Больница. Белые стены, полупустые коридоры, запах лекарств. Такой горько-сладкий, тягучий, едкий. Кажется, что им пропахли мои волосы, халат, одежда, даже кожа. Запах больницы въелся в меня как яд, как краска - иначе окрашивающая и отравляющая меня. Закрываешь глаза и слышишь шарканье больных по коридорам, шустрые шаги медсестер, это какой-то отдельный организм, оркестр, слаженно работающий, и в тоже время исполняющий одну и ту же грустную симфонию. Механизм, в котором ты винтик. И вместе со всеми ты проигрываешь трагическое диминуэндо повседневности.

Я даже не помню, что было в начале: мое решение стать частью медицины или решение судьбы стать медицине неотъемлемой частью моей жизни. Так просто и так сложно. Человек почему-то тянется вернуться в то место, где получил больше всего боли, где постигло самое большое разочарование в жизни. Чтобы больницы перестали ассоциироваться с пережитой потерей, я сделала их своей работой, и теперь они связаны не с моим горем, а с горем общественным, теперь это место всеобщего разочарования.

Довольно не справедливо говорить так с моей стороны, ведь бывают же и радостные моменты: маленькие победы над болезнями, хорошие результаты анализов, положительная динамика, чудесное исцеление, в конце концов! Но запоминаются больше всего почему-то неудачи, потери. Наверное, это защитный механизм мозга, появившийся в результате эволюции, чтобы человек не страдал от "комплекса Бога", своего рода небольшая ремарка от Всевышнего о том, что окончательное решение всегда за ним.

А халаты? Что за странная форма самообмана? Почему они белые? Белый - это же цвет чистоты и невинности, цвет невест и ранней весны. Честные доктора должны бы носить халаты черного или красного цвета, как палачи. Медицина не имеет ничего общего с чистотой и, уж тем более, невинностью. Ты виновен, априори виновен. И не важно: в том, что не смог держать за руку в трудный момент, или, сделав все возможное, так и не спас жизнь. Все возможное? Очередная форма самообмана. Кто определяет, когда было сделано это пресловутое, затертое до дыр "все возможное", где мерило, которое загорится лампочкой на индикаторе, когда все способы спасения жизни и вправду будут исчерпаны. Ты убийца с самого первого дня, даже если работаешь не покладая рук, ты хуже судьи, вынесшего приговор "властью, данной мне Господом" или кем-то еще, я не знаю. Даже если исход не печален, порой диагноз - это клеймо на всю жизнь, инъекция неполноценности, ущербности, инвалидности. Смотришь на кипу историй болезни, и хочешь только одного - больше не быть частью всего этого.

"Доктор"- так почетно и трепетно. У непосвященных возникает легкое благоговение в глазах, стоит лишь произнести это слово. Но я-то знаю, что за ним кроется бессилие и тоска, тоска - от собственной беспомощности, от ненависти к себе в момент оглашения плохих новостей.

Сидя за столом в кабинете и вдыхая запах свежесваренного кофе, который также отравлен этим лекарственным привкусом, пропитавшим все отделение, мечтаешь о жизни, в которой доктор может все, ну или хотя бы на грамм больше, чем ты сейчас. Каждый раз клянешься себе после тяжелого разговора с родителями пациента - не плакать, и каждый раз, ревешь как девчонка, стоит лишь отгородиться ото всех дверью кабинета. Старшие коллеги говорят, что это нормально, потом привыкаешь. Но больше всего я боюсь именно "привыкнуть" сообщать дурные вести, перестать пропускать через себя это горе. Запутавшись в собственных размышлениях, открываешь страницу с анализами за вчерашнее число. Положительная динамика! Такая долгожданная для родителей этого маленького ангела. Улыбка неосознанно загорается на твоем лице. Вот ради таких секунд ты в медицине. Потому что сквозь рутину и неудачи, этот гигантский механизм дает кому-то шанс.

Смена закончилась, и хочется уйти, оставив в памяти хорошее впечатление о дне. Обычно, когда на меня накатывает депрессия, как сегодня, я хожу в зал выписки новорожденных. Место, где родственники впервые берут на руки свое дитя. Отец, который неловко держит первенца, бабушка, смахивающая слезы умиления, глядя на внука. У них все еще впереди, и никто не обещал, что будет легко. Но сегодня, в эту минуту, они самые счастливые на всей земле. Чудо рождения. Чудо самой жизни.

Я все еще улыбалась, спускаясь к выходу, когда встретила знакомое лицо. Черт! Эти зеленые глаза уже пленили меня единожды. Я уже видела эту самодовольную ухмылку, когда ты, четыре дня назад, слизывал горький кофе с моей щеки.Меня словно обожгло тогда, и совсем не кофе был тому причиной. Я горела везде, где соприкасалась с тобой. Впервые в жизни я чувствовала себя женщиной. С первой секунды, как увидела тебя, нет, не любовь, не страсть, но что-то правильное и родное притягивало к тебе. Ты был нагл и самоуверен, назвал меня медсестрой, словно я слишком юна, чтобы взаправду быть доктором. Ох, черт! Я была счастлива увидеть этого наглеца второй раз. Сердце ускорило свой ритм. Что со мной происходит, я словно марионетка в руках кукловода. Как кролик на удава, что за гипноз применяет этот парень?! Стоит увидеть его, и во мне появляется какое-то томление, неуверенность, слабость. Нет, Изабелла, ты не дашь этому развиться в зависимость! Он сын главного врача и, могу поспорить, очередной "золотой мальчик", слишком избалованный, чтобы ценить и уважать людей. Он воспользуется тобой и бросит, как ребенок, наигравшийся вдоволь. Ты не попадешься на это! Сердце - плохой советчик! И прямо сейчас оно рекомендует поддаться соблазну. Внутри, где-то под солнечным сплетением, щемит какой-то затаенной нежностью к неизвестному человеку.

Он держит две чашки кофе. Непроливайки. Смешно. И эта улыбка чеширского кота. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Скажи решительное нет. Ну, же!

- Помнится, что я все еще должен тебе кофе.

Он протягивает мне одну из кружек, и в этих чертовых зеленых глазах искрится не наглость, не самоуверенность, не желчное самодовольство, к которым я подготовилась. Нет, в них обескураживающая надежда и мольба. И больше нет сил держать оборону...

***

Мне всегда казалось, что это смешно, когда я смотрела фильмы и видела, как главная героиня выбегает с места происшествия и с шумом опустошает содержимое желудка. Страх - не в животе, он охватывает горло, сжимая в тисках, сковывает руки и ноги. Меня никогда не тошнит, кто-то скажет, что крепкий желудок, но нет, это действие симпатики и парасимпатики, тип нервной системы, если говорить как медик.

Меня не тошнило на вскрытиях в морге, в анатомическом музее, но когда я потеряла первого пациента, то еле устояла на ногах. Меня не рвало, когда я хоронила мать, но не могла дышать, приступы кардионевроза продолжались еще полгода... Но прямо сейчас я, склонившись над раковиной в пустой предоперационной, слышу, как через стенку переговариваются коллеги, давая больному наркоз. Меня рвет так истошно, что я едва успеваю глотнуть воздуха между приступами, подкатывающими к горлу. Оказывается, страх может поселиться и в желудке. Если я не успокоюсь, то упаду в обморок, если не возьму себя в руки, то кто-то зайдет и увидит меня, босую, в хирургическом костюме, неспособную присутствовать в операционной. Давай девочка, это ради Эмбри, еще есть какой-то шанс, должен быть. Четыре глубоких вдоха, задержка дыхания - простая физиология. Сердечно-дыхательный синхронизм. Гул пульса в висках становится тише, и я могу расслышать, как пищит прибор, подключенный к моему маленькому ангелу. Я должна быть с ним. Прямо сейчас я должна быть с ним и молиться о чуде, потому что доктор во мне уже сдался. Но человек во мне не собирается опускать руки, пока есть хоть самый призрачный шанс.

Привычная рутина расслабляет. Я полоскаю рот, мою руки, надеваю стерильные перчатки и захожу в операционную с поднятыми руками, чтобы ни к чему не прикасаться. Медсестра держит еще одну пару стерильных перчаток, в которые я ныряю привычным движением. Смотрю на стол передо мной: вошли в брюшную полость, ищут источник кровотечения, ревизия внутренних органов. Печень, восходящая кишка, ободочная, нисходящая. Черт. Где же! В банке, подключенной к отсосу, уже более полулитра крови, а операционное поле продолжает заливать алой жидкостью. Алая, значит, артериальное кровотечение. Снижают давление, чтобы не усилить кровопотерю, но не слишком, чтобы не остановить почки и сердце. Сейчас передо мною не друг, не мой Эмбри, нет, это просто пациент, у него нет ни пола, ни возраста. Сосредоточься, забудь о личном, ищи источник кровотечения.

Хирург продолжает методично ощупывать внутренние органы.

- Доктор Свон, проверьте поджелудочную и селезенку.

Я опускаю руку в брюшную полость и провожу по поджелудочной железе, печень и селезенка увеличены, очень трудно подлезть к органу. Провожу рукой и вижу, как количество крови значительно увеличивается. Есть! Вот он - источник. Хирург дает команду убрать руки всем, кроме его ассистента. Накладывает зажим, но шить не может - слишком труднодоступная артерия, да, к тому же, некрупная.

- Это не источник, из нее бы столько не натекло. Коагулируйте и продолжайте искать, - обращается доктор Браун к своему ассистенту.

Мерный шум прибора сменяется на нескончаемый писк. Где-то внутри меня обрывается нить надежды.

- Асистолия. Давление падает. Адреналин, мезатон, увеличьте инфузию.

Если ты врач, то знаешь, что качать сердце пациента с кровотечением нельзя, если ты врач, то ты знал исход этой операции уже тогда, когда заходил в здание, и если ты врач, то сейчас ты все равно борешься. Семь минут до смерти мозга. Тридцать минут до окончания реанимационных мероприятий. Но хирургическая бригада продолжает работать, пусть даже шансы то, насколько тебе хочется, чтобы это было возможным.

Все происходит очень медленно, словно кто-то крутит шарманку, медленно сменяя кадры под непрестанный визг прибора. Нет сердцебиения, сосуд коагулирован, но операционное поле продолжает заливать кровью при реанимационных мероприятиях. Бесполезно, мы просто перекачиваем кровь из раны. Массивная кровопотеря. Хирург отходит от стола, констатируя смерть. Суета прекращается. Реаниматолог выключает прибор и раздает какие-то распоряжения. Я не слышу их. Все вокруг слегка расплывается и мутнеет, становится далеким. Я нахожусь под водой, и через эту водную пелену не разглядеть ничего. Наверное, время идет, но ни в чем нельзя быть уверенным. Медсестра отключает приборы от тела и тянется за простынею, чтобы накрыть с головой ребенка, лежащего передо мной. Мне хочется закричать, что Эмбри боится темноты, но из горла вырывается какое-то непонятное бульканье вместо слов. Я протягиваю руку, жестом останавливая медсестру, она кивает и выходит из операционной. В комнате не остается никого. Я часто моргаю, чтобы навести четкость, вынырнуть из-под этой водяной пелены. Подхожу ближе и вижу самое прекрасное лицо на свете. Наверное, так выглядят ангелы, глаза закрыты, а бледные губы слегка разомкнуты. Я провожу рукой по смоляным волосам. «Такие жесткие, такие непослушные, прямо как их хозяин», - усмехаюсь я и наклоняюсь, чтобы оставить поцелуй на лбу, как и всегда, перед тем как уйти. По привычке ожидая, что этот задорный мальчишка презрительно потрет лоб со словами: «Не целуй меня, как будто я маленький!» Но этого не происходит, меня накрывает адская волна ярости, когда я понимаю, что Эмбри больше никогда не сможет ответить мне. Ничего не видя перед собой, я бегу, хотя и понятия не имею куда, просто если сейчас остановиться, то боль осознания нагонит, снесет все те бастионы, что выстроил мой мозг, защищаясь от действительности.

Выйдя через двери, я сталкиваюсь с парой зеленых глаз, в них беспокойство, страх и жалость. Нет, этого мне точно не вынести. Только не смей меня жалеть, иначе я сойду с ума в этой боли. Выбрасываю руку в останавливающем жесте, снова, на ходу произнося что-то, чтобы ему не пришло в голову следовать за мной. Открываю дверь в ординаторскую, где, к счастью, никого нет. Подхожу к раковине в углу комнаты и хочу опустить голову под кран, словно что-нибудь может смыть с меня это чувство, будто я в крови, в грязи, словно недостойна была спасти моего маленького Эмбри. Становлюсь перед краном, тянусь к ручке с холодной водой и с удивлением обнаруживаю, что успела снять перчатки, хотя и не помню когда. Резкий приступ головокружения заставляет ухватиться рукой за зеркало, висящее на стене. Перевожу дыхание, поднимаю глаза и вижу свое отражение. Я ненавижу его прямо сейчас, эти глаза, преисполненные горечи и жалости к себе, эта зеленоватая бледность, тошнота подкатывает вместе с яростью. Чтобы стереть это лицо в зеркале, заношу руку, которой до этого опиралась, назад, со всей силой ударяя кулаком. Звон стекла, осколки, которые сыплются к моим ногам, переливаясь словно рождественское конфетти. Что-то алое украшает эту картину. Мне плевать. Я вижу все словно со стороны. Словно и не вижу ничего вовсе.

Я нахожусь в конце длинного коридора. Не помню, как туда попала, но, судя по всему, я в больнице. Там, на другой стороне, еле различимый силуэт молодой пары. Двое, которые держатся друг за друга. Они чего-то ждут, но чего?

Я иду вперед, чтобы поближе разглядеть этих людей. Коридор такой длинный, что кажется, мне никогда его не одолеть. Срываюсь с шага на бег. Но сколько бы я ни старалась, я остаюсь на месте, не могу продвинуться даже на метр. Нас все еще разделяет целый коридор. На том конце открывается дверь, выходит мужчина в хирургическом костюме. Я моргаю и вот уже стою рядом с ними, но меня словно нет, зато я узнаю эту пару: родители Эмбри. А хирург говорит им так ненавистное мною: «Простите, мы сделали все возможное».

Я хочу кричать, просить его остановиться, дать нам шанс, но меня никто не слышит, поэтому я продолжаю бежать, в надежде настигнуть время и исправить что-нибудь.

Резко открываю глаза и вижу потолок своей комнаты. Веки слипаются со сна, хочется потереть глаза, чтобы разлепить их. Тянусь почему-то непривычно тяжелой рукой к лицу, и резкая боль пронзает, стоит пошевелить пальцами. Кто-то сковывает меня в своих объятиях.

- Белла, милая, рука ранена. Можешь не шевелить ею? - спрашивает обладатель самых беспокойных зеленых глаз из всех мне известных. Я киваю в знак согласия. Я согласилась бы на что угодно, лишь бы он не уходил, не оставлял меня наедине с моими кошмарами.

Но он не собирается уходить, нет, вместо этого он шепчет слова, от которых ком подкатывает к горлу. Я взбираюсь к нему на колени, словно маленькая девочка, желающая почувствовать отеческую защиту. И, прямо сейчас, я чувствую себя ребенком, оплакивающим свое горе в кольце твоих рук. Боже, как давно я не позволяла себе подобной слабости. «Это непозволительно, так нельзя», - думается мне. Но ты продолжаешь укачивать меня как дитя, поглаживая спину с такой умиротворяющей нежностью, что щемит сердце. Боль потери продолжает снедать меня изнутри. Но ты рядом и этот оберегающий взгляд, он дарит толику надежды. Совсем непонятное мне чувство. В голову приходит мысль, что если каждый вечер меня будут ждать твои объятия, то каждый день я смогу возвращаться в больницу. Там ведь бывают не только потери, где-то глубоко внутри растет уверенность, что пока ты рядом - ничего больше дурного не случится. Словно в подтверждение моих слов ты прижимаешь к себе чуть крепче.

***

Утро такое ленивое, как солнце, что не спешит вставать. В комнате тускло от слегка не задернутых штор. Здесь и сейчас - моя личная идиллия. Рай на земле. Разве так бывает?

Видимо да. Я лежу на мягкой кровати. Всегда считала, что нужно купить матрас пожестче - это полезно для спины. Но разве тебя переспоришь? Это риторический вопрос. Слишком упрямый. Заворачиваюсь поплотнее в одеяло и оглядываюсь вокруг. Конечно, ты как всегда раскрылся ночью. Или это я стянула все одеяло на себя? Думаю, что нужно бы укрыть твои голые плечи, но чем я тогда буду любоваться? Ты спишь на животе, и я могу разглядывать эту широкую спину... "Как за каменой спиной" - вот как я чувствую себя рядом с тобой. Нет, не за каменной. У человека с таким сердцем просто не может быть ничего каменного. Хотя... Я тихонько хмыкаю, пытаясь не рассмеяться, и прикрываю рот ладошкой. Желание быть ближе накатывает волной. Бесшумно передвигаясь по постели, я придвигаюсь к тебе вплотную и прижимаюсь как можно крепче к этой спине, оставляя нежный поцелуй между лопаток. Ты шевелишься и резко разворачиваешься, обхватывая мою талию руками, прижимая меня к своей груди.
- Отличное пробуждение, - шепчешь ты, улыбаясь, так и не открыв глаз.

- Спал бы еще, - ласково говорю я, прикасаясь пальцами к твоей щеке, поглаживая слегка колючую кожу.

- Посплю, сразу после "еще", - хитро прищурив глаза, произносишь ты, переворачивая меня на спину и нависая сверху.

- Любимый, - шепчу я, перебирая шелковые пряди каштановых волос, чуть отдающих рыжиной в предрассветном полумраке.

И до того, как все мысли покинут голову, я успеваю подумать, что именно в больнице я встретила тебя впервые. Выходит, что это медицине я должна за свое счастье. И этот долг я готова сполна оплачивать всю свою жизнь.