Кирилл закончил рассказ, ставший больше исповедью, нежели простым воспоминанием. Сначала память схватила горло тисками, сжала удавкой, не давая сделать и глотка воздуха.
Однако…
Уютное Сашино молчание. Умение слушать, не задавая лишних вопросов. Хрупкая и теплая ручка в его огромной ладони. Он и сам не заметил, как начал говорить о тех мелочах, которые уже и не помнил, казалось бы…
Нелепый разговор всё же получился. Пришлось делиться не только частью своей жизни, но и тем, что затрагивало и Сашу, память её семьи, их боль утраты. Злость, даже ненависть к Кириллу…
Ярый хмуро покосился на Сашу. Ожидал истерики, обвинений. Неприязненного взгляда. Вот сейчас она выдернет руку… Отодвинется на «приличное» расстояние…
Женщины не хотят знать, что кто-то был «до». Не любят слушать потаенные мысли, не связанные с планами о совместном будущем. Будь то поездка в Эмираты на отдых или покупка квартиры. Им нравится ощущение, что лишь они отражаются в глазах влюбленного мужчины. Или Кириллу не те женщины попадались? Или он не был в них влюблен?
Тем более, его, Кирилла, прошлое тесно связано с семьей Саши. Довлеет над ними. Просто ведь не будет…
Саша закусила губку, чтобы не заплакать. Не похожа на себя привычную. Без озорного блеска в темных глазах, без лукавой улыбки. Бледная, хрупкая, беззащитная, как котенок. У Кирилла сердце дрогнуло. Ком подкатил к горлу.
Девочка пыталась изо всех задушить в себе жалость. Интуитивно осознавала – Ярый не выдержит жалостливых слов, причитаний. Нелепых поглаживаний. Ему нужно молчание. Вот так, как сейчас: рука в руке, делясь теплом. Без слов подсказывая: я с тобой, слышу тебя, понимаю…
Саша всё же всхлипнула, уткнулась Ярцеву в плечо. Он развернул ее к себе, прижал к груди. Начал гладить её волосы. Носом провел по каштановой макушке. Волосы пахли травами, летним лугом, медом. А еще горчили дымной полынью, как и у Кирилла на душе…
- Алька, - Ярый тяжело сглотнул, - она сбежала из дома. В окно вылезла, пока брат уехал по рабочим делам. Взяла у подружки вещи, чтобы на дискотеке «быть красивой». Она никогда так не делала, чем и отличалась от прочих. Увидела меня. Подошла. Вмешался Валерка. Надо было ее сразу схватить, увезти… Я же…
- Кирилл, ты не виноват! Случайность. Роковое стечение обстоятельств.
Помотав головой, Ярцев лишь невесело улыбнулся. Прищурился, посмотрел на небо – облака становились сиреневыми, прятали солнечные проталины за разбухшими боками.
Дождь намечается…
- Хорошая, ты, Саша. Не хочешь добивать меня правдой, сочувствуешь…
- Нет! Каждый приложил руку к трагедии. – Саша упрямо помотала головой. Продолжила: - Мой отец посадил сестру под домашний арест! Уму непостижимо. Я не верю, что он был таким. Мне он разрешал если не всё, то многое. Понимал меня. Знал, что со мной такое не пройдет. Я не буду бунтовать, но… Просто, не говоря ни слова, уйду и буду делать то, что решила. Без слез, упрашиваний. Я никогда не стремилась быть хорошей, не пыталась заслужить любовь нужным поведением.
- Игорь сделал выводы. Ему тоже больно. Наверное, хуже, чем мне. - Произнес Кир, перебирая Сашины волосы. – А я…
- Ты тоже понял: не всё можно держать под своим контролем! Кирилл, ты ведь… Ты был совсем молодым. Сколько тебе было? Восемнадцать?
- Почти девятнадцать…
- Пфф… Подросток по нынешним временам. Ты не мог отвечать за выбор своей девушки. Ты не мог знать о том грузовике. Зачем винить себя столько лет?
- Да и не виню я только себя, - признался Кирилл, горько усмехнувшись. – Просто… Саш, я думаю о том… Что, если бы… Убрать тот вечер вообще. Вот его не было. Как бы мы жили дальше? Что было между нами… мной и Алькой? Стал бы я тем, кто я есть сейчас? Или…
- Я тоже, Кир, я тоже думаю… А что, если бы ты обратил внимание на меня после концерта пять лет назад?
Ярый недоуменно посмотрел на Сашу. По ее личику скатились две крупные слезы. Он подавил в себе желание стереть их губами. Коснуться нежной кожи. Ощутить сладость подрагивающих губ…
- Какого концерта? – выдавил из себя Кирилл, не понимая, к чему Саша клонит.
- Не одного у тебя «якорь», знаешь ли. Я после концерта ждала тебя. Ушла с другим, и даже… мне с ним было хорошо. Ты же вообще меня не заметил. И вот я задумываюсь иногда. А что, если…
- И что?
- Да ничего. Глупо это всё. Я теперь рядом с тобой, - тихо сказала Саша, подбирая слова для дальнейшей фразы: - Первая любовь и влюбленность – замки из песка. Они кажутся крепкими, нерушимыми. Стоит ветру подуть – и разлетелись. Была любовь. Закончилась. Чувства в воспоминаниях всегда хрупкие, хрустальные, нежные. Мы вспоминаем больше не тех, кого любили, а свои эмоции. Ностальгируем. Мечтаем.
- Где-то я такое уже слышал, - буркнул Кир, похлопав себя по карманам. Хотелось невыносимо курить, но сигареты остались в машине. – Философ ты мой, доморощенный.
- Психолог с дипломом!
- Угу…
- Не вини себя. Хватит! И я… Я ведь – не она! И никогда ей не буду…
- Ты другая – сильная, смелая, дерзкая. С дурацким чувством юмора, как и у меня. Из другого времени. В тебе столько огня, жизни. Тебя не пугает мир, что вокруг. Ты любишь музыку, ту же, что и я. И…Ты нужна мне, Саша-Лекса, - тихо прошептал Ярый, страшась самого себя. – Вот просто нужна.
Кирилл жадно всматривался в лицо Саши.
Ожидал…
Чего? Усмешки. Удивления. Негодования.
Вот сейчас, после раздумья, Саша скажет, чтобы он убирался к черту вместе с Алькой и всем, что с ней связано. Она ведь не подписывалась на проблемы. Хотела приятный и ни к чему не обязывающий роман, а получила… Тайны, связанные с семьей. Мужика, погрязшего в самокопании; пишущего песни, пропуская через себя эмоции, боль, отчаяние. На грани. С надрывом. С оголенным нервом…
Или что он, Кирилл, для Саши слишком стар. Представитель поколения, которое слишком много упустило в молодости. Росло без Интернета и девайсов, а теперь кое-что берет от новшеств, но не слишком преуспевает. Ярый, по крайней мере.
Что…
- Кирилл, поцелуй меня, пожалуйста, – тихо произнесла Саша.
Не отдавая себе отчета, Кирилл медленно приблизил к ней лицо. Теплые руки обвили его шею.
Соленые от бегущих слез губы манили к себе: такие податливые, нежные, вкусные. Ярый таял от нежности, переполнявшей его и Сашу. Поцелуй неспешно вводил Кира в состояние блаженного транса.
Гром раздался неожиданно. Утробно зарычал, грозя обрушиться на землю проливным дождем. Волны ожили, принялись с остервенением лизать мелкую и сизо-лиловую гальку, унося её с собой в родную стихию.
Саша подпрыгнула от испуга. Прервала поцелуй, грозивший стать чем-то большим. Здесь и сейчас на пустынном пляже. Недоуменно осмотрелась по сторонам. Улыбнулась, словно заглаживала вину. Глупости. Какая у Саши может быть вина перед ним? Наоборот ведь…
- Поехали. Нужно успеть до дождя, - нехотя сказал Ярый, проклиная погоду, на чем свет стоял.
Ему, наконец-то, за столько времени было хорошо. Нежное, трепетное девичье тело дарило уют и покой, о котором Кирилл так долго… Нет. Не мечтал. Мечтать он разучился. Ждал.
Саша лишь пожала плечами. Подошла к мотоциклу. Подождала пока Кирилл его заведет, взгромоздилась сзади. Обхватила руками, как и по дороге сюда.
В переулок они въехали на пределе, коим мог похвастаться древний, но такой любимый «ижик». С диким рычанием, надрывным кашлем.
Кирилл сомневался в том, что мотоцикл стоит в гараже, не говоря о его жизнеспособности. Думал, что тот давно сдан в утиль, закончил дни свои в виде разрозненных деталей на переплавке. Однако же старый друг не подвел. Верно тащил на железной спине своей Ярого вместе с Сашей.
Кирилл притормозил около Сашиного дома, где ее уже поджидали.
- Мам? – удивленно вскрикнула она. – А я тут…
- Плюшками балуешься, - усмехнулась Марина, переводя взгляд с Ярого и обратно на дочь, которая вжалась в его спину. Ага. Нашла себе защитника.
Пришлось делать полную остановку, глушить мотор. Саша ловко спрыгнула с мотоцикла. Подошла к матери. Та продолжала рассматривать Ярцева.
- Привет, Марин, - не выдержал первым Кир. – Отлично выглядишь. Не изменилась совсем.
Соломенные волосы. Модная стрижка-каре. Глаза лазурного цвета, яркие, проницательные. Спортивный костюм цвета беж. Степенная жена и мать семейства. Где та бунтарка, за которой Кирилл наблюдал с придыханием? Как они отжигали со Славкой на сцене. А голос какой! Сейчас, наверное, можно услышать его в караоке…
- Врешь и льстишь. Изменилась, конечно.
Марина никогда не была падкой на комплименты. Понимала всё с первого раза. Как и Олька. Потому, наверное, дружили, спустя столько лет, душевных травм и семейных трагедий.
- Всё равно, выглядишь хорошо, - не сдавал позиций Кирилл.
- Ты голоден? Заходи. Я как раз жду Сашку к обеду.
- Спасибо. Думаю, обойдусь.
- Игоря нет дома. И не будет еще дней пять.
- Да это здесь причем! – возмутился Кирилл. – Мне больше не восемнадцать лет, чтобы бегать от участкового и не попадаться ему на глаза. У меня дома стратегический запас пельменей. С голоду не помру.
- О, как! Звезды рок-сцены питаются пельменями? – Марина сдаваться тоже явно не собиралась. – Думала, у тебя кухарка, прислуга. Фуагра там…
- Ага. Дворецкий и трехэтажный особняк, - фыркнул Ярый. – В квартире кухня, а в ней – холодильник с годовым запасом пельменей.
Марина засмеялась, тряхнув волосами, как когда-то.
- Ну, как хочешь. Мое дело предложить.
- Спасибо, Мара. Правда, спасибо, но…. Я, пожалуй, поеду в родительский дом. Порядок наведу. Сто лет не был.
Кирилл посмотрел на Сашу. Та стояла ошеломленная. Еще бы. Не каждый день увидишь мать, флиртующую с молодым соседом по старой памяти. Подмигнул ей.
- Пока, Саш. Еще встретимся.
Она лишь кивнула. Ничего не сказала на прощание, как и не было разговора по душам. Словно Кир не сжимал ее в объятиях, а Саша не отвечала с жадностью на его поцелуи.
Кирилл завел байк, проехал не спеша по переулку. Въехал в родной двор. Поставил мотоцикл на подпорку. Зашел в дом. Тот пожаловался скрипом половиц, дверных петель; проурчал краном в ванной; раздосадовано зашелестел занавеской. Ему не нравились чужие люди, атакующие каждое лето комнаты. Он скучал по Кириллу. Ждал…
Ярый зашел в свою бывшую комнату, что выходит низкими окнами в кусты алых канн, являющимися подобием забора. Примостился на разложенный диван, служащий кроватью многочисленным курортникам, арендующих дом у матери.
Когда-то здесь они с Алькой смотрели видик, обсуждали фильмы. А после той ночи Кир спал здесь беспробудным пьяным сном, стараясь забыться. Не помнить вид искореженного тела. Не слышать пересуды за спиной.
Когда-то…
А сейчас?
Откровение, грозившее стать неподъёмной ношей, оказалось простым разговором, хоть и приправленным горечью. Саша выслушала. Поняла. И… Не оттолкнула.
Она сама не знает, что их связывает вместе. Тонкая ниточка доверия пролегла меж ними. Главное – не порвать её. Если так дальше пойдет, то Кирилл расскажет Саше о шрамах на крыле и теле дракона.
И показалось: зверюга соглашается. Ей хотелось вновь ощутить нежные поглаживания по роговым пластинам и гребням, почувствовать движение женских ручек по крылу и хвосту с наконечником-пикой…
Экие мысли приходя на трезвую голову. Стресс, не иначе. Кирилл рассмеялся своим нелепым фантазиям. Где-то там, совсем недалеко, находилась Саша. У них будет еще возможность побыть наедине.
Ничего. Её теперь никто от Кирилла не спрячет….





Боль пронзала стальными иглами. Невозможно пошевелиться. Кажется, со спины кожа сошла лоскутами. Саднит. Чешется.
Голова тяжелая, будто каменная. Мертво лежит на подушке, не шевелится.
Пить хочется. Язык не проворачивается во рту. Кажется тяжелым, разбухшим, неповоротливым…
Кирилл говорить пытается, но…
Не способен. Дышит тоже через раз. Воздух не свежий. Противный. С примесью йода, хлорки и чего-то невыносимо казенного, того, что знаешь, но не можешь описать словами.
- Потеря крови большая, - голос доносится издалека, как будто за стеной работает телевизор.
- Осколков много. Вытащили каждый кусок, - кто-то прищелкивает языком, будто еще и восхищается.
- Ничего. Молодой организм, сильный.
- Как же он жить будет с такими шрамами, - женский голос, жалостливый.
- Мужчину они только украшают. Хотя… Да… Зато живой. Вовремя «вертушка» успела. Еще бы чуть-чуть…. Анжелка, твоя бригада, как всегда, чудеса творит. Сколько пацанов чуть ли не на себе вывозите, откачиваете по дороге.
- Да ладно вам, Дмитрий Сергеевич. Работа у меня такая. Знала, на что шла. А этот… С прошлогоднего призыва. Молодой совсем. Его вообще за «двухсотого» посчитали. Землей присыпан был. Много взрывов в том месте было. Еле слышно застонал, когда его уже в цинк паковать стали. Тут и мы подоспели. Двое осталось. Одного не довезли, - голос дрогнул.
- Редко сейчас встретишь, чтобы собой прикрывали. Жаль, парень, не успел. Тот, другой уже был мертв. Этот… Как его? Ярцев сам подставился.
- Ну, я еще не встречала, чтобы бегали, своих бросали… Много их таких. Не надо понапрасну парней обижать…
Кирилл понимает – говорят о нем. Только – что… И кто...
Он не понимает, почему лежит на животе. Голова повернута в бок. Противный писк… Азбука Морзе? Чушь какая-то! Он же не на фронте.
Фронт он только в кино бывает. Кирилл на войне… Не на той, что с немцами, а на современной, в горах.
Зачем в горах война? Там красиво. Орлы на скалах. Облака плывут, и не свободно, как над морем, а за выступы-якоря цепляются. Закаты быстры, - солнце за пик катится, что монетка, - а рассветы медленно выползают, небо румянят…
И Пашка говорит, что эта война – выматывающая, потому что нет передовой. И враг за каждым поворотом, кустом, пиком и перевалом. В каждом горном селе, пусть там видны лишь бараны на склонах с травой да чабан в папахе.
Пашка – любитель поговорить. Философ. Аспирант, а значит – человек умнейший, правда, бедный. Потому не отмазался. И не остался при штабе. Или на военной кафедре. В его институте провинциальном, в маленьком городке на Волге нет такого понятия «военка».
Пашка вместе с Кириллом после учебки служит. Старше его почти на лет пять, Славку умничаньем своим напоминает. Такой же важный, лучше разбирается в жизни. А пусть разбирается.
Кириллу жалко, что ли?
В село они входят взводом. Оно притаилось в каменистом ущелье. Прилипло, что то гнездо орлиное к скале. Домишки кривые, под ландшафт подстраиваются. Напоминают ульи, а окна узкие – соты их.
Растительности нет, кроме небольших сосен, проросших вкривь да вкось, что стонут под ветрами.
Всё какое-то серо-пыльное с бежевыми лоскутами выгоревшей под августовским солнцем травы.
А дальше – горы идут на убыль, становятся ниже. Обрастают лесом, как неведомые звери – шкурой. Горбатятся. Выпячивают обрюзгшие бока в низинах.
Вот там много может таиться сюрпризов. Потому дан приказ: зайти в село. Дальше не соваться.
По данным разведки в селе безопасно. Здесь лишь старики, что подпирают стены домов из необработанного камня. Папахи курчавые. Бороды седые. Улыбаются. Приветствуют, кивают на гортанном наречии, которое даже Аслан, хоть и местный, не понимает. Слишком много нюансов языковых. В этой части местности у каждого села свой диалект.
Мальчишки носятся стаей. Выкрикивают что-то. Смотрят волчатами исподлобья. Недобро. Взгляд каждый – родовой кинжал, висящий в доме на обязательном ковре.
Но это кажется. Воображение играет…
Мужчин не видно, как и женщин молодых. Говорят, что они на заработках. В селе заняться нечем, кроме как отары пасти.
Ну-да. «Заработки» изрядно потрепали взвод на предыдущей высоте…
Девушек незамужних прячут. А то мало ли что… Русские – чужие. Вести себя не умеют. Одичали на войне.
Угу… Одичаешь тут с вами…
По-русски говорит учительница местной школы, здание которой напоминает саклю, что в повести «Хаджи-Мурат». Такое же приземистое, из камня рыжего, окнами немытыми, давно не ремонтированной крышей.
Про Толстого Пашка вспомнил.
Вот же, энциклопедия ходячая!
Учительница – женщина неопределенных лет, с узким лицом, красивым, прямым профилем; в черной косынке, поверх смоляных волос. Взгляд её невозможно поймать, всё время опущен в пол. Она просит называть её Светой тихим, шелестящим осенними листьями, голосом.
И все понимают: у нее, конечно же, есть и своё, родное имя. Но среди русских она предпочитает быть «своей».
- Скорее всего, она Фатима. У православных – Фотиния. Или же Светлана в советском атеизме, - вновь умничает Пашка.
Ему удовольствие доставляет комментарии отпускать. Так справляется со стрессом. Пусть. Главное – не ширяется, дурью не закидывается. Здесь Пашка с Кириллом солидарен.
Слишком много пацанов боятся смерти. Своей. Чужой. У нее запах металла, свинца, а еще крови, гари… Она слышна автоматной очередью, взрывом фугаса. Скалится из-за камней. Щерит рот в воплях раненых. Агонизирует криком, что рвется в каждом бою.
Наркота помогает забыться. Уводит далеко отсюда, туда, где есть блаженный покой.
Кириллу смерть не в новинку. Что ему до чужих людей, если он видел Альку… Вот она была… И тут же её нет. Лишь тело-кукла, что смяла неповоротливая туша грузовика…
Об этом знает лишь Пашка. Другие думают, что он, Кирилл, какой-то отморозок. Не блюет от вида «двухсотых», особенно после авиаудара. Называют его Ярым. И фамилия способствует, не без этого, конечно.
Но и…
В бою Кирилл ярится. Выплескивает из себя бессилие со злобой. Душа плачет, рвется на куски. По себе, который был; по Альке, что так и не проводила его в армию, и не пишет писем; по парням, что не вернулись из боя…
Автомат захлебывается очередью. Обжигает руки, которые наливаются тяжестью, не могут удержать стального монстра. Это ж не гитара, которая всегда легка. И на привале песни поются о войне: «Сектор Газа», «Наутилус», «Кино». Ничего легкого, из той, уже позабытой юной да мирной жизни…
Кирилл не помнит, кто первым нарвался…
Почему Пашка не заметил растяжку?
Откуда-то набежали бородатые мужики с автоматами в камуфле без опознавательных знаков. Старики исчезли. Мальчишки тоже. Учительница Света, которая и не Света вовсе, растворилась среди кривой и неровной улочки да домов с окнами-бойницами, напоследок оставив подарочек в виде растяжки.
И бой выходит неравный. Разведка, мать её, тоже может ошибиться.
А им-то, что сейчас делать?
Связист кричит в рацию. Та шипит, скрипит и сквозь помехи обещает «вертушку» со спецназом. А взводу пока держаться…
Знаем мы вашу «помощь с воздуха». Своих тоже зацепит, как пить дать. Или прибудет уже после санитарный борт… Соберут то, что осталось…
Кирилл прикрывает Пашку собой. Орет, превозмогая боль. Падает… Сверху что-то сыплется. Вот ведь… По дурости нарываются на приключения…
Нечего было соваться на пригорок с порослью сосен. С ложбинкой уютной, что вьюном спустилась вниз. Мины там, растяжки, фугасы… Лесок редкий, но путанный. И лежбище, даже стоянка с палатками, со схроном оружия.
Кирилл с Пашкой почти успевают, но…
Боль плюется алым. Глаза не видят ничего, кроме рдяного заката без солнца. В ушах поначалу звон, а затем наступает монотонный гул – колокол чугунный.
Кажется, сверху еще что-то давит. Земля сыплется, комковатая вся, тяжелая. Горы же кругом. Где ей мягкой-то взяться…
А дальше тишина оглушает. Кирилл вязнет в ней, что та муха в патоке. Хрип рвет связки… Дерет горло, наждачной бумагой проходится.
Он же теперь петь не сможет.
Глупость какая перед смертью в голову лезет… Слов не связать. Хрип надсадный. А про то же – петь вздумалось. И самое удивительное – Алька ему не мерещится. Не приходит. Не зовет. В последний миг он о ней словно и не помнит…
- Да твою ж мать! Прикрыли «срочников»! – голос пробивается издалека, словно находится под толщей воды.
- Бес, тут уже никого… Видишь, у них тут схрон был, лёжка. Взвод наткнулся случайно. Те запаниковали. Да и в селе были заодно…
- Как всегда! Что ж вы, дети безмозглые, сами-то! Взводному командиру сколько? Года двадцать три всего? Эх ты, лейтенант со вчерашнего выпуска. Ну куда их в бой! Нас нужно было дождаться… Дэн, переверни этого парня. Кажется живой.
- Да откуда? Спина вся посечена, кровь хлестала… Рома, вечно ты в хорошее веришь. Оптимист хренов, - кто-то бухтит над самым ухом.
- Зря, выходит, Дэн, я тебя на себе по горам через перевал километров тридцать, пока к своим не вышли? Оставить надо было, а тебя добить, чтоб не мучился? Оптимизм, знаешь ли, не двойной стандарт.
- И точно, живой!
- Вызывай санитарный борт! - и обращение к Кириллу, как будто гром небесный, откуда-то сверху: - Ты не умирай, слышишь? Дождись, пожалуйста. Анжелкина бригада прилетит. Она чудеса творит. Вот увидишь! Девушка у тебя есть? Так, чтобы любимая? Её вспоминай. В глаза ей смотри. Я каждый раз так делаю. И знаешь, помогает! А нам пора… Мы… Отомстим. Обещаю.
- Бес, погнали! Нам еще на своих двоих топать, пока не нагоним этих в селе, за перевалом.
И тьма забирает насовсем, укутывает пологом забвения…



Кирилл кричит, но надсадный хрип рвется из горла. Снова враги. Они кругом. Тяжело дышать. Его рука хватает кого-то…
И здесь достали! Надо сжать, зафиксировать, как учил инструктор в учебке…
Кошмар медленно развеивался. За окном бушевал, вымещал злобу ветер. Завывал. Бился крыльями о стены дома, и тот вторил ему гулким басом водосточных труб. Кипарисы скрипели, накренившись, будто старухи жаловались на все хвори разом. Занавеска у окна гуляла парусом, надувалась и желала улететь.
Гроза идет…
Ненастная ночка. Молнии сверкали, озаряли комнату всполохами – желто-фиолетовым светом, напоминая софиты на привычной ему, Кириллу, теперь сцене.
Только сны страшные и смотреть. Вспоминать то, что было когда-то наяву с ним… А, может быть, уже и не с ним – вокалистом «Ярости». Тогда ярость была его, личная, без песен, но с криком громким, рвущим связки в лоскуты, что несся по-над ущельем, перекрывая лай автоматных очередей.
Кирилл не сразу сообразил, что лежит на ком-то…
И этот кто-то дергался, что-то мычал, сквозь тяжелую ладонь его.
Ярый помотал головой, разрывая сети прошедшего сна. Сфокусировал взгляд. Очередной высверк молнии развеял темноту. Кирилл разглядел, а спустя пару мгновений, прочувствовал под собой хрупкую фигурку.
Столкнулся с ошарашенным взглядом…
Саша?!

Вопросы можно задать здесь:

Предыдущая глава