Cause everything that you thought I would be
Has fallen apart right in front of you
Every step that I take is another mistake to you
And every second I waste is more than I can take
Linkin Park «Numb»

Sleep, sugar, let your dreams flood in,
Like waves of sweet fire, you're safe within
Sleep, sweetie, let your floods come rushing in,
And carry you over to a new morning
Poets of the Fall «Sleep»

— А куда они едут?

— Сказал — во Францию... У них там какие-то дальние родственники. Вроде как Нарцисса по ним давно скучает.

— А как она... вообще?

— А что она... Решает Драко. Он — наследник, он теперь хозяин. Хочет отправить ее сразу после вызова в Министерство. Я возьму отпуск на неделю — мне дадут.

— Ох, Гермиона, не знаю... Ты — и в Малфой-мэноре!.. И как ты там будешь — совсем одна? Такая даль!

— Ну, Нора тоже не в Лондоне... есть же камин. Там полный дом эльфов: делать ничего особенно не надо. Я у вас хоть каждый день смогу бывать.

Гарри не собирался подслушивать: просто не ожидал, припозднившись, застать на кухне двух полуночниц. Уловив голоса, он решил было подкрасться и как-нибудь шумно пошутить, но невольно вник в разговор и неловко замер за полуоткрытой дверью. Диалог прервался звуками льющейся воды и постукиванием чашек, и Гарри решился войти.
Джинни — бледная, с покрасневшими, как и у Гермионы глазами, — наливала чай.

— И мне налей, — попросил Гарри, подсаживаясь к Гермионе. Та вяло улыбнулась и снова уткнулась взглядом в свои руки, словно нерадивый студент на экзамене — в шпаргалку: совсем не похоже на отличницу Грейнджер, которой известны ответы на еще незаданные вопросы.

— Ну хорошо, а кто будет платить за содержание этого дворца? — вскинулась Джинни, со стуком поставив перед Гарри чашку. — Это не чулан под лестницей, уж точно! — и посмотрела на Гарри, ища поддержки. Тот буднично ответил вместо Гермионы:

— Платить будет хозяин, — и потянулся за печеньем, словно не замечая устремленных на него двух пар изумленных глаз и довольно ухмыляясь. Ему без слов было ясно: у Гермионы в нынешнем совершенно разобранном состоянии и не возникло такого вопроса, а Джинни не ожидала, что он настолько в курсе вопиющих событий... или на секунду забыла, что ее новоиспеченный муж — не последний человек в аврорате. Прожевав печенье, Гарри все же пояснил: — Амнистированным теперь возвращают часть конфискованных капиталов. Ма-аленькую часть, — он изобразил, насколько маленькую, показав крохотный зазор между пальцами, — Малфою, например, как раз хватит на содержание своей хибарки. А на прочее... — он закинул в рот горсть засахаренных орешков и принялся с хрустом жевать.

У Джинни лопнуло терпение:

— Да хватит жрать, Гарри! Договори сначала толком, потом проглоти хоть всю тарелку, — она расстроенно плюхнулась на стул и приуныла, подперев кулаком щеку. Гарри проглотил непрожеванные орешки и закончил:

— На шикарную жизнь не останется, конечно, ну так Малфой за год попривык к аскетизму.

Джинни развела руками и бессильно уронила их на стол, качая головой.

— Я сдаюсь. Может, оно и к лучшему, — задумчиво проговорила она, обращаясь больше к себе, и со смешком добавила: — Даже где-то справедливо, а?

Гарри неопределенно поднял брови. Гермиона не ответила.

Нарциссу вызвали в Министерство в среду. К этому моменту вещи ее были практически уложены: она не захотела забирать почти ничего, кроме одежды. Драко не стал ее переубеждать — так проще. Он видел, что мать надеется убежать от боли, от воспоминаний, которыми дышала каждая безделушка в этом доме... разных воспоминаний. Но главное: она пыталась убежать от любви. Люциус ушел, а любовь к нему осталась — неупокоенной душой. И Нарцисса потерялась, зависла между небом и землей, невольно повторяя судорожные метания этой полуживой любви: здесь не держало, а туда — не взяли. Она пока не научилась жить без Люциуса, но Драко от души надеялся: научится — как и он. Мать как-то враз признала за ним право принимать решения за них обоих. Поэтому ли только или оттого, что решение относительно переезда в шато Эглантье ее полностью устроило, — Драко не был уверен, но склонялся к первому. Он ждал вопросов и был готов к возражениям, но увидел лишь молчаливую покорность. И когда вымотанный Гораций к вечеру среды принес из-за Ла-Манша ответ на посланное им в понедельник письмо — изысканно-сдержанная, но искренняя радость, — Нарцисса была готова наутро отправиться в путь, в последний раз переночевав в мэноре. Драко предпочел не думать, какие сны увидит она этой ночью: в доме, через порог которого ее больше двадцати лет назад перенес любимый красавец-муж, в доме, который без него опустел, и ни в чьих силах это изменить. Мерлин, как мало по-настоящему страшных слов — и одно из них: никогда.
Проводив в четверг утром тихую, почти безмолвную Нарциссу, взяв с нее слово выйти на связь через камин сразу по приезде, Драко вернулся в мэнор: собрать свои вещи и дождаться второй из главных женщин в его жизни — которую собирался подло предать. Он так о многом думал эти дни, но еще более о многом не думал — запрещал себе: иначе ему не вынести десяти дней до приговора. А дни дробились на часы, крошились в минуты, неудержимо осыпаясь сквозь пальцы.

Гермиона появилась ровно в восемь: он ждал ее в кресле, неотрывно глядя в камин, весь последний час. Оскар, последние дни бродивший по дому как в воду опущенный, бросился ей навстречу, повизгивая от счастья. Гермиона огляделась по сторонам со странным выражением лица: словно ожидала увидеть зачехленную мебель и груду чемоданов. Малфой молча наблюдал за ней, кожей ловя ее ощущения. Гермиона чувствовала себя... странно: Золушкой, чья тыква, постояв посреди дороги, обратилась каретой и вернула ее в замок, где закончился бал... но остался принц — и он ждал ее сейчас, пряча тревогу на самом дне блестящих глаз.

— Привет, — выдохнула она наконец, и Драко — Золушкин принц — легко вскочил на ноги, стремительно шагнул к ней и крепко обнял, прошептав в макушку:

— Спасибо.

Гермиона, уткнувшись носом ему в плечо, до боли в легких втянула ноздрями родной запах: по нему она отыскала бы Малфоя с завязанными глазами в толпе. Так пах только он; только от его парфюма кружилась голова; дым только его сигарет не раздражал ее обоняния; только его волосы хранили осеннюю горечь среди лета; только его кожа излучала темный жар ночи... Она не знала лишь — было ли так ранним утром. Но непременно узнает: ведь скоро проснется в его постели, расплатившись будущим за сбывшуюся мечту.

Однако следующее утро они встретили в том же кресле, с комфортом разместившись в нем вдвоем. По крайней мере Гермионе, свернувшейся на коленях у Малфоя, прижавшись щекой к груди в вырезе рубашки, определенно было уютно. Открыв глаза, она с изумлением поняла, где находится, завозилась, пытаясь посмотреть Драко в лицо, и встретила его ласковый взгляд: он не спал — терпеливо ждал, пока проснется она.

— Ой... я же тебе, наверно, все отлежала, — спохватившись, Гермиона попыталась встать, но Малфой удержал ее и с серьезным видом напомнил:

— Ты — котенок, значит маленькая и легкая.

Довольно улыбнувшись, она все же сползла с его коленей, умостившись сбоку у подлокотника. Какие большие и уютные эти кресла... теперь они будут ее — на целых три года. За ночь ощущение нереальности прошло, и — как ни странно — стало легче: все же определенность лучше неизвестности.

— Как насчет кофе?

От этих слов в ее душе что-то сместилось, и окончательно сложилось чувство: она дома. Вот так и должно быть: она, эта гостиная и этот человек — предлагает ей утренний кофе, не выпуская из объятий. Это — счастье.

Половину дня они посвятили формальностям: чиновники в Отделе регистрации магической недвижимости с любопытством поглядывали на Гермиону, однако лишних вопросов не задавали. Покончив с делами, Драко и Гермиона вернулись в мэнор, и он познакомил ее с домашними эльфами, вызвав всех в гостиную и представив им Гермиону как новую хозяйку на время его отсутствия. Малфою доставило удовольствие наблюдать за внутренней борьбой, отражающейся на ее лице: что-то внутри нее все еще бунтовало против «рабства» домовиков, но здравый смысл победил — и думать нечего управиться с поместьем без маленькой армии эльфов. Особенно его позабавило упоминание Гермионой Кикимера и то, как радостно закивали в ответ домовики. Сам Малфой быстро разобрался с внутренними противоречиями — у него это стало получаться все лучше. Во внутреннем диалоге с отцом, который он вел с момента его смерти, Драко оттачивал мастерство речи, тренируясь на себе. Он не поселил в родовом гнезде грязнокровку — он позаботился о благополучии женщины,

[которую любит
любит
любит]

перед которой в долгу. Он не унизил ее гордость — лишь попросил

[не исчезать из его жизни
остаться в его доме
остаться его]

присмотреть за имуществом во время его вынужденного отсутствия. После этого «знакомства» Малфой повел Гермиону показывать мэнор.
Драко трогали ее опасливое потрясение размерами и количеством покоев — обычных и скрытых от непосвященных глаз; искреннее восхищение красотой дома — невзирая на некоторую обшарпанность и ущерб, нанесенный дому штурмом, обысками и аврорским мародерством; благоговейный трепет перед анфиладой комнат со старинными портретами. Малфой без устали отвечал на ее вопросы, объяснял, как пользоваться теми или иными помещениями, раскрывал необходимые секреты и делился познаниями в семейной истории. Оскар хвостом вился за ними и совал любопытный нос во все углы, пока на него сварливо не рявкнула одна из прапрабабушек Малфоя — весьма скандальная особа, чей портрет в полный рост красовался почти от пола до потолка и не был обойден бесцеремонным вниманием щенка. Взвизгнув от страха, Оскар метнулся к ногам давящихся смехом Драко и Гермионы и дальше смирно следовал по пятам, изредка фыркая на портреты.
Наконец, до предела вымотанные, они вернулись в гостиную и рухнули в кресла. Малфой предложил Гермионе немедля приступить к роли хозяйки мэнора и для начала распорядиться насчет ужина.

— О!.. — воскликнула она, слегка растерявшись, но Малфой лишь ухмыльнулся.

— Тебе достаточно иметь дело с Тоби — он прекрасно разбирается с остальными, — успокоил он Гермиону, и она неуверенно щелкнула пальцами: перед ними немедленно возник домовик.

— Тоби, пожалуйста, накрой нам ужин к... — Гермиона бросила взгляд на часы, — к семи, — домовик услужливо поклонился, и она добавила, осмелев: — А пока кофе, пожалуйста, — Тоби повторил поклон и мгновенно исчез, чтобы через минуту вернуться с кофейником и чашками. Пока он разливал кофе, в гостиной царила тишина, но как только он дезаппарировал, Гермиона и Малфой обменялись взглядами и расхохотались, откинувшись на спинки кресел.

— Маленькая хозяйка большого дома, — выговорил наконец Драко, и Гермиону неожиданно охватила грусть — воспоминанием об ее первом визите в мэнор. Тогда они тоже хохотали, как сумасшедшие, вспоминая школьные годы... будто как вчера — а ведь между теми двоими и ими сегодняшними пролег большой путь... По нему Драко Малфой и Гермиона Грейнджер шли навстречу друг другу, на нем встретились и по нему пошли дальше — уже вместе. Мерлин, почему же так недолго!.. И чем закончатся их дороги, всего через несколько дней расходящиеся в разные стороны?
Гермиона сморгнула набежавшие слезы, но разве могла она что-то скрыть от него — он и раньше-то насквозь ее видел. И снова дежавю: она в любимом кресле Люциуса в гостиной Малфой-мэнора, и Драко у ее ног — держит ее холодные руки в своих ладонях, заглядывая в глаза. Только сегодня она не покинет мэнор, терзаемая виной, нет: сегодня они вместе поужинают, а ближе к ночи отправятся в спальню — все так же вместе... Ее щеки полыхнули, и она почувствовала, как Драко сжал ее пальцы, — словно прочитав мысли в глазах. В следующий миг он уже целовал ее, рывком притянув к себе, так что ее рассыпавшиеся волосы скрыли их лица. Если бы не Тоби, деликатно кашлянувший, — ему пришлось сделать это дважды, — ужин оказался бы исключен из планов на вечер: этим двоим явно было не до еды. И куда только девалась усталость...

— Да, должен предупредить, — Малфой остановился у двери единственной комнаты, не считая кабинета Люциуса, которую обошел вниманием во время дневной экскурсии, — там у меня портрет — ну, тот, что ты мне дала.

Гермиона округлила глаза:

— Профессор Снейп!..

— Ну да, — ухмыльнулся Драко, наблюдая, как ее щеки заливает краска.

— А как же я... как же мы...

Малфой зашелся беззвучным смехом под ее гневным взглядом.

— Мерлина ради, Грейнджер! Он не снимет с нас баллы, — выдавил он наконец и добавил: — Тем более он молчит последнюю неделю, а частенько и вообще отсутствует... — Малфой медленно провел рукой по ее спине, слегка нажимая пальцами на позвонки, отчего ее кожа покрылась мурашками. — Сейчас это твой дом, Гермиона, — низкий голос, срываясь в шепот, завораживал, и она бессознательно подалась ближе, не отрывая взгляда от его полуоткрытых губ. В мягком сиянии свечей ее глаза казались черными, маня и затягивая Драко в спасительную темноту, обещая исполнение самых смелых желаний. Он подхватил Гермиону на руки, пинком ноги открыл дверь и ворвался в спальню: когда они упали на его кровать, то уже не помнили ни о профессоре Снейпе, ни о смертях и потерях, ни о грядущей разлуке.

В незнакомых местах Гермиона всегда просыпалась рано, и этим утром она открыла глаза, когда Драко еще спал. Она столько раз видела его, но до сего момента не знала, каким беззащитным он выглядит по утрам: словно его недоверчивость, настороженность, замкнутость висели в шкафу — вместе с одеждой. Высокие скулы, прямой тонкий нос, острый подбородок — это лицо Гермиона изучила до мельчайшей черточки: знала, откуда чуть заметный шрам в виде галочки у виска; знала, где именно пробивается светлая щетина; знала, что идеальные на первый взгляд брови на самом деле немного разные. Знала — и все равно готова была разглядывать его часами. Ей всегда было его мало — а особенно сейчас. Будь у нее Хроноворот — она возвращала и возвращала бы минувшую ночь и сегодняшнее утро... и больше ничего. Ей довольно было и суток — только бы они длились всю оставшуюся жизнь. Малфой, как всегда, почувствовал ее взгляд и начал просыпаться. Гермиона, затаив дыхание, следила: вот дрогнули темные ресницы, вот затрепетали крылья носа от глубокого вдоха, чуть скривились губы... Она осторожно коснулась их пальцем, словно говоря: «Ш-ш-ш», и Драко открыл глаза.

— Привет, — прошептала Гермиона, улыбаясь. Ее всегда удивляла одна деталь: его глаза не бывали сонными. Даже сейчас — в первую секунду пробуждения — они были совершенно ясными: будто Малфой и не спал вовсе, а так — прикрыл их на минутку.

— Привет, — протянул он, улыбнулся в ответ и потянулся, сползая с подушки. Через пару секунд Гермиона взвизгнула: кто-то напал на нее под одеялом и не собирался отпускать.

— Драко!

— Да-да? — глухо донеслось из-под одеяла, а бесстыжие руки продолжили щекотное путешествие по ее брыкающемуся телу.

— Перестань! — Гермиона задыхалась от смеха, пытаясь отбиться от невидимки под одеялом. Тело тем временем жило своей жизнью, загораясь от неожиданных прикосновений и вздрагивая — уже не от щекотки.

— Перестать? — Драко вынырнул прямо над ней и чмокнул в кончик носа. — Точно перестать? — он вопросительно смотрел на нее очень серьезными глазами — а рука под одеялом будто сама по себе вытворяла совершенно несерьезные вещи.

— Ну... Драко! — Гермиона ахнула и попыталась лягнуть его коленом, но он лишь крепче стиснул ее в объятиях и прервал возражения неистовым поцелуем.

В окно несмело проскользнул первый солнечный лучик и упал на серую собачью мордочку, заставив щенка чихнуть. Тот уткнул нос в собственный хвост и вздохнул, готовясь снова задремать: прогулка откладывалась...

После завтрака — а Гермионе показалось волшебным завтракать в Малфой-мэноре — Драко утащил ее на улицу, прогуляться наконец по поместью снаружи. Оскар вне себя от счастья носился за бабочками. Малфой рассказывал Гермионе, как не одно столетие создавался роскошный сад, полный редких растений, привезенных в Британию со всех уголков мира; как зимой согревающие чары хранили среди белого снега белое цветение японской сакуры; какие розы росли у Нарциссы...
Добравшись до розария, он остановился и сжал ее пальцы. Гермиона, оцепенев, разглядывала обгоревшие обломки, кое-где поросшие живучим бурьяном, сравнивая так живо описанные Малфоем картины с этим печальным зрелищем. Покосившись на Драко, она вздрогнула от пустоты в его взгляде, прикованном к останкам розария: она поняла — раньше там была боль, ненависть... а теперь лишь пустота. И впервые задумалась: а каково ему покидать родное гнездо, где он знает каждую травинку, каждый камень; где помнит счастливые часы, дни и годы — бесконечно далекие и недостижимые; оставлять все это чужому — пусть даже это и она? Гермиона поежилась от колких мурашек, пробежавших по коже, и Малфой, передернув плечами, повел ее дальше.

Они прогуляли все утро, вернувшись к обеду: Гермиона распорядилась насчет еды уже увереннее — начиная входить во вкус. Пока происходящее казалось ей игрой: слишком непривычно, неожиданно, быстро менялась ее жизнь — а, как всегда бывает, дни, заполненные новизной, летят стремительно и незаметно. Гермиона физически ощущала утекающее сквозь пальцы время — их время, и то же чувствовал Драко: тоскливое ожидание мелькало в перекрестье случайных взглядов, его выдавали порывистые жесты — им теперь как никогда хотелось касаться друг друга. Гуляя по саду мэнора, Малфой не выпускал ее руки, а Гермиона не отнимала, желая, чтобы это длилось вечно: рука в руке. И сейчас — они сидели в тени дуба, где Драко и Нарцисса любили пить кофе, — пальцы Малфоя, не переставая, скользили по ладони Гермионы, рисуя линии и круги.

— Драко, а... а где во Франции живут ваши родственники? — нерешительно спросила Гермиона: ее давно мучили вопросы, которых Малфой не касался так старательно, что это уже не казалось случайным.

— На юго-западе, — без запинки ответил он, увлеченно следя за собственным пальцем, повторяющим путь линии жизни. Пожалуй, даже слишком увлеченно. — Замок, сад — вроде нашего... конюшни... небольшой виноградник, — без выражения перечисляя особенности будущего жилья, Малфой не поднимал глаз — будто все это совершенно не заслуживало внимания. Или — как если бы он что-то недоговаривал, но Гермионе больше хотелось верить первому.

— А... кто они — эти люди? — проклиная себя, но будучи не в силах прервать расспросы, спросила она. Сейчас или никогда. Малфой держался безупречно: отвечал на ее вопросы, не задавая встречных, не выказывая ни малейшего признака раздражения или нежелания поддерживать этот разговор. И хотя она неплохо научилась читать его между строк, это была лишь верхушка айсберга: в книге под названием «Драко Малфой» было столько подтекста — да еще и невидимыми чернилами, — что Гермиона порой впадала в отчаяние. Она не умела играть в игры, в которых он был искушен. Ей до физической боли хотелось знать о нем все, но она осознавала, что этому не сбыться: они принадлежали разным мирам. То, что с рождения было его средой обитания, для Гермионы до сих пор оставалось за каменной оградой; она может войти в его мир, но не станет в нем своей. Они лишь могут создать новую реальность — вдвоем, но часть Драко всегда будет принадлежать тому миру — не ей. Малфой наконец поднял глаза и взглянул на нее в упор — открыто.

— Французская ветвь — дальние родственники по отцовской линии, близкие друзья семьи. Мать, отец и дочь-сквиб — маленькое никчемное недоразумение, — безжалостно разделался он с верной подружкой детских лет, по-прежнему не сводя ясных глаз с оцепеневшей Гермионы. — Моя двенадцатиюродная сестра или что-то вроде того. — Малфой не называл имен: ему казалось, так она не разгадает несказанного, а стоит лишь прозвучать имени — и предательство оживет, обретя вес и значение. Он услышал ее неосознанный облегченный выдох после «сестры».
Мерлин, как легко обманывать любящих!.. Им, готовым поверить любой лжи, срывающейся с любимых губ, так мало нужно: лишь только слышать голос, видеть глаза и держать за руку. Как просто лгать любящим и как тяжело — любимым... Он никогда этого не знал. Улыбаясь Гермионе, Малфой молча клялся, что никогда не станет делать выбор за своих детей; никогда не позволит себе связать их обещанием, которое они не смогут не выполнить; не поставит их перед мучительным выбором: кого из любимых предать. Он приложит все усилия, чтобы помочь им избежать ошибок, но выбирать они будут сами. Глядя в ее доверчивые глаза, Малфой неожиданно — впервые — задумался: какие у них могли быть дети? Ему казалось — с такими же, как у нее, оленьими глазами...

Ночь была милосердна, но лунный свет — беспощаден, разбавляя ее бархатную спасительную тьму. Малфой видел глаза Гермионы: обычно она закрывала их в истоме, но сегодня не желала пропускать ни мгновения. Исступленно лаская такое знакомое любимое тело, он — как и всякий раз вместе с ней — открывал его заново, стараясь запомнить отзывчивую покорность; жаркую нежность кожи; и глаза — глаза, излучающие лунный свет... Как обезумевшие, они цеплялись друг за друга, проникая в самую суть, становясь единым целым; казалось даже, что смешалась кровь, став общей на двоих... а вскрики и стоны свободно возносились к луне, не сдерживаемые защитными чарами: им двоим больше не от кого было таиться, некого бояться — кроме самих себя. Когда занялся рассвет, и Гермиона в изнеможении забылась сном, Малфой, не шевелясь, — чтобы не потревожить ее, — смотрел, стараясь запомнить каждую щемящую сердце мелочь: влажная прядь темных волос трогательно прилипла к щеке; длинные ресницы подрагивают, как у Оскара, когда тому снится погоня; губы приоткрыты — он чувствовал ее легкое дыхание на своей груди. Его девочка, его котенок... Никогда она не поймет — а он не станет и пытаться объяснить это ей, — что значит долг крови, если идет вразрез с долгом чести; не поймет — и будет тысячу раз права, права...
Он зарылся носом в ее одуряюще пахнущую макушку и не заметил, как уснул.

---

Форум