Всё, что было нужно Гермионе, чтобы не чувствовать разочарования в собственной жизни, — это какая-нибудь задача, которую необходимо решить, средства её исполнения и люди, способные помочь.

«Кроме того, не помешали бы тысячи и тысячи старинных книг и пергаментов», — вздохнув, подумала Гермиона и глубоко, с наслаждением втянула воздух носом: по утрам ничто так не волновало и не будоражило ей кровь, как специфический библиотечный запах. И ничто не могло сравниться с тем ощущением счастья, которое она испытывала в окружении книг (за исключением, пожалуй, нечастых моментов, когда разделяла это чувство с теми, кого любила).

Последние пять дней Гермиона и змеёныши практически жили в огромной библиотеке Мэнора, пытаясь отыскать всё, что касалось Томаса Коннела и его тёмных проклятий. Ближе к ночи они возвращались домой, чтобы принять душ и поспать (а Гермиона, кроме того, чтобы покормить котёнка, которого отныне звали только Ринго), а затем каждое утро возвращались в библиотеку, чтобы продолжать поиски.

Подобный распорядок дня почти заставил её снова почувствовать себя той, «прежней» Гермионой. Она ощущала себя полезной. Нужной. Как-будто у неё вновь появилась цель.

Эдриан пропадал на работе, чтобы помочь ей. Маркус по той же причине работу не посещал и уклонялся от встреч с Дафной. Блейз забросил свой ночной клуб (правда, Гермиона не думала, что он слишком уж расстраивается по этому поводу). Тео оказался оторван от дорогого сердцу пианино, что, возможно, тяжело ему далось (хотя в этом Гермиона вовсе не была уверена). Драко находился в кругу семьи, которая, к слову, планировала закатить следующим вечером грандиозную вечеринку по случаю его дня рождения, поэтому просто был счастлив.

Сама Гермиона в принципе не возражала против пребывания в Мэноре. С одним только условием: если ей не придётся находиться поблизости от достопамятной гостиной, Люциуса или Нарциссы.

Наконец, после пяти суток поиска (с редкими перерывами на уроки танцев, чтобы жизнь не казалась совсем уж скучной) Гермиона обнаружила в какой-то изданной несколько лет назад книге короткую биографию Томаса Коннела — того самого человека, который наложил проклятье на пещеру в Перу.

Теперь ей оставалось только рассказать змеёнышам о найденном отрывке… Ой! И ещё нужно было составить очередной список задач, так как их компания вроде бы чуть-чуть приблизилась к тому, чтобы всё же найти контрзаклятье.

Итак, уединившись в стоящем у камина кресле, окружённом многочисленными стопками книг, она с любопытством наблюдала за пятью мужчинами, которые деловито прохаживались по огромному помещению библиотеки. Прикусив нижнюю губу, чтобы сдержать улыбку, Гермиона смотрела на змеёнышей (каждый из которых находился на различной стадии чтения и поисков), когда внезапно поняла, что теперь они помогают ей не потому, что считают её своим «специальным проектом».

Они занимались этим, потому что любили её.

Каждый из них любил её.

И она тоже любила. Каждого из них. Так или иначе…

Как странно… Гермиона любила их всех. Точнее она была влюблена в них. По-разному, конечно же, с этим не поспоришь, но в глубине души понимала, что влюблена в каждого из змеёнышей. Её мозг ещё не до конца обработал эту идею, но сердце с ней уже смирилось и обрело покой.

Если бы несколько месяцев назад кто-нибудь сказал, что она будет испытывать что-то большее, чем откровенное презрение хотя бы к одному из них, Гермиона откровенно посмеялась бы над этим человеком. Теперь же, по прошествии тех же нескольких месяцев, она оказалась влюблена в этих пятерых мужчин разом и знала, что они (пусть каждый по-своему) тоже влюблены в неё.

Чувствовала ли она себя испорченной до мозга костей? Стала ли она безнравственной, порочной, развратной от того, что любила змеёнышей?

С четырьмя из них она уже переспала. Одно это заставило бы многих людей передёрнуться от омерзения и осудить её, назвав извращенкой.

Ей стало интересно: если загробная жизнь всё-таки существует, будет ли она, Гермиона, после смерти обязана отвечать за этот свой грех, или её объявят святой за распахнутое настежь сердце, полное любви и радости?..

Она столкнула на пол лежавшую на коленях большую книгу, содержавшую отрывок о Томасе Коннелле, и посмотрела в противоположный угол комнаты на спорящего с Маркусом Драко. Кажется, они вцепились в одну и ту же книгу, не желая уступать друг другу.

Гермиона беззвучно рассмеялась над этой парочкой.

«Почему эти двое вечно спорят чаще других?»

Её хотелось знать все секреты змеёнышей.

Оглянувшись через правое плечо, она увидела Пьюси, который стоял с книгой в руке, подпирая уходящую высоко вверх полку, и читал, шевеля при этом губами. Гермиона тоже иногда так делала. Эдриан был очень умным, но в то же время очень властным, категоричным, а порой и вовсе суровым человеком… и в основном эту суровость применял к самому себе. Почему? Она не знала. Несколько дней назад он учил её вальсировать и, Гермиона была уверена, собирался во время танца поцеловать её. Но так и не сделал этого. Усилием воли заставил себя сдержаться.

Она не хотела, чтобы Эдриан сдерживался. Ей хотелось, чтобы он поцеловал ее. Иногда Гермиона всерьёз считала его какой-то загадкой, потому что так и не смогла до конца понять. А иногда ей становилось страшно: настолько Эдриан казался похожим на неё саму.

Склонив голову набок, Гермиона бросила взгляд на стоящий в углу столик. За ним, в кресле, сидел Блейз, перед которым лежала раскрытой какая-то большая книга. Со спины, положив ладонь на плечо, над ним склонился Тео, что-то шепча ему на ухо. Время от времени Блейз поднимал голову и посматривал на Тео, улыбаясь и кивая. Эти двое явно были влюблены друг в друга... и в неё... а она любила их. Если бы Гермионе пришлось выбирать из них двоих кого-то одного, чтобы провести с ним всю оставшуюся (неважно, короткую или длинную) жизнь, это был бы Тео… но теперь ей и выбирать не надо, так ведь?

В некотором смысле Гермионе было знакомо это чувство: любовь к двум мужчинам, которые любят друг друга. Она испытывала его большую часть своей жизни, потому что росла, полная любви к Гарри и Рону. Но у них всё было по-дружески. Сейчас же она испытывала нечто большее. И пусть даже кому-то её чувства казались неправильными, сама Гермиона так не считала. Не получалось у неё так считать: любовь не может быть неправильной, так ведь?

Она не жаждала одного из этих мужчин больше другого. Не волновалась о том, что их чувства друг к другу смогут когда-нибудь затмить любовь к ней. Если всего каких-то шесть месяцев назад она могла думать по-другому, то теперь чётко осознала: всё, что ей на самом деле было необходимо — это любовь. Любовь стала всем, в чём Гермиона нуждалась. Даже если жить ей оставалось всего несколько месяцев.

Не раздумывая больше (а по существу, заранее всё обдумав), она нарушила тишину огромного зала вопросом:

— Вы все… вы любите друг друга?

Первым к ней повернулся Эдриан, за ним и остальные, оставаясь на местах, уставились на неё.

— Почему ты спрашиваешь? — спросил он.

— Просто я сидела и размышляла о любви, только и всего. И мне вдруг стало интересно: любите ли вы друг друга? Вот я, например, люблю Гарри и Рона. Они любят друг друга. А вы любите?

Маркус сделал в её сторону шаг, но комната была столь огромной, что он всё равно оставался далеко от неё, а потому продолжал идти до тех пор, пока не оказался достаточно близко для того, чтобы, не повышая голоса, спросить:

— Ты хочешь знать, любим ли мы друг друга как друзья, братья или ещё что-то в этом роде, малышка?

Драко тоже подошёл ближе и плюхнулся на стоящее напротив, с противоположной стороны камина кресло. Блейз остался сидеть на своём месте за столом, но развернулся в сторону Гермионы. Тео по-прежнему стоял за его спиной, вцепившись пальцами в спинку кресла.

— Нет… Ну… Да… — замялась она. — Пожалуй, начну-ка я сначала, — глубоко вздохнула, ногой отодвинула несколько книг, лежавших на полу перед ней, и встала. — Наверное, я пытаюсь сказать… или скорей спросить… есть ли у кого-нибудь из вас друг к другу чувства, которые выходят за рамки отношений в змееклубе?

Малфой и Пьюси рассмеялся.

— Змееклубе? — спросил Эдриан. — Ты что, изобретаешь новые слова?

Не поддержав их смех и даже не улыбнувшись, Маркус подошел к ней совсем близко.

— Почему ты спрашиваешь об этом? — спросил он и склонил голову набок, внимательно разглядывая её из-под полуприкрытых век.

Облизав пересохшие губы, она нервно сжала и тут же разжала кулаки безвольно свисавших рук.

— Я спрашиваю, потому что у меня есть объявление.

— Чёртова девчонка так и не научилась придерживаться одной темы, — сообщил Драко.

По-прежнему не двигаясь с места, Блейз оборвал его:

— Заткнись, Малфой. Дай ей сказать, — и приблизился, попутно отметив, что Тео занял его место в кресле. — Прежде чем огласишь своё заявление, Гермиона, позволь ответить на твой вопрос. Я люблю Тео Нотта. Влюблён в него лет с двенадцати. Уже в то время я осознал, что моё чувство — нечто больше, чем просто дружба, но думал, что оно неправильно, постыдно, а поэтому довольно долго никому не рассказывал о нём. К тому же некоторое время мне казалось, что я влюблён в другого змеёныша, — сделав ещё несколько шагов, он остановился перед Гермионой. — В четырнадцать лет я признался маме, что мне одинаково нравятся как девочки, так и мальчики. И спросил её: может, со мной что-то не так? Будучи моей матерью (и, надо признать несмотря ни на что, любящей матерью), она считала меня лучшим, что появилось на свет со времён изобретения метлы, и заявила, что я идеален. Что я был создан таким, каким и должен быть. Что я могу любить кого и что захочу, — он посмотрел на Маркуса, потом снова на Гермиону. — Примерно в то же время Тео был сильно избит его отцом после признания, что влюблён в грязнокровку. Не помню, мы уже рассказывали тебе об этом?

Гермиона терпеливо стояла и ждала продолжения.

— Да. Что дальше?

Их перебил Драко:

— Мы все помним тот случай, но как он связан с твоим признанием?

Неожиданно инициативу в свои руки взял Маркус.

— Астория узнала от Дафны (которой рассказал я), что Тео влюблён в тебя. А потом передала всё Нотту-старшему, который избил сына так, что тому долго пришлось отлёживаться… Мне было лет шестнадцать с чем-то, может, почти семнадцать, но я и в те годы отличался почти таким же крепким телосложением, как сейчас. Тогда я отправился к мистеру Нотту и без всякой магии, одними кулаками рассчитался с ним по полной.

Тео вскочил с кресла и, встав перед Маркусом, некоторое время смотрел ему в глаза, а затем снова сел на своё место, повернувшись к Драко и Гермионе.

— Есть кое-что, чего вы все не знаете, — продолжил Маркус. — За этой вроде бы незначительной и абсурдной историей кроется нечто большее. Во время того «сеанса правды» с Дафной я рассказал ей не только о Тео, но и о Блейзе. О нём она тоже донесла Астории.

— Ты никогда не говорил нам об этом, — заметил Пьюси.

Маркус опустил взгляд, потом посмотрел на Эдриана.

— Разве я мог? Это уничтожило бы Блейза.

— Астория же никому об этом не рассказала? — спросила Гермиона. — Я имею в виду, у Блейза не было отца, которому можно было бы наябедничать, а его мать к тому времени уже всё знала, так что доносить было некому, правильно?

Драко откашлялся.

— Она рассказала всё моему отцу, а он — мне.

Все, кроме Забини и Флинта, рывком обернулись к нему.

— Именно тогда я узнал о это Блейзе, но подобные новости меня не волновали, и уж тем более я не собирался никому ничего рассказывать. Он ведь был моим лучшим другом… Отец посчитал, что Гринграсс лжёт и пригрозил лично проучить её, если она когда-нибудь кому-нибудь расскажет эти сплетни о Забини. Астория, конечно, испугалась (он же всё-таки Люциус Малфой) и потому в дальнейшем молчала.

Около минуты Гермиона обрабатывала поступившую информацию, после чего спросила:

— Это всё, конечно, любопытные факты, но какое отношение они имеют к моему вопросу?

Флинт снова взглянул на Блейза, как будто безмолвно спрашивал его о чём-то. Тот почти незаметно кивнул. Тогда Маркус подошёл к Гермионе, взял её за руки и произнёс:

— Причина, по которой Дафна узнала о Тео и Блейзе, была вовсе не в том, что мне хотелось поделиться с ней сплетнями. Я рассказал ей, потому что она… — он запнулся.

Блейз тут же оказался рядом и обнял его.

— …потому что Маркус был у меня первым.

— Первым? — простодушно переспросила Гермиона, краем уха уловив, как где-то позади задохнулся Эдриан, Драко красноречиво выругался: «Еб-а-ать!», а Тео прошептал: «Нет!».

Всё ещё держа Гермиону за руки, Маркус улыбнулся той своей прежней кривой улыбкой (только зубы у него теперь были отличные — ровные и белые) и пояснил:

— У Блейза и у меня есть общее прошлое, малышка. Его первый раз с мужчиной был со мной.

Ошарашенная Гермиона упала в стоявшее позади кресло. Маркус продолжать держать её ладони в своих, а потому присел перед ней на корточки.

— Разве не что-то в этом роде ты рассчитывала узнать?

Она рассеянно кивнула, но так ничего и не произнесла.

— Если всё это правда, почему тогда ты рассказал Дафне о Тео? Я всегда хотел это понять, — спросил Пьюси.

Опустившись на пол рядом с креслом, Маркус положил ладонь Гермионе на колено и повернулся к Эдриану.

— Я был молод и глуп. Она застала нас с Блейзом, и, чтобы отвлечь её и преуменьшить долю моей вины и стыда, я разболтал ей о Тео. Я не думал, что она передаст всё Астории, но Дафна разозлилась на меня. Она рассказала сестре и обо мне с Блейзом, и о Тео. Так что это только моя вина, что Астория сдала старшему Нотту влюблённого в Грейнджер Теодора. Мерлин, его чувства были столь невинны, по сравнению с тем, чем занимался я!.. А наказали его…

Маркус поднялся с колен и обернулся к сидящему в дальнем углу комнаты, в кресле за столом, Тео, который сейчас выглядел потерянным и несчастным.

— Твой грех было несоизмеримо меньше моего, но я подал всё так, словно он намного, намного хуже, и тебя наказали. Когда я узнал об этом, то так разозлился! Больше на себя, чем на них. Вот в чём основная причина того, что в тот день я выбил дерьмо из твоего отца.

— Мне всё равно, — выдавил Тео хриплым голосом. — Главное, что ты сделал это. Я был очень рад, потому что после он никогда больше и пальцем не прикасался ко мне.

— А я думаю, потому, что мой отец и другие Пожиратели Смерти ясно дали понять: если Нотт-старший хотя бы раз повторит что-то подобное, то пожалеет, — встрял Драко, поднявшись на ноги. — А теперь, если можно, позвольте-ка мне кое-что прояснить, потому что хрен дождёшься от кого-нибудь в этой чёртовой комнате искренности, — и он указал на Блейза. — Ты и он! Серьезно? Он был твоим первым?! Ты мне как-то признался, что Пенелопа Клируотер была твоей первой!

— В те же незабвенные четырнадцать лет она стала моей первой девушкой, — сказал Блейз с лёгкой улыбкой на лице. — Семнадцатилетней, кстати. Ах…это было волшебно.

— Но ты и вон та гора мышц? — кипя возмущением, переспросил Драко. — Ты что, серьезно? Не мог выбрать кого-нибудь другого? — затем подошел к Маркусу, стоящему возле кресла Гермионы и ткнул в него пальцем. — А ты, Флинт! В школе ведь выглядел совсем не так, как сейчас! Да, ты был высоким и мускулистым. Хорошо показал себя в спорте, не спорю. Но лицо у тебя выглядело неважно из-за ужасных оспин и кривых зубов, а характер был просто невыносимым! Понять не могу, почему он выбрал тебя!

Эдриан фыркнул:

— Да ты, кажется, ревнуешь, Малфой!

— Конечно, я ревную! Блейз и я ещё с пелёнок были лучшими друзьями вместе с Тео! Если уж он хотел попробовать с парнем, мог бы попросить меня. Понятно, что я отказался бы, но всё же!

Гермиона вдруг рассмеялась. Просто не смогла удержаться: происходящее застало её врасплох и оказалось слишком потрясающим. Она посмотрела на Тео, сидящего в другом конце комнаты, и, улыбнувшись, спросила:

— А что насчёт вас, мистер Нотт?

Все затихли, в комнате воцарилась тишина.

— Насчёт меня? — переспросил он.

— Да. Что насчёт тебя, — повторила Гермиона. — Любишь ли ты кого-нибудь из змеёнышей? Испытываешь ли что-то большее, чем дружеские чувства?

— Я думал, это очевидно, — ответил Нотт и наконец поднялся, чтобы присоединиться к уже стоявшим возле её кресла друзьям, протиснулся мимо Блейза и Маркуса и встал прямо перед ней. — Я люблю тебя, Гермиона Грейнджер. Правильно это или нет, мне неважно… Я люблю тебя, точнее влюблён в тебя. И да, я уверен, что, так или иначе, наверняка влюблён в каждого из тех, кто сейчас находится рядом со мной, — он тряхнул головой, словно хотел прочистить её, привести мысли в порядок, и продолжил: — Не знаю, чем это обернётся для всех нас. Не знаю, извращенно ли это или аморально... но ты задала вопрос и имеешь право получить ответ.

— Чёрт, — тихо пробормотала Гермиона. — Я только что подумала практически то же самое.

Тео поднял её из кресла, держа за руки, и поставил перед собой.

— А теперь делай своё объявление.

В который раз прикусив нижнюю губу, Гермиона, словно перед прыжком в воду, набрала в грудь воздуха, улыбнулась и сказала:

— Думаю, что лекарство от моего проклятия — любовь. Как бы глупо это ни звучало, но я считаю, все, что нам нужно — это любовь. Мне кажется, я поняла кое-что о Томасе Коннелле, и теперь нам надо составить список, чтобы определить план действий.

Драко снова сел и с шутливой обречённостью заявил:

— Чёрт, девчонка точно бредит, раз вновь собралась составлять список.