Маркус

Хорошо-то как!.. Маркус протянул озябшие ладони к плошке с огоньком, вытянул уставшие ноги. Из окна, прикрытого ставнями, тянуло холодом. Который день дождь и ветер, не иначе как боги за что-то рассердились на людей.
«Эх, люди... - думал Маркус. - Сколько еще должно пройти времени, чтобы рассеялось людское невежество!.. Как, ну как объяснить, как рассказать, как донести до них, что нельзя уповать только на богов!.. Человек — он и только он способен излечить раны. Боги могут поддержать, помочь, но во главе — только человек!..»
Маркус механически тер ладони над плошкой и думал. У него давно вошло в привычку проигрывать перед сном все то, что произошло за день. Этому его научил еще отец, приохотивший мальчишку к медицине. Старый Фесарион всю жизнь занимался врачеванием, и его отец, и его дед. Кем как не врачом суждено было стать Маркусу! Он начинал еще мальчишкой. Примечал, что и как делает отец, перенимал семейные секреты. Помогал отцу делать целебные взвары, учился не бояться гнойных ран и всяческих телесных недугов.
Еще тогда поразило его то, что врачеватель, по сути, только лишь наблюдает, и робко, осторожно, пытается вмешаться в естественный ход вещей. Взять, например, перелом. Он срастется и так, никуда не денется. Врач лишь наложит тугую повязку. Но как этого мало!.. Даже боль не унять толком!.. Все отвары, все травы могут лишь одурманить страдальца, который в полусне будет все так же стонать и метаться...
Маркус вздохнул, достал с заботливо приготовленного блюда, стоявшего на решетке над жаровней, лепешку, разломил и бездумно, кусок за куском отправлял ее в рот. Как странно и несправедливо... Он рассматривал мастерски разрисованное блюдо. Обнаженные бегуны-олимпийцы — совершенные тела, прекрасно вылепленные фигуры. Рельефные мышцы, словно вырезанные гениальной рукой великого скульптора... Почему так: художники и скульпторы могут отразить всю красоту, совершенство человеческого тела, воспроизвести его во всех подробностях, изящными штрихами подчеркнуть его божественную красоту, а он не может вылечить это тело, хотя с закрытыми глазами умеет определить каждую мышцу?... Он, врачеватель, подобен слепцу, на ощупь бредущему в темноте. Маркус застонал от бессилия. Сколько раз он, врач, которому так доверяли, бессильно опускал руки...
Ему вспомнился молоденький парнишка, раб, один из тех, кто использовался на строительстве храма бога Аполлона. Многие врачи отказывались пользовать рабов, считая их домашней скотиной, но не он! Маркус никогда не делал подобных различий. Рабы такие же, как свободные граждане, они так же страдают, так же чувствуют боль. Как он может равнодушно отвернуться!..
Мальчика завалило огромными камнями. Когда Маркуса привели, раненый уже не кричал, а только слабо скулил. Его нога... Ниже колена ее просто не было. Кровавый фарш, из которого торчали осколки ослепительно-белой кости, и алая, неправдоподобно глянцевая кровь, толчками вырывавшаяся из разорванных сосудов...
Единственное, что он мог сделать, это туго перетянуть то, что осталось от ноги, жгутом. Перетянул и остро заточенным инструментом попытался отсечь ту часть, которая никогда уже не понадобится...
Мальчишка застонал, забился. По команде Маркуса рабы крепко схватили его за руки и здоровую ногу; один из них лег поперек, пытаясь удержать рвущееся тело. Маркус, стараясь не слышать стона, пилил кость. Когда он закончил, было поздно... Умер ли мальчик от кровопотери, или от болевого шока, или от того и другого вместе, Маркус не знал.
Он забрал тело себе. Хозяин покойного не возражал — ему же меньше хлопот. А Маркус, разложив тело на каменной плите в пристройке к дому, задумался. Он уже не раз вскрывал тела умерших. Медицина его времени не практиковала вскрытий, и Маркус поначалу побаивался, что боги накажут его за подобное занятие. Но небеса безмолвствовали, и врач сделал вывод, что они не возражают. Куда хуже будет, если узнают люди. Его обвинят в непочтительном отношении к умершим. Что тогда станет с ним, изгонят ли его из города или даже убьют — Маркус предпочитал не думать об этом.
Надо было спешить. День клонился к закату, но было еще более-менее светло. Надо непременно успеть все сделать сейчас, потому что завтра из-за жаркого и влажного климата тело начнет разлагаться.
Стараясь не смотреть в искаженное предсмертной мукой лицо, Маркус острым ножом рассек тело от грудины до лобка. Нет, разве поймешь, что явилось причиной. Сколько тел надо вскрыть, сколько описать и сравнить органов, сколько зарисовок сделать... Эх... Не при его жизни, похоже, люди проникнут в эту тайну. Видимо, суждено ему до конца своих дней лишь смутно представлять в самых общих чертах, что является причиной того или иного недуга. Понять причину, устранить ее — и люди станут во всем подобными богам, станут бессмертными! Маркус в бессилии сжал кулаки. Недаром боги не дали людям таких знаний, зачем им конкуренты...
Маркус погрузил руки в заранее припасенный таз с водой, смывая с них кровь. Потом аккуратно омыл тело, облачил его в свой старый хитон и позвал слугу, немого раба. Очень он удобен для подобных случаев — никому ничего не расскажет...
Он вынырнул из своих воспоминаний. Молодой раб ворочал уголья в жаровне, они трещали и стреляли длинными оранжевыми искрами. «Ум наш подобен таким искрам, - думалось Маркусу. - Они могут осветить лишь крохотный кусочек пространства, а вокруг — безбрежный океан темноты, так и мы можем познать лишь исчезающе малую часть истины, а все остальное так и останется во мраке неведомого...»
Маркус велел подать ужин сюда, к себе, на мужскую половину — не хотел беспокоить приболевшую супругу. Даже ее он не мог толком вылечить!.. Она кашляла который день, жаловалась на боли в груди. Маркус лечил ее растираниями, отварами целебных трав, способствующих отхождению мокроты, массажем. Вроде бы кризис миновал, но она была еще слаба. И здесь все на ощупь, и здесь перебором средств: подойдет – не подойдет, поможет – не поможет!..
Раб запалил светильник, канделябр в виде искусно сделанной человеческой головы — подарок благодарного пациента за то, что Маркус избавил его от глухоты. Маркус всегда улыбался, глядя на канделябр: забавная история! Благородный горожанин был вовсе не глух, просто ушные каналы забивали огромные серные пробки. Маркус промыл уши водой под давлением, вымыл пробки, и к горожанину чудесным образом вернулся слух. Если бы все всегда было так просто!..
Раб выкладывал из бронзовых кастрюль и сковород острый козий сыр, баранину, бобы, из плетеной корзины достал хлебные лепешки, налил из кувшина легкого вина. Он неодобрительно качал головой, глядя на хозяина: давным-давно тот не устраивал симпосий, торжественных обедов. Хозяин — весьма уважаемый человек, поток подарков от благодарных пациентов не иссякает, а вот в быту он более чем скромен. Похватает не глядя одно, другое, наскоро запьет, и на этом все закончится. Нет размаха, не показывает он широту души. То ли дело его прежний хозяин — и изысканные кушанья, и танцоры, и акробаты, и музыканты услаждали взор и слух благородным гостям. А тут... Но хозяин он хороший: работой не морит, не бьет, и даже лечил ему руку, которую он обжег кипящим маслом.
Сегодня Маркус, против обыкновения, не спешил. Он думал, ломал себе голову и никак не мог прийти ни к одному решению. Интереснейший случай: маленький сын судьи уже второй день метался по своему ложу, истошно крича. Какой-то зверь укусил его за ногу, возможно, в ранку попала грязь. Форма укуса заинтересовала Маркуса. Он готов был поклясться, что это след человеческой челюсти. Но кто, каким образом?.. Осторожные расспросы матери, нянек и рабов мальчугана ничего не дали. Вчера и сегодня почти весь день провел он у постели больного, но ничего не помогало: ни компрессы, ни примочки. Маркус гладил горевшую пожаром голову мальчика и напряженно размышлял. Что же сделать?.. Что?
И он решился. Надо хорошенько подготовиться, прокалить над огнем как следует инструменты — он не раз замечал, что в этих случаях, если больные остаются в живых после его вмешательства, загноения происходят реже, чем если он просто мыл инструменты — и попробовать вскрыть рану, возможно разрезать всю лодыжку. Может быть, надо дать выйти гною, который никак сам не может пробиться, и тогда малышу полегчает?.. Но сначала он посмотрит, как там жена. Прислуга, конечно, от и до соблюдает его назначения, а один из рабов несколько раз в день приходил к нему с докладом о ее состоянии, но он должен посмотреть сам.
Он поднялся на женскую половину. Вообще-то так не полагается, но сейчас не до политесов. Все было более-менее хорошо: жена крепко спала, жар и лихорадка отступили. Рабыня, безмолвной тенью сидевшая у ног больной, с надеждой подняла на него измученные, усталые глаза.
- Иди, ляг, - сказал Маркус, - объяснишь госпоже, что это я разрешил.
Девушка благодарно кивнула. Маркуса любили не только пациенты и жена. Его любили все в этом доме.
Маркус неторопливо готовился. Глядя на раскалившийся в пламени огня клинок, он представлял, как осторожно, плавным движением вскроет рану, как рассечет мышцы, углубляясь внутрь и стараясь не делать лишних движений, как хлынет из раны кровь и гной. Да, именно так. И надо было сделать это еще вчера.
...В доме больного мальчика все было по-прежнему, только несчастный малыш уже не кричал от боли. Он беспомощно возил ручонками с обломанными ногтями, судорожно вздыхал, словно за каждый глоток воздуха приходилось бороться. Сердечко билось часто-часто, как у крохотного воробья.
Маркус понял, что малышу осталось недолго. Он достал из походной сумы несколько клинков, велел принести таз с водой и чистую ткань. Любопытные рабы столпились около двери.
Маркус выбрал троих мужчин покрепче и велел держать мальчика. Рабы растянули по ложу маленькое тело...
Странно, но кожа вокруг укуса не была багрово-синюшной, как предполагал увидеть Маркус. Наоборот, от лодыжки распространялась странная мраморная бледность. Маркус примерился, намечая разрез.
Как ни странно, кровь не спешила выплеснуться из раны багровой рекой. Скорее она была похожа на густое желе. Маркус от удивления чуть не выронил клинок. Такого просто не может быть!
Он расширил длину разреза в обе стороны от укуса и принялся выжимать оттуда кровь. Она нехотя выдавливалась, спеша тут же застыть странной массой. И тут Маркус понял, что парнишка больше не дышит...
Он медленно выпрямился. Вот и все... Еще один проигранный бой...
Отвернувшись от несчастного ребенка, он оттирал инструменты от непонятной субстанции, которая была в жилах мальчика вместо крови. Она тянулась вязкими длинными нитями, не желая отдираться. Он тер и тер несчастные клинки, пока не услышал странный звук.
Обернувшись, он чуть было не лишился чувств от удивления. Малыш, только что умерший на его глазах, медленно поднимался. Рабы с воплями, толкаясь и отпихивая друг друга, ломились прочь выскочить из комнаты. Холодок ужаса пробежал по спине Маркуса, щекоча его своими ледяными коготками. Откинув инструменты, он подсел к ребенку. Мальчик повернул голову...
Прямо на Маркуса смотрел кто-то, еще минуту назад бывший малышом Аргиросом. Кроваво-красные, налитые кровью глаза, заставили помертветь от ужаса. Медленным, невыразимо плавным движением ребенок протянул руку и коснулся Маркуса. Врач поразился этому ледяному прикосновению. Мальчик сжал его плечо железной хваткой и неожиданно легко оседлал его. Маркус инстинктивно попытался сбросить ребенка, но тот держался очень крепко. И тут острая боль ледяным уколом пронзила его плечо. Мальчишка вцепился в него острыми зубами. Маркус судорожно бился и кричал, пытаясь сбросить легонькое тело. Прибежавшие на шум рабы оторвали ребенка от Маркуса. Дикая боль в плече не отбила удивления, и сквозь кровавый туман Маркус видел, как мальчишка, легко расшвыряв дюжих рабов, выскочил в дверь.
Пошатываясь на разом ослабевших ногах, Маркус поднялся. Он зажал ладонью горевшее огнем плечо и поплелся к выходу. Домой, срочно домой. Лечь. Ему хотелось побыстрее добраться до дома, где он попробует сам или прикажет рабу, не дожидаясь распространения заражения, вырезать место укуса. Добраться домой...