Глава 19. Коробки и мешки для мусора. Часть 1

Белла



Десять лет – это слишком долго, чтобы что-либо оставалось без движения. Кажется, будто Чарли все еще живет здесь. В этом когда-то очаровательном доме, о котором никто не заботился. Эти стены еще хранят память о нарушенных обещаниях и мечтах об «одном прекрасном дне».

Также я вижу человека, который любил свою дочь. Он повсюду и нигде.

Эдвард стоит позади меня в маленькой гостиной. Теперь, когда я сказала ему, я чувствую, что могу это сделать. Разница между тем, чтобы говорить эти слова про себя и сказать их вслух. Единственному человеку, которому не все равно.

Его руки соскальзывают с моих бедер и обнимают живот. Губы у моего уха.

- Ты уверена, что хочешь это сделать? – Мурашки. Не от слов. А оттого, что он Эдвард, он здесь и, может быть, он мой.

- Уверена.

Коробки и мешки для мусора.

Это поразительно – упаковывать чью-то целую жизнь.

Я избегаю комнаты наверху. В начале их брака это была комната, которую планировали использовать как детскую. Она стала комнатой, где Чарли делал наживку и хранил рыболовные снасти. Десять лет. А затем я стала его дочерью, и это была моя комната. Десять лет.

Я говорю себе, что гостиная – более безопасное место для начала. Мы, молча, пакуем вещи в полупустой комнате. Эдвард бросает на меня косые взгляды, чтобы убедиться, что это действительно то, чего я хочу.

Но я уверена. Чарли скорее хотел бы, чтобы я, чтобы мы жили здесь, нежели оставили дом в таком состоянии. Словно музей, посвященный непрожитой жизни.

На кофейном столике белая фарфоровая рыба. Пресс-папье. Думаю, это форель. Она стояла здесь, на этом самом столике, с самого первого дня, когда я переступила порог этого дома, почти двадцать лет назад. Я держу ее обеими руками, ее вес давит на меня. Мне хочется ее оставить. Совершенно без причины я хочу эту дурацкую фарфоровую рыбу.

Я несу ее на кухню и смываю пыль под краном. Холодная вода течет по запястьям, замедляя мой пульс. И затем рыба словно оживает и, извиваясь, выскальзывает из рук. Падает в раковину. Разбивается вдребезги.

Я не пытаюсь ее спасти. Мои руки не движутся. Застыли.

Моя грудь сжимается, прежде чем разум успевает это осознать. Рыдания сотрясают меня. Руки, словно клешни. Вода продолжает литься.

Меня обнимают сильные руки.

- Все хорошо. – И это правда.

- Она была важна?

Я шмыгаю носом ему в футболку.

- Нет. – Я знаю, кто меня вырастил. И все же я здесь, плачу над вещью, которую решила, что хочу всего две минуты назад.

Мы достаем из раковины осколки и складываем их в мешок для мусора. Я смотрю на свои руки.

Я вытираю глаза рукавом рубашки. Он целует меня в лоб и крепко обнимает. Почти слишком крепко. Всегда недостаточно крепко.

Мы возвращаемся в гостиную.

Его голос тихий.

- Что думаешь насчет мебели?

Я смотрю на глубокое кресло, покрытое неброским пледом и диван, на котором я спала каждый День Матери в течение многих лет.

- Думаю, может, пора ее немного обновить. – На моем лице почти улыбка. Пятна на щеках и опухшие глаза.

Его лицо серьезное. И обеспокоенное.

- Эдвард, почему ты так на меня смотришь?

- Потому что тебя знаю.

- Я в порядке. Клянусь – в порядке.

- Хорошо. – Но он не уверен, верит ли мне.

- Интересно: как много из этих вещей здесь с тех пор, как здесь жила мама.

Я вижу это на его лице. Отвращение, когда бы я ни упоминала ее. Он всегда молчит, но его выдают глаза. Читая о ней в этих дневниках, ее легко ненавидеть. Я не виню его за то, что он зол на нее. Я тоже на нее злюсь. Очень сильно.

Но не думаю, что я верю в злодеев.

Он находит себе занятие, отворачиваясь от меня. Возможно, не хочет, чтобы я видела, что он чувствует по отношению к ней. На этот раз это я обнимаю его за талию и прислоняюсь щекой к его спине.

Мы проводим следующие три дня, опустошая дом. В спальнях осталась лишь простая мебель, обои содраны.

Некоторые вещи остаются. Снасти Чарли, висевшие на крюке у двери, убраны в шкаф. Несколько фото в рамках вернутся. Мои любимые миски на кухне. Но все остальное вынесено. И это хорошо.

Это движение вперед.

Завтрашний день маячит на горизонте. И я чувствую себя эгоисткой. Опустошенной. Виноватой. Потому что это было гораздо большее, чем мы двое.

Хозяйская спальня закончена. Опустошена. Покрашена. Простыни на кровати.

У меня на голове бандана, мы красим маленькую спальню наверху. Детскую, которая никогда ею не была. Комнату для рыболовных снастей. Мою старую комнату.

Я бросаю взгляд на часы. Самолет Элис уже приземлился. Карлайл встречает ее в аэропорту. Она сказала, что скучала по этому месту. Скучала по своей семье. Скучала по мне. Что у Джаспера выездной концерт, и для нее это было идеальным временем, чтобы выбраться. Но я невольно думаю, что она выбрала удачное время.

Мы с Эдвардом говорили очень о многом. Но мы не говорили об этом.

Иногда слова, что я сказала ему, эхом отдаются в голове. Я задаюсь вопросом: отдаются ли они эхом и в его голове тоже.

Но в этой комнате у меня легко на сердце. Словно ничто из этого не имеет значения. Истории не место в этом доме.

Комната желтая. Как сливочное масло.

Он успевает покрасить две стены, пока я пытаюсь закончить угол белого потолка.

Поднятые брови, он любуется своей работой.

- Эдвард, это же не гонка.

- Конечно же, гонка. И я выиграл. – На его лице играет та улыбка. Он подмигивает и обнажает зубы. Те чертовски идеальные зубы. За исключением одного искривленного внизу, который раньше я почему-то никогда не замечала.

Я слезаю со стула-стремянки. Руки в боки – я осматриваю дело его рук. Ищу непрокрашенные места.

- Ха! Вот здесь! – Не указываю ни на что, просто на участок бледно-желтого цвета.

- Где? – Его лицо в дюймах от стены. Я провожу роликом с белой краской по идеально желтой стене.

И теперь улыбка на моем лице. Ролик падает на застеленный пластиковой пленкой пол. Бегу со всех ног. Но он быстрый. И я рада.

Налетает на меня. Прижимает к мятому пластику.

Нос к носу. Глубокие вдохи. Дерзкие усмешки.

- Это хорошо, что я люблю тебя.

- Хорошо.

Он целует меня в кончик носа. То, как он смотрит на меня. Впитывает мое лицо. Словно я – его причина. Для всего.

Попроси меня. Прямо сейчас. С краской на твоих волосах. Попроси меня.

- Нам лучше вернуться в дом. Опоздаем на ужин.

Он целует мои надутые губы. Трется об меня. Вызывает у меня тяжелый вздох. Просто, чтобы было ясно. Что он хочет меня так же сильно, как я хочу его.

Мы встречаемся с Элис и Карлайлом в ресторане. Я нервничаю. Даже, несмотря на то, что она моя лучшая подруга.

Она крепко обнимает меня, когда видит. Осматривает с ног до головы.

- Белла, ты хорошо выглядишь. – Словно ей нужно было увидеть это своими собственными глазами. Мы с Эдвардом бок о бок. Может, было нелепо ожидать, что это будет неловко.

Карлайл тоже кажется счастливым. Собрав нас всех в одном месте.

Во время ужина я ловлю Элис на том, что она наблюдает за мной. Наблюдает за нами. Словно знает, что мы сделаем это. И то, как она улыбается, вызывает улыбку и у меня.

На обратном пути домой Элис едет с Карлайлом. Теперь у них хорошие отношения. Такие, какие и должны быть. Это Карлайл рассказал ей обо мне. Он сказал, что хочет сам ей рассказать. С тех пор мы несколько раз созванивались, но она не вдавалась в подробности.

- Я всегда хотела сестру. – Словно это пустяк.

Элис направляется вверх по лестнице, чтобы обосноваться в своей старой комнате. Она остается на неделю.

Мы сидим на скамье за кухонным столом, с набитыми животами, сильно уставшие после целого дня покраски. Мои пальцы рисуют круги на затылке у Эдварда, и я готова идти наверх.

Карлайл прокашливается, взгляд обращен к Эдварду.

- Я был бы признателен, если бы ты не показывал сестре дневники своей матери. Там есть вещи, не предназначенные для ее глаз.

Все тело Эдварда застывает.

- Ни одно слово в этих дневниках не предназначено для глаз любого из нас.

- Послушай, Эдвард, твоей сестре незачем знать...

- Я никогда не пойму, почему ты считаешь, что она такая хрупкая. Она взрослая женщина, и я определенно не хотел бы встретиться с ней в темном переулке.

- Тем не менее, я думаю, что будет лучше всего, если Элис...

- Ты думаешь, так будет лучше всего? Ты думаешь, так будет лучше всего?

Моя рука на его груди, я пытаюсь успокоить его, но он не хочет, чтобы его успокаивали. Напряжение, предчувствие того, что следующие несколько дней вымотают ему все нервы.

Его голос – кислота.

- Вы с мамой всегда давали нам все в отредактированной версии. И, может, это было из самых благих побуждений, но мы больше не дети. Мы все заслуживаем правды. Читать эти дневники – это как запутанная игра. Ты прямо здесь. Ты жив. Расскажи нам о себе.

В одно мгновение все мы оборачиваемся и видим Элис, стоящую в дверях. Она внимательно смотрит на Карлайла. Он исключительно спокоен.

- Элис, может, тебе пора спать? Это был длинный день.

Голос Эдварда – рёв.

- Не уходи! – Его руки, лежащие на столе, сжимаются в кулаки.

И она слушает.

- Я больше не могу этого делать. Твою мать, слишком много секретов! Мы покончим с этим прямо сейчас. Со всем этим. – Его голос – обжигающий холод. Он больше не похож на моего Эдварда. Того, у которого краска на волосах.

Элис поворачивается к нему.

- Эдвард, а, может, я не хочу всего этого знать. Тебе никогда не приходило это в голову?

- У тебя нет выбора! Ты — часть этой семьи!

Карлайл щиплет себя за переносицу. Глаза закрыты.

- Мы не должны делать все так. Если бы ваша мать была здесь...

- Иди на хуй, отец.

Я встаю из-за стола, сердце колотится. Не хочу этого. Не так.

Я в логове прежде, чем даже успеваю понять, ушла с кухни. Мы все в логове.

Карлайл стоит в дверях. Его глаза холодные. Как у Эдварда.

Элис занимает кресло. Сидит в нем, выпрямившись. Свирепо смотрит на Эдварда. Я тяжело падаю на подушки дивана. Тянусь за рукой Эдварда, пока он вышагивает передо мной, но он либо не видит, либо не хочет этого.

Он вышагивает взад-вперед по деревянному полу. Взад-вперед, взад-вперед. Запускает пальцы в волосы.

- Сначала. Начнем, твою мать, сначала.

- Я не знаю, что ты хочешь знать, Эдвард.

- Я хочу знать все! Правду, ложь. Все.

Карлайл держит руки на коленях. Он держит свою собственную руку. Я смотрю на эти руки. Но затем снова смотрю в эти глаза. Они не холодные. В них страх.

Его голос дрожит.

- Мы годами пытались зачать ребенка. Сердце вашей матери было разбито. Это стало всем, о чем она могла думать. Она была одержима. Мы постоянно занимались сексом…
Элис цепенеет.

- О Господи, пап! Это не то, что он подразумевал под «всем».

Эдвард плюхается на дальний край дивана, словно ребенок. В милях от меня.

- Рене объявилась в Нью-Йорке тогда, когда мы решили усыновить ребенка. Она с самого начала ясно обозначила свои намерения. Она хотела, чтобы мы усыновили ее ребенка. Она не знала, кого ждет – мальчика или девочку. Тогда не делали УЗИ без необходимости.

- Можно поменьше исторических справок о дородовом уходе и побольше о...

И больше я не могу молчать ни секунды.

- Эдвард, довольно. – Его глаза на мгновение бросаются ко мне, в них упрек за то, что я предала его, а затем его взгляд фокусируется на стене.

- Изабелла родилась через неделю после приезда Рене. Рене никогда не подписывала документов на отказ от ребенка. Она сказала, что уверена. – Его голос ломается. – Эсме очень беспокоилась о своей подруге. Но это беспокойство не продлилось долго, потому что вскоре у нее появился ребенок, о котором нужно было заботиться. – Он смотрит мне прямо в лицо. – Рене уехала из города через два дня после твоего рождения, и мы больше не слышали о ней до Рождества.

---

---