Небо было затянуто рваным и грязным покрывалом серо-коричневого цвета. Казалось, что вот-вот оно уплотнится сизой чернотой и разразится страшная гроза, но проблески холодного солнца то и дело пробивались из-за густых туч. Порывы ветра собирали рыже-красную листву с деревьев, будто рачительный садовник долгожданный урожай. Порой воздушный поток охватывала страсть, и макушки деревьев трепетали от его неугомонных ласк. В тот момент лес томно стонал, а густой туман, заполнявший низину между холмами, дыбился вихрями. Под его молочной влагой покоился луг. Волны высокой зелени, местами уже плененной желтой шалью осени, купались в росе. Ночь уходила с боем, отдавая власть утру. Словно в такт его неспешной поступи по лугу шагала женщина. На вид ей было не больше тридцати лет. И пелены тумана, и кружева травы, и даже наглец ветер покорно пропускали ее. Сникали и пятились в смиренном поклоне.

Одежда женщины была бела, вся, кроме шарфа цвета мглы. Стройное тело обнимал изысканный короткий плащ, едва прикрывавший узкие бедра. На голову с кокетливой небрежностью была надета кепка, из-под которой змейками тянулись золотистые пряди волос. Перчатки обтягивали длинные пальцы. Облегающие штаны были заправлены в сапоги с высоким голенищем и плотной шнуровкой.

Ухоженное лицо женщины не выражало ни одной эмоции. Оно было подобно лику статуи пустоты. Губы – гладкие и цвета спелой рябины – были плотно сомкнуты и напоминали собой юный месяц, а глаза цвета неба обдавали ледяной отрешенностью взгляда мертвеца. Только за падением в черноту бездны ее зрачков бушевало пламя. Пламя дикой жизни и грехов. А может, это был лихорадочный жар агонии смерти. Хотя почему бы этому огню не быть и благостным, дарующим уютное тепло? В своем элегантном движении женщина была подобна тени, в любой миг способная стать огнем среди воды, в любой миг способная стать снежной пургой даже в сердце гибельной пустыни Дешле-Лут.

Достигнув небольшой поляны в центре луга, женщина остановилась. Слегка повела бровью.

– Как обычно обрекает себя ждать, – с холодным раздражением отметила она. В паре шагов от нее стояли пара кресел и накрытый белой скатертью стол. На том – два бокала вина, виноград и доска шахмат. Фарфоровые фигуры, изысканно расписанные кистью художника, замерли в ожидании битвы.

Солнце резануло глаза, резко вынырнув из-за туч, но женщина не прищурилась. В этот же миг поднялся вихрь и рассеял весь туман в низине. В воздухе у стола засияла быстро растущая точка. Золотые искры облепили ее. А после… лучи света раскрылись из точки, точно лепестки бутона, в центре которого показалась фигура хрупкой девушки. На вид ей было, пожалуй, лет двадцать. Глаза зеленые-зеленые, такие озорные, со смешинкой внутри. Волосы рыжие, улыбка – открытая. Она была ростом меньше женщины в белом, но за счет алых туфель на высоком каблуке сейчас оказалась с ней вровень. Красное пальто, достигающее ее колен, не было застегнуто на все пуговицы, что давало возможность увидеть смело обнаженное бедро. Ее лебединую шею ласкал голубой шелковый шарф.

– Я смотрю, Радия, ты не изменяешь привычкам. Все так же любишь пафосную театральщину, – женщина фыркнула и закатила глаза. Затем щелкнула пальцами и словно рассеялась в воздухе. Через пару секунд поднялся вихрь и сконцентрировался в одной точке рядом с девушкой. Золотые искры облепили его, а затем лучи света раскрылись, точно лепестки бутона, в центре которого вернулась говорившая. – Я тоже так умею, – подмигнула она и отошла к столу.

– В этом, Ариния, наше вечное постоянство. – Радия шагнула за собеседницей, безболезненно и играючи дернула ту за прядь и, отступив, села в кресло. – Увы… – уже с толикой грусти добавила она.

– От одной лишь мысли о том, что ни над каким нашим постоянством мы не властны, меня охватывает уныние, – Ариния опустилась в мягкие объятия кресла напротив. – Эх, где бы взять тот меч, который разрубит к чертям собачьим тугой узел людской веры? – Она взяла бокал с вином и сделала глубокий глоток. Облизала губы и улыбнулась. – Сыграем?

– Быть может, искомый клинок сокрыт в нашей вере? – Радия взяла ягоду и пешкой сделала первый ход.

– В нас? Себя? – Ариния изогнула бровь. Ответила конем.

– Отнюдь. В причину нашей слабости и силы. – Радия испробовала вина.

– Вера в людей, – горький смешок сорвался с тонких губ Аринии. – Я думала об этом. Утопия, – она апатично махнула рукой. – В кого? Всех скопом, в стадо? Где черные и белые? Все разные цвета. В целом смешай, и лишь серая масса. Или в единицу? – злая улыбка прозмеилась по ее лицу. – В случайную единицу? Что если выпадет такая, как этот малоизвестный художник, расписывающий безделушки? – Она постучала ногтем по царской короне фигурки. – Хороша вера в черного вождя, да? Только итог опять-таки серый – серый дым из труб печей.

– Разумеется, нет. – Радия сходила пешкой, но уже другой. – Не увлекайся передергиванием и провокацией. Можешь не упоминать, что светлый вождь не лучше, и итог любого тернового венца – лишь алые реки, наполняющиеся грязью. Серое.

– И тогда? – Ариния взяла несколько ягод и небрежно передвинула второго коня. – Удиви!

– Вера в пару, – тихо и вдумчиво ответила Радия.

– Я тебя люблю! – показав большой палец вверх, Ариния громко рассмеялась.

– Я серьезно. – Радия подвинула слона.

– Ой, ладно! – звонкий смех Аринии эхом утонул в лесу. – Кажется, мы это уже проходили. Пара! Он и она, угнетающий быт садоводства и... – она махнула рукой. – Сейчас и скользкого типа с дефицитным сочным фруктом не нужно. Все проще. Ему ящик с пультом. Ей коробка с доставкой.

– Они не были чисто людьми, и это принципиальная разница, – Радия нахмурилась.

– Хм... – Ариния стала серьезной и двинула пешку от короля. – Быть может, в этом и есть смысл. Но случайность не отменить.

– Однако ее можно разделить, – скромная полуулыбка осветила глаза Радии. – Часть тебе и часть мне. Ты вольна выбрать его, а я ее. Либо наоборот. И поверить!

– Неужели ты меня обольщаешь? – засмеявшись, Ариния агрессивно направила коня в атаку.

– Это вопрос веры. – Радия с улыбкой чуть пожала плечами. Ответила конем на угрозу.

– А давай! – в глазах Аринии засверкал безоглядный азарт. – Почему бы и нет? Они думают, что являются нашими игрушками, но даже не подозревают, что игрушки на самом деле мы. Их игрушки, – на ее лице отразилась сдержанная злость и досада. – Но! Мы вновь поверим в обратное и двинем фигуры их игры в нашей партии! – алчно облизнула губы.

– Признаюсь, ты меня соблазнила, сейчас! – Радия кокетливо подмигнула. – Трепещу от предвкушения, кого же ты выберешь?!

– О, я тоже изрядно взволнована, ожидая твой ответ! – Ариния жадно отпила вина и повела в бой пешку от ладьи слева.

– Изволь, – Радия включила в схватку королеву, – дыши страстно!



Мужчина лет тридцати-пяти сидел на краю больничной койки. Внешне он выглядел совершенно здоровым, если не считать легкую худощавость за недуг. Короткая щетина не скрывала небольшой шрам на подбородке. Очерченные сухостью губы были плотно сомкнуты, а темные волосы коротко острижены. Мужчина сосредоточено смотрел на альбомный лист, на котором неспешными, но четкими движениями руки задумчиво что-то рисовал карандашом.

Вошедшая в одноместную палату девушка присела на стул. Мельком глянула на зарешеченное окно, пропускавшее серый свет дождливого дня. Открыла блокнот и щелкнула авторучкой, подготавливая ту к писанию.

Чуть вздрогнув, мужчина тут же оторвался от рисования и пристально посмотрел на девушку. Его глубоко карие глаза пленили невероятным спокойствием.

– Здравствуйте. Меня зовут Лика. Я пришла, чтобы вам помочь. Скажите, пожалуйста, как вас зовут? – мягко поинтересовалась девушка. Она подумала, что у него бездонный взгляд, от которого веет хмелем.

– Имя? – будто удивленно мужчина поднял широкие брови. – Разве вам не сказали? Впрочем, неважно. Зовите, как вам будет удобнее. – Он на мгновение замолчал. А потом сказал: – Знаете, у вас добрые глаза, – он опустил взгляд на лист альбома и продолжил штриховать. – Зеленые красивые и добрые глаза. Тут мало добрых глаз. И слишком много белого цвета.

– Да, – засмущавшись, начала Лика. – Меня предупреждали об интересном происшествии, случившемся с вами. Однако мне хочется обращаться к вам по имени, которое вам будет ближе, приятней. Есть такое?

Он вяло повел плечами.

– Вы очень молоды. Зачем вам быть в таком мрачном месте? – тихо поинтересовался мужчина. Его голос был обволакивающий, глубокий. – Здесь сплошь в глазах боль, отрешенность, холодность. Зачем вас направили ко мне те люди с пустыми взглядами, которым вовсе не любопытна моя история?

– Хочу помогать людям, – она заволновалась и спрятала взгляд в блокнот. Ей вдруг стало страшно увидеть глаза собеседника. Сейчас, в эту секунду. – У меня практика, и ваш врач решил узнать, чему я научилась и что умею, очевидно, посчитав, что смогу быть вам полезна.

– Либо он решил вас угробить моим прелюбопытным случаем, – иронично отозвался мужчина. – Унизить вас. Показать, насколько вы бесполезны даже в таком посредственном деле.

Лика закусила губы и покраснела. До боли в пальцах сжала авторучку и заставила себя начать писать наброски по психиатрическому анализу пациента. На глаза навернулись слезы.

– Возможно, вы окажетесь правы, и я никчемный начинающий врач. Но быть может, я окажусь хорошим слушателем, который искренне отнесется к вашему рассказу. Вашей истории. Вашей жизни. Знаете, чаще всего лучшее лекарство – это то, чтобы вас услышали. Это необходимо и совершенно здоровым людям. Давайте попробуем, вдруг я смогу помочь вам покинуть это грустное место? – надеясь, что ее голос не сильно дрожит, произнесла Лика. Мысленно себе же сказала: «Ты чего разнервничалась? Думала, будет легче? О, нет, это только начало. Нельзя сдаваться. Возьми себя в руки, в кулаки зажми и делай шаг вперед. Делай его. Ты справишься!»

– Хорошо, Лика, – мужчина с интересом посмотрел на нее. – Я услышал вас. Мне не хочется, чтобы темнота печали окутала ваши добрые весенние глаза. Надеюсь, вы открутите гордый нос профессору, – едва приметная улыбка коснулась уголков его губ. – Давайте постараемся и сделаем меня вашей победой. Назовем для этого меня Виктор.

– С латинского – победитель... – робко ища его взгляд, почти шепотом сказала она. Но он уже смотрел на свой рисунок, где вращались планеты вокруг разрывающейся звезды.

– Да, я не могу проиграть ни одну схватку. Мне нет равных в столкновении сил, – задумчиво ответил он. – И все-таки я думаю, что поражение одолело меня. Вам рассказать с начала мою историю, или вы читали записи доктора?

– Читать – не значит услышать, – тепло ответила Лика.

Виктор едва приметно хмыкнул.

Гром тихо прозвучал за окном.

– Не ощущая ничего, я спал далеко отсюда. Для самого себя меня словно не существовало. Для мира же вокруг я был. Не всегда заметный, но постоянно присутствующий, несущий опасность и таящий рок судьбы, – он едва улыбнулся, перевернул лист альбома и начал новый рисунок. – Я, должно быть, излишне поэтично описываю свою пустоту сна?

– Совсем нет. Ваше восприятие звучит очень гармонично, – взволнованно подбодрила Лика. Ее лицо осветила радость, что пациент начал приоткрывать ей свой мир. Она сделала пометку в блокноте: «Вероятно, перенес тяжелую психологическую травму. Противопоставляет себя миру, подменяет сторону событий».

– Хм... не стану оспаривать. Мне самому нравится. – Виктор резко провел жирную черту на бумаге. Еще большее умиротворение охватило его. Он начал рисовать некий вытянутый предмет под чертой. – Я невероятно долго спал, такой сон вы называете «мертвецом»...

– Мертвецким сном, – не удержалась подправить Лика.

– Именно, – он кивнул. – Долго. Потом я вдруг ожил. Ощутив себя, проснулся. Мне стало больно, – его пальцы ускорили движение. Наносимые штрихи сделались резче. Но лицо не поменялось. Оно было расслабленным. Дыхание ровным и тихим. – Меня жгло, резало, било током, разрывало. Но тогда я не понимал, что это, как это можно назвать. Лишь чувствовал. С невыносимым жаром пришел свет, и я увидел. Оглушающий грохот подарил мне звук, и я услышал. Я всколыхнулся против боли. Не осознанно, не думая, что делаю. Это было бессознательно, как вам отдернуть руку от огня. Но я ударил огонь.

Виктор замер и стал похож на статую. Лика отметила, что у него греческий профиль. Порыв ветра кинул капли дождя об стекло. Под карандашом пациента Лика увидела футуристический звездолет. Сверху над чертой проступил чудовищный взрыв, в сердцевине которого было изображено искаженное человеческое лицо.

– Сейчас я не стал бы бить. Постарался бы осторожно отстранить. Тогда я не понимал чувств и последствий. Не понимал себя. – Виктор продолжил рисовать. Так же резко и с напором, и по-прежнему внешне полностью лишенный эмоций. – Увы, я принес гибель тем, кто пробудил меня. Боль скоро прошла. Спать же я больше не желал. Я смотрел. Думал. Учился. Искал. Ждал. Познавал. Слышал. Я стал жить. – На рисунке обозначился луч, оплетенный ветвистыми молниями. Он ломал черную черту и уносил отражение лица из взрыва к границе листа. С каждой копией лицо обретало спокойствие. – Я благодарен тем, кто был на космическом корабле. Вы зовете их астронавтами или космонавтами. То, что они запустили в меня, желая исследовать и понять мою природу, лишило меня сна и подарило возможность мне понять себя. Понять их. Понять вас, – он вдруг вздохнул. Отложил карандаш. Безмятежно посмотрел внимательно слушавшую его Лику. – Мне искренне жаль всех тех, кого я ненароком погубил. Не ищу себе оправданий, – чуть повел плечами. – Это были последствия моей природы, моей сути. Глупо ведь, к примеру, дождю корить себя за то, что вышедшая река отняла у кого-то дыхание. Как и река не виновна. Но тем не менее я давно стараюсь, чтобы никто не страдал от моего Я, которое мне не властно переменить, – предоставляя ей выбор, он слегка протянул открытую ладонь к Лике. – Бывает, что нет уже той звезды, которую еще можно увидеть на небосводе. Но всегда есть та Черная дыра, которую не зришь. В мире. В другом или в себе.

Плотно сомкнув губы, Лика подумала: «Была не была», – и коснулась теплых пальцев Виктора. Она ощутила себя кроликом под гипнозом удава, зверьком, в котором зрело два желания: очарованно замереть или бежать без оглядки. Стоило Виктору заговорить, и внезапная волна жара охватила ее тело.

– Здравствуй, юная прекрасная звезда. Я древняя ужасная Черная дыра. И мне страшно, что я вижу тебя. Так же страшно, как в момент пробуждения, – он едва погладил большим пальцем ее дрогнувшие пальцы. Убрал руку и будто виновный опустил глаза.

Неожиданная волна холода накрыла ее с головой. Словно она что-то важное для себя потеряла.

– Я не сделаю вам больно... – прошептала Лика. Ей резко стало не хватать воздуха. Разум начал взрываться от эмоций, чувств, вопросов и ответов.

– Хотел бы тебя оттолкнуть, но, кажется, ты слышишь меня. До завтра, – он положил на тумбочку карандаш с альбомом и поднял на кровать ноги. Лег. Развернувшись к стене лицом, закрыл глаза.

Лика молча встала и вышла из палаты.



Косые струи дождя омывали серый город. В лужах отражались поникшие деревья и молчаливые здания, свинцовые тучи и свет фонарей.

Стоя в одиночестве на автобусной остановке, Лика подумала, что у продолжительного дождя есть преимущество перед коротким. Первый в своем долгом однообразии дарит возможность прикоснуться к сокровенному, неизвестному, но присущему красоте и жизни. Второй же – это словно ручей в сравнении с рекой.

– Да, главное – не утонуть, постигая сокровенность и красоту, – мрачно пошутила она, ненадолго вернувшись мыслями к Виктору.

Порыв ветра заставил Лику приподнять воротник куртки. Она глянула на часы. Нужный ей автобус должен был подъехать минут через семь. В сумочке заиграла музыка. Достав мобильный телефон, прочитала на дисплее: «Бабушка». На душе сразу стало тепло. Это был ее единственный родной человек. И в целом мире единственный человек, который всегда либо делом, либо словом ей помогал, когда все вокруг были холодны и чужды как лед. Родителей у Лики не было, их сломала жизнь. Мать – сирота, пристрастилась к спиртному и ушла к любовнику. Отец, не в силах вернуть жену, пристрастился к наркотикам, но он не упал в угар дурмана, старался работать и оберегать дочь, губительной зависимости потакал, лишь находясь вне дома. Но как-то вечером, отправившись на подработку, пропал. Полиция его не нашла. В итоге Лика осталась на полном попечении бабушки, когда ей было всего три года.

– Бабуль, я уже на остановке и примерно через полчаса буду дома. Так что не волнуйся, – сказала Лика.

– Хорошо, дорогая. Тогда скоро буду ставить чайник, ужин уже готов и ждет тебя, – ласково ответила бабушка. – Но почему ты так сильно припозднилась на практике? – в ее голосе просквозила тревога. – Ничего не случилось? Никакой больной на тебя не накинулся?

– Нет, – Лика улыбнулась. – Сегодня в первый день было много знакомств, разговоров и дел. Еще профессор организовал посиделки практикантов с врачами клиники с тортиками, кофе и сплетнями.

– Ну, это дело святое, – облегченно ответила бабушка. – Красивых молодых докторов много? – тут же заговорщически поинтересовалась она.

– Ба…

– Не бабкай! Я еще прелестница, но уже не так юна и шустра, как во времена славного деда Кащея. И мне нужен помощник за тобой присматривать да от греха подальше отводить. За тобой, непоседа, глаз да глаз нужен! Ты же любительница испытывать свои и мои нервные клетки в разные неприятные ситуации. Как слышала, у вас, докторов, поговаривают «ЦНС (центральная нервная система) нуждается в привитии стрессом для стойкости развития». Чего стоит вспомнить, как ты Федьку из восьмого Б додомогалась до сотрясения мозга у бедолаги. Так что давай побыстрей мне в помощники добра молодца богатыря под твои тесты на отказоустойчивость ЦНС!

– Ой, не начинай, – умоляюще взмолилась Лика. – Опять ты об этом Федьке. Сколько же повторять, он идиот, получивший по заслугам. Жалко ему было за поцелуй написать за меня контрольную? Дебил. Такой повод ему давала, а он «за сиську потрогать дай», ну и дала рюкзаком с учебниками. Я чем виновата, что их масса знаний оказалась не по крепости его ума?!

– Не начинай, не начинай, – пробурчала бабушка. – Конечно, вновь о Федьке, что тебе жалко было дать потрогать?.. Может, я бы уже правнучку нянчила. Я, может, еще хочу успеть пожурить и правнуков!

– Не рановато-ли? – Лика воздела глаза к небу.

– В мои-то годы?

– В мои, бабуль, – сдержав смех, Лика покачала головой.

– Нет, самое время, – убежденно ответила бабушка. – Но место у тебя сейчас неподходящее. Ты мне скажи, хоть не одна на остановке? А то там райончик мутный, не особо благополучный, не зря ведь там клинику по психике поставили.

– Ты так сказала, будто о надгробном памятнике, – буркнула Лика. – Одна, но не волнуйся. Люди нет-нет, да ходят.

– Я бы была спокойна, бегай там лишь звери, – вздохнула бабушка. – Баллончик перцовый при тебе?

– Да, не переживай.

– Не могу, я же тебя люблю, – с нежностью и толикой грусти сказала бабушка.

– И я тебя.

– И вот мы вновь вернулись к разговору о любви, – уже с азартом весело произнесла бабушка. – Так что там с врачами-богатырями?

– А если я влюблюсь в пациента-дракона? – шутя, внезапно и с легкостью спросила Лика. И сама же испугалась своего вопроса.

«Почему я его задала? Зачем?» – грозой пронеслось в ее разуме.

Перед глазами встал образ Виктора. Его бездонные глаза, излучающие спокойствие; покрытые венами ладони, невероятно теплые и мягкие; глубокий голос, проникающий в сердцевину души.

«Бред… Но… Не буду врать себе, что жду с ним новую встречу. Почему? Почему я весь день мысленно к нему возвращаюсь? Интерес как к пациенту? Да, да… безусловно, это так. Он крайне необычный. Разительная разница с однотипной ордой маний Наполеонов и раскидистых болот гнилых параной. Хотя он и как мужчина притягательный, интересный… чем-то и пугающий. Палата и решетка добавляет чувств, острых ощущений и вкупе с его статью невольно начинаешь фантазировать, что ступила в клетку, где лютый зверь, а со мной он милый котик. Урчит-мурчит, лапку тянет... Ох, да, давно я романы не читала. Гляди, сама начну их писать вместо историй болезней, – грустная полуулыбка. – Виктор красивый мужчина – это факт. Эх, был бы он доктором, а я психической, – неприятное чувство от этого слова укололо в сердце, – можно было бы помечтать и дерзнуть о страсти. Однако не такого начала практики и карьеры я ожидала. Ждала чебурашки в голове, а получила душу-потемки...»

– Главврач подойдет. Никогда не сомневалась, твой профессор знатный дракон и неадекватный на три головы. Кто из вас, врачей, вообще нормальный?.. Такой-то специальностью добровольно заняться может исключительно умственно больной. Большие сумасшедшие только учителя. От того я благодарю Бога, что ты все-таки имеешь здравомыслие, – явно подтрунивая, подытожила бабушка.

– Ой, все у меня автобус, отключаюсь, – выпалила Лика и беззвучно покривлялась в трубку.



– Твоя ставка на эту идеалистку вызывает умиление, но опять-таки не удивление, – Ариния сладко потянулась под розовыми лучами засыпающего солнца. – Девочка же во многом наивна и типична твоим прошлым ставленникам и протеже. В чем искра революционности, должная изменить устой системы? Или все тот же унылый мотивчик: «Капля за каплей и гору сточит»? – усмешка исказила ее тонкие губы. Она слоном забрала коня противника.

– Ну, твой-то фаворит, конечно, изумляет, – ироничная ухмылка озарила миловидное лицо Радии. – Если не брутальный воитель и не лощеный красавец, так загадочный незнакомец. Как ново! Право, я едва дышу от восторга зрелища! Этого краха монументальной башни выбора твоего эго, – она смело ударила ладьей по пешке, прикрывающей ферзя.

Ариния нахмурилась. Радия насупилась. Они стали увлеченно забирать друг у друга фигуры. Половинки шахматной доски стремительно превратились в остовы городов Содома и Гоморры, пораженных гневом небес.

– Ладно! – фыркнула Ариния. – Признаю, есть в Лике что-то внутри похожее на искру для паров бензина. Согласна, она интересней, нежели была бы какая утопленная замужеством почитательница непризнанного гения – автора пепла не горящих рукописей. Искательница красок для своей серой жизни – было бы чудовищно избито и тоскливо. А тут милашка, которая рвется собрать ярких лютиков, цветочков и закрасить ими всякое пятно удручающей грязи! – чуть кривая полуулыбка. Ариния выпила залпом бокал вина. Он сразу наполнился рубиновым нектаром.

– Хорошо. Поддержу. – Радия взяла с блюда персик и, расслабляясь, откинулась на спинку кресла. – Твой ставленник – заметно, что не тот художник, который обменял краски любви на дым труб крематориев. Возможно, в этот раз родится радуга! Возможно, мы-таки разорвем наш и людской порочный круг восьмерки бытия.

– Как говорится, надежда умрет прежде нас, – стоило только Аринии это произнести, как ее лицо исказилось гримасой острой боли. Пальцы сжались в кулаки. Тело напряглось и содрогнулось. Радия так же съежилась от мучительного чувства.

Вокруг девушек возникло радужное сияние, и через миг, пронзенный стонами страдания, они преобразились. На месте Радии уже сидел жгучий брюнет с небесными глазами. Взамен Аринии в подлокотники кресла впивался пальцами яркий блондин с черными глазами. Через мгновение и женская одежда на них сменилась. В ту же секунду шахматная доска развернулась на сто восемьдесят градусов. Черное и белое поменялось местами.

– Как мне это опротивело! – с яростью в приглушенном голосе констатировал заменивший Аринию. Он нервно поправил на себе красную рубашку, после чего освободил ее из плена пояса черных джинсов. – Нечему тут улыбаться, Радий!

– Почему бы и не позубоскалить с тебя, милый Ариний? – преобразившийся мужчина из Радии снял с себя кремовый пиджак и остался в светлой рубашке и брюках. – Сознайся, наконец, что тебя нервирует? Непостоянство веры паствы? Возникающая острая гормональная активность? Частые отказы ее удовлетворить? Несвоевременная слабость в игровой позиции? – с губ Радия сорвался смех, чистый и прохладный как горный ручей.

– Пошла ты... Пошел ты... Пошли вы... атеистов пасти! – процедил сквозь зубы Ариний. Шумно выдохнул и скрестил руки на мускулистой груди. – Смеешься над своим горем. Будто тебе нравится не иметь воли самостоятельно выбирать себе облик в желаемое время. Не лицемерь, что наслаждаешься отсутствием свободы от оков суждений смертных, мерила их весов веры, что плохо, а что хорошо, где тьма, а где свет, – хмуро сказал он. – И мне никто не в силах отказать! В отличие от тебя!

– Именно, что я могу тебе отказать, – едкая полуулыбка.

– Бесит! – Ариний рубанул кулаком по столу. Тот рассыпался в куски, стоявшее на нем упало на землю. – Я выигрывал! Новая партия.

– Нет, – Радий качнул головой и щелкнул пальцами. Золотистые искры вернули целостность столу и недавнее положение всему, что миг назад разлетелось с него. – Шаг Судьбы не отменить. Можешь сдаться, и тогда – новая партия.

– Судьба – это коктейль из стихий: твоей и моей веры, – ухмылка чуть тронула губы Ариния. – Так и быть, пускай Жизнь идет на цыпочках. Тебе поблажки от нее важней, – с видом более сильного заключил он.

Радий спокойно передвинул короля. В синих глазах мелькнули снисхождение и нежность.

– У тебя и меня всегда есть право на реванш, – без эмоций продолжил Ариний. – А вот для твоей Лики поражение принесет пустоту. Только в чем для нее погибель: в «да» или «нет»?..

– Ответ мы найдем вместе, – Радий взглянул на первую загоревшуюся звезду на чернильном бархате неба.



Виктор смотрел в окно, закрытое снаружи решеткой. Небо было безоблачным. Светило яркое солнце. Улица уже вовсю пропиталась весной, но он этого не чувствовал, ровно вдыхал запах неволи с легким флером хлорки.

Вошедшая в палату Лика поздоровалась.

– Доброго вам дня. Извините за неприятный воздух, была уборка. Совершенно излишняя на сегодня. Зато прописанная в плане. Мне странна эта ваша человеческая привычка строить планы. Вы пытаетесь упорядочить то, что всегда было, есть и будет сильней вас. Вас успокаивает иллюзия взятия под контроль бессмертного вселенского хаоса событий, отвлекает от осознания, что вы лишь секунда в бесконечных часах мира, – ответил Виктор теплым тоном, который явственно контрастировал со смыслом сказанного.

– Даже и не знаю, будет ли теперь у меня день добрым, – пробурчала Лика. Села на стул и с задумчивостью открыла блокнот.

– Не сомневайтесь. Он уже есть, – Виктор повернулся к ней и мягко улыбнулся. Упер руки в подоконник. – Ведь ваши планы связаны со мной. А я суть того, что и порождает и упорядочивает хаос. Я то, что меняет объективную реальность. И миг преображаю в неисчислимые века.

– Спасибо за комплимент, – скулы Лики зарделись румянцем. – Ваше внимание ко мне очень лестно, но мне хочется вернуться к вашей истории, – акцентировала она и дополнила записи в блокноте пометкой: «Пациент сублимирует все негативные чувства и переживания в тягу защиты и опеки на доступный объект, которого воспринимает слабым».

– Конечно, – он инертно повел плечами. – Там в космосе я еще много раз видел корабли. Они не всегда были с людьми, встречались и другие формы разумной жизни. Гравитационными выбросами или радиоактивными всплесками я их отпугивал. И в тоже время изучал их мысли, поведение, стремления. Самой интересной оказалась ваша раса. У вас есть загадочное чувство под названием любовь. Именно та, которая может быть никак не увязана с вопросом размножения или потребностью оберегать потомство. Любовь у людей невероятно многогранна. Она увлекла меня. Мне захотелось познать ее. Проникнуться от нее вдохновением и даже упасть от боли страдания и разочарования. Воплотившись в тело, я прибыл на эту планету. Она была ближе прочих, где обитают люди. Хотя у вас нет кораблей, способных долететь до места, где я пробудился, но вы неотличимы от тех, кто был тогда на исследовательском судне. Я хотел быстрей почувствовать, заняться поисками любви. Не тратить бесценные секунды на перемещение к дальним от этой планеты мирам. Ведь цивилизации так мимолетны. К тому же я точно не знал, да и не знаю до сих пор, как долго будет находиться в состоянии стабильности мое созданное тело. И тут время тоже важный фактор, – Виктор говорил так, словно читал скучную ему лекцию. – Мне удалось перевести на новый уровень свою энергию и материю, упаковать их в синтезированную оболочку, собранную подобной поглощенным мной когда-то. На данный момент все физические процессы внутри себя я легко контролирую, что позволяет не влиять на ваш мир своими величинами Черной дыры. Но для меня это новый опыт и, проявляя ответственный подход, я не стану надолго задерживаться на вашей планете, – он задумался, на его лбу образовалась глубокая морщина.

Лика записала: «Вероятно, пациент боится и одновременно жаждет сбросить весь травмирующий груз. Спусковым моментом этому может стать чувство любви, которое, очевидно, и стало причиной психотравмы. Есть тревожные предпосылки к суицидным наклонностям».

– Уверена, ваш опыт окажется успешным, – подбодрила она. – А как вы оказались в этом заведении? – неуверенно посмотрела на Виктора.

– Забавный нюанс, – он чуть улыбнулся. – Я шел по городу и заглядывал в глаза людям. Спрашивал их, не видят ли они во мне любви. Спустя какое-то время ко мне подошли, вы называете их представителями закона. Начали расспрашивать, кто я, как меня зовут, чем я занимаюсь и прочие маловажные детали. Я им ответил. Они молча переглянулись. Мы поехали в полицейский участок. Там меня проверили по каким-то базам данных. Они ничего на меня не нашли. И передали врачам. Я решил подождать, узнать их мнение, может, ошибся, собирая себе тело, и мне будет невозможно встретить любовь, – добрый спокойный взгляд. – Можно, я вас нарисую?

Вдруг почувствовав, что стало резко не хватать воздуха, Лика опустила глаза и кивнула.

– Думаю, с вами все хорошо. Вы узнаете любовь. В вас нет ошибок, в отличие от окружающего мира, – спустя несколько секунд тихо сказала она. Продолжила записи.

Виктор прошел к постели. Взяв альбом и карандаш, сел.

– Я думаю, что мир в своей целостности находится в балансе и он как раз совершенен, ради чего, в каждом и всем, что его наполняет, есть изъян. Я тому не исключение, – с сожалением ответил он и начал плавно водить карандашом по альбомному листу.

– В чем же ваш изъян? А мой? – Лика с любопытством посмотрела на него.

– Смерть не знает меня, а я не ведаю несомых ею горечи и надежды, избавления и отчаяния, – в его голосе не было и тени какого-либо чувства. После невесомой полуулыбки добавил: – А ваш изъян – это незамутненная красота! Которую, быть может, не замечаете вы и другие. Но зрею я. Это как со мной... Черную дыру не видят, однако, ее суть есть и не изменится от мнения наблюдателя, – он чуть кивнул.

Лика поджала губы. Жар начал терзать ее сердце и разум. Она записала в блокноте: «Мне страшно. Кажется, когда я ему подыгрываю, побуждая его на большее открытие мне, он еще более ловко играет со мной. Но играет так искусно, что я верю в его непогрешимую искренность. И не доверяю себе. Сейчас ловлю себя на мысли, что это я психологически больная, запертая тут, он же свободен и протягивает мне руку, тем самым увлекая на волю. Мне страшно узнать, что с ним случилось, отчего, от какой боли его разум облек себя в Черную дыру».

– Простите, – она встала. – Только вспомнила, у меня скоро важная встреча.

Лика опрометью выбежала из палаты, даже не услышав, что ей ответил Виктор. Ее преследовал какой-то звон, словно гремела сигнализация о пожаре и требовала спасаться. Потом был туман, похожий на белый дым, жажда воздуха. Взрыв эмоций и пустота в чувствах.

Мелкие волны реки плескались о голые ступни Лики. Она сидела на траве, опустив грудь на колени. В пальцах крутила стебелек одуванчика. В мыслях мелькали кадры, словно из ночного кошмара. Глубокие глаза Виктора. Свет за решеткой. Недоуменное лицо профессора, когда она закричала на него, начала требовать освободить безумца и отпустить себя. Говорила, что ей плевать, если ее не аттестуют, но в камеру она больше не вернется, там слишком темно и нечем дышать, невозможно жарко. Там Ад! Потом она зарыдала, а профессор на удивление нежно стал успокаивать ее, дал воды с какими-то каплями. Обещал, что назначит ее к другому больному, к типичному, и поможет с психологическим заключением. Уверял, она сдаст практику. А Виктору он улучшит режим и позаботится о его лечении со всем вниманием. Даже хвалит ее, что она очень сильно прониклась состоянием пациента. Когда она успокоилась, посадил в такси и назвал водителю ее домашний адрес. Но Лика на полпути велела таксисту ехать к реке.

– Прости, я не вернусь. Не смогу тебе помочь. Боюсь привязаться, полюбить и сойти с ума. Боюсь сгореть. Еще больше боюсь сжечь тебя, подарив тебе веру, что меня можно любить. Мне нужно учиться. Я как стажер хирург, который только лягушек препарировал, а тут вот тебе больной, случай для операции на сердце. Прости. Не только доброта в моих глазах, – Лика отпустила одуванчик в реку и выпрямилась. Солнце погладило горизонт, а она шагнула к заре.



– Вот это крутой поворот, – закинув ногу за ногу, Ариний потер подбородок. Ухмыльнулся. – Не в нашей партии ново. Тут все прозаично. Я в очередной раз пощадил твое ранимое Я.

На шахматной доске стояла лишь пара фигур. В ее центре черный и белый король вонзили друг в друга незримые копья.

– К прозаичности я добавлю лиричность. Так как это я по привычке бережно обошелся с твоим нежным Я в ядре эго, – будто зевая, Радий прикрыл рот ладонью.

– В людской партии не сворачивай в пат! – Ариний прищурился. – Лика удивила, но не силой духа. Что теперь твой ноль без палочки будет значить? Пустое место?

– Ну а твой палочка без нуля, что? Черту в никуда? – Радий протянул руку к столу, и в золотых искрах перед его пальцами образовалась кружка с горячим кофе.

– Посмотрим, – Ариний потянулся. – Станется, он есть луч вне времени. Спасительная нам любовь! – он создал себе мороженое эскимо. Приподняв бровь, подмигнул. – Партия продолжается!

– Если бы твоя любовь была отличима от сладкого яда, – Радий усмехнулся.

– Ну, сейчас-то речь не о нас, – обольстительная полуулыбка легла на губы Ариния.

– С тобой о чем-то и не о тебе? Ой ли?.. – обращаясь в девушку, Радий небрежно махнул рукой и звонко рассмеялся.

– Как жестоко... – проворчал Ариний и комично надул губы.

– Нет-нет! – Радия замотала головой. – Не начинай эти свои штучки... щенячьи глазки, щечки хомячка, губки ангелочка и прочее. Я не стану поддаваться и вмешиваться в решения воли Лики!

– Какого плохого ты обо мне мнения, – грустный вздох и тут же яркая улыбка.

– Изыди в Рай страдать! – смешок. Радия зарделась.

– Пади в Ад наслаждаться! – откусив краешек мороженого, Ариний протянул остальное Радии.

– Я подумаю, – кокетливо приняв подарок, ответила она.

– Угу, только не вечность, – кривая ухмылка.



Звонок мобильного телефона разбудил Лику. Она сонно нащупала трубку на тумбочке у изголовья кровати. Пробормотала: «Слушаю». Зазвучавший голос профессора был крайне встревожен.

– Виктор сбежал! Не думаю, что он опасен для вас, но будьте осторожны! У него навязчивая идея с вами встретиться. Уверен, он вас не найдет. Очень не хотелось втягивать вас в эту неприятность. Все же я известил полицию о его интересе к вам. Виктор умен, потому лучше перебдеть!

– Как? – Лика резко села и мигом полностью избавилась от сна. Сердце бешено заколотилось. – Что значит «сбежал»? Как ему удалось? Почему? – она едва не кричала. Сдержалась, понимая, что за окнами еще не день и бабушка спит.

– Простите ради Бога! Моя вина. Он перехитрил меня как мальчишку. Пять дней назад спросил, увидится ли он еще с вами, хотел показать вам ваш портрет. Я дал ему уклончивый ответ с упором на то, что встреча вполне вероятна, но позже, сейчас у вас активная учеба. Предложил передать вам портрет или переслать его фотографию, которую я мог бы сделать. Он отказался. Сказал, подождет, и спешить ему некуда.

– Он соврал, – Лика судорожно сглотнула. Она вспомнила фразу Виктора о том, что он ценит время и, напротив, спешит, остерегаясь потерять контроль над некими реакциями в себе – в Черной дыре.

– Да. Позор мне, я не распознал его уловку. Ожидал от него подозрительно-спокойной реакции либо эмоционального всплеска. Но его реакция была типичная для психически здорового человека, возможно, слегка взволнованная, – профессор тараторил и звонко что-то мешал металлической ложкой в стеклянной посуде. – Дальнейшие дни он был заметно погрустневшим. Как и прежде, часто рисовал картины из космоса. Я дозволил ему прогулки во внутреннем дворе клиники. Он этому был рад. Стал зарисовывать окружающую природу и меня даже запечатлел. Весьма годно. Забавный такой рисунок сделал, где я, седой старик волшебник, сижу на большом черепе, куря длинную трубку, а дым от нее, извиваясь, заползает в глазницы, – тяжелый вздох. Глоток. – А сегодня мне в час ночи позвонили и сказали, Виктор излишне возбужден. Очень просит встречи со мной. Говорит, что вспомнил нечто ужасное и важное о себе. Что ему нужно поделиться со мной, и он не может ждать, боясь взрыва в голове.

– И вы поехали... – Лика закусила губы.

– Увы, да, – профессор вновь шумно глотнул. – Посчитал, что, наконец, есть прорыв в лечении, и если не явлюсь немедля, то он закроется навсегда с плохо предсказуемыми деструктивными последствиями. Увы. Когда я приехал, он вел себя встревоженно. Начал рассказ о жене, детях... попросил кофе. Я и себе сделал, не устоял от бодрящего аромата, соблазна отогнать сонливость и мыслить четче в такой важный момент. Как теперь понимаю, Виктор во время показа одного из новых рисунков, касающихся семьи, умудрился мне в кружку подбросить лекарств. Вероятно, из тех, которые не принял однажды, когда жаловался на бессонницу. Я не заметил, как отключился. Когда меня разбудили, Виктора уже след простыл. Пропала моя верхняя одежда и ключи, больничные и от машины с домом, – он тихо нецензурно выругался. – Затем я сообщил в полицию и вам. Простите.

– Ничего. Плохого не случится. Быть может, стоит поискать Виктора у планетария или музея с космической тематикой? – понадеялась она.

– Возможно. Сообщу полиции. Спасибо! Я от стресса совсем про это не подумал.

– Думаете, Виктор, правда, вспомнил что-то страшное о семье? – Лика не пускала пугающие мысли в разум, о том, что он сбежит из этого мира, нырнув в бездну Черной дыры.

– Сомневаюсь в своих суждениях. Возможно, так, а быть может, и уловка.

– У вас пропало что-нибудь дома? А машина? – она поймала себя на желании найти Виктора, защитить его от мира, который ему чужой.

– Полицейский наряд наблюдает за моим домом. Машину нашли брошенной в паре кварталов от клиники. Больше ничего. Просите, виноват. Узнаю что новое, сразу сообщу. Надеюсь, вы ему не указали никаких крошек деталей, по коим он смог бы вас найти? – тревожно спросил профессор.

– Нет, конечно, нет. Не волнуйтесь. Скорее всего, Виктора найдут, когда он станет искать меня, спрашивая прохожих, не встречали ли они вот такую девушку с портрета с добрыми глазами, – грустно сказала она.

– Наверное, так. Еще раз простите, – профессор повесил трубку.

Лика взглянула на часы на дисплее мобильного. Было полшестого утра.

– Несчастный безумец, – прошептала она и отложила телефон на тумбочку. Потерла лицо ладонями. – Что мне делать?

Погрузившись в тягостные размышления, Лика прошла на кухню и поставила на плиту чайник. Пока тот грелся, она смотрела в окно на колышущиеся листья, рассветное небо, алые лучи солнца и ручейки трещин в асфальте. Она искала во всем этом ответы на вопросы сердца, души, разума. Вопросов была сотня, но в тоже время ни одного. Лика гнала прочь мысли о горизонте, который видит ли сейчас Виктор, или он уже совершил непоправимую глупость, прыгнув за грань, упав во тьму.

Заварив крепкий кофе, Лика вернулась к себе в комнату и села читать записи, сделанные при визитах к Виктору. С последней встречи с ним минуло две недели, в которые она пыталась забыть его взгляд, голос, историю. Но это не получалось. Невольно нет-нет и вспоминалось, всплывало, словно обрывки туманного сна. Ее будто мучила совесть. Казалось, она отвернулась от тонущего, не поплыла к нему от страха за себя, и даже круг спасательный бросила на берегу возле самой кромки серой воды.

– Почему так? Почему? – она не себя спрашивала. Его. Искала в строчках его истории подсказки, как найти его самого, чем помочь жить человеком, освободить боль и отпустить ту в далекую-далекую Черную дыру, а самому остаться дышать под прекрасным золотистым солнцем.

Через час ей пришло сообщение, что она по просьбе профессора освобождена от занятий на неделю.

– Чего мне бояться? – Лика огорченно отложила записи. – Я-то в здравом уме. Виктор мне не опасен. Он для себя угроза, если уверует, что любит меня. А мне-то что... мне что...

Вяло встав с постели, Лика направилась принимать водные процедуры и готовить завтрак. После, пожелав бабушке хорошего дня, соврала, что у нее занятия, и ушла, чтобы не тревожить родного человека. До вечера она гуляла по городу, побывала и в парках, и в музеях, в планетарии, даже сходила на фантастический фильм про затерявшийся в космосе корабль с колонистами. Но так и не встретив нигде Виктора, не найдя себя, Лика вернулась домой в объятиях вечерних бархатных теней.

– Бабуль, ты ужинала? – надев на губы безмятежную улыбку, она заглянула в зал. Бабушка смотрела фильм своей молодости.

– Склероз кормила борщиком, себя угощала сметанкой. Не волнуйся. Там оладушек нажарила. Ешь! А то, не ровен час, я спутаю тебя с Костлявой и клюкой огрею! – был ответ. – Ешь! Проверю!

– Да, бабуль, – Лика уже с настоящей улыбкой покачала головой и прошла на кухню. – Знаю, ты моя гроза богов.

– А к тебе приходили... – бабушка не договорила, довольно воскликнула, хваля кавалера из фильма.

Лика вмиг замерла скалой. В груди раскинулся ледник.

«Виктор? Не может быть. Полиция?!»

Она совсем забыла о них, подумала, что кому оно там в полиции нужно – ехать к ней. Людей ответственных мало. Не орут ведь тут на всю улицу, что убивают. И то могли бы и не услышать, мало ли есть иных, более важных дел. Не губернатор же вопит: «Помогите! Хулиганы зрения лишают. Ой, пардоньте, кошелька со всем непосильно нажитым трудом, денным и нощным».

– Кто приходил? – Лика медленно подошла к залу. Нервы немного остыли от внезапного накала. Но все так же оставались натянутыми точно тетива на арбалете, готового к выстрелу.

«Бабуля слишком спокойная, если бы полицию на пороге встретила и про сбежавшего психа узнала... тогда бы уже, скорее всего, с берданкой, позаимствованной во дворе у приятеля пенсионера, охотоведа, держала бы оборону в коридоре», – трезво рассудила она.

– Посылку принесли. Хорошо, что Дарья разносила почту и отдала мне за горсть конфет и кружку чая. У тебя посылку положила. Ты мне хоть покажи, чего там, если не разврат какой! А если оный, так мне такой же закажи!

– Непременно, – закатив глаза под смешок бабушки, Лика поспешила к себе в спальню. Торопливо вскрыла посылку, вернее, бандероль без указанных данных отправителя. Увидев содержимое, без сил опустилась на кровать и прикрыла ладонью рот. Выронила из пальцев альбомный лист. На нем был рисунок графитовым карандашом.

– Он не придет, – прошептала она и отчего-то горько заплакала.



Миновало несколько месяцев. Прощальный подарок от Виктора нашел пристанище в светлой рамке на стене напротив кровати. Лика часто смотрела на рисунок, на его темные линии – мягкие и рваные, частые и редкие, тонкие и жирные, короткие и длинные, прямые как луч и изогнутые, что пульс жизни. Там она сидела обнаженная, поджавшая ноги, сместившая колени влево, державшая у груди младенца. Она улыбалась ему не менее притягательно, чем знаменитая Мона Лиза. В ее взгляде царило умиротворение. Рисунок дарил тепло и веру в беспредельную нежность, в вечную любовь вне времени и пространства. Но так же он нес и зябкий холодок в сердце Лики, бередил тревогой душу и обжигал бессильем разум. Ей нередко снился кошмар, где Виктор протягивал ей руку из черного водоворота, который быстро ширился. Она тянулась к его дрожащим пальцам и успевала лишь коснуться их кончиков. Ее тут же нечто отталкивало, и рука Виктора таяла в пучке рассеивающегося света. Сон прерывался. Взгляд цеплялся за рисунок. Вскипало желание избавиться от него, порвать, сжечь, пустить пеплом по ветру. Забыть. Только сердце замирало, словно его собирались вырвать из леденеющей груди. Улыбка Лики с рисунка возвращала глотающей боль Лике жар в вены и она, закусив губы, вставала с кровати, надеясь на невероятное чудо.

За прошедшие недели Лика окончила учебу, была принята в клинику профессором на работу. Не рассчитывая на успех полиции, провела собственное расследование в поисках Виктора. Оказалось, что он отправил ей бандероль из почтамта ее района. Оператор, обрабатывающий заказ, рассказала Лике, что запомнила мужчину. По ее совету, он стал долго и тщательно выбирать открытки, но не найдя нужной, решил, что рисунка будет вполне достаточно. Потом отключился свет, и они час ждали, пока тот включится, чтобы завершить оформление бандероли. Разговаривали о космосе, хаосе, бытии. И даже любви. Оператору Виктор весьма приглянулся. Особенно ей запало в душу то, что он отправляет сюрприз любимой девушке на его день рождения. Где ее портрет с улыбкой – главный для него подарок.

«Харизматичный мужчина. И такой красивый…» – мечтательно сказала оператор ей.

Других ниточек к Виктору не нашлось. Как Лика поняла в ходе своего расследования, ее адрес он узнал, очевидно, из личного дела, хранившегося в кабинете профессора, ведь не просто так же он того усыпил и забрал ключи. Полиция в итоге ожидаемо пожала плечами, отяжеленными погонами, и отложила неактуальное дело в дальний пыльный ящик.

Посильным участием профессор успокаивал Лику в ее регулярных походах в планетарий и музеи, на фильмы по космической тематике. Хотя сам говорил об убежденности, что Виктор действительно вспомнил свою трагедию, но нашел в себе силы жить дальше и уехал к родственникам. В ее портрете, мол, нет суицидального подтекста. Найти же его не выходит, потому как ни он, ни его родные не хотят шире осветить семейную беду посторонним. Да и клеймо «был в клинике по психологическим проблемам» не облегчает задачу продолжать спокойно жить. Лика с этим отчасти соглашалась, но боялась, что в ребенке на рисунке спрятан сам Виктор, его желанное новое начало. Если бы это было желанием продолжения себя... Лика, случалось, ловила себя на такой мысли, что именно она не дает ей избавиться от рисунка. Если бы было желанием продолжения себя, ее, их... то он бы не пропал, не ушел. Это не отпускало ее, и она продолжала его искать. Чем больше миновало дней с последнего взгляда в его глаза, тем четче она понимала и чувствовала, у нее есть такое желание. Никто не видел ее такой, как он. Она была особенной для него. Ей не хотелось оставаться обычной. Она тянулась к безумию, страшась пустоты обыденности.

Черный диск тени медленно наползал на золотистый круг солнца. Лика стояла на обочине грунтовой дороги и время от времени смотрела в ручной телескоп, опиравшийся на треногу. Над полем, полным высокой травы ржавого цвета, куражился ветер, несущий свежесть от реки. Ее извилистое русло протянулось в нескольких десятках метров отсюда. Слышались вскрики птиц. В воздухе пахло собирающей урожай осенью. Нет-нет, да мерещился запах опавших листьев и странный необъяснимый аромат уникальных мгновений, биений сердца жизни, уходящих навеки в забвение.

Сегодня Лика сбежала от рутинной суеты города, чтобы наедине с собой и памятью о бездонных глазах приобщиться к астрономическому малому чуду. Весь большой мир поместить в окуляр телескопа и погрузиться в раскрывающуюся «черную дыру».

– Еще немного и увижу тебя, – с придыханием сказала Лика, внимательно смотря на затмение, вот-вот готовящееся вступить в полную мощь. – А ты мне говорил, будто это невозможно. Будто не добраться до тебя, далекого призрака. Попробуй, оттолкни меня.

– Зачем оттолкнуть? Если всей своей сутью желаю притянуть и не отпустить. Никогда не отпустить, – прозвучал до боли знакомый спокойный и обволакивающий голос.

Тьма ночи опустилась вокруг. Вздрогнув, Лика отстранилась от телескопа, повернулась. Уперлась ладонями прямо в грудь Виктора. Он выглядел измученным, был в потрепанном плаще и рваных джинсах. Глаза же его лихорадочно блестели, и затмению не было подвластно это скрыть.

– Ты?.. –едва слышно слетело с губ Лики.

– Я. – Он взял ее за плечи. – Увидел твои добрые глаза с соленой капелькой внутри и не смог устоять. Вернулся от звезд. Но если не оттолкнешь, – его голос осип, – контроль не удержу!

– И не нужно, – прервала она его и соединила их губы.

Невероятная вспышка света затопила все в округе и вскоре пропала в бездонной черноте.



– Ты издеваешься?! – вспылила Радия. Гневно дыша, резко встала с кресла. Стол с едой и шахматной доской в мгновение ока развеялся пылью пепла.

– А вот и у них случился пат, как наша вечная любовь вне времени, – Ариний лениво поднялся, и оба кресла тоже испарились.

– Какого тебя Дьявола, какого тебя спрашиваю, ты натворил? – В ладонях Радии стали потрескивать молнии. – У нас, наконец-то, был шанс! Пускай он, исполнившись, стал лишь каплей чистоты в море грязи, но... – она зарычала будто дикий зверь. – Какое же в тебе зло! Ты само зло из зла! Неисправима и неисправим! Ничуть!

– Да ладно тебе, – легкая усмешка. – Зло? Какое? А в тебе? Напомнить о потопе и прочих шалостях нервов твоих? В зеркало сейчас взгляни на себя. – Ариний немного надменно изогнул бровь. – Чего в нас больше и что в нас... доброе зло или злое добро?! Что лучше из этого? Ответь честно, если можешь. Потом упрекай и карай меня за то, что испортил нечто. Только что?

– Пускай она бы не спасла нас от участи пленников океана чужой веры, но это была новая капелька вечной любви. – Радия побледнела. Молнии в ее ладонях иссякли. Глаза затопила боль и грусть. – А ты ее уничтожил. Даже шанс не дал. – Она отвернулась и медленно пошла прочь к свету зари.

– Вздор. – Ариний быстро догнал ее и силой повернул к себе. Обхватил за талию, прижал нежно, но властно. – Чем я уничтожил и лишил шанса?

– Будто не ясно, что подлостью в выборе. Тем и уничтожил. Он не человек, и она теперь мертва. Как и весь ее мир, сгинувший в жерле разверзшейся Черной дыры, – Радия дернулась, вырываясь из объятий.

– Нет, – Ариний не отпустил ее. – Вечная любовь вне времени лишь между сердцем и душой, нереальна? Не существует? Ложь? Скажу иначе. Вечная любовь вне времени между душой Лики и сердцем Виктора, разве не жива? Разве смертна? И еще, – кривая самодовольная ухмылка, – так в уговорах со мной всегда дьявол кроется в нюансах. И Виктор до поцелуя Лики был человеком. На ежика не походил...

Радия полыхнула огнем, и в тот же миг губы Ариния накрыли ее губы страстным поцелуем. Она ударила его по лицу и сразу схватила за волосы, жадно отвечая на ласки. В вихре золотых искр, укрывших их, загудели разряды молний. Секунда – и Радия стала мужчиной, а Ариний – женщиной. Их обличия менялись в такт ширящемуся вихрю. Вскоре он затронул горизонты заката и рассвета. День и ночь закрутились в нем. Ариния и Радия преобразились в переплетающиеся сгустки мощных энергий, только контурами напоминающими человеческие тела. Насыщенная цветами радуги вспышка явила между ними сияющую звездой точку.



– Где я? – растерянно и боязно спросила Лика в непроглядной темноте, в которой она не падала и не летела, не висела и не стояла. Она просто была, не ощущая вокруг себя ничего.

– Ты там, где пожелаешь, – ответил ей бархатный бас. – Целый мир для тебя. Любовь моя.

– Я... – губы Лики дрогнули, и сразу темнота и бесчувствие стали отступать, словно белая пустота под штрихами карандаша художника. Ее ладонь оказалась в руке Виктора. Лика сидела у него на коленях в своей спальне. Другой рукой он нежно гладил ее округлившийся живот. Из-за неприкрытой до конца двери слышалось, как бабуля радостно напевает детскую песенку и шумит посудой на кухне.

– ...люблю тебя...