Прохладный кофе, такой мерзкий на вкус, тошнотворно обволакивающий горло, но жизненно-необходимый, чтобы не уснуть. Это было его главным атрибутом, начиная с того года, когда парень решил поступать в медицинский. Хотя вряд ли можно сказать, что он решил это сам, скорее, за него решили. Теперь вся его жизнь была пронизана остывшим кофе, кучей толстых учебников и только одним желанием — поспать. Впрочем, вспоминая себя, Максимов Вадим понимал, что это, возможно, лучшее, что с ним произошло за всю жизнь.

Детство, пронизанное холодом и безразличием к ребенку, не может принести ничего хорошего. У парня не было интересов, не было друзей, не было даже желания жить. Да, когда-то давно он чего-то хотел от праздников или от будущего, но теперь как-то все так закрутилось; молодой человек начал даже забывать какого это чувство желать? Конечно, он чувствовал потребность в кофе или в еде, когда состояние его было, практически, полуобморочное. Но вряд ли это можно было назвать тем, ради чего стоило жить.

Солнечный зайчик весело прыгал на последней странице очередного тома какой-то нудной монографии про сосудистую хирургию. Вадим не замечал его, думая, что это опять очередное пятно перед глазами, но когда прозвенел будильник в родительской спальне, стало понятно, что это все солнце, а не очередные глюки. Противное солнце, предписывающее еще один никчемный день, а за ним и еще одну бессонную ночь. Ну, ничего. В таком ритме он долго не проживет, отоспится, когда в тридцать пять его хватит удар.

Пару раз шмыгнув носом, Вадим закрыл свой учебник, и тихо, чтобы не выдать свой ночной секрет, лег на кровать, положив голову на разукрашенные кровавой сеточкой руки. Да, у него была не одна тайна от родителей, однако если все нормальные парни в свои двадцать лет тихонько поддаются плотским утехам за просмотром порнографии, то Вадик находил интерес в нанесении самому себе синяков и порезов. Они никогда не были глубокими, все же палку перегибать ему не хотелось. Просто мелкие ссадины. Он называл это про себя «естественным стимулированием мозга», ведь давно уже было доказано, что боль отлично провоцирует память и логическое мышление. Это, так сказать, один из способов самозащиты, когда мозг пытается работать в разы быстрее, чтобы защитить весь организм от внешних раздражителей. Поэтому уже давно обе руки украшали мелкие шрамики, все бока были в синяках от ночных прогулок в переулках и частых спаррингах с местной шпаной. Но делал все аккуратно, так, что ни у кого не возникало лишних вопросов.

— Ты еще не встал? — снова этот голос, раздражительный и грубый, словно вошедший мужчина смотрел не на собственного сына, а на соперника или врага. Вадим давно уже привык к такому отношению, потому что ему не повезло родиться первым в их семье, потому что уже много ожиданий на его счет было не оправдано, потому что в глазах отца он был сродни его племяннице, ибо не выражал той силы духа, присущей всем мужчинам его семьи. Не похожий ни на одного из старших братьев, он был белой вороной в этой псарне. — У тебя сегодня экзамен, вставай с кровати, и иди учи! Завтрак не получишь, жареное снижает концентрацию. Но можешь выпить кофе.

— Да, отец.

Отставной полковник уже был в шаге от того, чтобы покинуть комнату, но его резко что-то остановило. Вспомнив что-то важное, он, внимательно следя за телодвижениями младшего, решил подождать, пока тот встанет. Но с оголенными руками Вадим подняться не мог, поэтому, глубже зарывшись в одеяло, решил быть с отцом понаглее. Авось, тот решит, что сын не одет, и просто уйдет.

— Твоя тетка сегодня уезжает по работе, Вадик. И с Владой некому посидеть. Поэтому ты, сразу после занятий пойдешь к ним, и поживешь там пару дней до приезда матери девчонки. Не забудь взять все необходимое.

И теперь дверь, наконец, закрылась. Конечно, провести несколько дней с полоумной одиннадцатилетней девчонкой ни одному взрослому парню не было в радость. Но только не Вадиму, который представлял, как на целую неделю будет свободен от резких замечаний отца и троих братьев. Ему не помешает никто в страстных желаниях самовредительства, он будет деградировать, уничтожать себя нелюбимого, и никто ничего ему не скажет.

***

Пропитая до невозможности женщина, заплетающимся языком пыталась убедить племянника, что идет она ни к дружку с соседней улицы, а именно на работу, зарабатывать на жизнь проектами по благоустройству новостроек. И если ее еще пока малолетняя дочь могла на это повестись, то, еще не получивший диплома, но все же медик — нет. Он умел читать людей с рождения, и тетя Аня была не из того списка, кому можно было доверять. И вообще Максимов очень был заинтересован тем, почему у такой заядлой алкоголички еще не забрали ребенка? Хотя, из родственников у нее был только брат, а значит, либо маленькая Влада попадет к ним в семью, чего ни полковник, ни его истеричка-жена не допустят, либо, вероятнее всего, в приют. А ведь это такой позор на семью военного — маленького ребенка не сберег. Хотя всем давно известно, что этому диктатору и своих детей никогда не было жалко, куда ему до племянницы.

В поросшей грязью квартире, где чистой посуды не было в принципе, а ванну было даже опасно заходить, Вадим собирался провести следующую неделю, ну или до того момента, пока не придет один из стражей закона с недоброй вестью, что тетку нашли где-нибудь избитой до смерти в грязной канаве. Почему-то он решил, что именно так она должна окончить свою жизнь. В любом случае, ему нужно было еще долго тут существовать, а принципы молодого врача, которые кувалдой вбивали в маленькие светлые головки студентов, не позволяли ему так просто остаться в этой цитадели грязи. И стоило тетке только выйти за порог, как парень собрал все свои финансы и прямиком побежал в аптеку за респираторами, перчатками и дезинфекцией, а потом и в супермаркет за тряпками и другой мутью.

Уборка растянулась надолго. Вплоть до прихода Влады из какого-то детского клуба по интересам, Вадим не выпускал из рук марли, и хотя квартира знакомой алкоголички была маленькой до невозможности, грязи было достаточно для трех борделей. И в таких условиях живет маленькая девочка.

Вечером сил не хватало даже на то, чтобы просто встать с дивана. А нужно было еще чем-то накормить кузину, уроки с ней сделать, спать уложить, сказку прочитать, ну, или что там должны делать родители. Но бессонная неделя подготовки к экзамену дала о себе знать, и, не успев опомниться, Вадим засопел на диване. Ему снилось что-то непонятное, но сквозь все абстракции он ясно мог почувствовать запах омлета с колбасой. Вредный, но такой вкусный завтрак вмиг отозвался болью в пустом желудке, а душок становился все сильнее и настойчивее. И парень открыл глаза.

— Вадя, давай поужинаем, — две табуретки уже стояли возле его ног. Они были бережно застелены кухонными чистыми полотенцами, за неимением скатерки, и на них водружались несколько тарелок с яйцами всмятку, парочка кусков черствого черного хлеба и чай с молоком. Влада хотела приготовить что-то особенное, но это было самое вкусное, что она смогла отыскать в холодильнике.

Парень же не стал возражать, и медленно прожевывая каждый кусок, закидывал в топку первые за сутки калории. На заднем плане шел какой-то фильм, который его сестра поставила на проигрывателе; видимо, программы по кабельному ее не устраивали. Вадим уже стал забывать, каково это просто посмотреть телевизор, или поужинать с родным человеком. В его семье это не принято. Там телевидение принадлежит лишь суверенному монарху, а ужина, бывает, разные холопы и недостойны вовсе. А что? Они уже не дети, это право родителя лишить их пропитания. Хорошо, хоть пока из дома не гонит.

— Тебе нравятся «Сумерки»? — девочка, наблюдающая уже четверть часа за выпавшим из реалии братом, решила, что раз тот просто смотрит в одну точку, то его захватил этот фильм. Вадим же внимания на экран не обращал, он просто устал, и это было очередной попыткой мозга расслабиться.

— Да, сумерки — лучшая часть дня. Противное солнце, наконец, садиться, перестает слепить глаза.

Влада звонко засмеялась, в то время как Вадик отодвинул тарелку подальше от себя, и, обмякнув на кресле, принялся смотреть этот детский «ужастик». Иногда он наблюдал за сестрой, то и дело что-то выкрикивающей, повторяющей или смеющейся над тупыми актерскими шутками. Да, она была тем самым нежным и милым ребенком, коим должен быть каждый. Максимов тоже смог бы таким быть, если бы не обстоятельства. И он молился, чтобы этот нежный цветок еще долго оставалась такой, чтобы она не так скоро поняла, что к чему.

Титры объявили конец предшествующему фильму, а Влада была в предвкушении, чтобы включить следующий, но нянь ее остановил. Он не мог позволить ей столько времени проводить в придуманном мире, где все так волшебно и радужно, что аж тошнит. Лучше уж было показать ей ту часть реалии, что будет полезна им обоим.

— Давай, раз тебе так нравятся сумерки, пойдем, развеемся в парке. Я научу тебя кататься на роликах, — Вадим уже давно не видел столько радости в чьем-нибудь лице. Ну да, о каких счастливых моментах можно говорить, когда твой отец орет на тебя больше, чем разговаривает нормально со всеми, когда старшие братья поджидают у подъезда и задают взбучку за разгневанного отца, когда растяпа-мать вместо сахара в кофе ни раз кладет соль или соду, потому что смотрит не на продукты, а в экран своего нового телефона, ведя очередной блог для имбицилов. Или же, может, в университете найдется пряник? Ага, конечно, на анатомии прямо счастье для молодого парня. А на скейте можно расслабиться, покататься с ветерком, и получить несколько туманящих рассудок царапин, шишек, а возможно он напорется на какой-нибудь гвоздь и распорет себе кожу прямо до кости, да так, чтобы кровище хлестало во все стороны. Хотя нет, сегодня он с Владой, поэтому стоило быть чуточку сдержаннее.

До парка они добрались в считанные минуты, ведь девочка так была рада этой прогулке, где ей взяли напрокат коньки, разрешили даже побезобразничать на них, а потом еще и мороженое за это купили, что на глазах аж слезы стали наворачиваться от счастья. Мама такого никогда не делала для нее, а папа был не рад даже просто заехать к дочке, ведь у него была уже другая семья — любимая. А Вадим, самый неразговорчивый и замкнутый из ее братьев, просто сделал это. Без причины. И, к тому же, пообещал купить ей собственные ролики, когда начнет зарабатывать, и, наконец, съедет от отца. Возможно, он и забудет про это потом, но Влада просто была рада, что он нашел для нее именно тот подарок, какой она хотела, а не очередного медвежонка от папы на день рождения.

Домой они шли медленно, девочка весь вечер рассказывала Вадиму про своих любимых упырей, перечисляя их всех поименно. И идя спиной вперед, она все вглядывалась в серо-зеленые глаза старшего брата, как бы в надежде увидеть в нем не то принца на белом коне, не то вампира на серебряном «Вольво». И ее привлекала мысль, что Вадим еще к тому же врач, как докторишка из фильма, о чем она, конечно же, тонко намекала любимому брату. Максимов же проглатывал это все за чистую монету, и, не особо вникая в суть вопроса, просто был рад, что Владе он пришелся по вкусу. Значит, она может попросить мать оставить их наедине и в следующий раз, и при каждой ее очередной попойке. Девчонка избавится от нерадивой матери, а он отдохнет от семьи. И оба они будут счастливы. А вампиров там или иных сущностей Вадим перетерпит. Он ужасы и похлеще в морге видел.

— А потом, когда Белла уже поняла суть тайны Эдварда, — девочка все скакала задом на перед, пока Вадик еле за ней поспевал. Он был измотан, и давно уже лишен этой чудовищной детской выносливости, поэтому просто тихо перебирал ногами. И лишь свет фар вывел его из ступора усталости.

Увлекшись своим рассказом, Максимова Влада также без оглядки ступила на самый опасный участок дороги — на зебру федеральной трассы. Конечно, полосочки, судя по учебникам ПДД, должны оградить пешеходов от аварий, но если средняя скорость автомобиля на трассе — километров сто, то вряд ли обычные картинки смогут помочь. И там уже стояла его сестра, отреагировавшая на визг шин, но еще не успевшая повернуть голову.

Находившись ранее в нескольких метрах от самой трассы, парень неожиданно сам для себя подоспел к девочке раньше разъяренного черного немецкого коня. Это было сделано на автомате, без промедлений на обдумывание. И, вероятно, тут был спрятан самый важный выбор в его жизни. Хватило лишь легкого толчка, чтобы вытолкнуть сестру на другую сторону дороги — безопасную, еще не обкатанную машинами, ибо только что положенный асфальт еще нельзя было обкатывать. Даже рабочие еще стояли на бордюре, собирая свои пожитки. Вадим же остался на той стороне, где опасности было больше, и он не успел отпрыгнуть или убежать, было уже слишком поздно. Удар был фатальным. И значок трехконечной звезды стал последним, что он, вероятно, увидит в этом мире. Наступившая долгожданная боль, к которой он всегда стремился, напомнила о том, что он когда-то существовал; и забвение яростно нависло над бренной душой, не стремящейся ни к чему.

Крики сестры нависли в последнюю очередь…

***
Его собственный крик прорвал бренную оболочку тьмы. Слезы катились по щекам, и перед глазами застыла лишь та его последняя сцена. Он видел Владу сквозь пелену собственной крови и звуки сирены, ее маленькая ладонь держала его за руку, и, читая единственную знакомую ей молитву, она просила высшую силу вернуть ей человека, который смог ее понять. Вадим всего за несколько часов сделал то, чего не дали ей родители за одиннадцать лет.

Сейчас же была лишь старая захламленная комната, и каждый сделанный вдох ощущался так реально, как ни один до этого. От пыли хотелось чихнуть, но из-за непрекращающейся истерики, парень не мог сделать ничего, кроме как продолжить плакать. Боль отступила еще до пробуждения, и это понять он не мог. Его ведь сбила машина, у него была кровь, но почему ничего не болит? Видимо он на наркоте, которую колют всем выжившим после подобных случаев. Хотя стоп! Удар машины был настолько сильным, что он не мог просто выжить, ибо зная всё о предсмертной агонии, он точно мог сказать, что испытывал именно ее. Дыхание становилось редким, пульс замедлялся, мозг переставал работать. Тут либо смерть физическая, либо клиническая. Он постарался пошевелить ногами, руками, головой. Все работало, все чувствовалась, но ничего не болело. Даже порезы на руках не зажгло, когда он специально, с силой провел рукой по деревянной поверхности тумбы. И это настораживало больше всего. Именно поэтому он, резко сев на кровати, откинул одеяло, чтобы найти израненную плоть, провода от капельниц, мокрую от мочи или фекалий простыню, но не то, что он увидел.

У его тела была, так сказать, glandula mammaria. Причем ничем абсолютно не прикрытая, ибо девчачий пеньюар слетел от долгого ворошения в постели. Вадим еще никогда не видел в живую голого женского тела, ну, точнее живого голого женского тела, поэтому ступор снова овладел им. Теперь, конечно, не от недосыпа, а от шока, ведь этого просто не могло быть. Он не мог стать девчонкой, не дав своего согласия на это. Да и не стал бы он делать подобные операции, зная, через что бы ему пришлось пройти. И тем более, если бы он и при каких-то чудесных обстоятельствах решился бы на это, то, наверняка бы припомнил всю это позорную процедуру. Интересно, а как бы полковник на это среагировал.

— Белла, доченька, что случилось? — в комнату вмиг влетела обеспокоенная дамочка преклонного возраста, что успокаивающе мурлыкая. Вадик накинул скатившееся белье обратно, и, поддаваясь порыву визитерши, начал выслушивать успокаивающие речи. Лепеча про страх перед отъездом и свою безалаберность, женщина просила это тело не принимать поспешных выводов, и Вадим, за неимением лучшего выхода, просто болтал головой в знак согласия. Большего парню в девушке ничего и не оставалось.

Женщина пролежала на кровати рядом впредь до самого утра. Пришлось притвориться спящим, чтобы она просто отстала со своими жалостливыми сопливыми речами; и только услышав мерное сопение над ухом, парень решил обдумать сложившуюся ситуацию. Обстановка была незнакома, да и не мог он жить в запыленной комнате, у него сильная аллергия на всякого рода грязь. Значит, тело, ну явно не его. Так, а тушу, кажется, назвали Беллой. Совсем не русское имя, и вряд ли какой-нибудь порядочный человек назовет так дочку в России, если не хочет, чтобы над несчастным ребенком издевались все школьные годы. Скорее, по этимологии тело произведено в Италии или Испании, тут уж кто знает. А матушка? С нее взятки гладки, она просто свихнулась на любви к дочери.

Вадим осторожно, чтобы не разбудить женщину, выбрался из ее сильной хватки, пытаясь на ощупь добраться до ванной. Все же хотелось взглянуть на свой внешний вид. Как и положено, в российских квартирах, ванную он отыскал в самом конце коридора, и, решив, что запираться посреди ночи нет смысла, с любопытством подошел к зеркалу. Ему хватило и секунды, чтобы от внешнего вида начало мутить. Так непривычно было видеть в зеркале вместо бледного щуплого мальчишки, вполне себе красивую молодую девушку, которую он, конечно же не узнавал. И, осматривая себя со всех сторон, Вадим решил поверить в самую логичную теорию — он под наркотой, и все это — не больше чем посленаркозные глюки. Вскоре он проснется, и все будет хорошо. Ну или не проснется, что, в общем-то, тоже неплохо, главное, чтобы кошмар закончился.

— О, милая, ты уже проснулась? — в ванную осторожно, протяжно скрипнув дверью, вошел уставший на вид мужчина. У Вадима дома это выглядело бы так непривычно; там все с треском ударялось друг о друга, а двери приходили в негодность уже через полгода после монтажа. И такую «осторожность» было наблюдать очень странно.

Мужчине было около сорока лет. Он протирал глаза ото сна, и, видимо, совершенно не смотрел туда, куда направлялся. Да и вряд ли он ожидал, что в его с Рене ванной комнате окажется ее полуголая дочурка; поэтому он просто накинулся всем телом на женские плечи, в надежде мило чмокнуть в щечку миссис Дваер, а не мисс Свон.

Губы не успели даже свернуться в трубочку поцелуя, а точный удар локтем в нос уже четко ощущался на лице. Только тогда Фил разодрал глаза ото сна, и, удивившись посетителю ванной, громко вскрикнул то ли от неожиданности, то ли от боли.

— Будешь руки распускать, я тебе и еще кое-что отобью, престарелый извращенец!

Вадим не поскупился на слова, ибо все еще считал все это сном. Да и ситуация казалась явно не двусмысленной; парень не желал, чтобы даже в собственных глюках его насиловал какой-то мужик. Ему и дома забот хватает.