Можно потерять память, можно заставить себя забыть, но события, произошедшие в нашей жизни, никогда окончательно не сотрутся. Они останутся где-то в глубинах подсознания глубокими или не очень шрамами и будут время от времени напоминать о себе ноющей болью в районе солнечного сплетения. Ничто не проходит бесследно. На наших линиях жизни, как на чистом стекле, остаются отпечатки пальцев от чужих людей, поступков, событий, до тех пор, пока прозрачная поверхность не становится заляпанной настолько, что сквозь нее уже ничего невозможно разглядеть.

Чтобы воссоздать события, предшествующие аварии, в которую попала Белла Свон, Клаусу Фреберману и психотерапевту, вызванному специально для этого случая, понадобилось достаточно много времени. Они медленно погружались в темные глубины памяти, наугад вырывая отдельные дни, заставляли девушку вновь и вновь переживать то, что с ней случилось. Из тысячи прожитых ей минут и часов, приходилось выбирать только самое необходимое, находить среди повседневных событий, те, которые так или иначе на нее повлияли и могли ответить на их вопросы.

Прежде чем начать сеанс, ее усадили в глубокое кресло. Она закрыла глаза и полностью расслабилась. Но как только ее сознание погрузилось в глубокий транс, перенося девушку в далекое прошлое и заставляя все заново переживать, будто в первый раз, ее ресницы тревожно затрепетали, а губы задрожали. Ее речь была прерывистой и резкой, словно она с трудом заставляла себя озвучивать то, что с ней происходит, но голос звучал громко и надрывно. Свободно лежащие на подлокотниках ладони, сжались в кулаки, как если бы воспоминания причиняли ей физическую боль. Постепенно из разрозненных отрывков сложилась целостная картина. Все началось одним вечером, почти четыре года назад, когда родители девушки уехали вместе с ее младшим братом в гости к знакомым.

«Билли Блек — так зовут лучшего друга отца, с которым они общаются много лет, и он живет в резервации. Резервация находится за много миль от нас, поэтому Чарли, Камилла и Джейк должны были вернуться только на следующий день ближе к вечеру».

Чтобы скоротать время, девушка вечером отправилась к своей подруге Лорен. Было поздно, сумерки давно опустились на маленький город. Дом Лорен находился в другом конце Форкса, на самой окраине и, чтобы добраться до него пришлось идти по окружной дороге. Она бы и рада была остаться дома, но перспектива провести вечер в одиночестве, пугала больше темноты и пустынного шоссе.

«Шоссе. Мне встречаются редкие машины. Их дальний свет слепит глаза. Я иду низко опустив голову, стараясь держаться ближе к обочине. Читаю про себя стихи, которые нам задали выучить в школе. Строчку за строчкой, строфу за строфой. Когда рядом останавливается машина, я продолжаю идти, не обращаю внимания. Становится страшно. Страх липкий и приторный разливается внутри и склеивает дыхание. Их четверо, двое сидят спереди, двое сзади. Я слышу их голоса, каждый по отдельности, но, в общем, они сливаются в один гул, из которого сложно вычленить отдельные слова. Только интонации. Резкие, наглые, вызывающие. Бежать некуда. С одной стороны лес, с другой дома, но слишком далеко, чтобы успеть до них добраться».

Ее изнасиловали. Их было четверо, молодые и пьяные. Им просто хотелось развлечения, она просто попалась на их пути. Все очень просто — стечение обстоятельств, случайность. Если бы она осталась дома, если бы родители не уехали. Если бы, если бы…

«Темно. Темно в салоне, в котором я вдруг оказалась. Я слышу голоса, но не вижу лиц. Больше всего мне хочется увидеть их лица, чтобы запомнить. Навсегда запомнить. Машина едет, потом останавливается. Я пытаюсь вырваться, убежать, но меня держат крепко. Так крепко и так много рук, что я не в силах даже пошевелиться. Меня вытаскивают из салона, я чувствую под ногами мягкую землю, с их голосами смешивается гул леса. Сердце бьется сильно и быстро, будто каждым ударом хочет поторопить медлительные минуты. С меня срывают одежду и прижимают лицом к шершавому стволу дерева. Я чувствую каждое прикосновение, каждое проникновение. Грубое, безжалостное, настойчивое. От боли, я с такой силой прикусываю губу, что рот наполняется соленым вкусом крови. По щекам текут горячие слезы. Мой крик переходит в тихое поскуливание. Я считаю про себя секунды. Я считаю, чтобы не потерять сознание, ведь я еще не видела кто... Это так важно для меня знать. Раз, два, три... Смешиваются запахи леса и тех, кто сзади меня, смешивается их довольный смех и пение ночных птиц. Мои руки держат высоко над головой и я впиваюсь пальцами в кору, от чего ломаются ногти. Раз, два, три... Они постоянно меняются. Я чувствую каждого в себе, и внизу живота у меня словно раскаленная сталь. Раз, два, три...»

К Лорен она так и не пришла. Вернулась домой, стараясь не попадаться никому на глаза. Одна только мысль о том, что ее заметят в таком виде, наводила ужас. Теперь не было дела до страха перед пустынной дорогой и поздним часом. Все сосредоточилось вокруг того, чтобы встретить как можно меньше людей. А остальное стало не важным: и разбитые колени, и сломанные ногти, и порванная одежда. И даже пульсирующая боль во всем теле, и чувство брезгливости и опустошенности в том месте, где судорожно билось сердце.

Дома она закрыла все двери на замок, стянула дрожащими руками одежду и отправилась в душ.

«Я опускаюсь на колени в ванне, не обращая внимания на ссадины и синяки, и зажав голову руками, наклоняюсь так низко, что лоб касается холодной эмалированной поверхности. Не смотря на то, что из душа льется горячая, обжигающая вода, меня бьет озноб. Такой сильный, что это больше похоже на судороги. Я плотно сжимаю челюсти, чтобы не стучали зубы и силой прикусываю нижнюю губу. От этой невинной боли становится чуть легче, она немного заглушает стыд».

Стыд — вот что она вынесла из всего случившегося, и именно он определил ее дальнейшее поведение. Он не позволил что-либо рассказать ни отцу, ни тем более Камилле. Только представив, как она, сбиваясь, пересказывает события вечера, вернувшейся счастливой семье, по ее телу прокатывалась новая волна дрожи. Нет, никогда бы она не смогла пережить это еще раз, пусть даже на словах. Никогда бы не смогла повторить и признаться, что с ней сделали. Ведь она сама пошла поздно вечером к Лорен, сама виновата, сама ответит. Будучи шерифом, отец наверняка бы поставил весь город на уши, чтобы найти насильников, но именно это и пугало девушку. Не тот факт, что их поймают, а то, что о происшествии узнает весь Форкс. На нее будут сочувственно оглядываться, ее будут жалеть, ее имя несколько недель не будет сходить с людских языков, а все это время она будет помнить чужие грубые прикосновения, тяжелое дыхание на своей шее и заливистый пьяных смех. Ее заставят пройти унизительные процедуры, зафиксируют синяки и ушибы на теле, занесут показания в протокол, и этой истории никогда не будет конца, она будет документально подтверждена, а на ней самой навсегда останется клеймо. Но все это было бы потом, после того, как она озвучит те самые первые слова признания, глядя в глаза своих близких, а она не сможет этого сделать. Не сможет и все. Ей было стыдно. Стыдно и больно.

В тот вечер она выкурила свою первую сигарету. У нее появилась привычка плотно сжимать челюсти, и ее движения утратили былую плавность, став резкими и нервными.

В школе у нее никогда не водилось много друзей, она не была общительной, поэтому перемены в характере не бросались в глаза. Девушка стала просто чуть более замкнутой и молчаливой. Камилла, занятая воспитанием маленького Джейка, не придавала этому значение, списывая все на переходный возраст. Отец постоянно пропадал на работе, и видя дочь лишь редкими вечерами, не замечал, что девушка перестала улыбаться, а ее глаза наполнились холодным равнодушием. Надо отдать должное, Белла сделала все от нее зависящее, чтобы тот вечер навсегда остался в тайне. К следующему дню, когда должны были вернуться родители, она привела себя в порядок, выбрала из своего гардероба одежду с длинными рукавами, чтобы скрыть багровые синяки на запястьях и натянула на губы слабое подобие улыбки. Чрезмерную бледность объяснила легким недомоганием, и хоть каждое ее движение отдавалось пульсирующей болью, старалась вести себя обыкновенно.

В ее душе нарастало чувство обжигающего стыда. Оно не проходило со временем, а наоборот, будто набирало силу. События и детали не стирались из памяти, а продолжали алеть перед глазами ярким пятном. Измученное сознание никак не хотело избавиться от пережитого шока, оно ежедневно поднимало из своих глубин даже самые незначительные мелочи и заставляло переживать их заново только для того, чтобы вспомнить лица. Каждую минуту, каждый жест, в строгой последовательности, вновь и вновь. Но именно лиц девушка вспомнить не могла, как ни старалась. Возможно, в темноте, она действительно никого не видела, возможно, это была защитная реакция мозга, но так или иначе, она не знала, кто это сделал. В ее голове были лишь неясные силуэты и смутные тени.

Впервые это случилось через несколько месяцев после изнасилования. Тогда, в шумном гипермаркете ей показалось, что она увидела одного из них. Сердце забилось в два раза быстрее, а руки задрожали. Затем это повторилось еще раз и еще. И чем больше она обращала внимание, чем пристальней вглядывалась в лица совершенно незнакомых мужчин, тем чаще находила в них сходство с теми другими. Тогда в ней появилось, еще не знакомое ранее, чувство слепой ярости.

Что такое ярость? Ярость это довольно простое и прямолинейное чувство, оно не обладает изворотливостью и многогранностью, оно бьет сильным потоком, сметая все на своем пути. Когда единственным выходом становится ее выплеск, а все остальное теряется на фоне этого желания. А когда приходиться ее сдерживать – это гнев. Гнев на себя, на свою слабость и беспомощность. Ярость сковывает по рукам и ногам, не дает вдохнуть полной грудью, она обвивает горло терновым венцом, медленно разливается по венам, наполняет грудь, пока не распространится по всему телу. И тогда, каждый нерв, каждая клеточка кожи, до мозга костей, до самого ядра стремится освободиться от нее.

«Кончики пальцев начинают дрожать. Сначала, едва заметно, но с каждой секундой все сильнее и сильнее. Я сжимаю кулаки в бесполезной попытке расслабиться, по привычке начинаю считать, до десяти, до ста, до тысячи. Это может длиться минуту, а может и час. Толчком для начала необратимой реакции может стать все что угодно: неловкий жест, неудачный взгляд. Иногда я могу смотреть на одного из своих одноклассников, и чувствовать, как в груди начинает клокотать ярость. Это как русская рулетка, никогда не знаешь, кто будет следующим, на кого укажет робкая рука фортуны, и он привлечет мое внимание. Я сама не знаю, как эта схема внутри меня работает, но работает всегда безотказно. Я учусь ее контролировать, я медленно, через нос делаю глубокий вдох. Один, второй, третий. Бывает, что это помогает, сердце перестает биться в учащенном ритме, мышцы расслабляются, и через несколько мгновений я могу вернуться к своему нормальному состоянию. Но с каждым разом мне все труднее это делать, с каждым разом сложнее сдержаться и не поддаться единственному, преследующему на тот момент, меня желанию.»

Время не лечило ее раны и разум не пытался ему в этом способствовать, загоняя девушку все дальше и дальше в беспросветную мглу. Справляться с собой она научилась по средствам причинения боли себе же. Так внутренние стороны ее обеих рук быстро покрылись тонкими, сначала багровыми, потом белыми шрамами, но широкие браслеты и длинные рукава одежды прекрасно скрывали их от посторонних глаз. Ничего серьезного, никаких попыток покончить жизнь самоубийством. Она как никто другой, прекрасно знала – если нужны непоправимые последствия, резать следует не поперек, а вдоль. Она же проделывала это, осторожно касаясь лезвием тонкой кожи так, чтобы оно чуть рассекало вену, но не перерезало.

В таком ритме прошли три года ее жизни. За эти три года она стала хитрее и изворотливее. Свои слабости научилась скрывать, так же как и свои странности. Быстро поняла, для того чтобы не привлекать лишнее внимание, нужно иногда улыбаться, отвечать на вопросы, поддерживать разговор. Но улыбка, стоило ей отвернуться, разбивалась вдребезги, а слова оставались лишь безжизненными звуками. Она ежедневно создавала вокруг себя фантом нормальной жизни, в действительности же давно потеряв к ней интерес. И если дома у нее хватало сил поддерживать иллюзию, то за его пределами эти силы иссякали. Единственным, кто смог к ней пробиться , был Джейк. Она испытывала к нему хоть холодные, но чувства, хоть слабую, но привязанность. Он был к ней на шаг ближе всех остальных, и этот шаг был сделан именно тогда, когда другие оказались далеко за пределами ее досягаемости.

Ее взгляд утратил легкость и искренность. От постоянного ожидания увидеть знакомые черты в лицах посторонних, стал колючим и холодным. Она целиком и полностью находилась в режиме ожидания, собранная и готовая ко всему. Пока это действительно не произошло.