Сегодня я ни на чём не мог сосредоточиться. Причина такой несвойственной мне рассеянности была одна: сегодня выписывали Кайла Робертса. От травм, полученных в аварии, он уже практически оправился. Полное срастание кости в ноге займет ещё около двух месяцев, а потом парня ждала реабилитация, но это был не повод держать его в стенах больницы.
Врач всегда радуется, видя выздоровевшего пациента, которого удалось вырвать из цепких рук смерти, или избавить от болезни. В тот момент чувствуешь себя кем-то больше, чем человек и если не Богом, то орудием божьим, тем кто может облегчить жизнь и боль других в этом зачастую несправедливом мире. Меня же раздирали совершенно противоречивые чувства.
Да, Робертс уходил отсюда практически здоровым и я желал ему этого, но с тем же самым понимал, что с уходом мальчишки оборвется единственная нить, позволяющая мне видеть и Дженнифер.
Мысль о том, что я больше не увижу девушку, горькой тоской разливалась по венам, заставляя чувствовать себя опустошенным, словно я потерял ее. Глупо, иррационально, неразумно. В моей голове выстраивались всевозможные планы, как не терять Дженнифер Робертс из виду: уговорить ее родителей перевести девушку наблюдаться к здешнему кардиологу мистеру Бёрку, довольно хорошему специалисту, или самому перейти работать в ту больницу, где наблюдается она.
Для чего? Чтобы раз в месяц видеть её в очереди в кабинет и перекидываться вежливыми приветствиями и парой ничего не значащих фраз?

Правильней было отпустить её и попытаться забыть о ней, как я уже сделал это с Эсми. Только я ощущал как, что-то внутри меня медленно умирало, когда я смотрел на то как Дженни стояла чуть в стороне от родителей и брата, пока те собирали вещи, словно и не причастная к ним.
Острым зрением вампира я мгновенно отметил и нездоровую бледность и темные круги под глазами девушки. Нахмурившись, я, на правах лечащего врача, зашёл в палату.
— Добрый день, — поздоровался никому конкретно не обращаясь, но продолжая украдкой наблюдать за Дженнифер.
Она действительно выглядела, как минимум уставшей. Прислушавшись к ее сердцу услышал несколько сбитый ритм, но больше ничего. Затягивать молчание и дальше было уже неприличным, и, я, изобразив одну из самых вежливых улыбок, продолжил:
— Кайл, готов к выписке?
Мальчишка посмотрел на меня так, словно я сейчас передумаю его отпускать. Мог ли я так поступить? Нет, я даже не рассматривал такую возможность.
— Конечно, доктор Каллен, — ответил он. — Нога не болит… почти.
— Верю, — кивнул я. — Что ж, как тебе уже было сказано: тебе можно возвращаться домой, но помни, что ногу нельзя нагружать. Через месяц жду вас на рентген.
— Спасибо вам, за всё, — складывая в сумку последние вещи сына, поблагодарила миссис Робертс.
— Да, спасибо, — присоединился к благодарностям и мистер Робертс, уже толкая кресло с сыном к выходу из палаты.
Я отошёл чуть в сторону, чтобы не мешать и уловив момент остановил проходящую мимо Дженнифер:
— Все хорошо, мисс Робертс?
Она улыбнулась мне, как-то совершенно неестественно, и казалась слишком тихой и молчаливой.
— Да, доктор Каллен, — после секундного молчания, ответила она. — Просто не выспалась.
— Точно? — взглянул я на нее, как обычно смотрю на своих пациентов, когда думаю, что они лукавят.
— Да, — уверенно кивнула она. — Я пью таблетки, и не ставлю мировые спортивные рекорды.
— Высыпаться тоже для вас важно, — покачал головой, борясь с желанием дотронуться до её руки, убрать с её лица непослушную прядь, кончиками пальцев провести по щеке, ощущая гладкость и тепло её кожи.
Но мы так и стояли не двигаясь и ничего не говоря. Просто смотря друг другу в глаза, словно стараясь запечатлеть образ друг друга в памяти. В моей её точно останется навечно.
— Дженнифер, где ты там застряла?! — недовольный голос миссис Робертс заставил Дженни вздрогнуть и отвести взгляд.
— До свидания, доктор Каллен, — попрощалась она, проходя мимо.
— Прощай, — посмотрев ей вслед тихо прошептал я.
Так будет правильно.



Я следила за домами и улицами, что мелькали за окном автомобиля.
— Кайл, что хочешь на обед? — спросила мама. — Можем заехать в твое любимое кафе.
— Было бы неплохо, — согласно кивнул Кайл. — Больничная еда не отличалась изысками. Так что я бы не отказался от острых крылышек и стакана колы.
— Я имела в виду, что-то более полезное, — скривилась мама, но я-то знала, что отец уже поворачивает к ближайшей кафешке.
Так было всегда, проклятье старшего это что ли, но хотя между мной и братом разницы почти и не было, но он стал для родителей неоспоримым любимчиком.
Обладая прагматичным материнским характером и такой же любовью к футболу, как отец — Кайл был для них понятнее и роднее, чем я.
Я помнила как лет пять назад, на полном серьёзе, даже думала, что меня удочерили. Действительно, откуда в семье твердо стоящих на ногах, прагматичных и практически на любое занятие смотрящих с финансовой точки зрения людей, могла родиться я?

Сколько себя помнила, мне нравилась музыка. От первого писклявого проигрыша игрушечного телефона до настоящих пластинок всемирно известных музыкантов. Я слушала все, что попадало ко мне в руки, но особое место в моем сердце заняла классическая музыка. Когда мне было пять лет, я впервые услышала и увидела виолончель. Я до сих пор помню то невероятное чувство мелодии, что окутывала меня подобно кокону. Ту сносящую с ног энергетику, когда смычок настолько быстро, и с тем же самым плавно, скользит по струнам, что едва успеваешь за ним взглядом. Этот инструмент и музыкант, что на нём играл стали для меня чем-то сродни волшебству. В тот же момент я захотела не только слышать и видеть эту магию, но и самой уметь создавать её. Я захотела стать виолончелисткой.
Мои родители, конечно, не восприняли мои слова всерьез, предлагая мне заняться гимнастикой, плаваньем, даже рисованием. Убеждали, что носить тяжёлую виолончель мне будет непросто, и я быстро устану, но моя решимость была непоколебимой, и шестой день рождения стал для меня самым счастливым в жизни и по сей день: мне подарили виолончель.
Они ожидали, что я заброшу музыку, через месяц, полгода, год, два, но ничего не происходило. Я продолжала ходить сначала на уроки, потом на репетиции и выступления. Родители поначалу хоть как-то участвовали во всем этом. Возили на концерты, сидели на выступлениях, даже аплодировали, особенно отец, едва успевающий продрать со сна глаза, после невежливого материнского толчка в бок. А уж после того как я достаточно подросла, чтобы самостоятельно ездить куда мне нужно, а Кайл занялся футболом, появление моих родителей на концертах стало таким же редким явлением, как дождь в пустыне. Это обижало, но уже не сильно. Они же не виноваты, что им совершенно чужда такая музыка.

Мы приехали домой.
— Дженнифер, захвати сумку брата, — крикнула мама, стоило мне вылезти из машины.
Сами родители, подхватив Кайла с обоих сторон, вели его по дорожке к двери, как тяжелобольного.
— А почему бы ему не взять костыли? — вытащив весьма ощутимую по весу сумку, спросила я.
— Потому что я ещё не слишком хорошо с ними управляюсь, дурында, — фыркнул Кайл, прыгая на одной ноге. — Ты же не хочешь, чтобы я навернулся где-нибудь и снова угодил в больницу.
— Мне вообще-то нельзя таскать тяжести, — напомнила я.
— Ничего с тобой не случится, если ты донесешь сумку до двери, — кивнул мне отец. — Свою скрипку-переростка таскаешь и не жалуешься, сердце не болит, а тут помочь брату…
Слушать дальнейшие нравоучения от отца, что я плохая сестра, я просто не стала. Быстрыми шагами направившись к дому, кинула сумку у входа. До того как родители с Кайлом доковыляют, чуть ли не бегом, поднялась на второй этаж, в комнату. Устало опустилась на постель. Сердце кололо и немного ныло, но с этой болью я даже как-то свыклась за прошедшие две недели. Больше всего пугали приступы удушья, когда внезапно становилось сложно вдохнуть. Я словно рыба хватала ртом воздух, не в силах заставить его спуститься вниз, к лёгким, но понимала, что стоит мне лишь заикнуться о каких-то симптомах, я тут же отправлюсь в больницу, и о выступлении можно будет забыть.
Я не боялась, что родители сами заметят что-то. Две недели, пока я готовилась к тесту по биологии, по полночи засиживаясь за учебниками и потребляя кружками кофе, они даже не поинтересовались, пью ли я таблетки, и почему пачка кофе так быстро закончилась. Полностью занятые собственными делами, просто принимали все как данность.

Закончился кофе? Просто открываю новую пачку и проблема решена. Только доктор Каллен заметил мою бледность. Доктор Каллен. Доктор Карлайл Каллен.
Я совсем не обманывала его сегодня: действительно принимала лекарства и не ставила олимпийские рекорды, и даже то, что я не выспалась, было чистой правдой.
Сегодня, в палате, в этом кратковременном молчании, было что-то рождающее мурашки на коже и желание, чтобы оно не кончалось. Он смотрел на меня, казалось, впитывая своим взглядом каждую черточку, каждую деталь, молчаливо прощаясь со мной и в его медовых глазах сквозила такая тоска, что мне захотелось взять мужчину за руку и сказать, что я никуда не уйду, стоит ему сказать лишь слово, но… Я даже не знаю, не придумала ли я себе все это? Относилась ли эта тоска на мой счёт?
Сердце снова закололо и я вытащила из ящика таблетки, привычно высыпав на ладонь две.
Нет, я не могла упустить возможность выступить на концерте. Рассматривая стену, увешанную различными грамотами о победах и участиях в музыкальных конкурсах, которые для моей семьи значили не больше, чем детские рисунки на холодильнике, я проглотила таблетки.
— Пожалуйста, потерпи ещё недельку, — шепотом уговаривала я свое сердце.



— Здравствуй, Эдвард, — узнал я голос сына в трубке. — Как ваши дела?
— Здравствуй, Карлайл, — голос сына был немного напряжённым, и я забеспокоился.
— Что-то случилось? Что-то с Беллой?
— Нет-нет, отец, все хорошо, — поспешил успокоить меня он. — Она передает тебе привет. Мы собираемся ехать в Дармут. Белла хочет посмотреть колледж, где нам предстоит учиться.
— Ей, в отличие от тебя, предстоит учиться там впервые, — рассмеялся я.
— Да, — печально подтвердил Эдвард.
— Что-то все-таки случилось, — покачал я головой, словно сын мог меня видеть. — Рассказывай.
Мой интерес был вызван не праздным любопытством и не только отеческим желанием как-то помочь. Я понимал, что любые отношения таят в себе не только радости, но и печали. Не могут два воспитанных в разных семьях и с разным мировоззрением и привычками, всегда и во всем соглашаться. Споры и даже ссоры неизбежны. В отношении же Эдварда и Беллы все ещё более осложнялось нашей природой.
— Белла не хочет ждать, — устало вздохнул Эдвард. — Она хочет, чтобы я обратил её.
— Но вы договаривались хотя бы год повременить с этим, — вспомнил я разговор, что состоялся перед их свадьбой.
— Да, но сейчас она беспокоится о Вольтури, о своём возрасте, о том, что всё время попадает в различные неприятности, — перечислил Эдвард. — И я, право, не знаю… Карлайл, даже если бы я хотел это сделать… Я не уверен, что смогу остановиться, — тихо признался он.
Я устало выдохнул, понимая сына. И его, и Розали я обратил, когда они уже были на пороге смерти. Эммета Розали принесла к нам тоже уже смертельно раненого. Обращать кого-то, кто не стоял на пороге смерти, и для меня было чем-то новым, словно перешагнуть невидимую грань, за которой от тебя самого останется все меньше человеческого.
Эдварду же было ещё сложнее, так как был период в его жизни, о котором мы не вспоминали и не говорили, когда он питался человеческой кровью, убивая убийц и маньяков, в чем ему помогал его дар телепата.
Конечно укусить любимую женщину и преступника на темной улице две совершенно разные вещи, но жажда могла сыграть с сыном дурную шутку. При том, что кровь Беллы была притягательней любой другой.
— Успокой жену, — после недолгого молчания ответил я. — И ты, и я, и она знаем, что если Вольтури хотя бы подумают нагрянуть к нам с визитом, то Элис это тут же узнает, и мы все будем рядом с вами быстрее, чем Белла даже успеет испугаться. Всему свое время.
«Всему свое время, и время всякой вещи под небом; время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить…», — вспомнились строки из «Ветхого завета».
— Надеюсь, что поездка в Дармут ее отвлечет. Как твои дела, отец?
— Все хорошо, Эдвард, — ответил я, радуясь, что по телефону телепатия сына не работает. — Работаю в той же больнице, что и тогда. Я нашел могилу Эсми.
Для Эдварда не были секретом мои вспыхнувшие чувства к юной мисс Плетт. Он был свидетелем моей печали.
— В городе живут ее правнуки.
— Может, было ошибкой возвращаться туда? — озвучил Эдвард вопрос, что крутился в моей голове с того момента, как я встретил Дженнифер Робертс.
— Нет, — несколько резко ответил я, отвечая одновременно и себе и сыну. — Иногда только вернувшись, можно понять что ты потерял, и что хочешь обрести, — предо мной встал образ Дженнифер, такой, какой я видел её неделю назад.
— Хорошо, — ответил Эдвард, не споря.
— Эдвард?
— Да?
— Ты счастлив? — вопрос сам сорвался с языка.
— Самый счастливый за все прожитые сто лет, — ни секунду ни промедлив, ответил он.
— Я счастлив за тебя, — улыбнулся я.
— Надеюсь и я буду когда-нибудь также счастлив за тебя, — прощаясь ответил Эдвард.
Мысли о Дженнифер породили желание увидеть девушку, пронзившее не хуже жажды. Просто посмотреть издалека, чтобы убедиться, что с ней все в порядке, слишком бледной и уставшей она выглядела в нашу последнюю встречу.
Воспоминание о выступлении, проскользнувшие в одном из наших разговоров, дал мгновенную идею. Несколько щелчков по клавиатуре ноутбука, в поисках нужной информации во Всемирной сети, и я знал где Дженнифер Робертс будет этим вечером.



Я стояла за кулисами сцены, наблюдая за происходящим на ней и за своими конкурентами. Скрипачи, пианисты, арфисты и даже трубачи. Насчитав человек сорок различных музыкантов, я приказала себе прекратить и глубоко вздохнула постаралась успокоится. Сердце и так сегодня стучало с перебоями: то ускоряя свой бег, а то, казалось, и вовсе забывая, что нужно стучать. Я и сейчас, словно ощущала каждый его удар, что отдавался лёгкой болью. В глазах потемнело и я покачнулась.
— Эй, с тобой все хорошо? — обратилась ко мне рядом стоящая девушка, на которую я неловко наткнулась.
— Да, — тут же улыбнулась я, поправив платье и прическу. — Просто, волнуюсь. Я отойду на пару минут.
Настолько быстрыми шагами, насколько позволяло мое состояние, направилась в туалет. Умывшись холодной водой и судорожно отыскав в сумочке таблетки, я как никогда была счастлива, что родители вместе с Кайлом вместо «заунывного» концерта выбрали матч по футболу в нашей школе.
Темнота и круги перед глазами стали медленно отступать.
— Чуть-чуть, осталось совсем чуть-чуть, — уговаривала я свое отражение.
Уже завтра я поеду к врачу и пусть хоть запрут меня в больнице и привяжут к кровати, но сегодня… Сегодня я должна была выступить и не просто выступить, а так, как ещё не выступала.
Я вернулась за кулисы.
— Ты как? — спросила меня все та же девушка.
— Все хорошо, — кивнула я, не совсем понимая с чего такая дружелюбность, ведь все мы тут по факту были конкурентами.
— Седьмой, — заметив выпавший мне номер выступления. — Повезло, счастливое число, — несколько завистливо прошептала она, поглаживая свою табличку с номером шестнадцать.
— Мне бы больше подошло тринадцать, — ответила я. — Но если тебе это так важно, то единица и шесть тоже в сумме дают семёрку.
— Точно, — улыбнулась девушка. — Меня зовут Зола. На чём ты играешь?
— Виолончель. А ты?
— Флейта, — показала девушка небольшой чехол.
Флейта этой хрупкой, словно фея, девушки в голубом очень подходила.
Зазвучали аплодисменты. Ведущий объявлял очередного участника, пятого.
Я сжала кулаки, так что короткие ноготки впились в ладони. Седьмой, тринадцатый, шестнадцатый, — я сейчас готова была поменяться с этим пятым.
«Осталось два, всего лишь два», — я глубоко вздохнула, прислушиваясь к сердцу.
Стучало более менее ровно. Хорошо. Я закрыла глаза, приказывая себе расслабиться. Нужно экономить силы. Особо не вслушиваясь в то, что играло на сцене, проигрывала в голове свою мелодию, любимую, ту что собиралась сегодня играть.
— Дженнифер Робертс, — позвал ее один из служащих сцены, следящих за порядком и очередью конкурсантов.

На сцене меня уже ждала виолончель, стул и стойка с микрофоном. Решительным шагом, не смотря по сторонам, направилась к ним.
Вокруг тишина, настороженная, вязкая, ждущая. Сев на стул, привычным движением поставила перед собой инструмент, прижимая к себе. Обнимая виолончель нежно, но при этом уверенно.
«Как любовник держит возлюбленную», — говорил учитель музыки.
Привычным движением размяла запястье, руки, что держала смычок. Упёрлась ногами в пол и коснулась струн в первом движении.
Глубокий звук, вибрацией отдающий по всему телу, окружил меня коконом. Смычок продолжал плавно скользить по струнам, рождая волшебство.
Я впитывала мелодию. Она проникала внутрь меня, в саму суть. Виолончель и я стали единым целым, волшебниками творящими магию.  Для меня сейчас не существовало ни зала, ни зрителей, ни волнения.
Рука чуть дрогнула, испортив мелодию, и я сжала смычок немного сильнее. Боль в сердце была внезапной и резкой, наверное, так же человек себя чувствует, когда ему вонзают нож.
Смычок резко пошёл вниз с ужасным скрежетом царапая струны. Боль стала нестерпимой, принося с собой волну удушья. В глазах потемнело. Последнее, что я помнила — удар от падения и знакомый голос, приказывающий вызывать «Скорую».

Предыдущая глава || Следующая глава