Глава 27. Психоанализ
Когда я открыла глаза, я не сразу поняла, где нахожусь. Все вокруг почему-то было голубым, и на мгновение мне показалось, что я на небесах. Я не испугалась, нет. Просто несколько секунд напряженно вглядывалась в потолок, прежде чем осознала, что голубой цвет – от тяжелых синих штор, плотно задернутых, чтобы не пропускать дневной свет, а я дома и бояться нечего. Или, наоборот, бояться есть чего. Разговоров, объяснений, прощений, даже встреч с близкими. Или молчания, что еще хуже, хотя и безопаснее.
Стук в дверь заставил меня снова напрячься. Стук в дверь означал, что кто-то, скорее всего Белла или Эдвард, снова готовы идти в бой ради меня, а я не желала этого так же сильно, как и стыдилась своей неспособности помочь им. Я честно хотела сделать так, чтобы они не переживали, но, при всем своем желании, я не могла дать им того, что им было нужно – к моей встрече с окружающим миром я была не готова.
- Можно? – спросил Эдвард, заглядывая в мою комнату через приоткрытую дверь.
Если бы это был не папа со своим всезнающим даром, я бы претворилась спящей. Но выбора не было, поэтому я поднялась на подушках и тихо ответила:
- Входи.
Эдвард прошел в комнату, принеся с собой аромат улицы и леса и еще крепкого чая. В руке у него была дымящаяся красная кружка.
- Держи, - он протянул мне ее, а потом мимолетно коснулся моих волос.
- Спасибо.
Папа присел на край кровати, а я, пряча глаза, осторожно отхлебнула ароматную жидкость.
- Эммет предлагает сходить сегодня на футбольный матч. Манчестер Юнайтед против Ливерпуля. Хочешь?
Я сглотнула. То, как быстро моя семья оправилась от шока едва-ли-не-смерти, поражало меня. Я думала, все будет иначе. Я думала, что они разбиты, как и я. Но они словно забыли. А я забыть не могла. И не могла понять, как они могут забыть.
Холодная ладонь Эдварда коснулась моего подбородка.
- Никто не забыл, Ренесми, но все пережили это и двинулись дальше. Ты должна понять, что все мы сознательно ехали в Вольтерру, понимая, чем это может кончиться, – папа вздохнул. – Но это испытание только еще сильнее сплотило нас, показало нам, как сильно мы все нужны друг другу, как сильно мы любим и доверяем. Оно заставило нас еще сильнее ценить жизнь, еще сильнее стремиться жить на полную, пока у нас есть такой шанс.
Я внутренне сжалась.
«Пока у нас есть такой шанс…»
- Нельзя прятаться в своей комнате вечно, милая, - тихо продолжил Эдвард. – Мы все хотим, чтобы ты вернулась к нам.
- Я знаю. Я понимаю, - сбивчиво ответила я. - Просто… Просто, я пока не готова.
И самое печальное заключалось в том, что я не представляла, когда я буду готова. И буду ли готова когда-нибудь вообще.
В вечер моего возвращения я думала, что утро поможет мне понять, как жить дальше. Сможет заставить меня бороться. Сможет показать, что еще не все потеряно. Но утро пришло, а мне все также хотелось лишь одного – забыть себя, забыть все, что произошло и просто спать. Утро не принесло с собой жажды деятельности и перемен, не подарило необходимости видеть людей и общаться. Утро только еще отчетливее показало, что все, что требуют мои истерзанные душа и сердце, что жаждет мой утомленный разум – это непроницаемый кокон тишины и уединения комнаты, где я смогу зализать свои раны.
Я отдавала себе отчет в том, что раны есть. И они такие глубокие, что лечить их придется еще очень долго. И то, вряд ли они когда-нибудь исчезнут совсем. Просто со временем они превратятся в безобразные шрамы на сердце, такие же, какие остались на моей шее.
За неделю, прошедшую с тех пор, как я вернулась домой, я ни разу не покидала пределов комнаты по своему желанию. Но желания Эдварда и Беллы довольно часто не совпадали с моими, а так как я пообещала себе во всем слушаться родителей, то иногда выходила из своего укрытия.
На следующий же день после приезда меня повезли в больницу. Там, под неустанным наблюдением Карлайла, мне пришлось сдать на анализ кровь, потом посидеть под какой-то странной штукой, пока врач изучал на мониторе пульсацию в моей голове. Еще я еще глотала какую-то прозрачную трубочку, что было просто отвратительно и вызвало во мне очередной приступ тошноты.
В итоге, вся моя болезнь оказалась до неприличия банальной – истощение. Физическое и моральное, вызванное полным обескровливанием и трансом от того, что меня бросили, и усугубившееся во время моей гонки на выживание за призрачным счастьем. Тошнота была реакцией на слабость, боли в животе – на недоедание.
Восстановить меня физически должны были витамины, правильное питание и грамотные физические нагрузки. Морально – приемы у психоаналитика.
Вы скажете: зачем мне психоаналитик, если любой член моей семьи в тысячу раз проницательнее любого специалиста. Я согласна. И папа и мама тоже. И Карлайл и вообще все скажут вам то же самое. Но так как говорить с ними я пока не могла, так же как и выходить из комнаты, на семейном совете было решено отправить меня на ежедневные свидания со специалистом. Почему-то, папа думал, что общение с третьим лицом пойдет мне на пользу и будет более эффективно, чем молчание с семьей.
Мой врач – Доктор Кэти Ли, приятная молодая леди с азиатскими корнями. У нее были красивые глаза и тихий убаюкивающий голос. А еще, на самом первом свидании, я заметила, что у нее нет кольца на безымянном пальце, хотя ей явно за тридцать.
Когда я зашла в ее кабинет в первый раз, она посадила меня на удобный зеленоватый диван и сказала, что полностью понимает, как мне нелегко и что сейчас я прохожу через переломный период в моей жизни. Я хотела ответить ей, что она ни хрена не понимает и даже не представляет, через что мне пришлось пройти прежде, чем я оказалась на ее «растительном» диванчике, но вместо этого я лишь закатила глаза и язвительно ей улыбнулась. Она улыбнулась мне в ответ и что-то записала в своем блокноте.
Потом она сказала, что я должна доверять ей, потому что в ее жизни тоже были срывы, и она знает, что это такое, когда жить не хочется и весь мир вызывает раздражение. А я ответила, что поверила бы ей, если бы она тоже влюбилась, ради него бросила своего давнего друга, а потом ее бойфрэнд чуть не умер на ее руках, а когда выздоровел, то у него появились явно садистские замашки и нездоровый интерес к ее горлу. А потом, в один прекрасный день, он не смог сдержать свои инстинкты и едва не убил ее. Но и после этого, она бы не перестала любить его и полтора месяца после того, как он сбежал, гонялась за ним по всей земле, а когда нашла, то он сказал бы ей, что она ему не нужна и вообще она полная дура: скучная и неинтересная. А потом, на ее глазах он бы начал целоваться с другой, по виду – настоящей супермоделью. А потом, на другом конце света, ее нашла бы семья и чуть не умерла из-за нее, потому что она оказалась чересчур глупа, чтобы не только не разглядеть его истинных чувств, но и просто подумать о сохранности своей жизни. Так что, скорее всего, мисс Кэти Ли понятия не имела, через что я прошла, и вряд ли когда-нибудь поймет.
После моей гневной тирады, доктор посмотрела на меня и сказала, что конечно, ей трудно понять все это, потому что ее парень только изнасиловал ее, а потом убил ее отца, когда тот пришел, чтобы отомстить ему. После этого ее мама стала законченной алкоголичкой, а старшая сестра сказала, что знать ее не желает, потому что она сама виновата, что ее изнасиловали, что по ее вине умер отец и мама тоже ее ненавидит, и поэтому пьет без конца. Поэтому, конечно, она никогда не поймет, что я прошла через ад в жизни и вряд ли сможет мне помочь, несмотря на то, что сама смогла выбраться из того ужаса и снова полюбить жизнь.
В общем, мы с доктором Кэти Ли виделись ежедневно по два часа. Во время сеансов я скидывала ботинки, забиралась на удобный зеленый диван с ногами и говорила.
Вообще, сначала я почти ничего не говорила или односложно отвечала на вопросы. Тогда доктор предложила нам помолчать, если уж мне так нравятся два часа безмолвия. Молчать, сидя напротив незнакомого человека, зная, что говорить нужно, и вообще за это мы платим деньги, было странно, но я все равно молчала. На второй день я смогла рассказать ей о погоде. Потом о сне, который я видела той ночью.
А потом, я как-то с удивлением поняла, что может быть, психоаналитик – не такая уж неправильная вещь, потому что рассказать Кэти Ли о своих страхах – это как рассказать незнакомцу. У нее за день десятки сумасшедших выбалтывают о самых постыдных тайнах и секретах, так почему бы и мне не стать одной из них, тем более что, от этого действительно становится легче?
Сегодня сеанс был перенесен с утра на послеобеденное время. За это время я успела дважды столкнуться с Розали на кухне, один раз избежать встречи с Эмметом, не заметить, как меня окликнула Элис и еще сделать так, что завтракала я не в общей столовой, а у себя в комнате. И да, еще отказаться от похода на матч, сославшись на головную боль.
На прием к психоаналитику, в самый центр Лондона, меня отвез Карлайл. Ему было по пути, потому что он ехал на очередную смену в клинику, а родители тщательно старались не быть чересчур навязчивыми в своей заботе и не показать мне, как для них важно самим отвозить и забирать меня от врача.
Когда мы ехали в машине под привычный аккомпанемент голосовой тишины и звуков Вивальди из приемника, я внезапно спросила у Карлайла:
- Почему ты не ненавидишь меня? Ведь из-за меня ты чуть не лишился всего, за что так долго боролся – своей семьи.
- Почему ты так ненавидишь сама себя и не понимаешь, что ты – часть семьи и без тебя, ее уже не будет? – ответил он. - Недели, когда тебя не было рядом, стали самыми ужасными в жизни каждого из нас. Мы все чувствовали, словно какую-то жизненно важную часть нас оторвали, но мы были полны решимости вернуть эту часть обратно или же погибнуть сами.
Оставшуюся часть пути мы опять провели в тишине. Не знаю, о чем думал Карлайл, но я снова и снова прокручивала в голове его слова.
Когда я зашла в кабинет, Кэти Ли сидела за столом и разговаривала по телефону. Она жестом указала мне присаживаться на мой диван и продолжила разговор, одновременно записывая что-то в ежедневник.
Я по привычке скинула ботинки и забралась на диван, подогнув под себя ноги и обняв подушку. Доктор Ли села напротив меня через минуту.
- Ты хорошо выглядишь сегодня, Ренесми.
Я пожала плечами.
Вчера мама и Элис настояли на том, чтобы мы все вместе съездили в салон красоты. Я не хотела, но согласилась, потому что я теперь всегда соглашалась со всеми, если не было никакой возможности этого избежать. Я должна была им всем так много, что соглашаться с ними было самым малым, что я могла сделать. Короче, вчера я постриглась. Я не стриглась уже очень-очень давно, и мои волосы спадали почти до поясницы. Теперь же они едва достигали лопаток. Я не призналась никому, но с лишними посеченными волосами, я словно сбросила часть мусора из своей головы. И даже дышать стало чуточку легче.
- Я постриглась, - ответила я.
- Это хорошо. Я рада, что у тебя появилось желание поменять что-то в своей внешности.
- Мне все равно, вообще-то, - довольно колюче ответила я. – Мама сказала мне пойти с ней в салон, и я пошла.
- Если ты не хотела этого, ты могла бы сказать своей маме, - спокойно заметила доктор. – Уверена, она бы не стала заставлять тебя.
Я посмотрела на Мисс Ли так, будто хотела сказать ей, что она опять ни хрена не понимает. Я не могла сказать маме, что мне не хочется проводить время в ее компании, потому что я чувствую себя рядом с ней отвратительно, жалко и ненавижу себя.
- Это признак выздоровления, - заметила доктор, чуть улыбнувшись.
- Что-что? – недоуменно пробормотала я, думая, что может я заснула и пропустила какую-то часть нашей беседы.
- Твоя раздражительность – это признак выздоровления, обновленных реакций на окружающий мир.
Я надула губы и замолчала минут на пять.
- Зачем вам эта штука, из которой постоянно льется вода? - спросила я, наконец, указывая на мини-водопад на столике. – Не знаю, как остальных, но меня она бесит. Напоминает мне, когда ты спишь, а где-то в кране непрестанно капает вода и действует тебе на нервы. Днем бы ты вообще не заметила этого звука, но ночью он звучит так громко, словно из микрофона.
Кэти Ли улыбнулась.
- Расскажи мне, что ты делала вчера вечером.
Ее умение переходить с темы на тему меня тоже бесило, но я все же ответила:
- Я пришла из салона. Белла приготовила поесть. Я забрала ужин в свою комнату и потом смотрела фильм.
- Почему ты не осталась ужинать со всеми?
Мне очень хотелось сказать ей, что моя семья предпочитает ужинать в лесу и посмотреть, как исчезнет с ее лица это профессионально-доброжелательное непробиваемое выражение.
- Потому что мне нравится есть в своей комнате.
- Это ложь.
- Не должен ли психоаналитик воздерживаться от подобных комментариев? – язвительно спросила я.
- Иногда полезно говорить правду.
Я сглотнула. Это был явный намек и на мое поведение тоже. На мое нежелание говорить правду своим близким…
- Какой фильм ты смотрела вчера?
- Старый сериал «Друзья», - там смешная мода конца 90-х и странные шутки, но смотреть довольно интересно. Мама говорила мне, что когда ей паршиво, она предпочитает смотреть ужастики, но я не могу. Я за комедии.
- Почему?
- Может быть потому, что в жизни и так полно крови, несправедливости и ужасов, чтобы смотреть на них еще и в кино?
Доктор Ли снова записала что-то в свой блокнотик. Иногда мне отчаянно хотелось вырвать его из ее рук и прочитать, что он там пишет обо мне. А может быть, она вообще не пишет, а просто рисует там смешных человечков, как это раньше делала и я.
- Ты решила проблему с колледжем?
Я зло посмотрела на нее. Колледж – это была моя «больная» тема.
- Нет колледжа, нет проблем!
- И что же, ты хочешь бросить все, что ты раньше так любила?
- Вот именно! Я раньше любила. Теперь нет. Давайте закроем эту тему. Я достаточно наслушалась ее дома.
- Хорошо. Позавчера ты рассказывала мне о своей подруге…
- Если вы хотите спросить, звонила ли я Суви, то ответ – нет.
- Почему?
- Не знаю, - я вздохнула и принялась разглядывать свежий маникюр на своих ногтях, так же появившийся после вчерашнего посещения салона. – Я даже набрала ее номер, но когда услышала в трубке ее голос, не смогла ничего произнести и нажала на отбой.
- Почему?
Интересно, она знает еще какие-нибудь слова, кроме «почему»?
- Потому что я не знаю, что ей сказать.
- Так же, как и своим родителям?
- Нет. Может быть, да.
- Ты боишься?
- Чего мне бояться? – ответила я вопросом на вопрос. – Того, что она не захочет со мной общаться, после того, как я исчезла на два месяца, не сказав ей ни слова, хотя она – моя лучшая подруга?
- Тебе виднее.
- Я не боюсь. Если она не захочет со мной говорить, я смогу пережить это.
- Может быть, тебе стоит подумать о том, что тебе не нужно это «переживать», а лучше попробовать объяснить ей, что ты все еще считаешь ее лучшей подругой и извиниться? Я уже говорила тебе, что лишь делясь своими переживаниями, ты сможешь выбраться из своего кокона.
- Но мне хорошо в коконе.
- Ты хочешь думать, что тебе хорошо, но на самом деле ты знаешь, что это не так и ты скучаешь по друзьям и близким. Ты просто боишься новых разочарований.
Я снова замолчала, обдумывая ее слова. Иногда доктор казалась мне чересчур бесцеремонной и тогда я предпочитала послать ее и ее наставления куда подальше и снова молчать. Молчание становилось нормой жизни.
- Я не боюсь разочарований, - наконец, сказала я. – Я больше боюсь разочаровать других. Я так часто это делала, так часто ранила людей, которые по настоящему любят меня, что теперь мне хочется просто исчезнуть, сделать так, чтобы я перестала каким-либо образом влиять на их жизнь. Потому что это словно моя карма – не дарить свою любовь и радость, а причинять боль.
- Ты говорила своим маме или папе об этом?
Я посмотрела на доктора Ли словно она лишилась ума. Какой нормальный человек скажет это родителям? Если только родитель сам не узнает это, покопавшись в твоих мыслях…
- Конечно нет!
- Может быть, тебе стоит объяснить им, что ты чувствуешь, чтобы вы лучше понимали друг друга?
- Мы замечательно понимаем другу друга. Лучше, чем другие семьи, - выпалила я, чувствуя, как разговор о Белле и Эдварде разрушает мой кокон, чувствуя, как снова просыпается тревога, неуверенность, раскаяние. – Может быть, в этом и есть главный фокус – мы понимаем друг друга так хорошо, что это становится невыносимо? Может быть, если бы они чуть хуже понимали меня, они бы так не давили на меня? И мне не было так страшно понимать, что у моих идеальных родителей появилась самая неидеальная дочь, которая только могла родиться на земле? И мне не было бы так стыдно смотреть на них, понимая, что они ни за что не осуждают меня? И я бы не ненавидела себя так сильно?
- Ренесми, я хочу, чтобы ты попыталась подумать о том, что ты только что мне сказала. О ненависти к самой себе.
- О чем тут думать?
- О том, что только простив сама себя, ты сможешь снова обрести покой в своей семье. Потому что очевидно, что ты сама ненавидишь себя так сильно, и так стараешься оградить себя от людей, которые тебя любят, что причиняешь боль не только себе, но и им, хотя больше всего пытаешься избежать этого. Прощение – удивительная вещь, подумай об этом, - доктор Ли поднялась со своего кресла. – Жду тебя завтра утром.