этот день я решила позвонить Лие. Узнать как она. Поплакать вместе с ней. Вспомнить Джейкоба.

Вздохнув, я набрала номер. Из трубки доносились гудки. Наконец, раздался звонкий голос Лии.

- Алло! – она кричала в трубку. На заднем фоне были слышны приглушенные звуки музыки.

- Лия, это Белла.

- Белла? – казалось, девушка была ошеломлена.

- Да, это я. Как ты?

- Белла, ты немного не вовремя позвонила. Я сейчас в клубе…

- Где?

- В клубе! Давай я тебе завтра перезвоню?

- Нет, подожди! Что ты делаешь в клубе? – с того конца раздался смех.

- Белла, глупышка, что люди делают в клубе? Отдыхают, танцуют, выпивают… отдыхают, короче.

- Ты не поняла меня. Что ты делаешь в клубе в день смерти твоего любимого жениха? В день смерти Джейкоба? – одинокая слеза покатилась по моей щеке, оставляя обжигающий след.

- О черт, сегодня двадцать восьмое? Блин, я забыла…

- Как ты вообще можешь ходить по клубам? – я искренне не понимала этого. Ее любимого человека не стало так недавно, а она уже ходит развлекаться?

- О господи, Белла, я не хотела тебе говорить, но… - она вздохнула, - я снова выхожу замуж.

Прижимая трубку к уху, я медленно прислонилась к дверному косяку.

- Что? – выдохнула я.

- Ну понимаешь, мне было плохо, когда Джейк умер. Но Сэм поддержал меня. Он подставил мне плечо, и я решила…

- Сэм? Сэм Улей? Друг Джейкоба? – перебила я ее.

- Ну, да. Понимаешь, мы просто помогли друг другу. Он давно любил меня, и я решила, что не должна загонять себя в могилу, потому что Джейкоб умер…

Слезы начали душить меня, и я уже не слушала торопливые объяснения Лии.

- Сволочь! Тварь! Как ты могла! Он любил тебя! Всего три месяца прошло! Грязная шлюха! - кричала я в телефон, пока крик не перешел в рыдание. Трубка полетела через всю комнату, врезалась в стену и разлетелась на несколько осколков.

Ноги подкосились, и я упала на холодный кафельный пол кухни.

Даже в самые ужасные дни после гибели родных мне не было так плохо. Слезы, не останавливаясь, все текли и текли по щекам. Рана закровоточила с новой силой, и я не была способна остановить боль. Я просто отдалась ей, полностью погрузившись в страдание.

Я плохо помню, что случилось, после того как я упала на пол в кухне. Помню, как рыдала в комнате отца. Помню, как кидала допитые бутылки виски в стену. Помню, как смотрела старые фотографии. Помню, как рвала салфетки…

Я очнулась ночью с воскресенья на понедельник на кровати Чарли. Голова невыносимо болела, руки неприятно покалывало. Ночник почему-то не работал, и мне пришлось на ощупь искать тапочки и так же на ощупь выходить из комнаты. Спустившись вниз и включив свет, я оценила масштаб разрушений. Весь пол на кухне и в коридоре был залит какой-то кашей, от которой отвратительно воняло. Присмотревшись, я поняла, что это были осколки бутылок из-под бренди и виски, которые я пила и тут же разбивала об стену, смешавшиеся с продуктами из холодильника. На руках и подбородке болели порезы от все тех же осколков. Остаток ночи я вычищала дом. Уже рассвело, когда я вытряхнула последнее мусорное ведро в контейнер.

Нужно было собираться в университет. Привести себя в порядок было почти невозможно. Две ночи без сна и два дня без еды давали о себе знать: мне было страшно смотреть в зеркало на свои ввалившиеся глаза, осунувшиеся щеки. Приняв душ, чтобы смыть с себя весь пот и пыль, я надела первую попавшуюся кофту с длинным рукавом, чтобы скрыть царапины, и джинсы. Снова, как в свой первый день, я зачесала волосы на глаза и вызвала такси. Уже у университета, расплатившись с водителем, я заметила в небольшом кармашке сумки какие-то обрывки. Это были обрывки моей любимой фотографии, где мама, папа, Джейкоб и я стоим, обнявшись и счастливо улыбаясь…

Память угодливо подсунула мне воспоминание: я сижу на полу гостиной и в пьяном бреду рву на куски салфетки. Фотография валяется на полу, и когда салфетки кончаются, я рву и ее, а потом ссыпаю обрывки себе в сумку.

Мои нервы снова не выдержали, и, рыдая, я зашла в университет, а потом в аудиторию. Никто этого, наверное, и не заметил. Никто обычно не обращает внимания на странную Беллу Свон. Да и кому я нужна после всего, что сделала с фотографией? Я словно снова убила своих родных этим поступком. Вдруг, я почувствовала, как кто-то тронул меня за плечо.

- Белла… - медленно сказал знакомый голос. Каллен. Какого черта ему надо?

- Уйди.

Он снова коснулся моего плеча.

- Белла, с тобой все в порядке?

- Нет…Все просто ужасно… Я… я больше не могу так… - Господи, почему я не осталась сегодня дома, почему я пришла сюда?

- Хочешь уйти отсюда? – я подняла голову и посмотрела на Эдварда Он был так красив… И так смотрел на меня… Будто хотел помочь…

- Д…да, мне н…нужно уйти, - закрыв лицо руками, я выбежала из аудитории. Остановившись у окна, я все продолжала ронять слезы на свои ладони. Кто-то вышел из аудитории вслед за мной, и, взяв меня за локоть, потащил к выходу из университета. Мне было все равно куда идти, с кем и зачем. Какая разница? Все равно моя жизнь это сплошные руины, которые уже никогда не восстановить.

Парень усадил меня в машину и сел рядом. Он что-то протягивал мне, и я машинально взяла это. Салфетка. В этом можно было увидеть иронию. Но я видела только горький упрек и стала разрывать ее на части.

- Белла, Белла, остановись! – Каллен схватил меня за запястья.

- Их б…больше нет! Н…нет! Они б…бросили меня! И я разрушила в..все! – и слезы полились с новой силой.

- Белла, успокойся, прошу тебя, – я пробовала вырвать свои руки.

- Оставь меня, оставь м…меня! Т…ты ничего не знаешь! М…мне нужно домой… Выпусти меня отсюда!

- Я довезу тебя, – от Эдварда веяло такой уверенностью, что я почувствовала себя защищенной.

Откинувшись на спинку кресла, я простонала ему свой адрес и обхватила себя руками.

Я так устала… Устала бороться с болью. Может Лия не так уж и неправа, что начала жить заново? Но ведь я тоже попыталась… И сорвалась. Я устала притворяться сильной, что смогу пройти через это. Устала от одиночества. Устала от того, что мне не с кем поговорить… Мне хотелось уйти, убежать от всего этого. Наглотаться таблеток и умереть. Чтобы навсегда забыть о боли, страхе, одиночестве, горе… Смерть это так просто… И я снова увижу родных…

Когда мы приехали, Эдвард открыл мне дверцу машины, и я сделала пару шагов, но споткнулась и упала в руки Каллена. Я посмотрела ему в глаза и забыла содрогнуться. Они были так прекрасны, в них было столько муки… Господи, почему всю жизнь ты посылал мне знак, что этих глаз нужно бояться? Их невозможно бояться. Они только хотят защитить и уберечь тебя… Они такие добрые. Любящие…

- Спасибо… Я так устала, - прошептала я и погрузилась во тьму.