22. Эдвард Каллен. Возвращение
(хронология – сентябрь)

Моя ноша не позволяла мне воспользоваться самолетом, поэтому обратный путь в Вольтерру занял значительно больше времени, чем путь в Сиэтл. Мне пришлось сменить одежду на спортивную, упаковать голову Челси в большой прочный рюкзак, чтобы не привлекать лишнего внимания, и, после многодневного путешествия, перед рассветом я вошел в Вольтерру, как обычный турист.
Я совсем не был уверен, что Аро не подошлет кого-нибудь расправиться со мной, уж очень я желателен был для него в образе погибшего героя. А умирать мне сейчас хотелось меньше, чем когда-либо. Застать Аро врасплох — вот чего я хотел, поэтому на этот раз не стал церемониться, и сразу воспользовался известным мне путем через коллектор.
Я решил, что постараюсь избегать прикосновений Аро, возможно, это позволит мне сохранить в тайне подробности смерти Челси и, особенно, тот факт, что одна из новорожденных осталась в живых и нашла приют в доме Карлайла. Для надежности я окунул обе руки по локоть в канализацию, и остался чрезвычайно доволен результатом. Аро вел со мной грязную игру, и я собирался дать ему понять, что знаю об этом.
Я не стал переодеваться в гардеробной, через которую меня в прошлый раз провела Хайди, а сразу через нее прошел в мраморные коридоры апартаментов Вольтури. Мои кроссовки оставляли зловонные следы на мраморном полу, но каждый шаг, приближавший меня к цели, прибавлял мне уверенности в моей правоте.
Единственное, чего я опасался, что мне не хватит выдержки продолжить политические реверансы. В этом случае моя затея вернуть Карлайлу доверие Аро потерпит фиаско, а я всего лишь обрету то, зачем и отправился в свое время в Вольтерру: смерть.
Из апартаментов Аро раздавались звуки фортепиано.
Я даже не попытался прислушаться к мыслям тех, кто находился за тяжелыми резными дверями черного дерева, наоборот, не замедляя шага, с силой толкнул их, и вошел в уже знакомую мне комнату.
Сегодня она больше была похожа на концертный зал, весь пронизанный лучами восходящего солнца. В середине ее стоял уже знакомый мне белый рояль. Вокруг него с одной стороны величественно возвышались шесть каменных тронов, на одном из которых в прошлый раз располагался Аро. Сегодня их занимали все Вольтури: между Аро и Каем сидели две женщины, похожие на гипсовые статуи, шестой трон рядом с Маркусом был пуст. Позади Аро, почти полностью скрытая спинкой его трона, стояла девушка.
С другой стороны от рояля были расставлены строгие кресла резного дерева, почти все они были заняты. На какое-то мгновение мне показалось, что я попал на венецианский карнавал: одежда присутствующих была изощренно украшена, все лица были закрыты причудливыми масками, а руки скрыты под перчатками. Я был единственным в комнате, чьи лицо и руки отражали солнечные лучи миллионами бликов. Потребовалась секунда, чтобы понять причину такого маскарада: за роялем сидел юноша лет шестнадцати и играл какой-то сложный этюд, причудливо сплетая и развивая музыкальные темы.
«Какая необычайная глубина и стройность! Божественно!»
«Удивительные пальцы! Такая легкость и точность еще при жизни!»
«Восхитительно! После обращения его талант заиграет новыми красками!»
Я ловил чужие мысли, с ужасом понимая, что юноша — живой, и, вероятнее всего, не подозревает, где он оказался. Живой юноша в одной комнате с несколькими десятками вампиров!
Глаза его были закрыты, он так увлекся, что не прекратил играть, даже когда по залу прокатился ропот изумления, вызванный моим появлением: «Какое невежество, какая неслыханная наглость!»
Я тяжелыми шагами прошел в центр зала, оставляя за собой зловонные следы, сбросил с плеч рюкзак и пристально посмотрел на Аро. Лицо его было скрыто черной бархатной полумаской, тонкое черное кружево закрывало нижнюю часть лица. Но не узнать его было невозможно, его выдавали мысли:
«Эдвард? Вернулся? Это невозможно!»
И тут же Аро поднялся и протянул мне навстречу руки:
- Эдвард! Друг мой! Как я рад видеть тебя снова!
Девушка, стоящая за троном Аро, подалась было вперед, но он остановил ее едва заметным жестом. Музыка оборвалась на середине фразы.
Я в ответ на его жест поднял свои руки, испачканные в каналицации, и с притворным сожалением произнес:
- Прости, Аро, что не отвечаю на твое приветствие, но правосудие трудно вершить чистыми руками, не так ли?
«Что все это значит? Насколько он осведомлен?» - подумал Аро, но даже ресницы его не дрогнули под бархатной полумаской.
- Прими от меня в знак моей преданности, - я расстегнул застежки рюкзака и толкнул его к Аро.
«Что там? Что принес этот дикарь?» - прошелестело по залу.
Аро осторожно взглянул внутрь рюкзака на голову Хайди, опутанную паутиной серебристых волос, и отшатнулся:
- Эдвард! Друг мой! Какая потеря! Как это произошло?
- Она выполнила твой приказ. Она сделала все так, как ты велел, и умерла героем, - ответил я, не отводя от него пристального взгляда.
«Он знает? Или не знает?» - гадал Аро.
- Да, Аро. Я все знаю, - я протянул ему свою грязную руку.
Лицо Аро исказилось гримасой брезгливости под маской, но он принял мою протянутую ладонь.
Снова странное, и почти болезненное единение сознания позволило моим мыслям и воспоминаниям перетекать в мысли Аро, и, отражаясь там, как в зеркале, возвращались ко мне обратно: все воспоминания Бри, все подробности каждого боя, каждое слово из нашего последнего разговора с Челси.
«Ты хочешь, чтобы узнали остальные?» - спросил я его мысленно.
Аро отдернул свою руку и принялся вытирать ее кружевным платком.
- Что ты, Эдвард! Это горечь утраты говорит в тебе! Раздели с нами наше общество, позволь искусству утешить тебя, - пропел Аро медовым голосом.
- Прости Аро, в другой раз, боюсь, я не подобающим образом одет сегодня. Прошу простить меня, - кивнул я присутствующим и вышел из зала.
«Почтальон, ты рехнулся!» - различил я удивленный мысленный голос Хайди в общем гуле посторонних мыслей.

Я услышал мысли Аро задолго до того, как его шаги раздались в моем коридоре:
«Мальчишка непрост, ох не прост! Дерзок, бесстрашен… Нет в нем ни покорности, ни благоговения… Но и замыслов никаких разглядеть не могу… Неужели так умело скрывает свое честолюбие?»
Через несколько секунд в моем подземелье раздались шаги, и в мою комнату без стука вошел Аро. Он сделал едва заметный жест, и две серые тени замерли в коридоре позади него, пока дубовая дверь не захлопнулась за моим гостем.
Я поднял голову от книги, которую пытался читать, и с плохо скрытым сарказмом поприветствовал его:
- О, Аро! Сколько чести! Что привело тебя сюда?
Я остался сидеть на единственном в моей комнате стуле, и Аро не оставалось ничего другого, как стоять в центре моей комнаты.
- Я пришел поблагодарить тебя за оказанную услугу, благодаря тебе закон и порядок восторжествовали, - произнес он вслух, и пристально посмотрел на меня, но мысли его отличались от того, что он говорил: «Я пришел докопаться, что же на самом деле движет тобой!»
- Я действовал от имени Вольтури, а Вольтури не позволяют себе подменять закон сведением личных счетов, - ответил я.
- Я хочу выразить признательность за проявленное тобой милосердие, – признательность Аро могла бы показаться искренней, если бы не его мысли: «Самонадеянный болван, как ты посмел отпустить девчонку!»
- Твое милосердие, Аро, безгранично, как и изощренность, с которой ты убираешь неугодных, – ответил я.
Это было даже забавно - сопоставлять мысли Аро с тем, что он говорил. Я как будто вел два диалога, стараясь, чтобы мои ответы соответствовали обоим вопросам, и устному, и мысленному.
- Но ты поставил под угрозу репутацию Вольтури! – произнес Аро медовым голосом, но мысли его кричали: «Из-за этой преступницы погибла Челси!»
- Гибель невинных не делает чести творящему правосудие. Наказание должен нести виновный. И виновные были наказаны, ты убедился в этом, - Я не отводил взгляда от его подернутых пеленою глаз.
- На какое выражение моей признательности ты рассчитываешь? – спросил Аро. «Не может быть, чтобы ты не искал власти, мальчик…» - мелькнуло в его голове. Он чувствовал себя со мной очень напряженно. За многие века он привык читать людей и себе подобных, как открытые книги. И впервые оказался как на ладони сам.
- Нет, Аро, – прямо ответил я. - Не жажда власти привела меня к тебе. Я выполнил твое распоряжение и устранил угрозу в Сиэтле. Я доказал тебе что мой отец ни помыслом, ни поступком не виновен перед тобой и законом. Я считаю, что мои обязательства перед тобой и Вольтури выполнены. Я прошу позволения покинуть ваше общество.
«Каллены не простят мне! Это же открытая война! Нет, дорогой. Твои таланты нужны в Вольтерре. А на дерзость твою я найду управу», - подумал Аро, а вслух произнес:
- Не огорчай меня скорым отъездом, Эдвард. Ты проявил себя как талантливый боец, но твои музыкальные таланты остались неоцененными. Тебе выпала редкая удача: ты станешь создателем и наставником одного одаренного музыканта. Ты слышал его выступление сегодня, и оно не могло оставить тебя равнодушным.
Я содрогнулся от ужаса:
- То, что ты предлагаешь мне – невозможно, я не готов к обращению. Я давно не пробовал человеческой крови, я не смогу устоять.
- Все мы когда-то делали это в первый раз, Эдвард, - медовым голосом пропел Аро.
- Я не стану создателем, Аро! Это противоречит моим принципам.
- Если принципы перестают соответствовать объективной реальности, это говорит об их несостоятельности. Сегодня после захода солнца жду тебя в Северной башне. Найдешь дорогу, или прислать Феликса? «Сам придешь, или Феликсу привести тебя силой?» - Аро выразительно посмотрел на меня.
- Сам, - заверил я его.

Северную башню я нашел без труда: стоило мне выйти за двери своей комнаты, как впереди и позади меня из темноты материализовались две фигуры, закутанные в серые шелковые плащи, и на значительном расстоянии сопровождали меня молчаливым конвоем всю дорогу.
Зал Северной башни отличался от всех помещений, в которых мне до сих пор доводилось бывать в Вольтерре: он не имел потолка и представлял собой саму Северную башню изнутри. Помещение было небольшим, не более тридцати шагов в диаметре, каменные стены, постепенно сужаясь вверх, имели узкие высокие щели-окна шириной не более ладони, через которые сейчас в зал проникал тусклый голубоватый свет луны. По всей поверхности из стен на несколько футов выступали каменные балки, образуя своеобразное подобие лестницы, по спирали опоясывающей башню изнутри.
В центре зала находилось небольшое возвышение, напоминавшее каменный круглый стол, а пол зала был испещрен неглубокими бороздами. Вероятно, когда-то это помещение служило для жертвоприношений. Судя по всему, Вольтури тоже использовали его в ритуальных целях.
В зале кроме меня находились те двое, что сопровождали меня сюда: одной из двух оказалась Джейн, девочка, пытавшая меня в апартаментах Аро перед отъездом в Сиэтл. Вторым был юноша, чертами лица очень похожий на нее.
Вскоре в зал вошел Феликс, ведя перед собой спотыкающуюся фигурку закутанную в красный плащ. Под опущенным капюшоном я узнал бледное лицо мальчика-пианиста. Он испуганно оглядывался по сторонам, а в его несвязных мыслях навязчиво стучал только один вопрос.
«Что будет? Что сейчас будет?»
Я пересек зал и подошел к нему:
- Зачем ты здесь?
- Мне обещали, что мой талант будет бессмертным…
- А какую цену ты за него заплатишь, ты знаешь? – спросил я его.
Пианист посмотрел на меня тревожными глазами:
- Н-нет…
- Цена - твоя жизнь, - коротко ответил я. – Ты уверен, что это то, что тебе нужно?
- Полагаю, что подобные дискуссии сейчас неуместны, - раздался высокий голос Джейн.
- Откажись, пока еще не поздно, - обратился я к пианисту, игнорируя Джейн.
- Поздно! – крикнула Джейн.
- Никогда не поздно, пока твое сердце бьется! – крикнул я пианисту.
- Заткнись, Эдвард! – раздраженно ответила Джейн, и в эту секунду голова моя безвольно дернулась, боль обожгла мою щеку так, будто я получил оплеуху горящей рукой.
- Беги отсюда! – крикнул я пианисту.
- Феликс? – высоким голосом произнесла Джейн, и гигант мгновенно очутился рядом со мной, обхватив меня сзади своими огромными ручищами, я сделал несколько безуспешных попыток освободиться, и замер, прислушиваясь.
«Боже мой, что же будет, что будет? Бежать? Куда? Как?» - паниковал пианист
В зал черной тенью скользнул Аро. Проплывая мимо Джейн, он ласково погладил ее по щеке:
- Дорогая, ты для меня такое удобство!
- Да, мой господин! – глаза Джейн просто сияли от счастья.
- Феликс, - Аро едва заметно кивнул, и здоровяк ослабил хватку.
- Друг мой, - ласково обратился Аро к пианисту, - ты стоишь на пороге новой жизни, перед тобой открывается большое будущее. Никогда больше тебе не придется думать о куске хлеба, или крыше над головой! Все красавицы мира будут у твоих ног!
- Не будет больше ничего! Вечная ночь! Вечное одиночество! Ты переживешь смерть всех своих близких и любимых! Ты сам будешь – смерть! Чудовище, сжигаемое нестерпимой жаждой! – выкрикнул я.
Джейн снова улыбнулась мне, и новая огненная оплеуха сбила меня с ног.
- Начнем, господа! – объявил Аро, и повернулся ко мне: - Прошу тебя, Эдвард!
Я не двинулся с места. Железные руки Феликса оторвали меня от пола и швырнули в середину зала, я ударился спиной о каменный стол и вскочил на ноги. Похожий на Джейн юноша, остававшийся до сих пор в тени, подвел ко мне бледного как мел пианиста. Парень был на грани обморока, на тонкой шее голубой веной слабо бился пульс. Почти забытая жажда обожгла мне горло.
Я закрыл глаза и стиснул зубы.
- Ну же, Эдвард! Заканчивай этот спектакль. Все делают это рано или поздно, - раздраженно проговорил Аро.
Я прекратил дышать, чтобы не чувствовать запаха теплой человеческой крови.
Джейн явно была мастером своего дела, на этот раз боль тонкой иглой пронзила мою голову, но я не потерял контроля над собой. Интересно, сколько я смогу это терпеть?
- Сожалею, Эдвард. Ты все усложнил, - разочарованно проговорил Аро. В его руке появился небольшой серебряный стилет. Быстрым уверенным движением Аро вонзил его в грудь мальчика-пианиста.
- Алек, - обратился Аро к юноше, похожему на Джейн.
И в эту секунду все прекратилось.

Вот так наступает смерть?
Не было больше ни боли, ни звуков, ни света. Я помнил, кто я, где я нахожусь, и зачем здесь оказался. Только все это не имело больше ко мне никакого отношения. Даже облегчения от того, что боль прекратилась, я не испытывал. Я ничего не чувствовал, ничего не видел, ничего не слышал.
Я перестал быть.

Сколько времени длилось это состояние, я не помню. Оно отступило так же внезапно, как и началось: вернулось зрение, слух, чувство досады на собственную беспомощность, ощущение холодного каменного пола под моей спиной, звук тихих человеческих стонов рядом, запах человеческой крови…
Я вскочил на ноги.
На круглом каменном столе в луже остывающей крови лежал бледный пианист со стилетом в груди, кровь стекла у него изо рта тонкой струйкой, бледные тонкие пальцы скребли по камням. Я слышал, как неровно и медленно бьется его сердце.
- Помоги… - почти беззвучно шептали его губы.

Драгоценные секунды человеческой жизни вытекали на камни.
«А на дерзость твою я найду управу…». Что ж, Аро. Ты ее нашел, управу на мою дерзость. Ты не оставил мне выбора. Или этот мальчик умрет. Или я обращу его. И в том и другом случае ниточка человеческой жизни оборвется. Живое человеческое тело превратится в каменного монстра, в убийцу. Или в кусок разлагающейся плоти. Здесь. Сейчас. На моих руках.
От бессилия и злости я зарычал.
- Помоги… мне… - прошептал пианист.
Я наклонился к нему, и вонзил свои зубы в его тонкую кожу. Не позволяя теплой крови коснуться моего языка, я сделал несколько проколов. По опыту обращения Розали и Эммета я знал, что чем больше яда попадет в тело обращаемого, тем быстрее закончится процесс. К сожалению, интенсивность боли, которую обращаемому придется вытерпеть, никак не зависела от количества моего яда.
- Получи свое бессмертие, придурок! – устало прошептал я, и опустился на каменный пол.

…Солнце взошло, пробившись тонкими оранжевыми иглами лучей сквозь узкие бойницы окон. Музыкант горел в огне перерождения, извиваясь от боли, и его крики отдавались зловещим эхом от стен Северной башни. Мое холодное каменное сердце, казалось, горело вместе с ним.
Это было не первое перерождение, которое мне довелось видеть. Первой была Эсми. Ее тело, разбитое о камни, было похоже на растерзанную тряпичную куклу. Было удивительно и странно, за что в этом искалеченном теле могла зацепиться жизнь. Я хорошо помню, как мы с Карлайлом перестали дышать, боясь неосторожным движением причинить ей дополнительную боль. Когда Эсми издала первый стон, мы едва справились с охватившей нас эйфорией: для нас ее стон звучал, как первый крик младенца.
То же самое было с Эмметом и Розали: тогда выбора не было. Не было и тяжести от принятия решения - ответственность за него мы делили сначала на двоих с Карлайлом, затем на троих с Карлайлом и Эсми, затем, когда к нам присоединись Розали, на четверых.
Но сейчас все было иначе: Бри и этот мальчик-пианист были молоды и полны сил. Их жизнь была в самом начале, и закончилась, не успев начаться. Они как будто прошли через жизнь темным коридором, и вышли через черный ход, так и не заглянув в комнаты, так и не увидев пестрого праздника жизни. И, если Бри еще можно было считать жертвой обстоятельств, то этот тщеславный сопляк добровольно променял свою бесценную жизнь на сомнительной ценности бессмертие.
Но хуже всего было то, что сделано это было моими руками, и теперь этот поступок навсегда ляжет на мою совесть тяжелым грузом. Трудно было представить, что когда-то это решение также необдуманно принимала Белла, не отдавая себе отчета в том, от чего так легко отказывается. Мысли об этом заставляли меня содрогаться.
Солнце садилось, бросая сквозь узкие окна последние лучи в наш каменный склеп. Первый день чистилища подходил к концу…

…Лучи восходящего солнца прочертили золотые полосы на каменном полу Северной башни. Начался новый день.
Я поднялся, чтобы посмотреть на извивающегося в страшных мучениях музыканта. Агония его продолжалась, и нечеловеческие крики по-прежнему разрывали тишину. Другие звуки в наш склеп не проникали.
Сквозь мертвенно-бледную кожу пианиста проступила густая фиолетовая сетка рвущихся капилляров, черты лица, и так почти по-девичьи тонкие, заострились, влажные чернее кудри прилипли к покрытому испариной высокому лбу. Чернильно-синие губы в гримасе отчаяния обнажили окровавленные десна беззубого рта. Человек в нем уже умер. Сейчас в нем рождался монстр.
Я протянул руку и не без усилия вытащил из груди музыканта серебряный стилет. Если его оставить там, то он навечно врастет в его новую бессмертную плоть.
Глядя на это обезображенное смертью существо, я думал, о том, что Белла Свон готова была добровольно предать себя этим адским мукам. И все это ради того, чтобы стать таким же монстром, как я. Страшно представить, но в минуты слабости я готов был согласиться на это. Неужели я действительно мог бы согласиться на это?
- Нет, нет, НЕТ!!! – я крикнул это вслух, заглушая вопли перерождающегося вампира.
Пусть Белла считает меня мерзавцем, пусть ненавидит, - это такая ничтожная цена за то, чтобы она оставалась живой. Пройдут годы, и она поймет, что я был прав. Когда-нибудь, когда она проживет свою короткую человеческую жизнь, вырастит внуков и состарится, я позволю себе вернуться. Для того, чтобы снова вдохнуть ее аромат, для того, чтобы снова посмотреть в ее шоколадные глаза, для того, чтобы снова услышать ее голос. Это смертным кажется красивой молодость, потому что она быстротечна и безвозвратна. Бессмертные умеют ценить красоту старости. Может быть, потому, что старость им недоступна?

…Солнце дотянулось прощальными лучами до каменного ложа и лежащего на нем существа через западные бойницы Северной башни. На Тоскану снова опускались сумерки.
Я прислушался: сердцебиение музыканта выровнялось, стало медленнее и четче. Ровнее стало и его дыхание. Как будто устав кричать, он теперь издавал сдавленные стоны, но тело его изгибалось в чудовищных конвульсиях, так, что слышен был скрип и хруст костей – это формировался его новый скелет.
Послышались торопливые шаги по коридору, я прислушался: гость действительно направлялся ко мне:
«Другого случая поговорить с ним без свидетелей может уже не быть…»
Кто это? Мысленный голос принадлежал женщине, но, клянусь, я никогда не слышал его раньше.
Гостья не заставила себя долго ждать – в зал Северной башни скользнула фигура с головы до ног закутанная в черный шелковый плащ.
- Здравствуй, Эдвард, - высоким мелодичным голосом пропела женщина, и сняла с головы капюшон. – Я Сульпиция.
Внешне жене Аро можно было дать лет двадцать пять, у нее были правильные черты типичной жительницы средиземноморья. Большие глаза цвета темной вишни обрамляли густые черные ресницы, черные кудри были уложены на затылке в сложный тяжелый узел, скрепленный несколькими драгоценными заколками. Белая полупрозрачная кожа на ее лице казалась почти хрупкой, и говорила о том, как давно эта женщина была вампиром.
- Тебя послал Аро? – спросил я ее напрямик.
Она раздумывала лишь мгновение:
- И да, и нет. Аро послал меня узнать, как идет обращение. У него были сомнения, решишься ли ты на это. А я знала, что ты все сделаешь правильно.
Странно было разговаривать с ней – все ее слова я слышал как двойное эхо: она думала именно то, что говорила. Слово в слово, только мысленный голос я слышал на долю секунды раньше настоящего. Это было такой редкостью! Немного похоже на разговор с Карлайлом или Эсми. Но даже они не всегда говорили вслух все, что думали, чаще всего – из деликатности.
- Ты сказала – «правильно»? Ты считаешь, что вот это, - я ткнул пальцем на каменное возвышение, где перерождался музыкант, - вот это – правильно?
- И да, и нет. Я спорила с мужем. Я считала, что мальчик не станет великим, пока не сформируется как личность, пока не проживет свою жизнь, не закалится в страданиях и не очиститься человеческой радостью. Я считаю, что всему должен быть свой черед. Но всего этого в жизни Антонио могло бы никогда не случиться. Антонио неизлечимо болен. Был болен. У него был рак костного мозга.
Я молчал, совершенно пораженный.
- Вот поэтому, Эдвард, понятия «правильно» и «неправильно» - весьма относительны. Я сразу знала, что ты не дашь угаснуть жизни Антонио. Жизнь в любой форме бесспорно предпочтительнее, чем абсолютная смерть. Ты согласен? В конце концов, все наше существование – и при жизни, и после – это постоянный выбор. Я знала, что твой выбор будет правильным.
- Почему бы Аро просто не сказать мне всей правды? – удивился я.
- Сложный вопрос. Позволь мне не отвечать на него: в данном случае молчание лучше, чем ложь, не так ли?
Трудно было не согласиться с ней. Что ж, в конце концов, загадки Аро не так уж и сложны: видимо, наше противостояние будет длиться до полного поражения одного из нас. Хотя, не исключено, что я однажды просто наскучу Аро. И еще неизвестно, какой из этих вариантов был бы предпочтительнее.
- Мне пора, - проговорила Сульпиция, накидывая на голову капюшон. Она сделала несколько шагов к выходу, но вдруг передумала, и вернулась.
- Почему ты думаешь, Эдвард, что ты можешь вмешиваться в чужие судьбы, тогда как сам являешься лишь орудием в руках Судьбы? – Быстро шептала она мне в лицо. - То, чему суждено случиться – все равно случается. Изменить можно только свою жизнь, но не Судьбу, Эдвард! Сопротивляясь Судьбе, ты только усложняешь свою жизнь, наполняя ее ошибками. Поверь мне, я давно живу, и у меня было время убедиться в этом… Научись принимать Судьбу. И не терзай себя понапрасну.
Губы Сульпиции дрогнули в легкой улыбке, она повернулась и легкой тенью выскользнула из зала.
Мне показалось, что она имела в виду больше, чем я услышал.
«То, чему суждено случиться, все равно случится».
Солнце снова всходило, пробиваясь тонкими лучами сквозь бойницы в зал.
Была ли здесь эта женщина? Или это плод моего воспаленного воображения? Я снова опустился на пол, и, прислонившись спиной к стене, стал ждать окончания перерождения…

…В четвертый раз на Вольтерру опустилась ночь. Я взбежал по выступающим из стен балкам под самую крышу башни. Отсюда, с небольшой смотровой площадки открывался фантастический вид: красный диск огромной луны, поднимавшийся из-за горизонта над пестрым лоскутным одеялом городских крыш. Знойный воздух был наполнен запахами цветов и обещаний. Обещаний, которым не суждено быть выполненными.
Последний удар человеческого сердца.
Обращение закончилось.
Добро пожаловать в ад!
Антонио открыл ярко-алые глаза, и стремительно сел.
Пора было уводить новорожденного на охоту, пока Аро не распорядился привести ему завтрак сюда.
Мне охватил азарт: в первом раунде ты победил, Аро. Но это еще не конец. Ты получишь еще одного вампира-вегетарианца. Убежденного вегетарианца. Уж я об этом позабочусь.