Темная, зеркальная поверхность водной глади озера завораживала и манила. Кратковременные порывы слабого и немного застенчивого - несмотря на то, что уже наступил ноябрь и ночью выпал первый снег, - ветра заставляли ее покрываться легкой рябью, чуть-чуть искажая контуры отражающихся в ней молчаливых стражников подступающего почти к самому берегу дикого лесопарка. И гордый профиль неприступного замка, с королевской надменностью возвышающегося над всем, что его окружает. И бескрайнее, бездонное, светло-голубое с многочисленными островками-облаками небо…
И одинокая фигура в длинном белом одеянии…

С тех пор как мы поселились здесь, я часами стояла на берегу, у самой кромки, едва не касаясь босыми ступнями воды. Неподвижная, бездыханная, безмолвная, с застывшим взглядом, как бронзовое изваяние – этакий белокурый памятник печали и скорби. Не отрываясь, глядела на воду, будто желая пронзить ее насквозь, и где-то на самом дне найти ответы на все свои вопросы. А озеро, в свою очередь, с неизменным спокойствием наблюдало за мной из глубины, призывно поблескивая, словно предлагая окунуться и обрести желанный покой и забытье. Нужно всего лишь сделать шаг…
Но я не двигалась. И мы оба – и я, и вода – знали, что я не сделаю этого единственного шага. Не всколыхну безмятежную гладь, не потревожу ее варварским вторжением, не сделаю попытки утопить свою печаль. И вовсе не потому, что в моем случае это невозможно: ни утопить боль, ни утопиться самой, а потому что после страшной смерти Дэймона я боялась воды. Почти так же сильно, как боялась солнца…
Даже самой себе не могла объяснить этого страха перед стихией – ведь Дэймон не утонул, он… сгорел. При мысли об этом тело сковал жуткий холод. И я в миллионный раз за прошедшее время порадовалась тому, что этот остров не зря зовется Туманным Альбионом – даже в летние месяцы мы нечасто видели над собой ослепительно белый солнечный ободок. И в те редкие дни я трусливо убегала в замок, прячась под его каменными сводами, непроницаемыми для робких лучей шотландского солнца до тех пор, пока оно снова не скрывалось за плотной облачной завесой. Это было безумием, помешательством, я знала это – солнце ничем не угрожало мне здесь, вдали от людей, - но ничего не могла с собой поделать. Этот страх был сильнее меня.
Как и необъяснимая на первый взгляд боязнь воды…
Раньше я очень любила плавать, и в той прошлой жизни, когда у меня еще была семья, пусть и не родных, но очень близких мне… вампиров, мы обожали резвиться в воде, то устраивая соревнования по плаванию, то ныряя на самое дно, то играя в водное поло или просто дурачась. Но в этой жизни все изменилось… И теперь каждый раз, видя свое отражение в зеркале, созданном природой, я вспоминала те чудовищные секунды, когда вглядывалась в толщу ниагарских вод, выискивая своего друга – хоть след, хоть намек, хоть надежду… Но не нашла. Ничего не нашла. Ни в воде, ни на берегу. Ни лоскута одежды, ни костей, ни пепла. Ничего, что я могла бы предать земле, чтобы его душа – а я верила, что у Дэймона она была – нашла успокоение. Если не в земной жизни, так после нее. Но мне нечего было хоронить. Даже эту малость у меня отняли… Ну и пусть. Это все дурацкие человеческие обычаи. Я и так буду до конца своих дней, то есть целую вечность, бесконечную бесконечность, оплакивать его. Хотя я и этого сделать не могу – как бы ни было больно, как бы ни горели огнем мои глаза, я не могла выдавить из себя ни слезинки. Еще один пункт безжалостного договора со смертью – обменивая жизнь простого смертного на бессрочное существование в облике сверхчеловека, будь готов отказаться от всего остального…
Неравноценный обмен.
Невыгодная сделка.

Губы дрогнули и привычно скривились в горькую усмешку. Последние недели она была моей постоянной спутницей. Но только наедине с собой. Я не хотела снова давать Эмметту повод переживать за меня. И за мое душевное состояние. Я знаю, как нелегко ему жилось эти полгода. Знаю, как много сил он тратил на то, чтобы помочь мне пережить все, что случилось тогда… в марте. Видела, как он старается вести себя так, словно ничего и не произошло, словно мы не потеряли брата и не ушли навсегда из своей семьи, а лишь уехали ненадолго. В путешествие по миру, как мы делали каждый раз, когда заканчивали очередную школу, и Эдвард, Элис и Джаспер шли учиться в колледж. Меня образование никогда не привлекало, я не интересовалась науками и не желала тратить на них жизнь. Эмметт разделял мои взгляды, он тоже не стремился посвятить всего себя учебе. И вместо того чтобы сидеть в пыльных залах за партами, изуродованными временем и источенными жучками, я предпочитала колесить по свету в компании любимого мужа или же в одиночестве копаться в машинах. И именно ради этого своего увлечения один-единственный раз я сделала исключение из своей нелюбви к колледжам и пошла учиться в Мичиганский университет, на курс автомобилестроения. Как же давно это было…

Ветер подул сильнее и растрепал мои распущенные по плечам волосы, а следующий, еще более мощный порыв, почти полностью закрыл мне ими лицо. Рванул вверх подол длинной юбки и раздул ее, словно парус. И вместе с ветром с той стороны до меня донесся знакомый запах.
Эмметт. Он возвращается.
Резко развернувшись, я побежала к замку. Снежные хлопья весело хрустели у меня под ногами, но не прилипали к коже – температура моего тела была значительно ниже той, что установилась на улице. На скорости взлетела на невысокий крутой склон, запрыгнула на стену с выщербленными в ней бойницами, пересекла задний двор и вошла холл первого этажа, миновав служебные помещения. Быстро взбежала по застланной алого цвета ковровой дорожкой лестнице и замерла у резных перил на втором этаже. Услышав торопливые шаги, растянула губы в заученной приветливой улыбке, точно зная, что как только он войдет, как только я увижу его глаза, мне уже не нужно будет притворяться.
"Привет, Рози. Я скучал", - скажет он с теплой улыбкой, способной растопить даже айсберг, ну а я уж точно растаю под любящим взглядом его золотистых глаз.
Глядя в них, я забуду, что только что предавалась грустным и мучительным воспоминаниям, забуду, что вновь тосковала о трагично погибшем брате и скорбела по единственному другу, так нелепо загубившему свою жизнь…
Я забуду.
Забудусь…
- Привет, Рози. Я скучал…


В те первые дни нашего пребывания в Шотландии, почти на краю света, в полной изоляции и уединении – Эмметт снял замок на год и отпустил всех работников в длительный отпуск, - я буквально жила у озера. Оно притягивало меня как мощнейший магнит, и я не сопротивлялась этому притяжению. На это у меня попросту не было сил.
Эмметт не сопровождал меня в моих маниакальных набегах на берег, но и не препятствовал мне, позволяя остаться наедине с собой и своим горем. И я очень ценила его невмешательство – он всегда знал меня лучше, чем я сама.

Выйдя к озеру в первый раз наутро второго дня, я уже не могла заставить себя отойти. Скованная отупляющим страхом и парализованная нечеловеческой болью, я несла эту поминальную вахту, не прерывая ее ни на минуту. Я и сейчас не знаю, и тогда не понимала, почему меня так неудержимо тянуло к воде. Ведь с первого взгляда в ее непрозрачные глубины, я испытала тот обжигающий холод и леденящий душу ужас, который чувствую до сих пор. Но вода меня не отпускала. И четко осознавая, что если не перестану раз за разом приходить на берег, я не смогу избавиться от того замороженного состояния, в котором пребывала, я продолжала таскаться к озеру.
Как приговоренная… к жизни.
Это было моим наказанием.
И я безропотно принимала его.
Глядя на свое отражение, я вновь и вновь возвращалась в тот день, когда, затаив дыхание, сняла трубку с телефонного аппарата в кухне Денали. Я была уверена, что это звонит Эдвард, но услышала голос Элис. И ее безжалостные слова о том, что мой брат не вернется домой и что вина за его смерть полностью лежит на мне… На ватных ногах я скатилась с крыльца дома Тани и рванула в лес – мне необходимо было найти Эмметта, я хотела, чтобы он опроверг слова Элис, чтобы сказал, что это все злая шутка, что Эдвард жив и наша семья скоро снова воссоединится…
Я продолжала верить в это и даже когда нашла мужа, лежащего ниц в центре какого-то заросшего мхом и запорошенного снегом болота.
Продолжала верить и когда он не отозвался на мой голос, не обернулся на звук собственного имени.
Продолжала верить и когда дрожащими руками перевернула его лицом вверх и увидела застывший взгляд пустых и ослепительно черных – несмотря на то, что он только что поохотился – глаз.
Но вера во мне умерла, когда в этих бездонных омутах я увидела себя…
Вот как сейчас…
Пронзительно взвизгнув, я отпрыгивала от воды, словно от полчища гадких ползучих насекомых, и со всех ног удирала вглубь дворцового парка – все равно куда, лишь бы подальше…
Но разве можно убежать от себя?..
Споткнувшись на очередной кочке, я падала на землю, как подстреленная лань, и протяжно выла, беспомощно цепляясь пальцами за траву и вонзаясь острыми ногтями в землю. Я молила Эдварда о прощении, выпрашивала у Бога для себя хоть секунду забвения, но они были глухи к моим молитвам.
И я возвращалась.

И снова пялилась на воду, снова смотрела в нее как в зеркало, но видела не себя, а… Дэймона. Его лукавый взгляд под сведенными к переносице угольными бровями, его искривленные в усмешке губы, его темные густые взлохмаченные волосы. И языки алчного пламени, что поднимается все выше, от шеи к подбородку, потом касается линии скул, и медленно подбирается к глазам. Его кожа пылает. Он горит. Горит заживо у меня на глазах. Я должна спасти его!
Делаю шаг. Но ноги не слушаются меня.
Я хочу кричать. Открываю рот, но из горла не вырывается ни звука, ни хрипа, ни стона.
Я тяну к нему руку с зажатым в ней кольцом, но как только я касаюсь воды, ее поверхность искажается, и очертание лица моего друга исчезает…
И вот опять я падаю как подкошенная, и опять кусаю губы до зубовного скрежета, и опять колочу о землю все тем же кулачком, в котором по-прежнему сжимаю треклятый именной перстень, и опять кричу, заранее зная, что это бесполезно – это не принесет мне облегчения. И никогда - н и к о г д а - не закончится.

Но потом я чувствовала, как меня обвивают сильные, надежные руки мужа, как он подхватывает меня, поднимает с сырой мерзлой земли и, прижав к себе, утешает, уговаривает, убаюкивает, шепчет ласковые слова, бормочет мое имя, называет своей любимой девочкой и обещает, что скоро все пройдет, что это всего лишь плохое видение, дурной сон…
Сон…
Как бы я хотела, чтобы это был просто сон.
Как бы мне хотелось проснуться, открыть глаза и знать, что ничего этого на самом деле не было.
Как бы мне хотелось, чтобы этого действительного никогда не происходило. Ни со мной. Ни с Эдвардом. Ни с Дэймоном.
Как бы хотелось, чтобы жизнь была простой магнитной лентой, которую можно легко стереть, перемотать к началу и записать все заново.
Erase and rewind. Как в песне…

Но это было невозможно. Ничего нельзя изменить и ничего нельзя исправить, я могу лишь попытаться с этим жить. И каждый раз, покоясь в спасительных объятиях Эмметта, я обещала себе, что обязательно попробую. Твердила, что с наступлением завтрашнего дня моя грусть рассеется, и я снова стану прежней – улыбчивой и нежной наедине с мужем и недосягаемой для всего остального мира. Чтобы больше никто и никогда не сумел причинить мне такую боль. Ни своими поступками, ни сказанными – или, напротив, оставшихся невысказанными - словами, ни своей гибелью. Надену уже ставшую привычной за годы ношения маску неприступной гордячки Розали Хейл и скрою под этим крепким как алмаз панцирем свою зависимость и уязвимость. Но этим я собиралась заняться позже. Сначала мне нужно было наладить отношения с мужем, я должна была наконец вернуться к Эмметту. Оставить позади призраки брата и друга и сосредоточиться на единственном близком мне человеке… вампире. Иначе потеряю и его тоже, а этой потери я не переживу.
Я знала, что задолжала мужу очень многое: все то, чего лишила его - нас лишила - в эти долгие дни траура. Клялась себе, что воздам ему сполна за всю его любовь, за заботу, просто за то, что он не оставил меня, не отступился, не позволил одиночеству засосать меня на самое дно. И затихая в его руках, я благодарила судьбу за то, что она подарила мне Эмметта.
Но то благословенное утро, которого я с нетерпением ждала, все не наступало. Депрессия не заканчивалась, тоска не проходила, хоть агония и не была столь же бешеной, как раньше, и я никак не могла приступить к исполнению данного самой себе обещания. Ненавидела себя за это, но ничего не могла с собой поделать.
И наконец в один из дней, спустя чуть больше месяца жизни в замке, мне это удалось!

По обыкновению встретив рассвет на берегу озера, сидя на молодой зеленой траве чуть поодаль от края водоема, я вдруг поняла, что хочу уйти отсюда. Не убежать с истошным криком, а именно уйти, просто потому, что мне нечего здесь делать, потому что меня ждут в другом месте. Но едва подумав о том, чтобы встать и уйти, я тут же отмела сию крамольную мысль – нечего было и мечтать, что вода отпустит меня. Я фыркнула, презирая себя за слабоволие, и осталась неподвижна. Но через некоторое время, когда солнце взошло высоко над каменными башнями, я с огромным удивлением обнаружила, что пресные воды озера Данвеган более не притягивают меня, не удерживают возле себя незримо, но властно… Я вскочила на ноги, делая непроизвольный шаг назад, и уже готова была побежать обратно к стенам замка, но заставила себя остановиться.
Медленно разжав кулак, я долгим взглядом смотрела на лежащее в центре ладони кольцо Дэймона, который я не выпускала из руки с тех самых пор, как нашла его в кармане чужих джинсов. Я не расставалась с ним ни на миг: ни в машине, на которой мы приехали в Сиэтл, ни в самолете, ни здесь, в Шотландии. Это было глупое суеверие, но мне казалось, что сжимая в ладони кольцо, я словно держу Дэймона за руку. Словно он все еще где-то там…
Но теперь, глядя на перстень, я понимала, что пришло время расстаться с Дэймоном. Хоть я и не была готова отпустить его, но без этого мне нет пути вперед. Только назад. А я уже все для себя решила.
- Прости меня, Дэймон, - одними губами прошептала я, - я никогда тебя не забуду, но сейчас говорю тебе "прощай".
Сглотнув образовавшийся в горле комок, я решительно вскинула вверх свободную руку и, расстегнув замочек, стянула с шеи двойную цепочку, на которой всю свою вампирскую жизнь носила кулон с фамильным гербом Карлайла – символ принадлежности к семье Калленов. Сняла кулон с цепочки и, на миг стиснув его в руке, подумала: "Прощай, Эдвард. Я всегда любила тебя".
Осознав, что я не произнесла эти слова вслух, беззлобно усмехнулась - и после смерти брата я обращалась к нему посредством мыслей. Но почему-то была уверена: если он меня и услышит, то только так. Подойдя к краю берега, я перевернула ладонь и позволила тому последнему, что связывало меня с моей недавней семьей, булькнув, упасть в воду. И пока кулон медленно погружался на дно, я мысленно простилась и с Карлайлом, и с Эсме, и с Джаспером, и с Элис, и с… и даже с Беллой.
Вслед за кулоном я намеревалась бросить и перстень Дэймона, но в последний момент передумала и, не понимая до конца, зачем я это делаю, надела его на ту же цепочку, после чего застегнула ее на шее. Пусть это кольцо останется со мной. Пусть оно будет не как память о друге, а как память обо мне - о моей человеческой жизни, о том времени, когда я впервые увидела его и его владельца. Пусть будет…
Пусть…
Отвернувшись от озера, поглотившего всю мою прошлую вампирскую жизнь, я широко улыбнулась и быстрым шагом пошла прочь от него. Я спешила к Эмметту…



Последующие полгода я изо всех сил старалась жить так, словно не было этих недель убийственной боли и непередаваемой тоски, старалась жить как прежде. Снова быть как все. И это оказалось не так уж и трудно.
Один раз разорвав рабскую связь с заколдованным озером, я больше не возвращалась к нему. Я смогла противостоять его дьявольскому влечению, у меня хватало сил не смотреть в его сторону и даже не думать о нем. Я не собиралась более тратить на него свое время и свою жизнь, я хотела посвятить всю себя Эмметту. Мне давным-давно следовало это сделать. И я, не откладывая, приступила к выполнению своей главной задачи.
Разумеется, чуда не произошло, и я не сумела одним своим появлением растопить ту ледяную глыбу, в которую превратились за прошедший месяц наши отношения. Знаю, что ему хватило одного взгляда на мое лицо, чтобы заметить произошедшие во мне перемены, но так ли просто было ему поверить, что этот кошмар наконец закончился?! Поэтому поначалу между нами еще чувствовалась некоторая неловкость, напряжение, скованность, которые не могли исчезнуть в один миг, просто потому, что мне этого хотелось. Быть самими собой в компании друг друга нам мешала та стена, которую воздвигло между нами мое недавнее равнодушие ко всему и всем, включая горячо любимого мной мужа. И, понимая его растерянность и недоверчивость к моему новому состоянию, я не давила на Эмметта, не лезла с нежностями и поцелуями, предпочитая просто быть рядом и смотреть на него влюбленными глазами. Это не могло не сработать. И в конце концов он оттаял. И все стало так, как раньше.
Мы снова вместе ходили на охоту, истребляя фауну как близлежащих к замку лесов, так и отправляясь в дальние от острова Скай земли Хайленда и всей Шотландии. На месте нам и раньше никогда не сиделось, а в те первые после продолжительной депрессии месяцы и вовсе не хотелось запирать себя в каменном мешке, пусть и столь шикарном, как средневековый замок, идеально сохранившийся до наших времен. И избегая самозаточения, мы без конца путешествовали – выезжали в Данди, Эдинбург и Глазго, несколько раз посещали оперу в королевском театре Лондонского Ковент-Гардена, ходили на сольный концерт Дэвида Гилмора в Бриджуотер-холле и отрывались на живом выступлении группы Depeche Mode на стокгольмском олимпийском стадионе. Ну и, конечно же, никак не могли пропустить королевскую гонку болидов Формулы-1 на трассе в Сильверстоуне. Когда Эмметт помахал передо мной билетами на трибуну прямо напротив боксов Феррари, я радостно завизжала и напрыгнула на него. Он громко засмеялся и закружил меня, так словно это не он сделал мне подарок, а я чем-то очень его осчастливила. Наверное, так оно и было…
А потом эта светская жизнь – оперы, концерты, многочисленные толпы людей – нам надоедала, и мы снова бродяжничали: шатались по цветущим полям, взбирались по крутым склонам, бродили по тропе гигантов, пару раз даже выбирались в Скандинавию, чтобы походить под парусом по норвежским фьордам. И просто наслаждались друг другом, все делая вместе. Вместе смеялись, вместе молчали, вместе гнались за быстроногой ланью или боролись с израненным, обезумевшим медведем. Вместе сидели на краю нависающей над морем скалы или, голова к голове, лежали на мягком травяном ковре и смотрели в бескрайнюю небесную синь. Бежали наперегонки друг с другом через непролазный лес до назначенной точки или медленно брели рука об руку по извилистой тропинке. Гонялись ли на машинах или играли в теннис, или стреляли по движущимся мишеням – любое занятие, разделенное с любимым, доставляло нам радость. И давало надежду на то, что черная полоса нашей жизни закончилась.
День проходил за днем, и я с удовлетворением заметила, что безотчетная тревога из глаз мужа стала постепенно исчезать, что он уже не следит за мной исподтишка, ежесекундно ожидая рецидива моей депрессии и маниакального паломничества к озеру. И глядя на то, как он счастлив, я чувствовала, как мельчает булыжник, сдавливающий мне грудь и мешающий полноценно дышать, ощущала, как расправляются плечи и во всем теле появляется уже подзабытая легкость. По прошествии шести месяцев я окончательно уверилась в том, что все позади, что я излечилась.
Но я ошибалась.
Мы оба ошибались.

Прошло еще совсем немного времени, на наш остров пришла унылая осень, с проливными дождями, густыми туманами, вмиг пожелтевшей и медленно опадающей листвой, с пожухлой травой и бесконечной, неистребимой серостью, которая нагоняла на меня тоску. Даже небо не радовало – бóльшую часть времени оно было затянуто облаками, а когда все же выглядывало из-за туч, то я с разочарованием отмечала, что его цвет утратил свою яркость, из него ушли все оттенки теплого, а через мгновение разочарование сменялось ужасом: я понимала, что голубой цвет неба приобрел ту холодность и льдистость, которая напоминала мне… о том, о ком я не хотела помнить.
О ком запрещала себе вспоминать.
Я отмахивалась от непрошеных воспоминаний, отгоняла запретные мысли, но не могла избавиться от шквального потока картинок из того страшного дня. Они атаковали меня без предупреждения и без объявления войны, и у меня не было сил сопротивляться их натиску. Сперва эти атаки были редкими и непродолжительными, налетали словно рой жужжащих насекомых и тут же вновь испарялись, оставив меня подавленной и разбитой. Но потом они стали учащаться, и мне стоило огромных трудов, чтобы не выдать себя в присутствии Эмметта. Он не заслужил того, чтобы снова пройти через все то, что мы только что с таким трудом преодолели. Я делала над собой усилие и продолжала нежно улыбаться ему.
Вскоре видения стали преследовать меня постоянно. Мне уже не нужно было смотреть на небо, – которого я тоже сразу стала бояться, - чтобы запустить это дикое слайд-шоу из кадров с событиями на Ниагаре. Каждый раз из-за наплыва этих воспоминаний у меня подкашивались ноги и затруднялось дыхание, я словно попадала в глубокую воронку и не имела ни малейшего представления, как из нее выбраться. Я пыталась бороться с уносившим меня течением, но ничего не выходило - оно несло меня куда-то, почти не делая в пути остановок…
И вот сегодня этот водоворот доставил меня к месту назначения – вынес на берег ненавистного озера…

Утром, выглянув в окно нашей с Эмметтом спальни и увидев снег, обильно припорошивший внутренний двор замка и землю за его стенами, я испытала совершенно детскую радость. Снег всегда ассоциировался у меня с детством, которое было у меня очень счастливым. Когда в Рочестер приходила зима и выпадал первый снег, мы с братьями выбегали на улицу и кидались снежками в соседских детей, так же, как и мы, сходивших с ума от счастья, вместе с ними лепили фигуры, или просто валялись на белом хрустящем покрывале… И сейчас меня тоже неудержимо потянуло во двор, захотелось проделать все то же самое, но Эмметт уехал на весь день, а дурачиться в одиночестве было не самым веселым занятием. Поэтому я лишь позволила себе скинуть туфли и пройтись босиком по снегу.
Я шла, не торопясь и глядя себе под ноги, на белые крупинки с узорчатыми краями, что еле слышно скрипели подо мной, и вдруг увидела перед собой… себя.
Миг, и пришло узнавание – я снова в ловушке, снова в кандалах, снова прикована невидимой цепью к этому проклятому месту.
Перемотка остановлена.
Стереть запись не удалось.

Заходите к нам на огонёк