Спустя несколько дней после той незабываемой прогулки на кладбище Теодор Нотт читал газету в собственном кабинете, когда его внезапно осенило: прошло уже целых шесть недель с тех пор, как Гермиона Грейнджер заключила договор со змеёнышами.

Правда, зачастую ему казалось, что она провела в их компании гораздо больше времени. Но, с другой стороны, Теодора не оставляло в покое ощущение, что всё это время она словно бы и не с ними была.

Аккуратно сложив газету пополам, он пристроил её на угол стола и достал лист пергамента, который оказался копией «Списка» Гермионы Грейнджер.

Между собой змеёныши решили, что следующей задачей займётся Блейз. Задумавшись о том, что именно выберет друг, Тео натолкнулся на неутешительную, лишающую мужества мысль:

«Как только мы выполним все пункты списка, жизнь Гермионы фактически закончится», — но вместе с тем ощутил отчаянную потребность завершить все поставленные задачи прежде, чем это случится. Хотя подобное, приводящее в растерянность, чувство и внушало ему самый настоящий страх.

Какая-то часть Теодора всё ещё хотела знать, что же было в тех последних четырёх пунктах списка… в тех, которые Гермиона прятала в маггловской книге про убийство каких-то птиц (вроде бы пересмешников, если он правильно помнил).

«Однажды я обязательно выясню что в них. И не ради того, чтобы успокоить собственное любопытство, а потому что где-то глубоко в душе я чувствую: именно в этой спрятанной странице кроется решение нашей проблемы. Я просто чувствую, что необходимо выполнить ВЕСЬ список иначе… Что же произойдёт иначе?» — мрачно вздохнув, он встал и направился к окну, выходящему в сад за домом

Он любил этот сад. Переехав сюда, Тео проводил в нём всё свободное время, а затем Астория разрушила красоту его вселенной, выпачкав злобой и отравив ненавистью, когда лишила себя здесь жизни.

Кроме того, сам Теодор испортил всё ещё больше, примерно шестью неделями позже попытавшись расстаться с жизнью почти в том же месте, что и Астория. Хотя Нотт надеялся, что о столь страшной тайне известно только Эдриану (потому что тот обнаружил его в саду), он подозревал, что Пьюси, скорей всего, рассказал остальным змеёнышам о том, что их друг пытался покончить с собой.

Тео решил расстаться с жизнью в прекрасный зимний день. Шёл ноябрь, но холодно не было, во всяком случае, совсем не так, как обычно в этом неласковом месяце. Если быть совсем точным, можно даже сказать, что погода в тот ноябрьский день стояла довольно тёплая. Астория умерла шесть недель назад, дружба змеёнышей к этому моменту окончательно разлетелась в клочья, и каждый обвинял каждого в том, что остатки отношений разбиты в пух и прах, хотя на самом деле нельзя было назвать какого-то конкретного виновника.

К этому времени Драко уже переехал жить к Теодору, чтобы нянчится с ним, как с маленьким ребёнком, и замаливать грехи, не дававшие ему покоя. И хотя Малфою не требовалось заверять друга в сожалениях о чём бы то ни было (ведь тот никогда и ни в чём его не обвинял), Нотт знал, что Драко мучили непреодолимое чувство вины и ответственности за произошедшее. Оно было единственным, что ложилось тяжёлым бременем на их и без того натянутые отношения.

Маркус не разговаривал с Малфоем, из-за одного печально неосмотрительного происшествия, внезапно случившегося между Дафной и Драко сразу после смерти Астории. Это был акт единения двух людей, которые нуждались в дружеском утешении, но, не дождавшись искомого, нашли его друг в друге. Никто не понимал этого кроме Тео. Хотя в то время даже он пытался злиться на них. Но не смог. Не получилось.

В те смутные дни Теодору казалось, что Забини, так и не простивший Астории всех свершённых ею прегрешений, каким-то непонятным образом перекинул вину за них на него… и между друзьями тоже воцарилось молчание. Сейчас, оглядываясь в прошлое, Нотт понимал, что Блейз, скорей всего, ни в чём его не винил, друг, видимо, просто слишком сильно переживал за него. Ненавидел ту боль и страдания, что Астория причинила Тео, но оказался не в состоянии хотя бы с кем-то поделиться тяжёлыми мыслями.

Кстати то, как отвратительно все они вели себя по отношению друг к другу тогда, превратило Эриана в угрюмого молчуна, который старался всё больше и больше времени посвящать работе, лишь бы вовсе не иметь дела ни с кем из друзей.

А тем временем совершенно потерянный Тео всё глубже погружался в стоячие воды грусти и одиночества. И всё чаще задумывался о том, что не видит причин и дальше мучится болью, что одолевала его. Не то чтобы он хотел умереть, нет, но… он просто не видел смысла продолжать жить… По его мнению, это подразумевало совершенно разные вещи. Теперь же, когда Гермионе предстояло вскоре умереть, Теодор понимал, насколько был глуп, когда размышлял подобным образом, но в то же время считал, что желание положить конец невыносимым душевным мучениям было обоснованным: он имел на это полное право.

Нотт коснулся ладонью оконного стекла и тут заметил в саду Гермиону с котёнком. Ему захотелось пойти к ней. Он хотел… ну… слишком многого, наверное. Тео хотел чего-то нормального, реального, прочного… постоянного… Понимал, что с Гермионой у него ничего этого не получится, но страстно желал попробовать.

«А если Блейз уступит мне свою очередь в списке? Тогда дело может принять човсем другой оборот. Я решусь наконец на кое-что важное, на то, что давно уже хотел сделать… на самом деле важное…» — и он поспешил отправить Забини сову.

***

Ведя на поводке котёнка, Гермиона вошла в квартиру и не сдержала улыбки. Она чувствовала: сегодня что-то изменилось. То ли в атмосфере какие-то слои местами поменялись, то ли земное притяжение ослабло, то ли солнечные лучи подверглись поляризации… ну, хорошо… возможно, изменения и не носили столь глобально-экстремальный характер, но всё же в ярком свете дня Гермиона отчётливо чувствовала разницу.

Она размышляла об этом, проснувшись сегодня утром, после чего решила отправиться в сад на заднем дворике, чтобы погреться вместе с котёнком под ярким весенним солнцем.

Она размышляла об этом вчера утром, когда, проснувшись, нашла жёлтую розу, подкинутую Блейзом вместе с запиской, в которой говорилось, что пора вплотную заняться оставшимися заданиями. Послание заканчивалось так:

«Поздравляю — вот и выполнен ещё один пункт списка! Теперь ты — змеюка».

Она размышляла об этом тем утром, когда после ночи, проведённой на кладбище, проснулась, чувствуя некоторую ломоту в теле, и обнаружила себя в детской кровати Малфоя с безвкусным зелёным балдахином и эмблемами Слизерина на спинках, а сам Драко крепко обнимал её. Ещё тогда… в то самое мгновение… в ту секунду она поняла, что эта кладбищенская ночь положила начало чему-то хорошему. Она не знала, чему именно, просто чувствовала где-то в глубине души: случится что-то знаковое, приятное (наряду с выполнением очередного задания). И очень скоро.

В итоге, проснувшись сегодня утром (спустя трое суток после той жутковатой ночи, проведённой среди могил; короткого, но наполненного страхами сна и порывистого приступа утреннего секса), Гермиона поняла, что довольна всем произошедшим. Прошло всего несколько дней, но, проснувшись в собственной кровати, в собственной маленькой квартирке, с собственным крошечным котёнком («Как же, кстати, его всё-таки называть?»), лежащим на подушке рядом, она чувствовала себя (и со всей смелостью могла это подтвердить!)… счастливой! Спокойной даже.

«Я жива. И ничего лучше быть не может!»

Войдя в квартиру, Гермиона легонько подтолкнула котёнка через порог, закрыла за ним дверь, потянулась и, взглянув на часы, увидела, что они показывают две минуты первого. Улыбнувшись, подскочила к высоким окнам спальни и, порывисто раздвинув портьеры вместе с тюлем, выдохнула:

— Здравствуй, солнце!

Гермиона чувствовала себя счастливой. Свободной.

И её нынешнее состояние не имело ничего общего с тем, что три дня назад она занималась сексом с Драко. Оно никак не было связано с выполнением ещё одной задачи из её списка. Оно никак не касалось размышлений о том, что сегодня вечером должно стать реальностью ещё одно её желание. Зато оно абсолютно точно стало результатом того, что Гермиона смогла наконец признать один важный факт: она не хочет умирать и активно собирается что-нибудь предпринять в этом направлении.

Раньше она по необходимости изображала какую-то деятельность, трепыхалась, показывая всем вокруг, что пытается найти решение проблемы. Теперь же Гермиона действительно собиралась найти лекарство от проклятья. Может быть потому, что у неё появилась причина для того чтобы жить. А может быть потому, что она окончательно и бесповоротно влюбилась.

Потому что она влюбилась... ну... в Тео. И немного в Блейза. И, честно признаться, совсем чуть-чуть в Маркуса, хотя он был уже занят («Конечно, разве он не является воплощением совершенства и воистину идеальным мужчиной?») И да, Малфой оказался внимательным любовником. А Эдриан… ну… Эдриан — это отдельный разговор…

От смущения Гермиона даже несколько раз легонько стукнулась лбом об оконное стекло. Нет. Ей совсем не хотелось омрачать это радостное солнечное утро мыслями о том, что она, оказывается, способна любить всех пятерых змеёнышей.

«Такого просто не может быть!.. Наверное, надо составить список их отличительных черт и причин того, почему я к ним неравнодушна? Тогда я чётко пойму, кто волнует меня больше всего… Опять же, питать к кому-то неприязнь или… любовь… Разве можно эти чувства как-то измерить?» — Гермиона так не думала.

Отправившись принять столь необходимую ванну, она решила подробнее изучить все данные в том виде, в каком они представлялись ей.

Первым, о ком она подумала, нежась в тёплой воде, стал Теодор Нотт.

«Тео…» — от мыслей о нём у Гермионы перехватило дыхание, по телу прошла лёгкая дрожь, а кожа порозовела.

От него на самом деле можно было потерять голову. Гермиона влюбилась в Теодора Нотта как раз после расставания с Роном, года три-четыре назад, а то и больше. Тео поразил её в самое сердце во время одного пикника, а окончательно она влипла, когда переехала в эту квартиру. В сдержанных прилежных мальчиках Гермиона всегда замечала что-то такое, что заставляло её сердце выбивать чечётку.

Продолжая смущённо улыбаться, она наклонила голову и, намочив волосы, намылила их. Котёнок сидел на краю ванны, с интересом наблюдая за её манипуляциями.

— А ты как считаешь, котик? — спросила Гермиона малыша. — Тео Нотт, безусловно красив. К тому же он так несчастен и обижен судьбой, что у любой женщины вызывает желание обнять его, потискать и крепко-крепко прижать к груди. То есть, конечно, я хочу утешить его, в какой-то степени исправить, сочувствую ему, но это не всё. Я точно могу сказать: он добрый и великодушный человек. Начитанный, умный, только всегда как будто настороже… — намылившись вся, продолжила: — Ты же знаешь, что до недавнего времени он звал меня «мисс Грейнджер»? Думаю, таким образом он пытался не подпускать меня слишком близко, чтобы не чувствовать себя виноватым из-за симпатии ко мне, ну, или ещё из-за чего-то подобного. Да. Надо быть совсем дурой, чтобы не полюбить такого мужчину, как Тео.

Она даже запищала от восторга, совсем как девчонка. Хорошо, что в ванной никого кроме неё не было, а то бы Гермиона не знала, куда деваться от смущения. Сполоснувшись, она вытерлась полотенцем и сказала сама себе (так как котёнок ускакал в неизвестном направлении):

«Поверить не могу, что снова влюбилась. Даже не мечтала о том, что ещё раз кого-нибудь полюблю, но это на самом деле произошло. Мои чувства к Тео похожи на те, что я испытывала по отношению к Рону, только в этот раз они гораздо сильней и ярче. Более зрелые, что ли… Настоящие… Правильные… Хотела бы я, чтобы он наконец открылся мне. Хотела бы знать, что он чувствует ко мне. Хотела бы верить, что наши чувства взаимны. Если бы только он подал хотя бы какой-то знак. Если бы только показал, что чувствует то же самое…»

Стоя в гардеробной и подбирая дневную одежду, Гермиона задумалась о Блейзе. Вспомнила, как он развлекал её, помогая выбирать наряд для вечеринки с Маркусом, как легко они разговаривали обо всём. Им было весело вместе.

Затем вспомнила, как целовала его, прикасалась, занималась с ним любовью. Продолжая одеваться, мимоходом глянула в зеркало, увидела раскрасневшуюся себя и рассмеялась.

— И на него ты тоже запала, старушка, — укорила, абсолютно ясно понимая, что так оно и есть.

Возможно, именно поэтому Гермиона и чувствовала себя сегодня утром лучше, чем обычно.

«Если для того, чтобы контрзаклятье подействовало, необходимо полюбить двух человек, возможно, это условие и не станет для меня чем-то противоестественным».

Потому что твёрдо знала одно: из всех змеёнышей она неслабо втрескалась именно в Забини. Гермионе он нравился со всем своим «багажом», тем не менее уверенности в том, как он относится к ней, не было. Она знала, что Тео когда-то любил её («Вот только любит ли сейчас?»), но Блейз… Блейз — это совсем другое дело. Для Гермионы он всё ещё оставался некоей загадкой.

«Но о том, как он относится ко мне, поволнуюсь позже».

Зашнуровав кроссовки, Гермиона впервые за сегодняшний день нахмурилась, когда вспомнила Маркуса Флинта.

«Чёрт возьми! Возможно, из всех увлечений змеёнышами, с ним я испытала самое сокрушительное».

По мнению Гермионы, «сокрушительным» считалось увлечься кем-то, кто уже влюблён в кого-то другого, то есть занят. Маркус Флинт был точно занят. Он любил Дафну Гринграсс. И ухаживал за ней с самого детства.

«Конечно, они еще не женаты… — причёсываясь, Гермиона заинтересовалась: — Кстати, почему? Почему Маркус и Дафна до сих пор не поженились? Из него вышел бы прекрасный отец. Во всём их слизеринском клубке никто ему и в подмётки не годится, — подумала она с усмешкой. — Блейза в этой роли представить никак не получается. Теодору придётся учиться быть отцом. Драко… Ха! Драко всего-то и нужно стать полной противоположностью собственного папочки, и всё у него сложится прекрасно. А Эдриан признался однажды, что ненавидит детей…»

Сама Гермиона детей точно хотела… ну, то есть, если бы продолжала жить как все. Если бы ей удалось остаться в живых, она бы наверняка захотела родить, а из всей этой ядовитой компании Флинт был бы самым лучшим отцом. Практически, так дело обстояло и сейчас: Маркус являлся «отцом» для всех змеёнышей. Пьюси, вероятно, таковым считал себя, но, по мнению Гермионы, Эдриан скорей вёл себя как старая наседка: властно и требовательно. Флинт же в их группе выполнял все функции отца: защищал и гордился.

За обедом, пока ела фрукты и пила сок, Гермиона задумалась о Драко. Ей не хотелось признавать этого, но факт оставался фактом: сейчас Драко Малфой заставлял её смеяться больше, чем кто-либо другой из змеёнышей. Больше даже, чем Джордж Уизли. Хотя, по правде говоря, Гермиона никогда не считала шутки Джорджа смешными. Драко был беззаботным и самоуверенным и не давал её грустить. А ещё он чувствовал, когда Гермиона нуждалась в защите.

«Кто бы мог подумать, что мальчик, который в детстве доводил меня до слёз, теперь чаще всех дарит мне повод улыбнутся?»

Чистя зубы после обеда, Гермиона подумала об Эдриане. Он решительней всех бросал ей вызов и возвращал на землю, когда она слишком задирала нос. Пьюси прямо говорил, когда Гермиона вела себя по-дурацки или ошибалась (особенно, когда она сама так не считала). Он быстро спускал её из заоблачных высей, не давая зазвездиться (иногда Гермиона этого не замечала), и не позволял относится с самой себе слишком серьёзно. Стоило ей только (вольно или невольно) впасть в зазнайство и начать демонстрацию того, насколько она умна и эрудирована, как Эдриан тут же сбивал с неё спесь, растаптывая репутацию всезнайки.

Гермионе нравились такие мужчины.

Она нуждалась в том, чтобы рядом находился кто-то вроде Эдриана. Кто-то, кто не позволил бы ей вести себя слишком «по-грейнджеровски», потому что сам был таким же. Пьюси не миндальничал с ней, не сюсюкал. Их характеры оказались настолько схожими, что иногда это даже пугало Гермиону. Он был так же удобен, как её старый коричневый свитер. Подходил ей как никто другой. Находясь рядом, они просто чувствовали друг друга, знали, кто из них о чём думает, чего хочет, в чём нуждается. Это было так приятно — общаться с тем, кто понимает тебя как самого себя. После Гарри и Рона, Эдриан стал её лучшим другом.

Попытавшись отвлечься, Гермиона схватила какую-то книгу и уселась на диван. Но, так и не раскрыв, положила её себе на колени. Улыбку, с которой начался сегодняшний день, сменило мрачное выражение. А затем Гермиона громко и протяжно вздохнула:

«Мерлин… — она попала в довольно затруднительное положение, потому что поняла: — Не знаю, как так получилось, но мне нравится каждый из этой пятёрки змеёнышей. Вместо того чтобы решить проблему, я только сделала всё ещё хуже».

Подняв голову и уставившись в небо, она намекнула:

— Я на самом деле сейчас не отказалась бы узреть хотя бы какой-нибудь знак… Ну, ты же понимаешь, да?.. Что-то, что подсказало бы, какой из змеёнышей предназначен мне…

Раздавшийся стук в дверь буквально подбросил её. Лежащая на коленях книга свалилась на пол. Спрыгнув с дивана, Гермиона направилась к двери, широко её распахнула и улыбнулась стоящему за порогом мужчине.

— Привет, мисс Грейнджер, — едва заметно улыбаясь, поприветствовал он и протянул ей ладонь.

— Тео, — только и смогла произнести она, улыбнулась и уставилась на его ладонь.

«Это он… мне?»

— Я подумал, вдруг ты не будешь против того, чтобы пообедать со мной в саду? — спросил Теодор.

Гермиона вдохнула и забыла закрыть рот. Борясь с желанием оглянуться на всё ещё не убранные со стола после лёгкого перекуса чашку, блюдце и столовые приборы, она уточнила:

— Ты сказал… — и едва успела прикусить язык, чуть не переспросив «в саду?», потому что была потрясена тем, что он решился пойти туда, но быстро заменила другим словом: — …пообедать?

Тео кивнул, по-прежнему протягивая ей навстречу руку раскрытой ладонью вверх.

Коснувшись его пальцев, Гермиона от волнения прикусила нижнюю губу, и они вместе вышли на улицу. Внезапно её дилемма под названием «Кого же я люблю больше?» оказалась решена в одно мгновение. Гермиона любила этого мужчину сильнее кого бы то ни было… хотя остальные четверо змеёнышей уверенно занимали почётное второе место.