Название: Пианист
Автор: LadyMari
Жанр: Драма
Саммари: Знаем ли мы по-настоящему тех, кого любим?


ПИАНИСТ.

Те, кто способны увидеть в прекрасном его высокий смысл, – люди культурные. Они не безнадежны. Но избранник - тот, кто в прекрасном видит одно: красоту.

(О. Уайльд.)

Все замерли, лишь раздались первые аккорды "Колыбельной". Даже природа, казалось, затаила дыхание. И пусть звуки, льющиеся из динамика магнитофона, были лишь слабым отголоском той мелодии, что в живом исполнении заставляла сердца стучать медленнее, у присутствующих слабость дрожью разносилась по телу. В груди словно образовался вакуум, а на глаза наворачивались слезы, готовые пролиться сокрушительными рыданиями из самой глубины души.
День был пасмурным и небо, нависшее над городом серым покрывалом, было готово в любую минуту пролиться дождем. Но и это не помешало сотне людей прийти сегодня на кладбище, чтобы проститься с молодым пианистом, триумф которого хоть и был мимолетным, но затронул множество сердец.
В моей жизни это были первые похороны. Но и этого скудного опыта вполне достаточно, чтобы увидеть, кто здесь скорбит по-настоящему. Чья душа реветься на части от боли. Чьи сердца обливаются кровью, при мысли о том, что человечество прощается сегодня с великим музыкантом, талант которого сравнивали с гением виртуоза - Шопена.
Для остальных же, пусть они сами пока не отдают себе в этом отчета, сегодняшний день - последний и единственный шанс ответить на терзающий их вопрос. Кто такой Эдвард Каллен? В чем секрет этого молодого парня, заставившего пошатнуться их четкие, жизненные системы координат?
И ни я, ни кто либо другой не стали бы обвинять их в лицемерии. Все, так или иначе, пытались разгадать загадку музыкальных шедевров Эдварда. Но искать скрытые смыслы в его общедоступной биографии просто бесполезно.
Еще три дня назад я бы рассказала им историю, не блещущую скандалами и секретами. И начиналась бы она вполне заурядно:
Если Вы знали Эдварда Каллена, то не поспорите – он был особенным. И дело даже не в его исключительном музыкальном даре. Он умел видеть красоту во всем и старался поделиться увиденным.
Если хотите, назовите его баловнем судьбы. Красив, обаятелен, успешен и невероятно талантлив. Выращенный в любви и достатке Эдвард всегда получал то, что хотел. А хотел он учиться музыке и в шесть лет, получив свое первое фортепиано, с головой окунулся в новый прекрасный мир, где странные символы с нотного стана, превращались в завораживающие звуки.
Это была любовь. Любовь с первого звука, с первого прикосновения. Настоящая, чистая и сильная. Именно музыке Эдвард посвящал все свободное время, с ней делил горести и радости, успехи и неудачи. И она отвечала ему взаимностью, вселяя уверенность и придавая сил.
К вершинам музыкального мастерства Эдвард поднимался стремительно, уверенно, не оглядываясь и не сбавляя шаг. Самые сложные классические произведения давались ему с той же легкость, что и короткие этюды. А собственные сочинения с каждым годом становились все красивее и искуснее.
Поступление в консерваторию было логичным шагом. Но самым требовательным учителем и строгим критиком для Эдварда был он сам. Каждый этюд, каждую пьесу он доводил до совершенства. Сотни бессонных ночей и десятки, изорванных в клочья нотных листов, не могли переломить его стремление к мечте.
Да, у него была мечта. Всей душой Эдвард хотел, чтобы его музыка заставляла людей остановиться и переосмыслить свою жизнь. Стать лучше и сделать всех вокруг капельку счастливее. Он воображал как сотни людей, пришедших послушать его сольное выступление, буду сидеть затаив дыхание. А позже вернуться домой с непреодолимым желанием обнять близких, позвонить друзьям и сделать подарок любимым.
Эдварда невозможно не любить. Добрый и отзывчивый он всегда первым приходил на помощь. Друзья его уважали и в тайне восхищались силой его характера и способностью найти выход из любой ситуации. Говорил и молчал Эдвард всегда по делу. Шутки его были колкими, комментарии меткими, а советы емкими. И смотрел он всегда так, словно знает о тебе что-то особенное, то, что недоступно больше никому. И под прицелом этого взгляда мы стремились стать лучше.
Для меня же Эдвард был идеальным братом. Примером. Он поддерживал мои безумные затеи, и всегда был готов утешить в случае неудачи. Защищал и учил замечать мелочи, способные придать шарм обыденности. Ему я больше всех доверяла и им безгранично восхищалась.
И так далее и тому подобное. Говорить про Эдварда можно долго и только хорошее. Признаться, я много раз репетировала эту речь, проговаривала ее мысленно. Ибо знала, что не за горами тот день, когда все захотят узнать о жизни Эдварда Каллена. Но никогда не думала, что смогу сказать это только после его смерти.
Четыре дня назад, 22 мая, Эдвард отыграл свой сольный концерт, свой триумфальный концерт. А на следующее утро вместо того, чтобы проснуться знаменитым не проснулся вовсе.
Самоубийство.
Удара сильнее нашей семье еще не приходилось получать. Потерять Эдварда все равно, что лишиться солнца. Наш дом, как и наши души, погрузился во мрак и тишину. Боль, которую мы ощущаем, невозможно удержать в себе. Она переливается через край в каждом слове в каждом движении. Она пропитала каждый уголок нашего дома и захлестнула каждого человека, что хоть как-то связан с нами.
Осознание собственного бессилия и вопросы без ответов каждый день режут, словно тупым ножом. Жизнь была прекрасна, мечта Эдварда сбылась, а будущее сулило только успех. Почему же он принял смертельную дозу снотворного?
Желание заглянуть в мысли Эдварда, взглянуть на Мир его глазами, понять мотивы его поступка, в тот момент было сильно как никогда. Жаль, что я не знала, какой болью обернется для меня исполнение этого желания.
На следующий день после смерти Эдварда, я получила посылку. Маленькую книжку в обложке из черной кожи – его дневник.
Я держала его в руках с благоговением и благодарностью, словно мне позволили дотронуться до чего-то эфемерного, нереального. Разрешили увидеть то, о чем складывают легенды и поют песни. Но самое главное я знала, что найду там ответы.
По иронии судьбы этот самый дневник стал причиной полного краха моего Мира. Все во что я свято верила, если и не было ложью, то, по крайней мере, не было полной правдой. Моя любовь и рассудок подверглись испытанию, которое я не пожелала бы и врагу.
Оказывается, я знала своего брата совсем не так хорошо как думала. На тех страницах был совсем другой Эдвард. Не тот, которого я привыкла видеть и любила всей душой. Там были запечатлены самые кровавые желания и темные помыслы. И не знаю что больнее: не подозревать о скрытых демонах близкого человека или узнать обо всем после его смерти.

Раньше я никогда не задумывалась, что именно толкает человека за край. Безумные, отвергнутые, доведенные до отчаяния, эти люди всегда были для меня прокаженными. И уж конечно я никогда не могла представить себе Эдварда в рядах убийц. Я и сейчас не верю, хотя он предоставил мне хронологию своего падения во тьму.
Каждый день мы, так или иначе, сталкиваемся со смертью. Кино, телевидение, газеты и интернет наперебой транслируют нам в режиме онлайн ее таинства и ужасы. И это притупляет наши чувства. Смерть становиться чем-то обыденным. Но только до тех пор, пока не столкнешься с ней в реальности. Только в этот момент мы понимаем, что совершенно к ней не готовы. И все, что остается, это тихо радоваться, что сегодня старуха с косой пришла не к тебе, а к кому-то другому.
С того самого момента мы тащим груз смерти на своих плечах. Хоть и пытаемся жить дальше, так словно ничего не произошло. Вскоре память притупит чувства, и останутся лишь картинки, яркие, четкие, но разрозненные, вспыхивающие в сознании непредсказуемо, в любой момент. Но чувство незащищенности и страх не покинут нас уже никогда.
Первая запись в дневнике Эдварда была сделана восемнадцатого сентября. В тот вечер мы увидели смерть воочию. Это и было отправной точкой.
Я наивно думала, что забыла, отпустила от себя тот вечер. Но стоило мне увидеть дату, как те события всплыли в моей памяти четкой картинкой, словно дожидались именно этого момента.
Это был четверг. Теплый вечер, хотя в порывах ветра уже чувствовалось холодное дыхание осени. Мы с Эдвардом прогуливались после просмотра фильма братьев Коэнов "После прочтения сжечь". Кино было нашей общей страстью. И по сложившейся за годы традиции, по четвергам мы откладывали все дела, выбирали фильм и шли в кинотеатр.
За разговором мы не заметили, как оказались на тихой улице в четырех кварталах от кинотеатра. Настроение было приподнятое, фильм произвел очень хорошее впечатление и дал пищу для размышлений. Мы как раз обсуждали героя Джорджа Клуни, конченного сексоголика измученного паранойей, когда услышали возню в подворотне.
В сумерках мало, что можно было разобрать. Две размытые тени то и дело сплетались в один бесформенный узел. А потом сдавленный вскрик и один из них свалился на землю. Второй же в следующую секунду скрылся за углом.
В такие минуты просто нет времени на размышления. И все действия скорее инстинктивные. Не сговариваясь, мы с Эдвардом со всех ног бросились к лежащему на земле человеку. Парень был жив, но на его рубашке с ужасающей скоростью расплывалось темное пятно.
Он стонал и извивался, прижимая руки к ране на животе. В глазах его не было и проблеска рассудка, боль была настолько сильной, что полностью захватила его существо.
Я растерялась. Необходимо было хоть что-то сделать, но накатывающая истерика мешала сосредоточиться, а желание сбежать с каждой секундой становилось все сильнее. Но двинуться с места не было сил.
Из этого липкого омута меня вытащил Эдвард. Он обхватил мою голову руками и заставил посмотреть ему в глаза. А затем твердым голосом велел вызвать скорую.
Телефон в ту минуту стал для меня спасательным кругом. Пока я, как в тумане набирала три заветные цифры и с горем пополам объясняла диспетчеру, что произошло, и где мы находимся, Эдвард смог привести парня в чувства. Он скинул свою рубашку и зажал рану на животе бедняги, чтобы хоть попробовать остановить кровь. Но ничего не помогало, и вскоре руки и футболка Эдварда были в крови, но сам он этого, кажется, не замечал.
Все его внимание было сосредоточенно на умирающем. Он все время говорил с ним, выспрашивал подробности случившегося, а Майк, так звали раненного, с трудом отвечал, пытаясь подавить крики боли. Только потом я поняла, что так Эдвард пытался удержать парня в сознании. Но его усилия не увенчались успехом.
Вскоре Майк уже не мог сдержаться от криков и с каждой минутой они становились все отчаяннее. В его глазах вновь появилось безумие, он уже ничего не понимал, и не слышал.
Внутренне он метался в агонии, но сил двигаться у него просто не было. Крики превращались в стоны, затем в хрипы, а в последнюю секунду он затих. И услышав на прощание, вой сирен приближающейся скорой, умер.
Эдвард замер, словно оцепенел, врачам пришлось в прямом смысле оттаскивать его от тела. Дальше были неудачные попытки реанимации и вопросы уже не имеющие значения.
Я не могла пошевелиться, не знала что делать. Слезы комом подступили к горлу, а в голове все смешалось: звуки, лица, цвета. Я ждала, что Эдвард подойдет ко мне и успокоит, но он не подошел. Ни тогда, ни позже, когда нас допрашивали полицейские.
Он был рассеян, на вопросы отвечал с трудом. И все время словно погружался глубоко в свои мысли. Помню, как списала его состояние на шок. Но пару дней назад, в его дневнике я прочитала совсем другое:

Страх, шок, отчаяние… жалость. Наверное я испытывал все это, но лишь до того момента пока все эти чувства не потонули в тишине, обрушившейся на меня с последним вздохом того парня.
Тишина длилась всего мгновение. А в следующую секунду она рассыпалась мелкими звенящими осколками. И этот звон был самым прекрасным из того, что я слышал. По сравнению с ним звучание моего рояля подобно скрежету метала по стеклу.
Если бы найти слова, чтобы описать все это.
Наверное, это похоже на то, как в грозу природа замирает перед тем, как небеса разверзнутся оглушительным грохотом грома. И ушам требуется время, чтобы приспособиться, чтобы вновь иметь возможность слышать звуки природы в том же многообразии что и раньше.
Вот и мне теперь нужно приспособиться. Но я абсолютно уверен, что не смогу забыть, как это было.

Может быть, тот момент и не был первым шагом Эдварда во тьму, но он вплотную подвел его к черте. Словно жуткий механизм внутри него дремал и ждал именно этой секунды, чтобы запустить цепную реакцию, которая безумием охватит разум.
Тонкое и острое ощущение мира сыграло с ним злую шутку. А природное любопытство и желание всегда и во всем докапываться до сути не позволили Эдварду отпустить то вечер.
Он ничего не забыл. Более того, расстаться с теми ощущениями было все равно, что потерять крылья, едва ощутив эйфорию полета. Это причиняло как эмоциональную, так и физическую боль. Музыка больше не звучала для него так, как прежде. И это было самым страшным.
Следующие две недели стали для Эдварда настоящей пыткой. Он не мог играть, пропускал занятия и все чаще отсутствовал вечерами. Колеся по городу, сам того не осознавая, возвращался к той подворотне, словно в ней мог найти ответы, или вновь почувствовать те невероятные ощущения.
Затем Эдвард искал ответы в больницах, стараясь хоть украдкой подглядеть тот момент, когда душа человека прощается с телом, хоть мимолетно ощутить тот же трепет, услышать ту же музыку. Но ничего не вышло. Столь желаемый момент всегда ускользал.
Эдвард старался прислушиваться к себе, понять, что же от него требуется. Этот поиск перерос в одержимость, и в конечном итоге привел к трагедии.
В воскресенье пятого октября Эдвард сделал первый шаг. В ту ночь на свою прогулку он взял нож. Нет, никаких определенных планов у него не было. Сам он писал, что это было некое предчувствие, словно тихий голос, не подчиниться которому было невозможно.
Дорога вновь привела Эдварда в ту подворотню. Следы старой беды уже дано стерлись, и уже ничего не напоминало о вечере восемнадцатого сентября. Но было там то, что определило дальнейший путь Эдварда.
Порой мне кажется, что сама судьба толкала его за край, устроив все таким образом, чтобы его отступление было невозможным.

Наверное, я обречен навсегда связать свое сердце с этим местом. Эта подворотня словно другой мир, тихий и таинственный. Совсем не скажешь, что буквально в двадцати метрах оживленная улица, и другая жизнь полная звуков и движения.
Я только сейчас понял, что на протяжении этих недель никогда не был один. Некая скрытая, я бы даже сказал, потустороння сила всегда была со мной. Ее присутствие с каждым днем становится все осязаемей. Кто знает, на что бы я решился, не окажись сегодня в той подворотне бездомный.
Он спал в груде какого-то тряпья, а мое присутствие потревожило его. Он попросил у меня денег - роковая ошибка. Наверное, ничего бы не случилось, не окажись я рядом с ним. Ведь у меня и в мыслях не было, что я должен буду его убить.
Но в тот момент, когда несколько купюр перекочевали в его руки, нож в моем кармане словно запел. Это была музыка призыва, достойная самых могущественных Сирен. Я не мог ей сопротивляться. Как в тумане я вынул нож из кармана, и что было сил, воткнул его в грудь бродяги. Тихий вскрик и он обмяк в моих руках. Видимо сумбурный удар был точен.
Тогда же мир взорвался оглушительной тишиной, а мое тело забилось в экстазе. Я не чувствовал в своей жизни ничего столь же сильного и прекрасного. Постепенно звуки возвращались, и мой предыдущий опыт знакомства со смертью показался тусклым, совершенно отдаленно напоминающий то, что происходило сейчас. Всей палитры природы не хватило бы, чтобы изобразить картину, представившуюся моим глазам, моим чувствам.
Музыка ворвалась в мою душу ураганом, сметая все, что было там прежде. Я не помню, как добрался до дома, не помню, как очутился за роялем. Помню только мелодию, я был околдован ею, и не мог думать ни о чем другом, пока она не вырвалась из оков моего рояля.

В ту ночь меня разбудили звуки музыки. Прекрасная и совершенно незнакомая мелодия, околдовывала. Словно в трансе я спустилась в гостиную. Эдвард играл. Играл как никогда. Впервые слушая его игру, мне хотелось рыдать, рвать на себе волосы и одежду. Ноги ослабли, и я рухнула на диван. Глаза застилала серая пелена. Я никогда не чувствовала ничего подобного. Словно этот день, этот час, эта минута - последние в моей жизни.
Эдвард рушил Мир хлесткими ударами клавиш, разбирал его по кирпичикам до основания. А затем выстраивал новый, более совершенный, более красивый. И клянусь, эта мелодия заканчивалась, вселяя надежду на будущее.
Лишь спустя минуту после того, как музыка стихла, я смогла оглядеться. Эдвард все еще не поднимал взгляд от клавиш, но смотрел он куда-то в глубину своей души. Родители стояли на лестнице. Мам прятала лицо на груди отца, а он, в свою очередь с нескрываемой гордостью смотрел на сына.
В сердце Эдварда же в ту минуту разгоралась битва. Все что произошло этой ночью одновременно пугало и завораживало его. Дарило необыкновенное вдохновение и рушило все, что он строил в своей душе всю жизнь.
Ему открылась новая вселенная, и скрытые глубоко в душе силы. Он пытался решить правильно ли поступил, и оправдывает ли цель средства. Но наши восторженные взгляды убедили его, что эта музыка стоит того, чтобы продать за нее душу Дьяволу. Он выбрал свой путь и понял, что должен сбросить оковы, навязанные человеческой моралью ибо только тогда можно увидеть истину.
Мелодия получила название - "Рождение". Теперь я понимаю, что в ту ночь родился новый Эдвард. Или вернее появилась на свет та его часть, которую принято прятать в самых отдаленных уголках души.
Словно в его голове щелкнул некий выключатель. И услышать тот щелчок
все равно, что шагнуть в темный коридор и в следующую секунду осознать, что дверь позади тебя захлопнулась. А оказавшись в темноте, остается лишь проверить, насколько далеко ты способен зайти.

Спустя несколько дней Эдвард понял, что выбрать путь и пройти по нему далеко не одно и тоже. Эйфория, вызванная адреналином той ночи, прошла, и совесть тяжким грузом опустилась на сердце. Да и страх быть пойманным завладевал разумом. Эдвард осознавал, что в тот вечер ему лишь повезло, что его никто не увидел, а убийство бездомного врят ли может привести к молодому музыканту.
Но и та страсть не желал оставлять его сердце, постепенно завладевая разумом. И вскоре он уже ни о чем другом не мог думать.

В голову против воли все чаще приходят сценарии убийства. Эти картинки не покидают меня ни днем, ни ночью. Сидя в кафе или на занятиях я представлял смерть тех, кто рядом со мной. Увидев симпатичную девушку, я думаю лишь о том, каким способом лучше всего ее убить.
Я представляю себе как это вспороть живот человеку от пупка до грудины, пока лезвие не упрется в кость. Воображаю те чувства, которые смогу испытать, перерезав кому-то горло, и наблюдая, как кровь толчками покидает тело. Пытаюсь определить, насколько просто задушить кого-то. И будут ли хрипы задыхающегося человека похожи на стоны истекающего кровью.
Мое сопротивление с каждым днем становиться все слабее. Боюсь, что если не приму что-то в ближайшее время, то просто сорвусь.

Мне бы так хотелось, чтобы все эти зверства так и остались в его голове, в его фантазии, но… Эдвард не мог больше сопротивляться тайному желанию, и, чувствуя это, решил переехать из дома в маленькую студию. Родители, конечно, были против, и уговаривали Эдварда остаться, но он был непреклонен.
Что это было? Забота о нас? Действительно ли он старался защитить нас от оборотной стороны своей жизни или же просто разыгрывал великолепный спектакль, чтобы защититься самому? Наверняка я никогда не узнаю. Да и сам Эдвард, наверное, не мог толком объяснить своего поступка. Он просто делал так, как подсказывала ему интуиция.
Не смотря ни на что, наша жизнь пришла в норму. И пусть гостиная казалась совершенно пустой, без привычного рояля, да и я все чаще ловила себя на мысли, что скучаю по тем временам, когда просыпалась ночью от звуков музыки, мы не чувствовали, что Эдвард пропал из нашей жизни.
Он никогда не давал повода ни родителям, ни мне думать, что с ним что-то не в порядке. Звонил если не каждый день то через день. Часто приезжал и мы, как и раньше просиживали часами в гостиной, разговаривая обо всем на свете. Да и наша традиция совместного просмотра кино не нарушалась.
Злая ирония еще и в том, что именно фильмы стали советчиками Эдварда в его преступлениях. В них он черпал идеи и с их помощью просчитывал все возможные варианты.
Не знаю, стоит ли этому удивляться. Благодаря кинематографу нам открыто столько способов убийства. Все они обличены в красивые картинки, а большинство приправлены изрядной порцией романтики. Все это привело к тому, что грань дозволенного слишком истончилась, а преступники уже не верят в то, что к ним может прийти наказание.
Как бы то ни было, для меня дорога в кино теперь навсегда закрыта.
Переезд не только позволил Эдварду быть свободнее в творчестве, все-таки дома он не мог часто играть ночью, но и дал возможность раскрепоститься его темному "я". Не нужно было прятать ни от кого свои желания, и мысли. Не нужно было претворяться и продумывать каждое слово. Да и совершить задуманное стало гораздо легче.
И вот он следующий шаг. В пятницу семнадцатого октября, Эдвард совершил свое первое запланированное убийство. Сгорая от предвкушения и страха, Эдвард выбрал место: достаточно отдаленное, чтобы его не могли случайно застать, но не настолько, чтобы жертва что-то заподозрила. Он планировал все с пугающей предусмотрительностью, словно гений-злодей. В качестве жертвы интуиция подсказала выбрать девушку. Думаю, ни одна не смогла бы устоять перед ослепительной улыбкой моего брата, и перед глубиной его зеленых глаз. Стоит им попасть в ауру притяжения Эдварда Каллена и у них нет шансов вспомнить хотя бы свое имя.
И в тот вечер, лишь одно смелое движение руки Эдварда отделяло девушку от смерти. Нож с легкостью вспорол нежную кожу на шее, и тому чудовищу, что пряталось за личиной моего брата, оставалось только наблюдать как жизнь постепенно гаснет в ее глазах. А дальше вновь эйфория, полет и вдохновение.

Не помню, когда последний раз я играл до такого же изнеможения как в эту ночь. Может быть, это было впервые?
Моя душа, словно взлетела до небес, заглянула за завесу жизни. А в голове, взорвались гулом, тысячи голосов и каждый хотел открыть какую-то тайну. Я совершенно был к этому не готов. Но внимал им с жадностью. Они даровали мне вдохновение, которого раньше я и не мог представить. Эти откровения лились из меня потоком, сами собой, складываясь в пассажи и аккорды.
Я лишь успевал переставлять пальцы на клавишах. Лихорадочно записывал ноты, боялся потерять эту связь.
По-моему я смеялся от радости. Ожидая самого худшего, незаметно для себя, сделал самое великолепное из того, на что был способен.

Мелодии, что Эдвард написал за это время, разительно отличались от всего того, что он создавал раньше. Его творчество словно сделало поворот на 180 градусов. Ранние произведения были совершенны, даже утопичны в них не услышишь ни одной лишней ноты. А эти были прекрасны именно в своем несовершенстве. Но и это несовершенство словно подчинялось некой гармонии свыше, некому равновесию.
Резкие обрывы, смена темпа то и дело, мелодия то журчала весенним ручейком, то бушевала штормовым морем. Слушая их, невозможно было решить смеяться или плакать, бояться или надеяться. Казалось бы, трудно совместить в одной композиции столько чувств противоречащих друг другу, но Эдварду это удавалось с легкостью виртуоза.
Я пыталась ненавидеть его музыку, честно, пыталась испытывать к ней отвращение. Но мне это так и не удалось. В ней не было крови и грязи. Была лишь таинственная красота, неподдающаяся описанию.
Изменения затронули не только музыку Эдварда. Все, что происходило с ним, просто не могло не отразиться и на мировоззрении. Если раньше мой брат умел видеть красоту во всем, то теперь с легкостью замечал в человеке все низменное и порочное. Он поникал в чужие души, словно мог прочесть мысли. Видел в глазах отражение потаенных желаний, и темных страстей.
Например, преподаватель Эдварда в консерватории Джон Гаер. Я привыкла считать его добрым и заботливым. Он всегда проявлял к творчеству Эдварда повышенный интерес, чувствуя в нем неизмеримый потенциал. Всегда старался подсказать что-то и устроить своему любимому ученику выступление. Раньше Эдвард с благодарностью принимал его помощь и прислушивался к советам. Поэтому, для меня было шоком то, что я прочла о нем в дневнике.

Джон все время пытаться вносить коррективы, заставить меня что-то поменять в моих пьесах. Но я-то знаю, лучше их не сделает, ни что. Мы не идеальны, мир не идеален и я хочу, чтобы все увидели отражения этой истины в моей музыке.
А Джон лишь пытается вернуть контроль надо мной. Да именно эта страсть темным пламенем горит в его сердце. Ему необходимо иметь власть над теми, кто слабее. Именно поэтому он пошел преподавать.
Признаться, он смог обмануть и меня, ловко пряча свои истинные чувства за ширмой благих намерений. Но теперь мне все открыто, ведь я уже побывал за чертой.
И теперь я сильнее его. Сломить меня у Джона не получиться хоть он и старается.

Я сама не заметила, как поверила во все написанное. Наверное, это потому, что с детства привыкла всегда и во всем доверять брату. И теперь я тоже вижу фальшь в улыбке Гаера, по-новому слышу все слова сказанные им Эдварду.
Так странно замечать плохое в людях, когда мой собственный брат подарил свою душу тьме.
В своих записях Эдвард часто упоминал о неком необъяснимом присутствии чего-то потустороннего. И это "что-то" было словно звоночком, призывающим к действию. Оно питало Эдварда, придавало сил и уверенности.
Для меня же эта потустороннее присутствие говорило скорее о сумасшествии. Вот только ни в словах, ни в поведении Эдварда не было безумия. Он четко отдавал себе отсчет в своих действиях, и готов был принять на себя всю тяжесть наказания, так же как с благодарностью принимал дар музыки, что преподносили ему убийства.
Преступления совершенные им с каждым разом становились все продуманнее. Но именно шестую жертву я считаю неким отсчетом его хладнокровия. Если до этого он убивал лишь для того, чтобы вновь ощутить вдохновение, то теперь начал экспериментировать. И этот момент был не просто шагом, он был рывком далеко вперед во тьму.
Это случилось в субботу седьмого февраля. Ту девушку Эдвард задушил.

Мои фантазии никогда не сравняться с тем, что я испытываю в реальности. Видеть, что мой план работает - вот наслаждение.
Как и все предыдущие та девушка доверилась мне. Даже обидно, с какой легкостью я смог добраться до ее шеи. Но все мысли тут же вылетают из головы стоит лишь мне увидеть в ее глазах проблеск удивления, затем страх, с каждой секундой перерастающий в панику и ужас, а потом мольбу, никогда не нейдущую ответа в моем сердце.
Я ждал, что ее лицо искаженное страхом и непониманием, красное от потуг получить хоть каплю воздуха, подарит мне незабываемые ощущения. Что губы, синие беспорядочно раскрывающие поведают мне очередную тайну.
Но нет. Этого было недостаточно. Без крови совсем не то. И я подумал, может именно кровь ведет меня дорогой музыки и дарит вдохновение? Может она поет мне?

Кровь. Дальше ее было очень много. Эдвард описывал, как резал глотки и вспарывал животы. Неторопливо, наслаждаясь. А я, читая эти описания, боролась с приступами тошноты, но все равно не могла остановиться. Потому что знала. Если отложу дневник, то потом у меня просто не хватит сил открыть его вновь. Непреодолимая сила, влекла меня к этой книге. В конечном итоге я поняла, что если не прочту все до конца, то будет еще хуже, я просто истерзаю себя домыслами и фантазиями.
Вопросов же мне и без того хватало. Почему Эдвард никогда не называл своих жертв по имени и не описывал их внешность? Правда ли он считал все эти детали не существенными? Что стало с телами девушек, что мой брат возложил на алтарь своего творчества? Как он избавлялся от них, умудрившись не вызвать подозрений?
Не знаю благодарить или проклинать судьбу за то, что Эдварду хватило ума не попасться. Думаю, наши родители, да и я тоже, просто не выдержали бы удара, если бы Эдварда арестовали. А с другой стороны, сколько людей осталось бы в живых. И вообще соизмеримо ли наше счастливое неведение с десятком жизней?
Если бы это случилось не с моей семьей я бы, не задумываясь, сказала – жизнь дороже. Вот только когда я смотрю на исхоженные скорбью лица родителей, когда вижу их сгорбленные под гнетом боли фигуры, понимаю, что рада их неведению. И та гордость, что Эдвард подарил им, возможно, поможет справиться с потерей. А мне суждено метаться в выборе между тем, что лучше и тем, что справедливо.
Я завидую умению Эдварда, выбрав дорогу пройти по ней, не останавливаясь и не оглядываясь ни на кого. Наварное, именно поэтому он смог добиться успеха во всем, что когда-либо начинал. И именно поэтому его мечта осуществилась.
С каждым днем людей, восторгающихся талантом моего брата, становилось все больше. Преподаватели и руководители консерватории прилагали все усилия, чтобы его талант стал общественным достоянием. В итоге, в марте была назначена дата сольного выступления Эдварда. День иск – пятница 22 мая. Билеты были раскуплены молниеносно. Но и тогда Эдвард не перестал писать и убивать.
Как вампир он выходил по ночам в поисках крови. Как демон искуситель прокрадывался в сердца девушек. Как сумасшедший маньяк наслаждался этим.

Она снова рядом. Как появляется каждую ночь, когда это должно случиться. Она ведет меня, а я не сопротивляюсь. Нет желания. Наоборот. Мое сердце стучит быстрее в предвкушении. Все чувства обостряются. Уже нет того желания выяснить когда это случилось со мной или все же та тьма жила во мне всегда. Впрочем, тьма для меня теперь как родная мать. Она вскармливает мои потаенные желания, укрывает от тех, кто может быть для меня опасен. Опасен. Ну не смешно ли? Разве есть кто-то опаснее в сумрачных подворотнях.
Я шествую как ангел смерти, укрытый плащом черного неба и скрытый тишиной спящего города. Все кто видели мой лик в этот час обречены пожертвовать свой прах высшему. Тому, что они никогда не увидят и не узнают. Их смерть станет уроком для других, и освобождением для меня. И в последний миг я желаю видеть улыбку на их устах. Улыбку – отражение моего собственного триумфа.
Моя попутчица, моя возлюбленная – Смерть, встречает их в свои теплые объятия, позволяя приблизиться к этому тонкому моменту. Когда жизнь и смерть сплетаются во мне воедино, чтобы потом излиться потоком откровения. Закрасться в самую душу породив в ней семя новой жизни, той, что может родиться только перед страхом смерти.

За девять месяцев Эдвард убил двенадцать девушек. И последняя его жертва мучилась больше всех. Он словно выпил ее до капли, терзал плоть, резал и не мог остановиться, даже когда она теряла сознание от боли. Давая страсти выход, он и сам не понял какой из ударов стал для его жертвы последним, когда конкретно она перестала бороться и дышать. И эта смерть показала ему, что убийства больше ничего не способны ему дать.
Девять месяцев он изучал таинства смерти, и теперь вплотную подошел к новому барьеру – к своей собственной смерти.
Примерно за две недели до концерта, когда подготовка была в самом разгаре Эдвард вдруг отложил все дела и приехал домой. Молча и с улыбкой, наблюдал за тем, как мама справляется с домашними делами, как я занимаюсь, и как отец корпит над бумагами. А затем мы вместе обедали и тогда уже разговор ни на минуту не утихал. Мы делились планами и рассказывали смешные истории. Я еще никогда не чувствовала такой сплоченности в нашей семье.
Эдвард попрощался с нами, готовясь перешагнуть очередной порог. Но уже тогда все решил, и знал, что другого выхода, кроме как самоубийство для него нет. Тьма, что ранее избрала Эдварда своим орудием, теперь хотела принять его в свои объятия. А он не мог не подчиниться.
Итогом, его пребывания дома стала "Колыбельная" – последняя пьеса Эдварда. Она же закрывала его сольный концерт.
Концертный зал был переполнен и никто из присутствующих не мог пошевелиться, захваченный океаном откровений. Сомневаюсь, что хоть кто-то мог отдать себе отсчет в том, что происходило. На глазах у многих блестели слезы, и каждый сам справлялся с пугающим вакуумом в груди и дрожью в руках.
Эдвард же полностью выложился, раскрыл свою душу, призывая всех задуматься о своей жизни. Переосмыслить ее и постараться стать лучше. Жить так, чтобы ни о чем не сожалеть, встретив смерть завтра. Потому, что она не дремлет, и никогда не знаешь, где конкретно он ждет именно тебя.
Сокрушительные овации сменились проникновенной тишиной. Покидая зал, люди жались друг к другу, словно стараясь защититься. Не было эмоциональных обсуждений, лишь взгляды, брошенные украдкой, чтобы и на лицах других увидеть то же смятение, что царит и в их душе.
Теперь я знаю причину. Эдвард откинул завесу, за которую мы все так боимся и страстно желаем заглянуть. Убрал преграду, перешагнуть которую мы можем лишь раз в жизни, а точнее в смерти.
Наверное, каждый, кто присутствовал на концерте в тот вечер, в какой-то степени начали жить по-новому. Переосмыслили свою жизнь. Страх заставил их задуматься. И в этом главная заслуга Эдварда. Он действительно смог повлиять на жизни людей.
Не знаю, может ли это послужить оправданием Эдварду? Да и вообще правильно ли искать ему оправдания? Но не могу иначе. Наверное, такова человеческая природа. Мы всегда оправдываем тех, кого любим.
И теперь, когда "Колыбельная" звучит в присутствии Эдварда в последний раз, я поняла, что эта мелодия написана для нас: родных и близких, тех, кто любил и поддерживал Эдварда всю жизнь.
Ведь "Колыбельная" – это песня на ночь. Она должна вселять уверенность, что там, в темноте, тебя не ждут страх и ужас, не поджидают опасности, а наоборот, ждет сладостное и прекрасное видение. Эдвард хотел сказать нам, что ему было совсем не страшно. И мы не должны тревожиться или бояться.
И теперь, когда отыграли последние аккорды колыбельной, я поняла, что никогда не смогу обнародовать этот дневник. Эдвард ушел легендой. Я же просто не имею права посмертно сделать его убийцей.
И пусть страх ошибиться в близких больше никогда меня не оставит, а моя жизнь и я сама больше не могут считаться цельными. Я приму эту ношу. А дневник отправится в вечность вместе с Эдвардом.
Кто знает, может именно на это и рассчитывал мой брат. Может ему хотелось поделиться с кем-то, кто никогда не придаст его мечту.
Что ж. Я сделала свой выбор. Теперь груз множества смертей на моих плечах. И теперь не важно, думал ли Эдвард о том, что может сломать мою жизнь, отправляя мне дневник. Единственный вопрос, имеющий теперь значение смогу ли я жить спокойно, зная? Но ответ на него мне подскажет только время.

ФОРУМ