Я разделила эту главу на две части, мне показалось, что так будет лучше…
За окном нежно сереневели сумерки. Темными каплями истекали они из пушистых рваных облаков и синеватыми омутами застывали в низинах под деревьями, медленно затапливая лес. Мне казалось, что я тоже тону в этой густой сумеречной жиже, захлебываюсь ею, хоть раньше считал, что не могу захлебнуться. А теперь мне оставалось только хватать ртом воздух, словно бы тьма заполнила мои легкие, забила их, не давая дышать, и словно я умирал от этого.
Когда-то я сказал тебе, что люблю сумерки – эти прекрасные и таинственные часы. Немного, совсем немного времени понадобилось, чтобы я возненавидел их. Почему-то именно в сумерках ко мне приходили воспоминания, которые постепенно разрывали на части, пожирали жалкие остатки моей личности. Проплывали за полузакрытыми веками картины самого счастливого года моей жизни. Твои глаза такие теплые и глубокие, цвета горячего шоколада. Глаза полные нежности. Или заполненные болью и непониманием, когда я сказал... Твои волосы, похожие на блестящее полированное ореховое дерево, чуть отливающие красным на солнце. Или прилипшие к щекам, мокрым от дождя и слез... Твои тонкие руки с нежной, слишком белой для нормального человека кожей, под моими губами. Или безвольно поникшие, напоминающие подстреленных влет птиц.
Каждое воспоминание остро блестящей иглой вонзалось в сердце, и я обмякал в кресле, не способный сделать хоть одно движение, чтобы стряхнуть наваждение. Я чувствовал, что эти холодные синие сумерки, гулкая пыльная тишина пустого дома и блестящие в полумраке иглы памяти убивают меня. Смешно, когда то я думал, что бессмертен…
Скорее бы. Уж лучше огненный ад, если у меня есть душа, как ты пытался убедить меня, или бесконечная пустота, если нет никакой души. Что угодно, лишь бы не эта боль.
Но сколько бы я ни звал, избавление не приходило – может, так и должно быть. За все надо платить, и эта боль – моя плата за то, что я посмел вмешаться в твою жизнь. Теперь, чтобы ты могла жить спокойно, ПО-ЧЕЛОВЕЧЕСКИ, я готов принести любые жертвы.
И словно в насмешку пришло новое воспоминание – одно из нескольких самых заветных, самых чистых и светлых, которые я старался упрятать, как можно глубже, напоминая себе, что не имел права на это счастье, на эти украденные из твоей жизни часы и минуты. Но стоило вспомнить один из таких моментов, и некий внутренний демон начинал нашептывать, что я не прав, что ты была счастлива со мной, а это должно искупать все. Глупая слабость – я не могу позволить себе такие мысли. Но перед глазами стоял солнечный день, когда я увез тебя к затерянному в чаще лесному озеру, и мне казалось, что я вот-вот заплачу. Вампиры не плачут. Я говорил, что ты возрождаешь во мне человека. Оказывается, это происходит, даже если тебя нет рядом (и никогда не будет, стоит помнить об этом!) Глаза жгло, но плакать я не мог, все еще не мог – просто нечем было, разве что обрывками души или того, что заменяет ее. И только беспомощно и жадно вглядывался я в нежные, немного детские черты любимого лица, смотрел в полные счастья теплые глаза, вслушивался в твой смех, в голос, произносящий слова любви и вечности. Ты не понимала, от чего отмахиваешься ради сомнительной перспективы быть со мной, а значит, я должен был сделать выбор за тебя.