Пятнадцатый день октября зябко укутался в плед вельветовых сумерек. Небо затянулось смоляными тучами и громоздкой глыбой нависло над одиноким домом, стоящим у края бездны. В десятках метров внизу свинцово-серые волны бурлящего штормом океана с рёвом бились в скальную твердь.
Мужчина с волосами медового цвета, аккуратно зачёсанными к затылку, замер у окна. В его задумчивых золотых глазах плескалось смятение. Преисполненный аристократической стати блондин смотрел на пенные верхушки клокочущих диким природным естеством чернильных валов и чувствовал, как в холодной груди сжимается мёртвое сердце. Карлайла томила горько-сладкая ядовитая тайна. Она уводила, тянула его мысли в глубокое прошлое. Манила к необузданной бездне, к такой же, как та, что рычала у подножья утёса, державшего на себе дом сбывшихся грёз вампира, отказавшегося забыть, что он… ЧЕЛОВЕК.
Переплетя длинные пальцы, Карлайл опустил руки на подоконник, ровно между двумя горшочками с цветущими анютиными глазками. Скользнул взглядом по стайке буревестников, спешащих покинуть кипящий океанский простор и укрыться в гнёздах на скале от разрастающейся непогоды. Птицы представились Карлайлу белоснежными конвертами, несомыми слепой стихией судьбы из ниоткуда в никуда. Вздохнув, он перевёл взор на внутренний двор - небольшой, но уютный, ухоженный, как и всё в доме, благодаря заботливым рукам жены. На его окраине величавой знатной старухой высилась осина. Покачиваясь в такт незримому морозному дыханию буяна-ветра, она равнодушно скидывала с себя выцветшие листья. Возможно, это была её последняя осень. Карлайл про себя отметил, что немного завидует осине - тому, с каким достоинством дерево встречает и провожает дни своей жизни. Летнее солнечное тепло и ночную зимнюю прохладу, ураган и штиль, засуху и ливень. Вампир - заворожённый, очарованный, не в первый раз за годы, что провёл рядом с гордой графиней при дворе его королевы - учтиво склонил голову. Он вновь отдал дань уважения осине, показывающей, как следует жить: быть твёрдым, непреклонным, крепко держаться корнями за землю и всегда тянуться к зениту.
По стеклу застучали толстые капли. Мужчина посмотрел на тёмное покрывало туч.
- Там всегда есть свет, - тихо сказал он и приотворил окно. Подставил ладони дождю.
Набрал полные легкие воздуха, в котором смешались удивительным коктейлем свежесть океанского простора, мягкий привкус соли и запах дубовых поленьев, горящих в камине за спиной. Смежив веки, он прислушался к мелодии дождя, партии поющего огня, тягучим вздохам волн. Меланхолично улыбнулся уголками тонких губ.
Молния клыком разгрызла небо.
Карлайл смочил лицо собранной в ладони влагой, закрыл окно и подошёл к широкому дубовому столу. В мерцании свечей и пламени камина пепельные тени сгустками обволакивали мебель, таинственно плясали на стенах и неуклюже прятались в укромных уголках кабинета.
Вспышка стрелы Зевса на мгновение озарила помещение. Гром обрушился на дом. Стёкла в окнах жалобно задребезжали.
Нахмурившись, мужчина опустился в кожаное кресло, при этом его осанка осталась безупречной. Карлайл пробежался взглядом по фотографиям Эсми - любимой жены, элегантной привлекательной женщины с карамельными волосами, очаровательными ямочками на щеках и подбородке, и такими же золотистыми глазами, что и у него. Лицо вампира на несколько секунд просветлело. Он коснулся одного из фото, на котором глаза его супруги сияли непередаваемой особенной добротой. Затем с печальной полуулыбкой посмотрел на вместительный шкаф, протяжённые секции которого были заполнены пухлыми папками с документами по медицинским исследованиям и далёкими от бульварного чтива книгами. Нехотя, будто тонкая ветка, что не в силах противостоять нажиму шторма, он опустил глаза на старый радиоприёмник, находившийся рядом на тумбе. Это был один из первых экземпляров, созданных в конце девятнадцатого века. Радиоприёмник до сих пор находился в рабочем состоянии. Пусть иногда он и капризничал, словно старый, уставший от бытия человек, но бережное отношение Карлайла раз за разом возвращало вещи потерянные часы юности.
Доктор Карлайл Каллен был из тех, кто с трепетом обращался даже с бездушными предметами, и особенно с теми, что воскрешали в нём воспоминания давно канувших в лету дней. Воспоминания, кои служили не только упрёком в свершённых ошибках, но и стимулом идти по чистой, не осквернённой грязью пороков дороге.
Преодолевая внутреннее сопротивление, вампир подался вперёд и под напором нахлынувшего душевного порыва включил радио. Зная, что у этого приёмника существовал в мире близнец, столь же дорогой своей хозяйке, Карлайл искренне желал, чтобы и он сейчас работал, шипел и потрескивал за тысячи миль отсюда - в Италии, в мрачном замке, стены которого были насквозь пропитаны кровью и слезами жертв вампирской жажды, властными интригами высокомерных господ и их безмерной жестокостью. Когда-то некоторые из них, самые значимые и великие в мире ночи, были его друзьями. А одна из того высшего круга бессмертных была ему больше, чем друг. Именно в её покоях и стоял на комоде точно такой же бесценный радиоприёмник - его подарок искушённой женщине с пронизывающими карминовыми глазами, водопадом каштановых волос и воздушной ходкой. В данный момент Карлайла обуревала мечта, что этот падший ангел не приносит никому страданий и сам не мучается ядовитыми терзаниями; что она взяла синицу в ладонь, не став когда-то земным силком ловить журавля в небе.
Чёрная ностальгия, сговорившись с облачённой в серые тона меланхолией, незамедлительно стиснула его в крепчайших, что у мертвеца, объятиях. Прижалась к его щекам своими холодящими устами. Мягко поцеловала в плотно сжатые губы.
Загадочно улыбаясь, светлая грусть, не постучавшись, вошла в его давно застывшее, навсегда замолчавшее сердце.
Звуки дрожащих струн скрипки и порхающих клавиш фортепиано, лившиеся из динамика, бережно, но настойчиво всколыхнули в памяти перемежающиеся черно-белые и цветные картины прошлого. О них Карлайл в присутствии Эдварда – приёмного, но равного родной крови, сына - старался никогда не думать, чтобы владеющий даром телепатии мужчина лишний раз не видел перед глазами мысленный образ той пленительной грешницы, что, даже находясь за океаном многие годы, каждую секунду испытывает веру его отца на прочность. Впрочем, Эдвард не подал и малейшего намёка, что ему известна тайна, тяготившая родителя. Карлайл был уверен: откройся он Эсми и семье, первым, кто поддержал бы его и защитил от осуждения, был бы именно Эдвард, который в настоящий момент вместе со своей женой Беллой и дочерью отправился в вояж по соскучившимся родственникам и друзьям. Эсми же под охраной Розали и Эммета улетела в Африку с гуманитарным грузом и не вернётся прежде, чем убедится лично, что его получили нуждающиеся, а не перехватили обуреваемые жаждой наживы перекупщики. Младшая же приёмная дочь Карлайла, Элис в сопровождении супруга умчалась на охоту за новыми коллекциями одежды и обуви, выпущенными модными домами Италии в этом году. И сохрани господь тех дизайнеров, что заартачатся предоставить ей права эксклюзивного просмотра и первого покупателя.
Карлайл невольно коротко засмеялся и едва заметно покачал головой.
Вынув из кармана брюк серебряный ключ, открыл нижний ящик стола и извлёк на свет свечей ветхую Библию, задумчиво и деликатно провёл пальцами по её истрёпанному переплету. Неспешно, точно ещё сомневаясь в правильности своих действий, открыл первую страницу. На ней лежал тускло-жёлтый прямоугольник бумаги со смятыми краями.
Осторожно взяв конверт в предательски мелко задрожавшие пальцы, вернул святую для верующего книгу в стол. На конверте не были указаны ни адресат, ни отправитель. Карлайл приблизил его к губам. Когда он неспешно потянул носом воздух, его взгляд стал похожим на взгляд одурманенного новой порцией опиума наркомана. Медленно поедаемая бесчувственным временем бумага конверта по-прежнему благоухала цитрусом и бергамотом – тем запахом страсти, иллюзий, заблуждений, что она впитала в себя с нежных и смертоносных пальцев девушки-греха – сладкой, обманчивой, коварной и искушающей ловчей райского змия.
Лёгкая печальная улыбка тронула бледно-розовые губы вампира.
Карлайл бережно вынул письмо. Он помнил в нём изгиб каждой линии и наклон каждой чёрточки, знал каждое слово. Но все равно принялся жадно, урывками читать вязь чёрных букв, мерещащихся ему каплями крови. Так было всякий раз, когда он извлекал послание под голодный взгляд непременно начинающих лихорадочно блестеть глаз.

«Пишу, дрожа, я эти строки,
Но я готова их кричать.
Ты в праве не прощать пороки,
Меня жестоко наказать,
Но милосердия истоки
Надеюсь от тебя принять.

Молчать хотела, да нет силы!
Ты уезжаешь… Навсегда?
Быть может, будет встреча, милый,
Спустя дни, месяцы, года?
Но время - словно в сердце вилы,
Как смерть - секунда без тебя.

Поэтому...
Внемли с улыбкой на устах,
Что рассказать тебе хочу я.
Тебя в той жизни видела во снах,
Ради тебя сейчас живу я...»

Карлайл запрокинул голову, глубоко вдохнул. Воспоминания были ласковы и болезненны, чувства оцепенели на грани. Однажды, в тысяча восемьсот девяностом году, за двадцать один год до встречи с Эсми, он навещал Волтури. Это был знойный день бархатной осени. Пахло скошенной травой, духами светских дам, прохаживающихся с кавалерами, многообразием собранного урожая и поздними цветами, подставившими распустившиеся бутоны под ещё хранящие в себе толику летнего жара золотые лучи. Солнце играло на чёрной ткани длинного плаща, укрывающего Карлайла. Оно будто искало слабину в темноте, оберегающей холодную вампирскую плоть. Старалось найти лазейку и поразить всех свидетелей своего триумфа красочным радужным сиянием, которое вмиг разольётся от плотной бледной кожи бессмертного. Сам Карлайл словно и не замечал опасных шалостей жёлтой звезды и, крепко сжимая в руке пакет, спешил в замок. Он пребывал в разгорячённых чувствах и пьянящем волнении, борющемся с мятежом в душе. И несвойственное для Карлайла сладкое марево грёз о близком всеобъемлющем счастье влекло его в бездонную пропасть. Едва-едва он тогда не совершил роковую ошибку. Чуть не стал одним из Волтури. Но она - только для него – милая подруга, а для прочих – кукловод зверей в чёрном, карающих всякого, ставшего на пути всевластия Волтури - спасла его душу от неминуемой погибели. Уберегла вопреки почитаемой ей букве закона джунглей, гласящего: «Прав сильнейший».

«Ты знаешь...
Жизни метель облик мой замела.
С терновым венком я по миру брела.
Хотела уйти, но, увы иль ура?..
К несчастью и к радости сил зла и добра
Уйти не смогла, хоть и было пора…»

Он не успел. Слишком много времени подарил запретам и усмешкам. Безразличию и бегу от действительности. Тогда он проклинал себя за это, но лишь до того дня, когда шалунья и проказница судьба вновь свела его уже со взрослой, хлебнувшей горя женщиной, а не с оптимистичной шестнадцатилетней девушкой, при нелепых обстоятельствах сломавшей ногу. Ведь именно в тот миг карнавал смятения, укоров и укусов паники в его обманутой душе внезапно закончился. Настало время озарения, восторга, как у ребёнка, впервые увидевшего красочный салют в бездонном ночном небе.
Однако сейчас, плотно закрыв глаза, Карлайл созерцал не ту женщину, что обрёл супругой, а ту, что потерял… Его память воскрешала роковую минуту, когда он впервые повстречался с той, которая всегда пленяла тонким ароматом жизни и смерти, Рая и Ада.
Это произошло безветренной ночью, под серебристой улыбкой Луны, свидетельницы влюблённых пар, и в присутствии тысяч глаз наблюдающих ангелов, кажущихся мерцающими звёздами. Тогда она с Корин – рыжеволосой, с ведьмовским взглядом вампиршей - сидела у мраморного фонтана, опустив в воду тонкие изящные ступни. Она была молчалива. И если роняла слово, то было оно подобно жемчужине, катящейся по золотому блюду. Не смеялась. Не улыбалась. Лишь иногда смотрела на него внимательно и со странной толикой печали. В её длинных густых ресницах в этот момент волшебной иллюзией путался лунный свет.
Знакомый Карлайла, дамский угодник Викензо Липпи, обожавший писать картины и напросившийся с ним в поездку в поисках новой музы, молниеносно обратил свой взор на Корин. Ведь девушка, лукаво и в то же время нежно улыбаясь, играючи окутывала его нитями своего дара - многогранной палитрой удовольствия – который, впрочем, ей был абсолютно и не нужен при её-то красоте, немалом уме и таланте разогревать интерес к себе воздушными движениями рук, плавными изгибами тела, огненными бликами волос. У Викензо, ослеплённого и не приметившего единственное уродство Корин – её ледяную холодность, ловко прикрываемую яркой ширмой фальшивого огня – не имелось ни шанса избежать полной зависимости от этого смертоносного рыжего демона. Карлайл, из сострадания к приятелю, прозрачно намекнул, что на его месте выбрал бы другую; что будь он художником, то на Корин и не взглянул, ибо та была слишком... идеальна, но мертва, как прекрасная скульптура.

«Ты слышишь?..
Ветер песню поёт, дождь моросит.
Сорочку льняную я рву на груди.
«Он уйдёт! Не придёт!» - за окном ворон кричит.
За кровь в бокале меня не суди.
Дверь в церковь закрыта. Лишь калитка скрипит».

Аро, преследующий только ему известные цели, предложил Карлайлу и Викензо погостить у него и, возможно, в дальнейшем примкнуть к самому могущественному клану вампиров, держащему всех бессмертных мира в страхе перед законом Волтури. Карлайл и Викензо согласились, но каждый по своим причинам. Викензо, ведомый чувствами к Корин, отправился бы за ней и в жерло огнедышащего вулкана. А вот Карлайл... Он не думал становиться частью общества существ, обрывающих жизни людей так же легко, как садовники срывают с пёстрой клумбы урожай кровавых гвоздик. Но он желал с помощью знаний и опыта Владык Волтури – Аро, Маркуса и Кайуса – почерпнуть для себя нечто новое и пока неведомое. Исследовать накопленные ими знания по врачеванию, культуре, искусствам, тайным и явным наукам. В те годы он был другим – более амбициозным, чем сейчас. Менее сострадательным к обладателям бьющихся сердец и предвзято, несколько жестоко относящимся к тем, за чьими сладкими губами скрывались острые шипы, полные яда.

«Ты видишь?..
Забытые строки, чернила, тетрадь.
С тобой в фаворитку готова играть,
Паденья, победы тебе посвящать.
Королеву в себе не страшась потерять».

Днями напролёт Карлайл сидел в библиотеке замка и изучал древние свитки и книги. Порой вёл философские беседы и пламенные диспуты на различные темы с Владыками клана, чаще всего познавательные дискуссии проходили с Аро. А по ночам Карлайл посвящал себя белоснежным коням, медлительным пешкам и прочим фигурам шахматной гвардии. С ним, и всегда чёрными, играла она – царица мысли, для которой не существовало времени, хотя её фигура была подобна песочным часам. Она была той, перед пламенным взглядом которой покорно замирали Владыки. Она была той, что одним плавным взлётом струй водопада каштановых волос заставляла вздрагивать и кланяться всю грозную стражу непобедимого клана Волтури. Клана, что существовал лишь благодаря ей, вплетающей каждого его члена в паутину кровавой единой семьи.

«Порой ты говоришь со мной в ночи
При зеркалах, мерцании свечи.
Ты ставишь шах и мат, и после медленно уходишь,
И слез моих не видишь, не находишь.
Ты, сердце, птицей раненой стучи!
Оно - твоё, ты слышишь, милый? Излечи!
Ты тайные желанья во мне будишь.
Я знаю, ты меня за это не осудишь»

Ловя на себе ласковые и несвойственно ей робкие взгляды, он внешне лишь молча усмехался, а внутренне бесновался зверем. Злился на себя от чёткого осознания того, что его, пестующего гуманизм, тянет к непринуждённо пьющей нектар чужих жизней пучине алчного испепеляющего огня. Первые догадки Карлайла по этому поводу заключались в том, что это всё чары… колдовство очерствевшей души ловкого манипулятора, быть может, самого Люцифера, заточенного в нестареющем теле прекрасной нимфы. В хищнице, что не знает жалости, пощады и слова «нет».
Она точно почувствовала это и в одну из ночей, после очередной партии, когда его рука уже коснулась дверной ручки, прошептала: «Я не влияю на твои чувства, эмоции. Как марионетка ты мне не нужен». И, сидя к нему спиной, щелчком пальцев уронила чёрного короля.
Карлайл ушёл, не проронив ни слова. Он знал: солгать ей ничего не стоит.

«Шум серой улицы, в камине - огонь.
Не слышу молитв пресловутых мадонн.
Они бесполезны средь мертвых колонн,
Ведь все, что хочу - сжать родную ладонь».

День сменяла ночь. Ночь прогонял день. Но ровно в полночь, когда луна бессовестно подглядывала в окна, а город прятался под одеялом мглы, он садился напротив тайной владычицы Волтури и начинал новую партию, всегда с хода конём. Белые против чёрных - вера в светлое начало всякой жизни против жажды крови…
Игра в шахматы - дипломатический флирт.
Губы роняли случайные реплики. Глаза внимательно следили за каждым движением, даже зрачков.
Разум твердил: «Ложь», интуиция кричала: «Правда!».
Но внутри, против крепнущих кристально чистых чувств, стояло отвращение к образу жизни хищницы без упрёка и сомнения. К тому, что она питалась людской кровью и не желала что-либо менять. А переубеждать её он не смел, потому как, к своему стыду, боялся, понимая, что за свою дерзость он поплатится головой. Нет, не она его убьёт, а те, кто правит кланом, служа ей. Они не потерпят угрозы утраты своего высокого положения, своей толики власти. Страх был омерзителен Карлайлу. Но бросить ему вызов у него недоставало сил. Даже самым стойким бессмертным присущ парализующий ужас перед бесчувственным ликом Смерти.
Или это был всего лишь повод? Самообман?
Все было в её руках. Или его? Или же?..

«Ответь...
Зачем ты в жизнь пришёл мою?
Не знала я души волненья.
И навязав игру свою,
Принёс ты бурю и мученья.
Свою судьбу тебе дарю,
Отбросив страхи и сомненья».

Карлайл всегда был убеждён: нет света без тьмы, но нет и тьмы без света. Они – две половинки одного целого. Нет одного – нет и второго.
Он наблюдал за «чёрной вдовой» сети Волтури, осторожно ступая по её паутине. Порой ему казалось, что он видит в её смоляном саване кляксы белого цвета. Или ему это мерещилось?.. До сего дня он так и не знал ответа на этот вопрос. Однако тогда он всё-таки решился поверить словам любви. Ведь каждый способен свернуть горы, измениться, добиться успехов в чём угодно, если в него верить. Хотя бы чуть-чуть, но верить.
Он поменял своё к ней отношение. Стал дружелюбнее, заботливее. И ему чудилось, что это каким-то странным и таинственным образом влияло на неё. Наедине с ним она словно перерождалась, становилась совсем другой – не могла солгать ему, не дерзила, её душа раскрывалась, как бутон поутру навстречу солнцу, но лишь для него. Их ночи захлестнула пылкая страсть, более не сдерживаемая ни им, ни ею. И как-то само собой получилось так, что дуэль с клетчатой доски они перенесли на шёлковые простыни, уже с напором выясняя, кто главенствует в любви – мужчина или женщина?

«Расскажи...
Зачем туманом призрачной заботы,
Окутываешь сердце - место пустоты?
Ты, как конец моей душевной слепоты,
Спасаешь от мирской, ненужной суеты».

Спустя несколько недель Викензо предложил Корин руку и сердце, но та в ответ лишь загадочно улыбнулась. Все обитатели замка знали - она была с ним, дабы развеять скуку и рутину однотонных дней, лишь игралась, как, впрочем, и со многими иными трофеями своего очарования. Но Липпи не желал этого замечать. Он видел в Корин ангела - невинного ангела, случайно упавшего с пушистых небес в пучину Ада. Он не слышал, точнее, не хотел слышать шёпота за спиной и криков в лицо ничем не подкупленной правды. Он жил и дышал лишь одной Корин. Он стал зависим от неё, как малый ребёнок от матери. Безумие, любовь, страсть - все связалось в один прочный узел, который невозможно было распутать - лишь разрубить. Карлайл тревожился за друга, пытался достучаться до него, раскрыть ему глаза на то, что его любовь всего лишь мираж. Но разговоры были впустую. И однажды ночная роза Карлайла предложила и убедила его разыграть партию не костяными фигурами на двуцветной доске. Она заворожила его мыслью грубо указать Викензо, что он всего лишь карта, одна из целой колоды в ловких руках Корин, а вовсе не возлюбленный. Карлайл принялся откровенно ухаживать за Корин. Его обхаживания были эффектны и не могли оставить обольстительницу равнодушной. Чёрная вдова с азартом и филигранной ловкостью включилась в эту драматическую пьесу. Её лукавая, хотя и неподдельная ревность, колко демонстрируемая Липпи и подруге, помогла Карлайлу в его игре. Но, к горькому сожалению, это принесло вовсе не те плоды, которые он чаял взрастить.
Викензо возненавидел Карлайла, стал считать его предателем, и однажды глубокой ночью, когда они вчетвером находились в роскошном парке, разбитом при замке, безумно вспылив, подло напал на Карлайла со спины. Между мужчинами завязалась битва не на жизнь, а на смерть. Карлайл не хотел убивать старого знакомого, уже не один год занимавшего в его молчаливом сердце место друга, и потому сам был обречён. Но в бой вмешалась она – кукловод Волтури, любящая женщина… «Чёрная вдова» молниеносно и невероятно грациозно нанесла разящий удар. У Викензо не было ни единого шанса спастись. Она просто оторвала ему голову и бросила под ноги Карлайлу. Взяла факел и с холодной улыбкой подожгла тело поверженного, заключив: «Не ты садовник, не по твоей воле чему-то цвести в Эдеме и кому-то умирать!». Надежда Карлайла на то, что тепло его поцелуев способно изменить и растопить ледяную королеву, утонула во мраке тошнотворно-сладкого дыма, исходящего от полыхающего трупа.
«Скажи...
Ты ангел, павший с неба?
А может, луч спасенья из-за туч?..
Скажи мне правду, вновь и вновь тебя молю!
Не медли, свой ответ скорей озвучь!
Твоё лишь имя на устах.
Фальшивые друзья, пустые разговоры...
Плевать! Моя судьба в твоих руках.
Мне в этом мире нет другой опоры».

Он уехал. Глубоко разочарованным не столько в Чёрной вдове, сколько в себе, в своей неспособности привить и луч света мрачной ночи. Его мёртвое сердце болело. Разум мучила мысль, что лучше бы ему оторвали голову за то, что он так долго противится тёмным искушениям. Но погиб слабый перед соблазном Липпи… И ничто и никто не мог теперь Карлайла остановить. Ему было более невозможно находиться в обществе тех, кто принимал на себя роль Господа Бога, будучи, по сути, Дьяволом.

«Мой друг, спаси меня, я погибаю!
Вдохни вновь жизнь в меня, встряхни мой дух!
Не дай упасть, разбиться, умоляю!
Спаси, весь мир вокруг меня потух».

Нет… В действительности Карлайл не уехал. Он сбежал. И даже не соизволил, не нашёл в себе силы воли попрощаться с той, что по-настоящему его любила, поэтому не приклеила к паутине, не лишила свободы, не стала удерживать. За это он был себе противен. И день за днём мучился желанием найти силы, дабы посмотреть в её пронизывающие карминовые очи и сказать: «Прости. Спасибо. Я не забуду твою нежность, твои ласки и тот добрый жар, что есть в тебе для меня». Его разум раздваивался. Половина требовала дать ей ещё шанс. А другая половина заявляла, что нельзя спасти упавшего в пропасть, если сам не умеешь летать, ведь можно лишь рухнуть камнем вслед за ним. Но ты вправе отступить от обрыва, сохраняя себя. Страдая, Карлайл продолжал стоять на краю и издали смотреть за одной из тех, чья душа навсегда была потеряна для света. В её мраке невозможно было отыскать даже слабого, едва уловимого огонька. Или же он обманывался? Убеждал сам себя в этом, дабы не свершить поступков, о которых после можно было бы лишь жалеть?
Перед отъездом-бегством из Вольтерры Карлайл обнаружил в своих покоях письмо, которое сейчас держал в руках, так и не решившись его сжечь, даже когда брак с Эсми спалил все мосты в прошлое.

«Возьми меня с собой, согрей души морозы,
А нет - разбей мои мечты и грёзы!
Коль заслужила - накажи,
Не позволяй мне жить во лжи».

Месяц. Год. Десятилетие. Второе.
Время неутолимо мчалось вперёд. Карлайл нашёл точку равновесия между днём и ночью, отыскал себе утешение в медицине. Он, будучи скован крепкими и неразрывными цепями тьмы, сумел нести в мир лучи света. Период пребывания у Волтури он старался не вспоминать, но иногда... В сумерках, при сиянии луны он видел образ прекрасной шатенки, с удушающей печалью смотрящую на шахматную доску, за которой в преисполненной чувственной женственности и царского величия позе она одиноко коротает ночь. В дуновениях ветра слышал её знойный шёпот и чувствовал бархатные прикосновения. Это было жестоким наваждением. Сладким ядовитым дурманом. Она будто его околдовала, и не было в мире зелья, которое помогло бы ему рассеять чары её любви. Порой ему думалось, что она пустила в него свои корни и по капле высасывает его душу. Но он знал, что это вздор. Если бы она пожелала посадить его на цепь у своих ног, ему бы ничего не оставалось, как только ползти и умолять сделать стальной поводок ещё короче и жёстче. Она не заставляла его любить. Нет, это он сам был болен, словно простудой, терзающей его лихорадкой. Он терпел. Долго терпел. И то мечтал о лекарстве от неё, то собирал вещи в поездку…
Ненужные думы.
Воспоминания.
«Прочь!», - твердил он с отвагой на рассвете, но, как только солнце пряталось за тонкой линией горизонта, стонал, задыхаясь от тоски по её взгляду, певучим фразам, сражениям белого короля с чёрной царицей, разговорам длиною в жизнь и её задумчивой улыбке...
И где же скрывалась истина? За занавесом солнечных лучей иль под покровом ночи?
Лето. Второе. Третье.
Он то забывался, то вновь пробуждался.
Она писала ему письма, редко, но писала. Он же, не читая, борясь с ростом мрака в себе, сжигал их, и только на то, первое послание у него не поднималась рука.
И всё же Карлайл сломался – вернее, надломился – услышав, что на беззаветно любящую его женщину было совершено покушение. Она существенно не пострадала, но он сорвался, поддался слабости и, под предлогом дружеского визита, помчался навестить Волтури, а именно - её.
Был конец девятнадцатого века. Пышной палитрой расцвели урбанизация, колониализм, каждый год происходили открытия в науке или технике, потрясавшие мир. Волтури, разумеется, держали руку на пульсе цивилизации, но больше от любознательности, чем для какой-то практической выгоды и достижения меркантильных целей. Они крайне лениво и неохотно впускали в свою рутину повседневности веяния новых времён. И Карлайл подумал, что их тёмной Владычице будет приятно получить от него любопытную вещицу. Он купил за немалые средства первый из портативных радиоприёмников - экспериментальный образец – и отправился за океан.
Была ранняя осень. Солнце палило нещадно... играло на чёрной ткани плаща… искало слабину в оберегающей его темноте... желало объять его радужным сиянием… А он, ничего не замечая и крепко сжимая в руке пакет, бежал в замок… пьяный от чувств спешил прыгнуть в бездну...
Перед замутнённым предвкушением жарких ласк взором Карлайла, будто направляющий свет маяка, мелькали в бездонной темноте пропасти карминовые пленяющие глаза женщины, которая стала его добычей, но он шёл ей сдаться.
Карлайл влетел в тронный зал, где помимо Владык его уже ждала и она.
Ритуальные па… И острая боль в мёртвом сердце. Её глаза… В них нет безбрежного счастья. Она печально улыбается ему и смотрит с горечью прощания.
Светский диалог. Пустая реплика. Вторая. Третья.
Все как в забытом сне.
Поклон и реверанс – кошмара пробуждение.
Взмах руки. Шаг. Улыбка. Фальшивый смех.
Аро дружелюбно предложил ему остаться на месяц-другой. Карлайл ответил согласием. А разум желал лишь сгореть до пепла, до пыли и ветром осенним быть рассеянным над пропастью. Увы…

«Вот двери открылись, набат нас встречает.
Несчастье иль праздник нести хочет нам?
Рука у свечи восковой замирает…
Неважно, хоть гибель. Разрушен мой храм».

Ночью чёрная королева пришла к нему в покои. Зажгла свечи и, присев на кровать, взяла его за руку. Тоскливо улыбнулась. Хоть она и была всё так же неотразимо прекрасна, но отныне была другой. Нечто родом из старых времён исчезло в ней. Он прижал её ладонь к губам и прошептал, что привёз ей два подарка: забавную безделицу, наделённую волшебством доносить слова от одного сердца к другому, как бы далеко они друг от друга ни находились, и свою любовь. Женщина мягким поцелуем коснулась его губ и встала. Расставляя на шахматной доске фигуры, она ответила: " И у меня для тебя два подарка. Возьми первый в комоде, а второй…". Она села за стол и, с пропитанной мрачной печалью, но безумно притягательной полуулыбкой, сделала ход белой пешкой. Наблюдая, как Карлайл достает из комода коробку, покрытую черным бархатом, добавила: "Ты никогда не будешь моим полностью. Я не достойна тебя, мой любимый, ты совсем другой. Свет не должен угаснуть в тебе, иначе ты умрешь. И я ни за что не стану твоей убийцей. Найди ту, что сделает твой свет ярче, мой бесценный. А я забудусь в объятьях мужа". Карлайлу показалось, что земля разверзлась под его ногами. До скрежета стиснув в пальцах коробку, украшенную рубиновой розой, он прохрипел: "Кто он?".
Она тряхнула каштановым водопадом волос: "Это неважно. Он всецело любит меня, а я позволяю ему это. Я не могу не быть хищником. Однако, его я постараюсь не свести в могилу, как прочих, коих приближала к себе не любя". С лёгкой улыбкой, не смягчившей холодного блеска глаз, она кивком головы напомнила Карлайлу про свой подарок, что он так и стискивал в ледяных пальцах.
Дрожащей рукой он открыл коробку и нервно рассмеялся.
"Радио! Радио…".
Он бессильно упал в кресло у стола. Женщина поднялась, подошла к нему и, приобняв за плечи, нежно поцеловала в щёку. Сказала:
«Радио, такое же, как и то, что ты привёз мне. Я с радостью его приму и буду вечно хранить у зеркала, в котором мы не раз отражались, сплетённые в искреннем порыве страсти и любви».
Она вернулась на прежнее место, поманив его за собой. Карлайл, подчинившись, с кривой мучительной усмешкой уже привычно передвинул фигуру коня и спросил:
«А если я не против умереть и ты нужна мне любой ценой?».
Её ответ был твёрд, как бриллиант, и остёр, как стилет:
«Выиграешь партию – буду твоей. Нет – буду верна мужу».
Уже тогда Карлайл понял, что она всё решила для себя и ничего не изменится. Она отпускала его ради него самого, формально предоставляя ему шанс остаться с ней в случае выигрыша. Впервые белые фигурки были в ее руках, как символ того светлого, что возникло в этой темной душе благодаря общению с ним.

С первыми лучами солнца Карлайл уехал.
Спустя одиннадцать лет он забыл, что такое «пустое сердце», ибо осознал, что, проиграв, победил. С души упали цепи, всё это время тянувшие в темноту. Он обрёл Эсми, окрылившую его. Встретил во второй раз на долгом жизненном пути. Теперь у неё была сломана не только нога. Она умирала от травм, полученных при падении в пропасть. Но в тот миг он уже знал, что способен летать!..

Радио захрипело. С пропитанным ностальгией вздохом Карлайл протянул к нему руку и щёлкнул выключателем. Под пение камина и дождя пробежался тёплым взглядом по последним строчкам письма.

«...Мне страшно вспомнить, что сказала,
Что прокричала я в письме,
Себя стыдом я наказала,
И честь моя принадлежит тебе...»

- И я всегда буду помнить тебя, Чармион, - прошептал Карлайл и, бережно вложив драгоценную бумагу в конверт, вновь спрятал его в Библии. – И иногда видеть во снах. Наяву...
Мысленно в который раз он напомнил себе, почему продолжает хранить это письмо, отчего не сжёг его, женившись и обретя с супругой всеобъемлющее счастье. Листок в жёлтом конверте не даёт ему забыть истоки любви к Эсми. Любви, противостоящей искушению дьявола. Эти истоки помогают ему праведно жить и принимать верные решения. Чармион, пожертвовав своей любовью, помогла ему выбрать ту дорогу, на которой он встретил свою судьбу.
Входная дверь отворилась, и Карлайл резво встал с кресла. Через секунду он уже кружил в объятиях неожиданно вернувшуюся Эсми. Капли дождя слетали с её влажных, карамельного цвета волос.
- Я люблю тебя! – вампир жадным поцелуем впился в губы жены.
Она с пылом ответила ему, но буквально через пару секунд отстранилась и, виновато улыбаясь, словно оправдываясь, сообщила:
- Шторм изменил направление и рейс отложили, как минимум на трое суток. Мы и вернулись. – «Мы» Эсми отчётливо выделила интонацией чуть сдобренной горечью и щедро досадой.
Тут в комнату ввалился Эммет. Широко улыбаясь, он пробасил:
- Здорово, отец! Я с Роуз иду на рыбалку, ты с нами? Или уже по ямочкам соскучился и остаёшься? – здоровяк подмигнул.
Эсми сильно засмущалась, отчего маленькие ямочки на её щеках сделались особенно заметными.
- Мало того, что ты меня тащишь на дурацкую ловлю рыбы в шторм, так я ещё, по-твоему, должна эти палки за тобой таскать? – в кабинет Карлайла зашла, гневно потрясая удилищами, эффектная длинноногая блондинка. Она швырнула снасти в угол, сердито глянув в лицо довольно скалящемуся Эммету и, бросив: «Привет, пап!», - гордо удалилась.
- Ну Рози, мы же договорились! – атлет потрусил за возлюбленной. – Не, ну я могу понести удочки, садок и другое, но тогда ты копаешь червей!
- Что?! – донёсся звонкий возмущённый женский визг. Хлопнула входная дверь.
Эсми обвила шею мужа руками и прильнула к его губам своими. По телу Карлайла разлилось густое солнечное тепло. Мрачные тучи в душе рассеялись без следа. А ливень уже бессильно продолжал тарабанить в окно.

Поднимая жену на руки, не разрывая нежного проникновенного поцелуя, вампир подумал, что любой страх может одолеть лишь дарованная Богом абсолютная любовь. За Эсми он, не задумываясь, моментально шагнул бы в бездну. Любую… Звенящую пустотой, кипящую смолой или гудящую вихрями пламени. Обладая крыльями иль падая рабом в оковах…