Название: Музыка не солжет
Обложка: 20
Жанр: ангст, романтик, вампиры (альтернатива)
Рейтинг: R
Пейринг: Белла/Эдвард
Бета: -
Саммари: Пять лет... Прошло пять долгих лет, с тех пор, как я в последний раз слышала звук шороха опавшей листвы. Это был звук твоих дорогих шагов…Твоих шагов, когда ты уходил, оставляя меня навсегда…

---

- Я люблю тебя, Эдвард, - привычно прошептали мои губы ежедневную мантру. Она помогала мне дышать, думать, учиться, работать, жить дальше. Когда он покинул меня, в груди разверзлась кровавая дыра, которая осталась на месте моего сердца. Он забрал его с собой, когда, поцеловав в последний раз меня в лоб на прощание, развернулся и просто исчез из моей треклятой жизни.
Первый год без него я почти не запомнила. Закрывшись от всего мира, от воспоминаний о нем, о нас, я не выходила из комнаты. Его жестокие слова, произнесенные спокойным голосом, что не было никаких нас, уничтожили мою душу, оставив пустую оболочку, которую все почему-то продолжали называть Белла Свон. Чтобы не задыхаться от боли, я выключила все мысли. Старалась не ходить никуда – все в Форксе мне напоминало о нем. Особенно сочувствующие жалостливые взгляды моих знакомых и одноклассников. Это было невыносимо. В школу я тоже больше не ходила.
Год спустя после твоего исчезновения, осень, как ни странно, снова вернулась Форкс. Да, жизнь текла своим чередом и ей не было дела до пустоты в моей груди. Мир не остановился.
Осень вернулась и выдалась особенно дождливой. Массы воды ежедневно низвергались на Форкс, как будто небо плакало вместо меня. А может, просто Бог наконец сжалился и решил повторить всемирный потоп, который смоет последние доказательства того, что ты существовал. Но воспоминания никакой потоп смыть не мог. И осень продолжала рыдать вместо меня, пока мои глаза оставались сухими. Я не смела даже просто подумать о нем, чтобы боль не согнула меня пополам.
Дом Чарли не выстоял перед таким бурным натиском, и ноябрьской ночью я проснулась, дрожа от невыносимого холода. Мгновенье спустя на меня выплеснули ведро ледяной воды. Из груди вырвался крик – самый громкий звук, который я произнесла с момента расставания с тобой. Громко разговаривать, смеяться, кричать я себе тоже не позволяла – можно было забыться и упустить момент возвращения памяти, а значит и боли. Визжа не своим голосом, я вскочила с кровати и, мало что понимая, шарила в темноте, пытаясь найти выключатель. Кто-то злобный продолжал поливать меня ледяной водой. Наконец, мне удалось включить свет.
Яркая вспышка на короткий миг осветила комнату, в которой я провела свое детство и продолжала добровольное заточение. Затем раздался сухой треск, посыпались голубые искры, а потом тьма снова поглотила комнату и меня, стоящую посередине и дрожащую, как мокрый лист на ветру. За тот короткий миг, пока свет все-таки был, мне удалось разглядеть развороченный потолок: разлом в центре шел вдоль всей комнаты, напоминая глубокую расщелину в моей пустой груди. Потоки ледяной воды хлестали из дыры в потолке, стекая по краям, заливая кровать.
Я все еще стояла оглушенная всем этим одновременным натиском холода и воды, когда за окном блеснула молния, осветив вспышками своей которой жизни поле сражения стихии с моей кроватью. На моем сиреневом покрывале разлилась огромная лужа. Освещенная разрядами молнии, кровать показалась мне на короткий миг залитой лужей черной крови. Меня проняла такая жуть с ног до головы, что я стала медленно пятиться назад, пытаясь найти выход из комнаты, которая теперь была погружена в кромешную тьму. Только было слышно, как холодные струи продолжают стекать с потолка. Но где-то на задворках сознания я чувствовала, будто просыпаюсь после долгого сна. Голубые искры электрических разрядов напомнили мне о уроке биологии, классе погруженном в полумрак и о… Нет!
Утром мы с Чарли оценили масштабы бедствия. Крыша на чердаке оказалась сильно прохудившейся. Вода, видимо, скапливалась не один день, пока не хлынула одним пробуждающим и бодрящим потоком в мою комнату, размыв покрытие над вторым этажом. Крышу помогли залатать знакомые Чарли из резервации Ла-Пуш. Молодые сильные ребята справились за один день. Я поднялась наверх в свою комнатку: сомневаюсь, что там уже можно ночевать, но нужно хотя бы начать наводить порядок.
Моим глазам предстало плачевное зрелище: все вокруг было засыпано старой трухой, в которую превратилась с годами наша крыша, в нос бил тяжелый запах отсыревшего дерева и штукатурки. Вздохнув, я стала сметать мусор и собирать его в большой целлофановый пакет. Неся очередную порцию трухи к пакету, я почувствовала, что начала падать. Ну, конечно!
Растянувшись посреди комнаты прямо на грязном полу, я попытала найти причину падения. Дощатый настил был влажным. Одна из половиц, набухнув от избытка влаги, вышла из стыка и стала похожа на высунутый язык, дразнящий меня, неуклюжую. Я зацепилась носком за этот выступ, чем окончательно выворотила половицу наружу. Я вздохнула: теперь Чарли еще и пол придется чинить. Я поднялась и начала отряхивать грязную труху с джинсов, как вдруг застыла на месте. Мне показалось, что под половицей мелькнул серебристый отлив. Что за?..
С бьющимся сердцем я опустилась на колени и приподняла выступающий край доски. Сердце уже вовсю грохотало в моих бедных ушах, воздуха не хватало, чтобы сделать вдох. Я уже знала, что найду, но сознание отказывалось верить. Диск, серебристый диск с музыкой… Эдварда. Я почувствовала, как моя плотина, воздвигнутая в душе для защиты от боли, гулко ухнула – это были последние секунды ее существования. Под диском лежали фотографии и билеты. Его глаза смотрели на меня с любовью и нежностью. Он бережно обнимал меня, прижимая к себе. Идеальный, живой, мой Бог.
Я уже не запомнила, как трясущимися руками вставила диск в плейер. Музыка, чарующая, прекрасная, разлилась вокруг. Это играл мой Эдвард. Мою колыбельную. Для меня. Она убаюкивала, исцеляла зияющую рану в груди, рассказывая, как глубоки чувства композитора, что это настоящая любовь. Музыка не умеет лгать.
Сколько я просидела вот так уже не помню. И все слушала, слушала. Эдвард любил меня – остальное не имело для меня больше значения. И он существует – вот его любимые глаза цвета янтаря смотрят с фотографии. Музыка за него рассказала правду. Достаточно уже того, что просто живу с ним в этом мире и знаю: где-то есть мой Эдвард. Слезы счастья все текли и текли по щекам.



Я вернулась в школу, закончила выпускной класс, отдав все силы и время учебе. Моих баллов хватило для поступления сразу в несколько колледжей. Я выбрала Чикаго, где продолжила углубленное изучение биологии.Посменно работала в приюте для животных.
Прошло четыре года. Каждый день всех этих лет музыка Эдварда звучала в моем плейере, а его теплый любящий взгляд согревал меня с фотографии. Это была уже не тот старый снимок – он был слишком драгоценен. Я заказала печать несколько больших портретов, где изображен только он, безупречный, божественный. Я рассказывала ему обо всех достижениях, проблемах, мыслях, рождающихся в моей голове. И он слушал, неизменно излучая нежность и заботу своими золотыми глазами.
Приближался канун Рождества. Ощущение праздника уже начинало витать в воздухе. Это такие неуловимые порывы, которые знакомы тебе с детства и неизменно будят в душе ожидание чуда. Будто маленький гномик начинает щекотать пятки, когда ненароком вдохнешь, проходя, запах мандаринов и хвои, а мысли в голове становятся как легкие облачка, разлетающиеся вихрем, стоит только аромату рождественских пирогов ворваться в легкие вместе с морозным духом. Повсеместно на улицах и площадях появились наряженные ели. Ветви буквально ломились от гор игрушек и сладостей на них. Миллиарды, мириады, да что там – дофигалиарды!- разноцветных огней опутали город. Вместе с подготовкой к празднику пришла сказка.
Я шла по одной из улочек декабрьского Чикаго, кутаясь в большой пушистый шарф – было морозно и долго вдыхать колючий воздух не хотелось. В ушах звучала моя Колыбельная – со своим плейером я практически не расставалась. Мне нужно было разыскать редакцию местного радио: питомник для животных, в котором я работала, собирался разместить социальную рекламу на радийной частоте (наш скромный бюджет мог позволить только это). Наконец-то нужный адрес! Я поспешила зайти в холл теплого помещения, чтобы быстрее согреться. Попытавшись выпутаться из шарфяного плена, я поняла, что увязла в нем окончательно: шарф замотался вокруг шеи и рта, и только все больше наползал на глаза от моих неловких попыток. Сдавать свои позиции он не собирался. Первой сдалась я и просто рванула изо всех сил шерстяную удавку через голову. Я застыла, когда посреди холла ожила музыка Эдварда: от рывка наушники выскочили из гнезда плейера, и мелодия вырвалась через динамики на свободу, став достоянием всех посетителей, находящихся со мной в теплом холле.
Сильно покраснев, я неуклюже пыталась вставить штекер обратно. Окоченевшие руки не слушались, и мелодия продолжала бесстыдно обнажать любовное чувство для всех. Казалось, что я уже превратилась в обугленную головешку, когда мне наконец удалось запихать металлический выступ наушников в отверстие, и музыка оборвалась. Я с облегчением выдохнула – для меня случившееся было равносильно публичному признанию в чувствах, которые я так долго скрываю в своей израненной душе.
Приведя себя в порядок, я стала подниматься вверх по лестнице в поисках нужной мне студии, когда сзади раздался громкий оклик:
- Девушка, милая! Подождите!


Ко мне подбежал коренастый человечек в сером костюме. Он, пытаясь перебороть отдышку, скороговоркой протараторил:
- Что? Что это было? Что это за чудесная музыка? Кому она принадлежит? Композитор? – засыпал он мне вопросами, как из короба.
- Ну.. Это… Моя.. Мой.. написал.. Для меня.. – Цвет переваренной свеклы мне очень к лицу, не правда ли? – Это Колыбельная. Мне подарил ее.. лю-ббимый.
- О! О! – Завопил человечек с еще большим восторгом. – Это гениальнейшая вещь, которую мне когда-либо приходилось слышать! Ваш молодой человек, вероятно, известный композитор?
- Нет, вовсе нет, – пролепетала я, пятясь назад, смущенная таким внезапным пристальным интересом к моей тайне. – Он сочиняет… сочинял… иногда. Просто так.
Человечек подпрыгнул, как маленький мячик:
- Я - Пол Смит, директор этого радио! Продайте! Продайте мне эту гениальную вещь! – завопил он, протирая лысину платочком, на котором от усердия выступила испарина.
Сначала я отказалась наотрез – для меня это было равносильно публичному обнажению. А уж торговать своей любовь, наживаясь на этом, тем более не собиралась. Радийный директор был очень настойчивым. Спустя неделю его непрекращающихся звонков, я согласилась «пожертвовать» Колыбельную – весь гонорар, который Пол предлагал мне, все вырученные средства от проката мелодии, пошли на счет приюта для животных.
Эдвард стал для меня еще реальнее. Его музыка в одночасье завоевала популярность и любовь слушателей. Против воплощения любовной искренности такой силы слушатели не могли устоять. Мелодия распространилась, подобно пожару: звучала из радиоприемников, плееров, телевизоров – из каждого утюга. Мой любимый всюду был со мной. Я слушала и представляла, как длинные чувственные пальцы перебирают черно-белые клавиши, как он поднимает глаза и я таю, купаясь в теплом золоте его взгляда, излучающим сильнейшее чувство. Я видела, как он смотрит на меня, когда я сплю, а он сидит рядом у моей кровати до утра. Я шепчу его имя во сне, его глаза темнеют, и он осторожно накрывает мою руку своей ладонью, боясь потревожить, гладит разметавшиеся на подушке волосы, а губы шепчут ответные признания.



Наступил канун Рождества. Повсюду витал дух праздника, который теперь звучал во всю мощь. Толпы румяных веселых прохожих, галдя, толкали меня, когда я пробиралась сквозь них по улице. Ко мне в гости должны были приехать мама с Филом, чтобы вместе встретить Рождество (читай: бросить спасательный круг бедной, несчастной, одинокой Белле), и я шла в кондитерскую купить рождественский пирог, который очень любила мама и просила его непременно приобрести. На маленькой площади стоял очередной Санта и зазывал ребятишек рассказать о своих заветных желаниях, звоня в колокольчик. На красном ковре разместили упряжку волшебных оленей – фигурки смотрелись очень здорово, словно вот-вот оживут и понесут Санту развозить подарки. Поодаль стояло огромное кресло – настоящий трон – добрый волшебник присаживался на него всякий раз, когда к нему подходил ребенок. Он сажал на колени маленьких непосед и, склоняя ухо, слушал и запоминал самые заветные желания. На какой-то краткий миг мне тоже страстно захотелось вот так же присесть и загадать свое самое… Ах, к сожалению это невозможно, и я уже давно не ребенок.
Я ускорила шаг, когда поравнялась с упряжкой оленей: мне хотелось быстрее пройти этот оплот сбычи мечт – совсем не горела желанием снова впадать в уныние при мысли о невозможности осуществления моей мечты.
Санта Клаус все звонил в золотой колокольчик. Я уже почти миновала его, но вдруг резко остановилась как вкопанная, словно налетев на невидимую стену. Нет, это был не извечный «Jinglebells». Тоненький перезвон колокольчика сложился в моей голове в мотив Колыбельной. Ну и что я так разволновалась? Уже за эти пару недель должна была привыкнуть к бешеной популярности музыки Эдварда. Подумаешь, и Санта попал под ее колдовское влияние.
Упрямо тряхнув головой, чтобы сбить наваждение, зашагала дальше еще быстрее.
- Красавица! – Раздался позади голос чудесного старика. Он чуть шепелявил и шамкал, и я подумала, что волосы от роскошной бороды и усов, видимо, набились ему в рот. – Не хочешь ли посидеть у дедушки на коленях и поведать ему свое самое заветное желание?
Я обернулась и успела заметить хитрую усмешку, тоже запутавшуюся в искусственной бороде. Ну да, «дедушка», ага… Пока я мялась, формулируя вежливый отказ, «дедуля» очень грациозно подскочил ко мне, придерживая здоровенный синтепоновый живот, который перевешивался через кожаный ремень. Он, не дав опомниться, подхватил меня под локоть и поволок к своему адскому трону. Моего слабого сопротивления он вовсе не заметил. Он подхватил меня, словно пушинку, и усадил к себе на колени. Я совсем потеряла дар речи, услышав смешки случайных прохожих. Кто-то протяжно присвистнул, и я стала в один миг цвета «дедушкиного» одеяния – красной, как перезрелый помидор.
- Так что ты хочешь больше всего в жизни? – Продолжал зажевывать свою бороду Санта. Вдруг он сильно привлек меня к себе и бархатным низким шепотом выдохнул мне прямо в ухо:
- Подумай хорошо, красавица. Ведь я волшебник, и твое желание обязательно сбудется…
Мое сердце заухало так, что в глазах стало темнеть. Последнее, что я запомнила, - это сверкающий взгляд из-под густых искусственных белых бровей, расплавленное золото, обжигающий топаз…



- Белла-аа… Беллаа… - Этот голос, зовущий меня, ласкающий, заставляющий кровь стать горячей и понестись по венам с бешеной скоростью. Я открыла глаза.
- Эдвард!
- Тише, любимая, тише. Прости меня, если можешь. Я больше не смог находиться вдали от тебя. Я самый страшный лжец, предатель, который уничтожил сам себя. Каждая секунда моего существования без тебя была адом: я горел заживо, живя только воспоминаниями о тебе. Лишь мысль о том, что где-то есть ты, держала меня на этой земле, на этом свете.
Прожив год в этом аду, я решил, что найду тебя через четыре года, чтобы убедиться, что все у тебя все хорошо и ты наладила свою жизнь, – он запнулся, и продолжил, тяжело вздохнув, – нашла достойного тебя молодого человека и счастлива с ним. Все мои силы теперь уходили на то, чтобы выдержать это время, переждать, не отравиться искать тебя раньше.
Я лежала на кровати в съемной квартире, не шевелясь, боясь спугнуть свое божественное наваждение.
- Едва минули эти пять лет, я сорвался с места, как полоумный, бросился искать тебя. И что я обнаружил? Ты одинока. Живешь, учишься, работаешь – справилась с ситуацией гораздо лучше меня, забившегося в самую грязную крысиную нору, чтобы никого не видеть и ничего не слышать. Но рядом с тобой не было спутника. А потом я обнаружил, что ты носишь с собой повсюду часть моей души – мою музыку. С этого момента желание вернуться и открыть свое присутствие стало практически невыносимым. Но я боролся с собой и держался из последних сил, чтобы сдержать обещание: никогда больше не подвергать тебя опасности, дать, любимая, возможность прожить человеческую жизнь, сохранив свою чистую душу. Увидев тебя, я уже не в силах был уйти снова и решил быть твоей тенью до конца дней.
Я села на кровати, сдвинув одеяло. Эдвард стоял на коленях передо мной, сжимая мою руку. Он склонил голову, и я ласково провела несколько раз по его чудесным мягким волосам цвета бронзы на солнце.
- А потом моя музыка стала звучать отовсюду, я видел счастье на твоем лице, Белла, и боялся поверить, что нужен тебе после того, что сделал, после всех этих мучений, которые ты перенесла из-за меня. Но музыка звала, она просто не могла лгать: она говорила о моих чувствах, а ты отвечала взаимностью. Звуча теперь повсюду, мелодия настаивала на том, что ты, любимая, не забыла меня, все еще ждешь, и больше не мог сопротивляться ее зову. Я не ошибся, Белла? – он поднял голову, и расплавленные топазы поникли в мою суть, в самое сердце. – Я вернулся навсегда. Не смог устоять перед искушением, когда ты оказалась так близко. Я твой, любимая, и это неизменно. Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня, позволишь быть рядом?
- Эдвард! Как ты можешь сомневаться! Мое сердце давно принадлежит тебе, ты унес его с собой, когда ушел. Я готова провести с тобой вечность, идти рядом до самого конца времен...