Глава 7. Нежный поцелуй итальянского солнца.

НАСТОЯТЕЛЬНО РЕКОМЕНДУЮ ПРОСЛУШИВАТЬ ПОДОБРАННУЮ
К ГЛАВЕ МУЗЫКУ С YOUTUBE ДО ИЛИ ВО ВРЕМЯ ЧТЕНИЯ!


У сердца с глазом - тайный договор:
Они друг другу облегчают муки,
Когда тебя напрасно ищет взор
И сердце задыхается в разлуке.
Твоим изображеньем зоркий глаз
Дает и сердцу любоваться вволю.
А сердце глазу в свой урочный час
Мечты любовной уступает долю.
Так в помыслах моих иль во плоти
Ты предо мной в мгновение любое.
Не дальше мысли можешь ты уйти.
Я неразлучен с ней, она - с тобою.
Мой взор тебя рисует и во сне
И будит сердце, спящее во мне.

У. Шекспир, «Сонет 47»

Мы вышли из здания аэропорта Милана и сразу же попали под ласковые лучи полуденного солнце севера Италии. После дождливого Форкса и туманного Лондона мне показалось, что мы попали в рай. Я откинула голову назад и посмотрела на безоблачное аквамариновое небо, но тут же сощурилась из-за яркого солнца, светящего прямо в глаза.
Эдвард рассмеялся и поцеловал меня в нос.
- Ты только что осуществила мою давнюю мечту. – Продолжая улыбаться, он обнял меня за плечи и повел к стоянке такси.
- И что же за мечта? – глядя на него снизу вверх, с любопытством спросила я. – Кажется, я ровным счетом ничего не сделала.
- Может быть, я покажусь тебе смешным, вернее моя мечта немного смешная… я всего лишь хотел увидеть, как ласковое солнце будет нежить твое личико, отбрасывая на него мягкие блики, делая его необыкновенно хорошеньким. В Форксе же я был лишен такого удовольствия.
Я улыбнулась, чувствуя, как легкий румянец заливает мои щеки, и, встав на цыпочки, поцеловала любимого, вкладывая в этот поцелуй всю ту нежность, что переполняла меня в этот момент.
Мы сели в такси, которое должно было нас доставить в отель. Эдвард прижал меня к себе и удовлетворенно произнес:
- Ты и Италия – просто сказочное сочетание!
Я счастливо рассмеялась и, устроившись поудобнее в руках любимого, принялась любоваться проплывающими мимо красотами Милана.
- Ты устала? – спросил Эдвард, когда мы оказались в нашем номере.
- Нет. – Я распахнула огромное окно и, перегибаясь через подоконник, заглянула вниз.
- Вот и отлично! Тогда сейчас самое время для прогулки по виа Монтенаполеоне, - хитро прищурился он, подойдя ко мне.
- И что же у нас на виа Монтенаполеоне? – насторожилась я.
- Одни из самых модных бутиков во всем мире, - улыбнулся Эдвард.
- То есть ты предлагаешь мне заняться шопингом?! – не веря собственным ушам, уточнила я.
Он кивнул и улыбнулся еще шире, став похожим на Чеширского кота.
- В тебя вселился дух Элис? – рассмеялась я и упрямо добавила: – Мне не нужна новая одежда! Перед отъездом твоя сестрица полностью обновила мой гардероб!
- На сегодняшний вечер тебе нужно что-то совершенно особенное, - заговорщицким тоном возразил Эдвард.
- Эй, что за загадки?! – возмутилась я, притягивая его к себе за ворот рубашки.
Смеясь, он подхватил меня на руки и закружил по комнате, а затем повалился вместе со мной на кровать и прошептал, щекоча мне ухо своим горячим дыханием:
- «Ла Скала»… «Тоска» Джакомо Пуччини…
- Опера… - восторженно выдохнула я, боясь поверить в то, что сегодня Эдвард осуществит мою давнюю мечту.
- Но сначала нам нужно купить тебе что-нибудь изысканное, подобающее случаю, - вернул он меня с небес на землю.

Приобретение вечернего платья превратилось в небольшой спектакль, устроенный нами в одном из модных магазинов на виа Монтенаполеоне. Я надевала очередной наряд и выходила из примерочной, чтобы Эдвард смог оценить его. Он задумчиво разглядывал меня со всех сторон, просил пройтись, повернуться то так, то эдак, затем хмурился, поджимал губы и отрицательно качал головой, чем очень напоминал Элис: та реагировала точно так же практически на каждый купленный мною предмет гардероба.
Вообще весь этот ритуал с покупкой платья напоминал мне о подруге, время от времени пронзая мое сердце острой иглой разлуки с ней. Когда, надев очередное платье, я без задней мысли воскликнула: «Если бы Элис увидела меня в таком наряде, ее бы хватил удар!», Эдвард грустно улыбнулся и отвел глаза в сторону. Нам обоим требовалось время, чтобы смириться с ее отсутствием в нашей повседневной жизни.
В итоге я перемерила уже ворох одежды и грустно смотрела на собственное отражение: все было не тем, сидело не так, в одних платьях я смотрелась чересчур вычурно, в других – нелепо и даже комично.
– Белз, кажется, я кое-что нашел! - услышала я радостный голос Эдварда, протягивающего мне что-то сиреневое.
«Боже, если и этот наряд не подойдёт, то пойду голой! Вот будет скандал-то!» - подумала я, заходя в примерочную. Рассмотрев платье, я с ужасом поняла, что не сумею одеть его самостоятельно. Но не звать же Эдварда на помощь! Продавщицы и так смотрели на меня как-то снисходительно, посылая при этом моему любимому свои самые очаровательные улыбки.
Кое-как облачившись в это коварное платье, пыхтя и мысленно проклиная все на свете (и оперу с Эдвардом в том числе), я справилась с застежкой на спине и завязала бархатный пояс.
Выйдя из примерочной, я подошла к большому зеркалу, взглянула в него и замерла, не веря своим глазам. Тяжелый сиреневый шелк платья обольстительно облегал фигуру, подчеркивая все, что нужно; широкая мягкая драпировка лифа на тон темнее, чем само платье, бархатная лента пояса, V-образный вырез на спине и беззащитно оголенные руки - девушка, смотревшая на меня из зеркала, была идеальна.
Сильные руки Эдварда мягко прошлись вдоль моей талии, точно повторяя изгибы бархатной ленты, опоясывающей ее.
– Sei bella e pura perfezione (ты прекрасна, само совершенство), - прошептал он на итальянском, нежно целуя мое оголенное плечико…

Вот ноты звонкие органа
то порознь вступают, то вдвоем,
и шелковые петельки аркана
на горле стягиваются моем.
И музыка передо мной танцует гибко,
и оживает все до самых мелочей:
пылинки виноватая улыбка
так красит глубину ее очей!

Б. Ш. Окуджава, «Музыка»

Торжественно, благоговейно, особенно, неповторимо - в эти слова мне хотелось облечь испытываемые мною ощущения. Красота внутреннего убранства оперного театра «Ла Скала», таинственное свечение позолоты, мягкая игра света в хрустальных подвесках люстры, сонм прекрасных женщин в шелках и бархате, блеск бриллиантов и нежное свечение жемчугов, перешептывание, тихий смех и кокетливые заигрывания - казалось, что мы вернулись на столетье назад.
Я читала либретто оперы, пытаясь понять все хитросплетения, что будут разворачиваться на сцене, но постоянно отвлекалась. Но меня нельзя было в этом упрекнуть, ведь я сидела рядом с самым неотразимым мужчиной, облаченным в черный костюм и белоснежную рубашку. Он держал мою руку в своей, и уже от ощущения его тепла я не могла ни на чем сосредоточиться.
Прозвенел третий звонок, и зал стал постепенно погружаться в темноту, тишину и ожидание. Все взоры были устремлены на сцену, где в этот миг медленно поднимался тяжелый парчовый занавес.
Раздались первые музыкальные аккорды, и я потерялась, растворилась в водовороте звуков, летевших ввысь, звучании слов, переливах мелодии. Голоса вели за собой, шептали, рассказывали, плакали и смеялись, они погружали в свой мир, в свою боль, в свое отчаяние, в свои надежды и радости. Я не понимала слов, но это и не было нужно: я чувствовала душой, сердцем, которое болезненно сжималось в груди, и слезы сами собой текли из глаз.
E lucevan le stelle,
ed olezzava la terra
stridea l’uscio dell’orto
ed un passo sfiorava la rena.
Entrava ella fragrante,
mi cadea tra le braccia.
O dolci baci, o languide carezze,
mentr’io fremente le belle forme disciogliea dai veli!
Svanì per sempre il sogno mio d’amore.
L’ora è fuggita, e muoio disperato!
E non ho amato mai tanto la vita!* - Тоска.
Столько боли и тоски было в этих словах, что я, никогда не испытывавшая этого чувство ранее, вдруг ощутила всю их силу и судорожно сжала руку Эдварда.
Он посмотрел на меня, мягко смахнул слезы с моей щеки и тихо прошептал:
- Не плач, Белла, не надо, Это всего лишь спектакль. Я обещаю тебе, что с нами никогда ничего подобного не случится. Ты ведь веришь мне?
Он смотрел на меня так нежно и его слова звучали так уверенно, что я улыбнулась сквозь слезы и тихонечко сказала:
– Конечно, я верю тебе.
После спектакля мы возвращались в отель пешком, вечер был теплым, а улицы, освещенные фонарями и звездами, делали город сказочным, вечным, каким он и был на самом деле.
Мои каблучки отбивали веселый звонкий ритм по старинной брусчатке. Вокруг шумели люди, в маленьких ресторанчиках играла музыка, чувственные грудные женские голоса пели о любви и разлуке. Торговки продавали маленькие букетики фиалок, Эдвард купил один и протянул мне со словами:
-Это тебе, Mio viole (моя фиалка).
Мы были счастливы, влюблены, и нам хотелось обнять весь мир. Мы смеялись, целовались, не обращая ни на кого внимания. Этот вечер, город и вступающая в свои владения ночь были только наши.

Ты - женщина со вкусом лунной ночи
Горчишь корицей сладко по утрам.
Ты звездами рисуешь многоточья,
По-детски веришь солнечным мечтам!
Ты - млечный луч, ты - тайна и загадка,
В твоих глазах легко так утонуть!
Хоть в этом мире все до боли шатко,
С тобой одной поймешь немую суть!
Ты - нежность облаков в пикантном свете,
В твоих руках надежда и покой!
Когда ты рядом, не нужны ответы,
В земных грехах останешься святой!

Перед дверью в номер Эдвард подхватил меня на руки, как невесту в день свадьбы, перенося через порог. Комната была погружена в темноту, которую слегка рассеивал тусклый лунный свет. Любимый аккуратно поставил меня на ноги, но объятий не разомкнул. Казалось, мир замер в этот момент. Зажатая в плотное кольцо его рук, я чувствовала себя его частью, его повторением, его воплощением.
Теплое дыхание опаляло обнаженную кожу моих плеч, легкие поцелуи нежили изгиб шеи, ласка была медленной, мучительной, тягучей. Эдвард будто смаковал каждый поцелуй, дразняще задевал мочку моего ушка, захватывал ее на миг в плен своих губ, отпускал и переключал свое внимание на крохотную черную бусинку родинки, прячущейся на тонкой, словно рисовая бумага коже за ушком. Он обвел кончиком языка обод родинки и слегка подул на разгоряченное местечко.
- Как жемчуг…черный жемчуг, - хрипло прошептал он.
Я чувствовала себя беспомощной, мое тело уже не было подвластно мне, сил хватало лишь на то, чтобы цепляться за руки Эдварда, надежно удерживающие меня от падения, и выгибаться в ответ на обжигающие ласки, шепча, моля, требуя не останавливаться, шептать слова любви, дарить поцелуи, возносить меня ввысь, подобно музыке, летящей в своды купола оперного театра, отражаться, превращаться в мириады звуков, искр… звезд…
Эдвард одной рукой отвел мои волосы так, чтобы они не мешали ему исследовать изгиб моей шеи, а другой рукой стал неторопливо гладить меня, задевая чувствительные места. Там, где я вздрагивала от его прикосновений, он намеренно задерживал руку, чуть сжимая и поглаживая, срывая полустоны-полувскрики с моих губ.
Мне отчаянно хотелось повернуться к нему лицом, вскинуть руки на его плечи и сорвать желанный поцелуй с губ любимого, но Эдвард не позволял мне этого, продолжая свою мучительно-прекрасную, сводящую с ума пытку.
Вот его губы оставили влажную дорожку вдоль шелковой кромки платья, очертив контуры лопаток, моя спина непроизвольно выгнулась в желании освободиться, но Эдвард лишь крепче прижал меня к своей груди.
Я не видела его лица, я почти ничего не видела в темноте комнаты, лишь чувствовала, слышала его разгоряченное страстью дыхание, сгорала от возбуждения, желания, и любви….
Крохотные пуговички сдавались под умелыми пальцами Эдварда, обнажая мою спину еще больше. Когда последняя пала перед умелым искусителем, я почувствовала, как теплая ладонь скользнула под шелк, и накрыла мою грудь. Пальцы повторяли контуры, обводили, задевали, слегка сдавливали и поглаживали. Я сходила с ума, превращаясь в комок чувств, краем сознания улавливая шорох слетающего бархатного пояса, который почти ворчал от столь неучтивого обращения.
Шелк платья, что еще было на мне, требовал воссоединения с сиреневым бархатом, отброшенным Эдвардом на пол. Видимо, любимый услышал этот призыв: его ладони накрыли мои плечи, скользнули по ним, поддев шелковые тесемки, удерживающие платье, и в следующий момент шелест шелка ознаменовал его воссоединение с бархатом.
Руки Эдварда сомкнулись на моих бедрах, он опустился на колени позади меня и я почувствовала горячие прикосновения его губ в ямочках над ягодицами, его ладони гладили меня, сдавливая нежную кожу, превращая ее из алебастровой в нежно розовую, подобную перламутру в морской раковине. Кожа краснела, смущалась, умоляя о поцелуе, который она незамедлительно получала.
Сильные руки скользнули вверх, подхватили меня и переместили на простор белоснежных простыней. Я была почти обнажена, напору Эдварда пока не поддались лишь полупрозрачные кружева, скрывающие мое естество, но и они, видимо, уже прощались с остатками целомудрия. И только тончайшие чулки и лодочки, венчавшие мои ножки, пока не желали покидать свою владелицу.
Любимый восхищенно смотрел на меня, его взгляд заворожено скользил по моему телу, распростертому под ним, задержался на моей ножке, мгновение - и она попала в кольцо его ловких пальцев.
– Mia colomba (моя голубка), у тебя такие красивые ноги, они подобны мечте. Posso passare l'eternità ammirando le gambe (я могу провести вечность, любуясь твоими ножками), - ворковал Эдвард, целуя щиколотку, поддевая шелк чулка.
Я могла лишь хвататься за простыни: сегодня ночью царил Эдвард. Он вел в этом ночном танце под музыку неудержимо рвущихся стонов, под аплодисменты лунного света и тихие восторги звезд, разбросанных на черном небосводе.
- Эдвард, - всхлипывала я.
- Тшш… Quella notte, tutto solo per voi, miei desiderata (этой ночью все только для тебя, моя желанная), – шептал он в ответ.
Я услышала, как к застывшим в объятиях шелку и бархату присоединился важный черный костюм Эдварда, его сорочка и боксеры. Шелк моего вечернего наряда был недоволен вторжением, но что он мог поделать? Только порадоваться воссоединению с чулками и лодочками: не только Эдвард был от них в восторге.
Горячее обнаженное тело накрыло меня, подобно покрывалу, пряча от завистливой ночи, укрывая от невидимых свидетелей, и делая меня своей без остатка.
- Поцелуй… поцелуй.. поцелуй меня, – шептала я, словно обезумевшая… да, обезумевшая от ласк любимого.
К счастью, Эдвард услышал мои мольбы. Он целовал меня медленно, неторопливо, повторяя контур моих губ, касаясь кончиком языка их уголков. Я чувствовала, как его дыхание сливается с моим, мы дышали в унисон.
Я собрала остатки сил, обняв Эдварда. Мои руки путешествовали по его спине, в темноте все чувства были обострены, я могла кончиками пальцев чувствовать каждую мурашку, впадинку на его спине, каждую родинку, каждую линию, я прослеживала пальчиками его играющие мышцы, задерживалась, легонечко царапала и поглаживала, следовала все ниже, замирая у ямочек - пальчикам явно все нравилось.
Инстинктивно мои ноги обхватили бедра Эдварда, вжимая его в меня, делая нас еще ближе, так близко, как это только возможно.
– Не спеши, cara, еще не врем, - прошептал Эдвард, целуя мою грудь, - не спеши, сегодня только ты, mia colomba (моя голубка), solo mio (единственная моя), mia dolce sogno (моя сладкая мечта). Губы любимого ласкали упругую теплую плоть груди, а пальцы дарили несравненные, острые ласки.
Я раскрывалась под его руками как розовый бутон под утренним солнцем. Когда я уже не понимала, где я и кто я, стала частью Эдварда. Я почувствовала, как его рука скользнула под мои бедра, приподнимая их… слияние воедино… подобно музыке и голосу, дарующее волшебство совершенство звуков, слов, единение, возносящее к небесам. Стройное единство ритма, переливы звуков, шепот шелка и бархата, застенчивые улыбки звезд в лунной ночи и двое, растворяющиеся в неге на белоснежных простынях…

Моя голова покоилась на груди Эдварда, мы тихо лежали, утомленные, расслабленные и счастливые. Любимый перебирал пальцами россыпь моих локонов, пропуская их сквозь пальцы.
E lucevan le stelle,
ed olezzava la terra
stridea l’uscio dell’orto
ed un passo sfiorava la rena.
Entrava ella fragrante,
mi cadea tra le braccia, - проворковал он мне на ушко так, чтобы эти слова услышала только я.
- О чем эти слова, о чем так тосковал певец? – спросила я, посмотрев в глаза Эдварду.
- О любви, желании, об ожидании свидания с любимой, - ответил он, коснувшись поцелуем кончика моего носа. - О любви, mio viole. Опера - это воплощение страстной любви, такой, что заставляет сердца сгорать от страсти, умирать от тоски и растворяться от счастья.
Я смотрела в любимые глаза самого дорогого для меня человека и думала: «Чем я заслужила такое счастье, такую любовь?»
Где-то глубоко в сердце больно кольнуло, но я не обратила внимания на эту мелочь, я уже отдавалась во власть Морфея, убаюканная нежными руками Эдварда. Сквозь сон я услышала, как он прошептал:
- Dormire dolcemente, mia colomba, il vostro sogno proteggerà il mio piccolo, mia colomba (спи сладко, голубка моя, сон я твой буду оберегать, моя маленькая, моя голубка). Spia in un abbraccio mio nella culla, che sogno non interessa la tua dolce o che (спи в объятьях моих, как в колыбели, пусть сон твой сладкий не тревожит ни что).

На следующий день мы проснулись в шесть утра, взяли напрокат машину и отправились в Венецию.
Я столько всего слышала и читала про этот удивительный город, но то, что я увидела, просто поразило мое воображение. Величественные палаццо парили над мутной водой, резные окна, старинная резьба, изящные кованые решетки дверей - рукотворные шедевры архитектуры. Тут и там были разбросаны витиеватые мостики, соединяющие улицы, причудливо переплетающие улочки, звон сумбурных итальянских голосов, согретых палящим полуденным солнцем - все это создавало непередаваемую атмосферу романтики.
Мы с Эдвардом неспешно гуляли по Венеции, заходя в маленькие магазинчики, чтобы купить сувениры для родителей и Розали с Эмметом. В одном из них продавались карнавальные маски, которые иначе, как произведения искусства, назвать даже язык не поворачивался. Смеясь и дурачась, мы с Эдвардом перемерили не меньше полусотни. Во мне вдруг проснулся невиданный прежде азарт шопоголика: мне захотелось скупить весь магазин.
Глядя на мои сверкающие от возбуждения глаза, любимый лишь пожимал плечами, улыбался и повторял, что я могу купить все, что захочу. Но я смогла взять себя в руки и ограничилась покупкой нескольких самых красивых и необычных масок.
Однако самое неизгладимое впечатление произвела на меня площадь Сан-Марко. Это было царство голубей, которые приветствовали гостей веселым полетом, они кружили сизым облаком вокруг нас, радостно воркуя. Голуби правили здесь целиком и полностью, ничуть не боясь многочисленных туристов.
Эдвард купил у забавного старичка кукурузы, высыпал мне ее на ладонь и заставил вытянуть руку перед собой. В мгновение ока один из голубей бесстрашно приземлился мне на запястье и принялся клевать кукурузу. Я засмеялась и взглянула на любимого, вставшего за мной и обнявшего меня за талию.
Эдвард игриво подмигнул и рассыпал рядом с нами несколько пригоршней кукурузы. Уже через минуту мы стояли, окруженные серым облаком голубей, порхающих вокруг нас, то садящихся нам на плечи и руки, то снова взлетающих вверх.
- Это просто волшебство какое-то! - задыхаясь от восторга, воскликнула я.
- Там, где ты, всегда волшебство, mia colomba (моя голубка), - ласково улыбнулся любимый, вытаскивая из моих волос голубиное перышко.
Завершить наше путешествие по Венеции мы решили катанием на гондоле.
Эдвард поочередно подходил к свободным гондольерам и тихо о чем-то переговаривался на итальянском. Те лишь улыбались в ответ, пожимали плечами и отрицательно качали головой.
Наконец, один из них, внимательно выслушав Эдварда, радостно заулыбался и быстро-быстро закивал головой.
Уже через десять минут мы отчалили от берега и поплыли вдоль Большого канала. Гондольер посмотрел на Эдварда вопросительно, который тут же кивнул ему, и тот запел «'O sole mio». Делал он это весьма душевно и профессионально, не многим уступая вчерашним оперным певцам из Ла Скала.
Мои губы непроизвольно растянулись в восхищенной улыбке, а голова заняла свое законное место на плече любимого. Эдвард принялся мне на ушко шепотом подпевать гондольеру, жутко фальшивя при этом, отчего я стала улыбаться еще шире и почувствовала себя самой любимой, самой желанной, а значит, и самой счастливой женщиной на Земле.
Возвращались мы в Милан уже за полночь. Эдвард уверенно вел машину, словно и не было этого утомительного, но богатого впечатлениями дня. Я же дремала, удобно устроившись в соседнем кресле, то погружаясь в сказочные сны о Венеции, то выныривая из них и любуясь из-под полуопущенных ресниц идеальным профилем своего мужчины, самого родного и надежного на всем белом свете.
У нас еще оставались два дня для прогулок по Милану, а затем мы должны были вернуться домой, чтобы уже окончательно проститься с родителями и уехать в Лос-Анджелес, где нас ждала новая, самостоятельная жизнь… совместная жизнь…
_______________________________________________________________

* «Сияли звезды,
Земля благоухала,
Скрипнула калитка в саду,
И ее поступь слегка коснулась песка.
Она пришла, благоухающая,
И упала в мои объятия.
О, сладкие поцелуи, о, томные ласки,
Дрожа, освободил от покрова ее ослепительную красоту!
Рассеялись навечно мои грезы о любви.
Время пролетело и умираю в отчаянии!
И никогда я так не любил жизнь!» - романс Марио Каварадосси из третьего акта «Тоска» Пуччини.