Глава 6. Спаситель.
Итак, как я и ожидала, для меня началась новая жизнь. Почти все, что было до этого, поменялось на сто восемьдесят градусов, за исключением некоторых вещей. А в частности меня, Пряника и, наверно, зеленоглазого.
Как только я приехала в интернат, то почти сразу направилась к своей классной руководительнице. Она была не очень рада меня видеть и в целом, не понимала суть прихода. Но, когда я заставила себя обворожительно улыбнуться, и сказала: «Добрый день!», у бедной женщины съехали очки. Она грузно осела на кресло и стала тереть глаза. Я бы на ее месте терла уши. Ну, да что с нее взять. Даже после того, как она услышала, что я разговариваю, ей потребовалось время, чтобы это переварить и в это поверить.
Сначала она даже причитала, что я притворялась с приезда, но когда я ей показала медицинскую карту, она окончательно убедилась, что до сего момента я была неизлечимо глухой. Из-за чего ей опять потребовалось время, свыкнуться с мыслью, что я волшебным образом вылечилась. Ну, не везет мне с классными руководителями! Вечно они сомневаются в моей глухоте. И если один раньше сомневался, что я не слышу, эта же сомневалась, что я обрела слух.
Но, через пол часа, убедившись, что я стала слышать, она села на телефон и стала обзванивать каких-то специалистов. Ей нужно было докторское доказательство, что это не чудеса. А я села на диван и, сложив ручки на животике, наблюдала, как она с пеной у рта рассказывает, что у нее в интернате излечился ребенок.
Через два часа ее кабинет был набит кучей докторов и даже парочкой журналистов. Мне было настолько не уютно, что, застеснявшись, я всякий раз опускала глаза в пол. В итоге, я даже не поднимала лица на тех, кто осматривал меня.
А они трогали мои уши, заглядывали в них словно в колодец. Пихали какие-то трубки, делали измерения, словно я инопланетянин. А потом разводили руками и восторженно охали. Никто из них и не предполагал, что человек с такой историей болезни, будет когда-нибудь слышать. А я очень хорошо слышала. Особенно то, как они обсуждали меня в третьем лице. Кричали мне в уши, проверяя на слух и снова охали, собираясь написать докторскую диссертацию.
Все это время, учительница, вившаяся вокруг меня и с таким добродушием обнимавшая за плечи, что становилось страшно, всем уверенно заявляла, что девочка вылечилась благодаря интернату. Его атмосфере, природе и, несомненно, преподавательскому составу. В принципе она была права. Но только в одном. Лес, который она назвала вскользь, способствовал этому и то только тем, что именно в нем я встретила старуху.
В остальном, все было так же. Доктора внимательно ее слушали, веря каждому слову и, быстро записывая в блокнотики, обменивались мыслями по этому поводу. Мне же и слова никто вставить не дал, только попросили отвечать на вопросы. Чувствуете ли вы щекотку в ушах? Сопутствуют ли боли при слуховом процессе? И остальную ерунду в том же духе.
Журналисты, так же присутствующие при этом, тихо записывали все на диктофон, чтобы отдать это потом в газеты. Даже взяли интервью у какого-то очень важного доктора и, естественно, у классной руководительницы.
- Что вы, Риту я очень хорошо знаю! – говорила она в маленький микрофончик густо краснея и поправляя очечки, - Я тесно общаюсь с ней с первого дня и очень хотела, чтобы она начала слышать!
Я, стоя в стороне, задыхалась от беззвучного смеха. Ну, да, тесно общается! Как же, держи карман шире! За все это время, что я жила в интернате, видела ее раза три, а общалась один – позавчера, отпрашиваясь домой.
Но классная руководительница упорно всем заявляла, что считается чуть ли не моей лучшей подругой и больше всех способствовала тому, что я обрела слух. Когда же ее спросили, как это произошло, она только сложила губки бантиком и, покачав головой грустно заявила:
- О, это очень долгая и путанная история… Может, спросите у девочки? Она лучше расскажет и, так сказать, впечатления опишет!
И подтолкнув всех журналистов ко мне, поплыла к докторам, которым лапшу на уши вешать, оказалось проще. Они доказательств не требовали.
Журналисты же, пихая мне в рот свои диктофоны, забросали меня вопросами на тему того, как я обрела слух. Вопросы были и глупые, и сложные, и непонятные. Я не знала, на какие отвечать первыми и на какие отвечать вообще, поэтому тихо ляпнула ответ на самый простой и короткий вопрос.
- Вы счастливы? – спросил низенький мужчина с проплешиной на макушке.
- Эээ…Наверно, - протянула я, отпихивая от своего лица руки загребущих журналистов, - Вы бы были счастливы, если бы никогда не слышали, и вдруг обрели слух?
Вопрос был риторический, но мужчина серьезно задумался, что даже убрал свой микрофончик. Ему, наверно, впервые задавали вопросы на его работе. Загруженный, что все идет не так, как нужно, что он должен задавать вопросы, а не я, мужчина отошел и сердито сказал, что я слишком умная.
К вечеру, точнее к ночи, толпа рассосалась. Доктора и журналисты расселись по машинам и уехали. Одни писать диссертации на тему детского развития, друге штопать в газетах статьи, типа: «Влияние природы и учителей на детский слух и нервную систему» или «Ей подарили уши. Интервью Пеньковой И.А.»
Я же, наконец, села на кожаный диванчик, стоявший в кабинете классной руководительницы. Но та, проводив всех гостей, выставила и меня за дверь.
- Иди, спи, а то снова оглохнешь, - сказала мне «лучшая подруга», устало поправляя очки и хлопая дверью перед самым моим носом.
На этом все, как мне показалось, закончилось. Но что-то я размечталась.
Утром, когда я в полусонном состоянии спускалась, меня разглядывал чуть ли не весь интернат. Учителя, до конца не верившие, что я слышу, подходили ко мне прямо во время завтрака и задавали глупые вопросы. Я зевала и, падая от недосыпа в манную кашу, отвечала совершенно не впопад. Но они и этим были довольны. Главное отвечаю, говорю, а значит, слышу.
На переменах между уроками, все внимание моих одноклассников было приковано ко мне. Они подходили и шепотом спрашивали, не притворялась ли я раньше. И когда я говорила, что нет, разочарованно отходили снова. Но потом опять подбегали, придумывая дуратские истории, про пластические операции на уши. Прямо, как дети малые, хотя уже лбы шестнадцатилетние!
Но, честно говоря, я сама не могла рассказать, как обрела слух. На все эти вопросы я отшучивалась, отмахивалась и убегала якобы на занятия. В принципе, я решила, что пока не придумаю нормальное объяснение, ничего не скажу. Но объяснение не придумывалось и голова вообще уже пухла от всяких вопросов.
Так прошла неделя. Все это время вокруг меня вертелись какие-то девчонки, которые упорно верили, что я колдунья и просили приворожить им парней.
- Все, приворожила! А теперь идите отсюда, пока я вас в жаб не превратила! – обычно на такие вопросы раздраженно отвечала я, и, стремительно развернувшись, уходила куда-нибудь.
Через три дня девушки разочаровались и отстали, сказав, что я проклятая и от меня можно заразиться венцом безбрачия. А я от этого сумасшествия уже вешалась! Самое противное, что все, кого я до этого знала и считала вполне нормальными людьми, вели себя так же и верили во всякую ерунду, которую придумывали их друзья или газеты. Настя, Евгеша и даже Амалия подходили ко мне и спрашивали, где я нашла это волшебное лекарство или кто этот чудотворец, который по слухам, сделал мне операцию.
Я лишь глупо улыбалась и смущенно отводила глаза. Но потом быстро придумывала новую тему для разговора и развивала ее во всех направлениях. Анастасии было достаточно сказать какой-нибудь комплимент по поводу ее волос, и она тут же забывала свой вопрос. Евгеше я отвечала что-то мутное и невнятное, поэтому парень отваливал сам, за что я была ему очень благодарна.
А вот Амалия оказалась умнее всех. Она задавала мне вопросы и, выразительно глядя своими голубыми глазами, не отставала, пока я что-нибудь существенное не объясню. В принципе блондинка даже не являлась мне другом, но ей очень важно было знать все громкие новости. Как первая красавица школы, она должна была быть в курсе всего, что происходило и знать это подробнее всех, даже меня самой.
Единственный человек, который, как я уже говорила, остался частью той жизни – это Артур. Он совершенно не изменился и относился ко мне так же, как и раньше. Словно я для него так и осталась глухой. Ему по прежнему было все равно на то, что обсуждала вся школа, и вокруг кого вертелись основные события. Ему было не интересно, и этим он опять выделялся на общем фоне. Я снова и снова дивилась его логике, будто он знал еще до этого, что я слышала. Знал, когда я только обрела слух.
Но, конечно, это было не так. Он не знал, почему, из-за чего и когда я стала слышать. Его не интересовала моя жизнь, в принципе, как и меня его. Мы друг друга не трогали и вообще существовали параллельно. И меня это устраивало. Всякий раз, когда я снова собиралась на него посмотреть, мне было достаточно просто представить его холодный взгляд и это действовало отрезвляюще.
На первых занятиях танцев, когда меня облепила толпа любопытных одиннадцатиклассников, Артур спокойно собрался и ушел, не обратив никакого внимания на происходящее. Я, конечно, не ожидала, что он будет проявлять какой-то интерес, но слишком уж отдаленно он ко мне относится. Словно специально обходит. И что я ему сделала? Все еще обижается из-за случая на верховой езде?
Казак тоже, кстати, не оттаял. Как бы я его не умоляла, он говорил, что не пустит меня на коня.
- Слишком вольно ты себя ведешь, и правила не соблюдаешь, - обычно говорил он и сердито топорщил усы.
Поэтому я до сих пор сидела на трибунах и, с замиранием сердца, смотрела, как бешеные скакуны несутся по полю, а наездники падают или кричат. Но не все были такими неумехами. Многие, после первого занятия, стали ездить лучше. И уже можно с уверенностью сказать, что пол нашего класса может ездить на лошадях. Я имею ввиду трогаться, поворачивать и останавливаться.
Пряника же никто не объезжал. Бедный конь целыми днями стоял в своем загоне и никого не интересовал. Но одновременно я была рада, что больше никто не катается на моем Прянике. Объявив странные права на него, меня чуть ли не ревность съедала, когда кто-то его чесал или гладил.
- Предатель, пряников от меня не жди! – шикала я на него, и конь угрюмо опускал голову.
Конечно, я на него не могла злиться. И было глупо вести себя так. Это был не мой личный конь и Пряник не виноват, что я такая непослушная. Ему нужен тот, кто будет объезжать его. А раз мне этого не позволяют сделать, пусть уж это будет лучше кто-нибудь еще.
Но Пряника никто не брал. Новой хозяйки или хозяина у него не намечалось, так что единственным другом для него по-прежнему оставалась я. Мне хотелось бы, чтобы Пряник, как и все лошади, скакал на занятиях, не скучая в стороне, как и я, но казак сказал, что сам на нем катается время от времени.
Я не видела, чтобы учитель на нем ездил, но может, он делал это глубоко вечером, когда я сидела в своей комнате. Особой подозрительностью я не отличалась, поэтому быстро успокоилась. Проблем сейчас и помимо Пряника хватало.
Первая проблема – это мама. Она серьезно обиделась на меня, и я не решалась ей не позвонить, ни написать. Мне было страшно предположить, что она скажет. Но к концу этой недели, я не выдержала и позвонила. Мама все еще сердилась и не хотела ничего слушать. Она в приказном тоне говорила мне собирать вещи и отправляться домой, иначе она сама приедет за мной. Но я объяснила ей, что это не выход. Она сама прекрасно понимала, что меня глупо удерживать. Замуруй она меня в комнату без окон и дверей, я все равно проковыряю лаз и снова сбегу. И не потому, что я трудный подросток. Просто мне действительно необходимо было жить в интернате.
Я пообещала ей, что со мной все будет хорошо. В принципе я же уже неделю живу, и ничего страшного не произошло. Сказала, что в лес я предусмотрительно не совалась, хотя у меня, честно говоря, было искушение побродить по чаще. Этот лес манил, и, зайдя в него один раз, хочется все возвращаться и возвращаться. Мама поверила мне на слово и немого смягчилась. Ведь старуха меня не трогала, и моей жизни, вроде, ничего не угрожало.
Единственное, о чем я умолчала маме, что мне снится эта бабка. Она приходит ко мне почти каждую ночь и протягивает свои сухие руки.
- Отдай мне жизнь! – шипела она, - Она тебе больше не принадлежит!
И всякий раз, услышав это, я начинала бежать. Закрывала лицо руками, кричала, но не просыпалась. И постоянно убегала от нее. А старуха преследовала по пятам. Я, почему-то, убегала в лес, словно надеялась найти в нем укрытие.
И вот, когда я уже отрывалась от старухи, оставляя ее далеко позади, ко мне на дорогу выходила черная пантера. Она скалилась, неотрывно следила за мной, почуяв дичь. Я понимала, что это тупик. Сзади бабка, спереди пантера. И они жаждут одного, моей смерти.
Но когда сзади уже появлялась эта старуха, готовая прикончить меня, пантера прыгала вперед и сон обрывался. Я просыпалась, чувствуя, что вся взмокла. Обычно моя подушка была пропитана слезами после таких сновидений, хотя я помнила, что не плакала. Но это во сне. На самом деле как еще могла намокнуть подушка?