Она была всем.

Воздухом, который внезапно стал мне нужен. Солнцем, от которого я скрывался. Чувством, которого я ранее не ведал.

Она была смыслом.

Миг, когда она смеялась, был для меня значимее всех прожитых лет. Момент, когда она называла мое имя, застывала в моей памяти. Признание, сказанное между делом, становилась моей личной симфонией, концертом, сыгранным самым искусным маэстро.

Она была моим наказанием.

Никто не имел надо мной такой власти. Никто так не овладевал моим разумом. Никто не заставлял меня испытывать такую боль. Я никогда так отчаянно не боролся за право быть счастливым.

Она была моей свободой и моим заточением, моей радостью и моим горем, моей жизнью и моей смертью. Она была моим спасителем и моим палачом. Ангелом и демоном. Судьбою и проклятием.

Она была всем.

С первой минуты она удивляла меня. Она могла смотреть мне в глаза, когда другие инстинктивно отводили взгляд. Она легко отвечала на мои вопросы, в то время как остальные теряли дар речи. Она поражала меня своей храбростью, когда оставалась со мной наедине, стойкостью, когда перечила мне и спорила со мной, принципиальностью, когда не шла мне на уступки.

Она все воспринимала легко, без лишней драмы с самого начала. Если я несколько дней думал, могу ли прикоснуться к ней, не причинив боль или дискомфорт, то она просто брала меня за руку. Если я часами мучал себя сомнениями, смогу ли я поцеловать ее и остановиться, не поддаться искушению, то она просто тянулась мне навстречу. Если я благодарил создателя за каждую секунду, которую могу провести с ней, то она легко строила планы на дни и недели вперед.

Когда она сказала, что ей все равно, каким монстром я являюсь, я не поверил ей, хоть чувства свободы и эйфории накрыли меня с головой. Я все ждал, когда же она поймет, с кем связалась, кому доверяет, кого подпускает к себе. Но она все сильнее стирала многочисленные границы, которые пролегали между нашими мирами. Она без промедления и сомнения впускала в свой солнечный мир мою альтернативную вселенную темных теней.

«Меня волнуешь лишь ты, Эдвард Каллен, только ты и ничего больше».

Это окрыляло и пугало меня одновременно. Я ранее пытался найти в себе силы отпустить ее, не дать нам и шанса на сближение, но чувства сильнее и глубже прорастали во мне.
Мысли, что я могу быть вдали от нее, причиняли боль сильнее постоянной жажды крови, однако давали надежду на ее спасение. Но после ее признаний я больше не мог и подумать, чтобы оставить ее и уйти. Счастливое, пусть и короткое, будущее казалось настолько притягательным, что я уже не мог ему препятствовать. Тогда я и сказал себе, что буду рядом с ней, пока она этого хочет.

Она отчаянно хотела быть счастливой, а я абсолютно не воспринимал этого в расчет. Я был счастлив просто от того, что находился рядом с ней, слышал ее дыхание, был влюблен в нее, но ей нужно было счастье, гиперболизированное и неоспоримое. Задавленная тяжестью ответственности и израненная личными трагедиями, она отказывалась разбираться с моими собственными демонами, и это было справедливо.

Ее бегство из Форкса в Калифорнию от сводящих ее с ума проблем я хотел, искренне хотел воспринять как знак судьбы: она поняла, кто я такой, и решила не иметь со мной дел. Но ее слезы и выкрикивания моего имени во сне в ночь перед отъездом лишили меня мужества покинуть ее. Я был готов нестись за ней следом, если бы не внезапные визитеры, которых нельзя было выпускать из виду до того момента, пока Белла не покинула территорию штата.

Я даже не подозревал, насколько нуждался в воздухе, наполненном ее ароматом. Я не мог понять, как существовать и минуты без нее, не говоря уже об оставшейся жизни вдали. Я проиграл битву своему разуму, выбрав личное эгоистичное счастье. Получив от Эммета уверения, что он не выпустит из виду гостей Карлайла, я запрыгнул в Астон и, превышая все лимиты скорости, направился в Лос-Анджелес.

И тогда я увидел ее. Настоящую.

Я разгадал загадку ее двойственности. Понял, как сложился характер девушки с поражающей душевной глубиной и окрыляющей всех вокруг легкостью восприятия мира. Как такая тонкая натура могла так стойко отстаивать свои личные границы, как она так легко принимала, понимала и закрывала глаза на недостатки людей, выбирая при этом судить их лишь по достоинствам.

Ее друзей я представлял совсем другими людьми. Чистыми и светлыми, как и она. Но и тут Белла меня удивила. Я привык судить людей по их мыслям, не веря в силу поступков. Из своего опыта и жизни я вынес, что действия часто совершаются напоказ, лишь бы окружающие их оценили и наградили героя долей своего внимания и одобрения.

Когда я послушал, что думают ее друзья, я разочаровался. Разбалованные деньгами и привилегиями они кичились своим статусом и мнимым успехом своего рождения практически в каждой мысли. Они хотели хвастаться своими машинами, кричать о своих знакомствах и связях, пользоваться благами своего элитарного общества. Я не понимал, почему она считает их своей семьей, почему открывает им душу и не боится впускать в свои мысли.

Я ревновал. К ее абсолютному доверию по отношению к ним, к ее безграничному принятию и пониманию, теплому снисхождению к их детским претензиям и шуточным ссорам. Я ревновал, потому что они точно также знали и принимали все ее недостатки, которые для меня были ее достоинствами.

Я ревновал ее к Саре Шайнер, которая без стеснения и по-собственнически любила Беллу и была уверена в обратных чувствах. Ближайшая подруга знала о ней все, легко угадывала ее настроение и ход мыслей, предсказывала слова, которые она собирается сказать и заранее знала все ответные доводы.

Я ревновал ее и к Дэвиду Стоуну, который, несмотря на всю свою яркую харизму, популярность среди подростков Малибу и безграничные связи, не мог перестать думать о том, одобряет ли Белла его поступки и решения, но который не сомневался, что его выходки Белла принимала безоговорочно. Двуличие, которое он проявлял на публике, играя роль свободолюбивого парня и главаря сообщества, выматывало его разум, но он не мог признаться себе в том, что на самом деле зависит от слов девочки младше его. Ему было жизненно необходимо получать «тот самый пинок под зад от Бэмби», потому что именно тогда он чувствовал уверенность в своих действиях. Он доверял ей все секреты, тем самым присваивал ее себе, делал ее своим доверительным лицом. Для него она была больше, чем просто подруга, она была частью его настоящей личности, без которой он не чувствовал себя самим собой.

Все ее друзья, Дарси, влюбленный в Беллу с первого взгляда Перси, даже Джастин, знали, верили и не подвергали сомнению, что Белла будет частью их жизни всегда. Я ревновал и злился, ведь похвастаться тем же не мог.

Я знал, что в один момент она захочет большего, чем я могу ей дать. Сколько у меня есть времени? Год? Пять лет? Может, десять? Сможет ли она жить с вечным подростком в двадцать, двадцать пять или тридцать? Сможет ли вечно прятаться в тени, идти на поводу у моей природы, уступать обстоятельствам, накладываемым моим миром? Или отказаться от присущих всем людям желаний? Нет. Я знал, что нет. В один день она поймет, что хочет большего: настоящего брака, развития карьеры и бизнеса, публичности и открытости, детей, понимания изменений. И в этот день она попросит меня уйти. И я уйду.

Но пока она не сказала мне уходить, я буду пользоваться каждой возможностью сделать ее счастливой. Я буду наслаждаться теми секундами, минутами, днями, что мы вместе, выбирая настоящий день, но предвидя конец, который сожжет меня заживо.



Если старшая школа была для меня чистилищем, то аэропорт казался сущим адом.
Хитроу был седьмым по загруженности аэропортом в мире, обслуживая семьдесят пять миллионов пассажиров в год, то есть каждый день в здании аэропорта проходило двести пять тысяч человек. В среднем посетитель проводит в аэропорту полтора – два часа, то есть в данный момент, по простым подсчетам, я слышал мысли пятнадцати тысяч человек одновременно.

Мой личный ад.

Я услышал ее сердцебиение, стоило ей только войти в здание терминала. Мой слух был настолько точно настроен на этот звук, что вычленял его из всех звуков в любой толпе, даже в толпе лондонского Хитроу. Сильный, но немного учащенный ритм ее сердца еще раз подтверждал, что она здесь. Она прилетела ко мне.

Стоило ей выйти из зоны таможни, как я уже отметил все изменения в ее внешности, которые произошли за неделю. Легкий средиземноморский загар непривычно выделял ее темно-каштановые волосы, собранные в небрежный пучок, добавляя ее образу сходства с жителями южной Европы. Несколько прядей выбились из свободной прически и обрамляли ее лицо, на котором проступила россыпь веснушек. Глаза цвета молочного шоколада беспокойно выискивали меня в толпе встречающих, но когда все же встретились с моим взглядом, счастливо сощурились.

Белла ускорила свой шаг и направилась ко мне, совсем не замечая людей вокруг. Ее светло-серый чемодан наехал на ногу итальянцу пятидесяти лет, что вызывало недовольный возглас с его стороны, но моя Белла не заметила этого. Приблизившись ко мне, она скинула со своего плеча черный кожаный рюкзак на пол, отставила чемодан и с ослепительной улыбкой запрыгнула в мои объятия.

- Эдвард! - выдохнула она, стоило мне прервать поцелуй и дать ей необходимый глоток кислорода. - Это было хуже, чем я и боялась представить...
- Испания тебя не покорила? - мне не удалось сдержать смешок, хотя в душе я ликовал.
- Барселона прекрасна, но недостаточно, чтобы я хоть на минуту отвлеклась от мысли, что тебя нет рядом. Я думала, что после поездки в Лос-Анджелес буду готова к разлуке, но эти семь дней были невыносимы!

Мой внутренний эгоист радовался, что она скучала по мне хоть сколько-то. Конечно, это никак не отражало ту степень тоски, которая съедала мое неживое сердце, но ее реакция давала мне еще один луч надежды, что я ей нужен.

Мы пробыли в Лондоне три дня, два из которых в городе стояла облачная, дождливая погода. Было удивительно, как увлеченно она воспринимала реальность. Как рассматривала улицы города и его жителей, как слушала все мои рассказы об Англии, как ловила каждую яркую и не очень деталь окружающей нас архитектуры. Ее жизнелюбие, желание выхватить каждый момент вновь и вновь противопоставлялись моему привычному тихому наблюдению, безоговорочно выигрывая. Я брал ее за руку и следовал за ней, непривычно выступая в роли ведомого в нашем маршруте, который составил я сам.

Я отмечал каждое изменение в ее настроении ровно также, как и все предыдущие месяцы, но почему-то именно после недельной разлуки мне стало до изнеможения необходимо убедиться, что я нужен ей, что она со мной весела и счастлива. Я ликовал, когда видел улыбку на ее лице и слышал ее смех, отмечал радостное трепетание ее сердца. Я готов был сделать все, что было в моих силах, чтобы эти минуты длились все дольше и дольше, но как это происходило и ранее в Форксе, все могло резко поменяться.

Я никогда не понимал причину резких перепадов в ее поведении. В одну секунду она могла перестать улыбаться, прерывала диалог и переводила взгляд в никуда. Мой слух, зрение и обоняние не могли мне помочь с ответом на вопрос, что же так сильно и внезапно ее отвлекало. Как бы сильно я не хотел, я не мог себе позволить требовать от нее ответов.
Только не после того, что видела Элис.

Это было в Форксе. В один из дней я больше не мог сдерживать свое эгоистичное желание знать о Белле все. Я хотел выяснить, зачем она уходит с Алексом каждую неделю в лес, почему в их доме витает аромат старых книг в кожаных переплетах, о чем она думает, когда отводит взгляд и грустно вздыхает. Это казалось оксюмороном: Белла, которая не умеет врать, оказывается, мастерски хранит секреты.

Я был зол, утомлен и практически сломлен ее молчанием. Я разрывал себе душу догадками, почему же она молчит и не доверяет мне, хотя прекрасно знал, что я бы тоже себе не доверял. Но Белла… Белла каждый день взглядом, жестом, улыбкой успокаивала мое сердце, показывала всю искренность и полноту чувств ко мне. Что же не так?

Именно с этим вопросом я и отправился к ее дому одним июньским вечером, надеясь убедить девушку открыться мне. Я был настроен решительно, намереваясь использовать все аргументы, факты и все свое вампирское очарование, чтобы добиться правды. Но меня остановила Элис.

Она кричала мне остановиться и не сметь приближаться к Белле, умоляла подождать ее и проклинала одновременно. Я знал, что могла значить такая реакция Элис: она увидела в своих ведениях что-то, что может навредить Белле, поэтому я развернулся и направился обратно в дом дожидаться сестру. В самые темные минуты моих раздумий я и не мог представить этой картины. Самые страшные видения Элис обо мне в середине зимы не показывали нам такого.

Ей кто-то угрожает? Шантажирует? Кто-то охотится за ней?

Элис этого не видела, она лишь знала, что если я добьюсь ранее желанного, то увижу воочию то страшное зрелище.

Приехав к ней тем вечером, я пытался найти, что могло бы помешать даже мне защитить ее, но не было и намека на опасность поблизости. Она была весела после поездки с братом в Портленд, готовила ужин и всем видом предвкушала наш вечер кино. Я же не мог перестать думать и вспоминать увиденное Элис видение.

- Я сегодня думал задать тебе пару вопросов, - начал я разговор, не совладав с собой, - но Элис меня остановила, точнее ее видения.
- Боже, если ты снова решил узнать мое мнение о республиканской партии, то я представляю видения Элис, - рассмеялась она в ответ.
- Нет, не про республиканцев.
- Только не о миграционной политике! Я знаю твое мнение, и в этот раз я за себя не ручаюсь! – привычно поджав губы, Белла с удвоенной силой принялась тереть сыр к пасте.
- Вопросы были о тебе… Точнее о том, что ты скрываешь.

Рука, держащая терку для сыра, дернулась, отчего пармезан рассыпался по столу. На несколько секунд Белла застыла, ее сердечный ритм ускорился, а дыхание сбилось. Но затем она взяла себя в руки, посмотрела на меня и быстро затараторила.

- Эдвард, все что-то скрывают, это нормально. Мне просто нужно уладить несколько небольших нюансов, и тогда я обязательно с тобой всем поделюсь, хорошо? Это неплохой секрет, просто он не только мой, знаешь ли. Давай договоримся пока не говорить об этом, хорошо? Чуть позже я сама тебе все расскажу. Все будет отлично, можно сказать, даже замечательно.

Я слышал ее испуганное сердце, наблюдал за неискренней, натянутой улыбкой, но все что смог сделать в тот момент - согласился ждать.

Из Лондона мы отправились в пасмурную и зябкую даже для июля Шотландию, остановившись в паре городков сначала вблизи Эдинбурга, а затем Абердина. Местные пабы предлагали небольшой выбор блюд для обеда, а традиционные напитки не вызвали ожидаемого шотландцами восторга у Беллы.

Зато истинное воодушевление вызывали зеленые луга – вечные спутники британских туристических маршрутов. Уже в Шотландии мы только и делали, что гуляли по окрестностям различных деревушек, закончив с осмотром достопримечательностей в первый же день.

Она сразу отобрала мою черную толстовку для таких прогулок, которая по длине доходила ей до середины бедра. В высоких резиновых сапогах, купленных нами на пару в местном магазине, мы взбирались на холмы или обходили близлежащие фермы. Нам было хорошо.

Мы били все рекорды по шагам в наших пеших прогулках, разговаривали с местными и выискивали интересные места. Она могла остановиться на половине пути и обнять меня, могла броситься бежать вперед, и я давал ей фору в пару секунд, а затем мгновенно заключал в свои объятия. Мы падали на зеленую мягкую траву, если она оступалась, смотрели на плотную завесу облаков, говорили о пустяках и смеялись.

- Здесь небо выше, - легко замечала она, всматриваясь ввысь.
- В каком смысле? – улыбался я, играя с каштановым локоном ее волос.
- На нашей поляне небо кажется ниже, а здесь облака так высоко, - расслабленно тянула она. – Даже и не представишь, что мы дома.
- Мой дом – это ты, - легко ответил я. – Без тебя… Без тебя это все потеряет смысл.

Конечно, я уже думал, что будет со мной, случись что-нибудь с Беллой. Я уже знал, куда пойду, если мой мир исчезнет, к кому обращусь за милосердием.

- Я бы не хотела для тебя такого, - прохрипела она, - ты обязан будешь жить дальше, Эдвард.
- Как слепец, увидевший в райский сад, не сможет вернуться в темноту, так и я не смогу жить в мире, где нет тебя.

Ее гневная реакция на мои слова вынудила меня рассказать ей свой план. Я шел в двух шагах позади нее и описывал свою идеально выверенную теорию действий, стараясь не останавливаться на деталях, но она задавала свои тихие вопросы о Вольтури, об их роли в моем мире, диете и правилах игры. Она же и закончила этот разговор.

- Обещай мне, что ты больше никогда не подумаешь об этом! – резко, даже угрожающе прозвучал ее ультиматум, с которым я вновь был вынужден согласиться, дабы успокоить ее и не разрушить нашу идиллию.

Домой мы летели с окрыляющим нас чувством счастья, легкости и непременного наступления светлого будущего. Окончание нашего десятидневного личного лета будто бы ознаменовало начало нового, более серьезного этапа, который мы с нетерпением предвкушали.

Однако как это часто и бывает, наша идиллия разрушилась в одно мгновение. Я буквально слышал звук тысячи хрустальных осколков разбившегося спокойствия.

Мы шли на пересадку в аэропорту Атланты, чтобы долететь до Сиэтла. Я, как и всегда это бывает в аэропортах, был сражен тысячами голосов в моей голове, которые никак не хотели заглушаться. На одну секунду меня отвлекли мысленные выкрики особенно эксцентричной дамы, которая была в лучшем расположении духа, чтобы устроить скандал с авиакомпанией.

Одна секунда стоила ее душевного равновесия.

Белла остановилась, когда я продолжил идти вперед к нужному выходу на посадку. Обернувшись, я увидел ее, стоявшую на проходе рядом с журнальным киоском. Взгляд Беллы не отрывался от крупного заголовка, разместившегося на первой полосе самой влиятельной газеты США, аккурат над фотографией с места преступления.

«ФБР объявило о новом серийном убийце. Кто убивает дочерей Америки?»

- Это он, Эдвард. Он вернулся…