20. Линии горизонта и бриллиантовые кольца. Часть 1

Эдвард



Я просыпаюсь один. Я стараюсь ни о чем не думать. Сегодняшний день – это просто день. Но это не так. Не для меня. Не для Беллы. Не для всей этой страны. Это уже никогда не будет просто днем. Не в нашей жизни.

В голове вертятся вопросы о детях. Я размышляю, можем ли мы сделать это. Могу ли я сделать это. Быть отцом. А если я буду терзаться? А если я стану как мой собственный отец? Смогу ли я когда-нибудь полюбить эту малышку из сиротского приюта так, как уже любит ее Белла?

Не разобьет ли это нам сердце?

Слова моего отца, сказанные вчера вечером, эхом разносятся по этой пустой комнате.

Но открытия вчерашнего вечера придавлены весом сегодняшней даты. Несмотря на то, что кажется, что мы с Беллой были в разлуке вечность, невозможно поверить и в то, что с того рокового дня прошло целых восемь лет. Восемь лет.

Я рад, что у нас еще нет кабельного. Или просто телевидения. Нам не нужно проводить время таким образом.

Но я хочу знать. Я хочу знать, каково ей было. Я хочу рассказать ей, каково было мне. Ехать без сна через всю страну. Не иметь возможности обнять ее. Паниковать. Представлять себе самое худшее. Не знать.

Раннее утро. Солнце только встает. Мои ладони скользят по прохладным простыням на ее половине постели.

Я притягиваю подушку к лицу. Воспоминания о прошлой ночи. Вкус ее кожи. Звуки, которые она издает, когда готова кончить. Заставляют меня хотеть, чтобы она все еще была рядом со мной. Подо мной. Надо мной.

Но ее нет. В свете дня комната явно пуста. Стены по-прежнему голые. Шкаф пуст.

Все еще лежа в постели, я слышу, что она внизу, лазает по шкафам на кухне этого крошечного дома. Нашего крошечного дома. Я не могу удержаться от улыбки, даже, несмотря на то, что не уверен, что сегодняшний день для улыбок.

Я натягиваю «боксеры» и вчерашнюю рубашку и спускаюсь вниз по скрипучей лестнице.

Она стоит спиной ко мне, на ней ничего нет, кроме моей старой футболки. С кухонного порога я наблюдаю за ней и за ее шелковисто-гладкими ногами.

Я пытаюсь понять, что этот день значит для нее.

Я пытаюсь принять тот факт, что могу никогда этого не узнать. Меня там не было.

Она оборачивается. Вздрагивает, но улыбается. Она стоит, подняв лопатку вверх, словно в победном жесте.

Я иду к ней. Мои руки решительно ложатся на ее бедра, а губы прижимаются к ее лбу.

- Что ты готовишь мне на завтрак?

Она слегка отстраняется, чтобы посмотреть на меня.

- Черничные блинчики.

Слова застревают в горле. Душат меня.

Выходи за меня. Белла. Выходи за меня.

Она смотрит на меня из-под ресниц.

- Нам нужна черника. – Поцелуй.

- И молоко. – Поцелуй. – И яйца. – Поцелуй. – И мука. – Поцелуй.

Это так хорошо – улыбаться вместе с ней. Слова необъяснимо ярче.

Мои пальцы играют с подолом ее футболки. И со вздохом, все ее тело выгибается ко мне, доверяя мне держать ее прямо.

Она говорит эти слова мне в грудь:

- Я люблю тебя. – И я никогда не устану слушать это.

Немного громче:

- Тогда я тоже тебя любила. – И я знаю.

- Белла? – Я жду ее глаза. – Я знаю.

Она кивает. Глаза блестят, рот приоткрыт, она хочет что-то сказать. Не говорит.

Я обнимаю ее здесь, на нашей кухне. Раскачиваю взад-вперед. Пока, наконец, она не отстраняется и снова не принимается лазать по шкафам.

Я одеваюсь, пока она возится на кухне.

Я целую ее перед уходом. Целую по-настоящему. Не потому, что нам нужно что-то доказывать. А потому, что хочу этого. Потому что я хочу ее. Я всегда буду ее хотеть.

По пути в магазин я заскакиваю к отцу, чтобы забрать кое-что из одежды. И кое-что еще. Я тихо крадусь вверх по лестнице. Этот дом внезапно кажется мне до нелепости огромным. Я добираюсь до своей старой комнаты, не встретив ни отца, ни Элис. Я быстро заталкиваю кое-какую одежду и все необходимое в бесформенную спортивную сумку. Я нахожу то, что ищу, и осторожно кладу это в карман.

Я оборачиваюсь и вижу на пороге Элис. Только что из постели. Лицо опухшее.

Она прислоняет голову к косяку.

- Эдвард, прости меня.

- За что именно ты просишь прощения? – Я хочу знать.

- Эдвард, не делай этого.

- Не делать чего?

- Того, что ты делаешь.

- Просвети меня.

- Не будь придурком.

Я усмехаюсь. Прохожу мимо нее. Спускаюсь вниз и выхожу из дома. Я хочу, чтобы она помучилась. Совсем без причины. Мы одинаковые. Я знаю, каково это – не хотеть ничего знать.

Я рад, что мне не пришлось столкнуться с отцом. Потому что, возможно, я понимаю. И не хочу этого. Я понимаю, почему он такой. Почему был таким. Когда мы были маленькими. Потому что я знаю, каково это – потерять Беллу. По-другому. Но этого достаточно, чтобы понять.

Я еду в магазин. Не могу удержаться, и бросаю взгляд на заголовки газет. Они все без исключения отдают дань памяти. Каждый год. Прошло много времени, прежде чем я смог хотя бы произнести эту дату вслух.

Я оставляю газеты на стендах.

Я жду в очереди с корзиной с ингредиентами для черничных блинчиков. Жду только того, что выйду отсюда и вернусь домой к Белле.

- Ну и ну! И где ты прятался? – Ее голос пугает меня, но не так нервирует, как раньше.

Я почти спокоен, видя ее. И не когда-нибудь, а именно сегодня.

- Привет, Роуз.

- Элис сказала, что ты дома. Я собиралась позвонить, но… Итак, ты сюда насовсем?

- Да, мы сюда насовсем.

Я жду усмешки, но ее нет. Она смотрит на меня, не говоря ни слова. Задумчиво.

Она хлопает меня по руке.

- Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Эдвард. — Это не снисхождение. На этот раз.

Я думаю, что Роуз могла всегда думать обо мне, как о том Эдварде, который вернулся из Нью-Йорка. Когда я был уничтожен. Когда Элис просила ее присматривать за мной в Лос-Анджелесе. И, если быть честным, я не уверен, что без нее я пережил бы это. Потому что я готов был бросить школу. Бросить все.

Это она своими бесконечными звонками каждое утро заставляла меня вылезать из постели, чтобы взять трубку. Это она следила за тем, чтобы я ел. Это она убедила меня не бросать все.

Она ненавидела Беллу. Она не стеснялась говорить мне об этом. И это было нормально. Потому что, возможно, я тоже ненавидел Беллу. По крайней мере, хотел ее ненавидеть.

Я пытался.

Когда-то, по ходу дела, вероятно, примерно тогда, когда я понял, что Розали не пытается меня соблазнить, мы стали друзьями. Я во многом зависел от нее.

Это она познакомила меня с Таней. Она хотела, чтобы я был счастлив[i].

Я пытался.

Это было до того, как она встретила Эмметта. До того, как поняла. До того, как получила хоть какое-то представление о том, каково это – любить кого-то.

Грубый голос кассира возвращает меня обратно:
- Следующий.

Мы с Роуз обещаем встретиться за ужином до того, как Элис улетит обратно в Сан-Франциско. Все. Впервые со свадьбы Элис – за год с лишним — мы соберемся все вместе.

Она ничего не говорит про сегодняшний день.

Я оставляю ее у газет и несу пакет с завтраком к машине.

На парковке я сажусь в машину, завожу двигатель и вспоминаю другую поездку.

***

Мой мобильный умер.

- Твою мать, бесполезный кусок дерьма! – Мне хочется вышвырнуть его в окно машины. Вместо этого я швыряю его в бардачок.

Я подожду до заправки и снова попытаюсь позвонить. Я больше не хочу терять ни одной гребаной минуты. Я не могу продолжать останавливаться. Опуская монеты в телефон-автомат. Тогда, как я мог бы доехать туда.

Я бью ладонью по панели. Еще раз. Еще раз. Пока рука не начинает гореть. Пока мои глаза не начинают гореть. Страх и ярость.

Мне хочется выключить радио. Я слышал достаточно. Но я не могу заставить себя сделать это.

Кадры из телевизора снова и снова мелькают в голове. Как фильм. Фильм ужасов.

Я часами сидел и смотрел телевизор. Я часами звонил Белле. Не в силах справиться с этим. Неуверенность заползала ко мне внутрь до тех пор, пока я уже не мог сидеть там ни секунды дольше.

До тех пор, пока я не был вынужден сесть в машину и поехать.

Я заберу ее обратно с собой. И если она откажется, я брошу университет. Она не может оставаться в Нью-Йорке. Одна. Я не позволю ей. Я не могу.

Она в порядке. Я уверен, что она в порядке. Она должна быть в порядке.

Сердце колотится в ушах. Кожа в огне. Дыхание рваное.

Кофе прокисает в желудке. На пустынной автостраде я сворачиваю к обочине. Машина еще движется, и я открываю дверь как раз вовремя, чтобы опустошить в грязь свой желудок.

Я достаю из кармана мамино кольцо. Я сжимаю его в кулаке. До боли.

Отчаянно нуждаясь в том, чтобы услышать голос Беллы. Прикосновение ее кожи. Жар ее рта.

Я засовываю кольцо обратно в карман и еду.

Сворачивая на заправку, я немедленно ищу глазами телефон-автомат.

Я задерживаю дыхание и набираю номер. Холодные металлические клавиши бесчувственно насмехаются надо мной.

Я бросаю трубку. Блять!

Я звоню домой. Трубку берут почти сразу же.

- Алло?

- Пап?

- Эдвард, она в порядке.

- Ты говорил с ней?

- Да, Эдвард, она в порядке.

- Где она?

- В своей квартире. Мэр призывает всех оставаться на местах. Вчера эвакуировали только людей с южной части Кэнэл-стрит.

- Пап, мне пора.

- Эдвард, подожди. – Но я не могу ждать. Я бросаю трубку. Я должен ехать к ней.

Следующие два дня проходят в тумане дорожных указателей и энергетических коктейлей.

Я слушаю радио. Я все время слежу за тем, как разворачиваются события. Время идет очень медленно.

И затем я в Нью-Йорке, и я не слишком хорошо помню, как я вообще сюда добрался.

Сегодня день ее рождения. Я дважды звонил ей. Она в порядке. Она сказала, что она в порядке. Но ее голос.

Один день, один момент могут все изменить. Линию горизонта. Приоритеты. Наше будущее.

Я у ее квартиры и колочу в дверь.

И затем она здесь, передо мной, и она повисает на мне.

И я хватаю. Я хватаю ее. До тех пор, пока мы не оказываемся в ее постели. Обнаженные и цепляющиеся друг за друга.

И я беру. И это быстро и грубо. И это трах. И у меня такое чувство, словно я бегу за чем-то, что нереально, но не могу остановиться.

То, что должно было быть облегчением, освобождением, экстазом — лишь отчаяние, горе и страх.

Все закончилось. Я прошу прощения.

И она плачет. И, может быть, я тоже плачу.

Мы лежим в тишине в ее постели. Солнце просачивается сквозь окно, и я фокусирую взгляд на комочках пыли, парящих в воздухе, словно они могут нас спасти. Блик света на полу привлекает мое внимание. Бриллиантовое кольцо лежит рядом с моими джинсами. Я поворачиваюсь лицом к ней, надеясь, что она не видит его.

Но ее глаза застыли на этом кольце.

- Что это? Зачем тебе оно?

- Это кольцо. – Потому что это единственная правда, которая сейчас у меня есть.

Ее глаза мертвы. Ее голос мертв.

- Зачем оно здесь?

- Потому что… я хочу, чтобы ты...

- Эдвард, не надо.

- Не надо чего?

- Не надо этого.

- Не надо чего?

- [i]Этого.

- Белла, выходи за меня.

- Что?

- Выходи за меня. Позволь мне любить тебя. Вечно.

Она качает головой. Ее глаза полны слез.

- Нет.

- Белла...

- Я сказала «нет»!

Я вздрагиваю. Сила ее слов. Определенность и уверенность.

Отказ жжется. Гнев легче.

Я зажмуриваюсь и открываю рот.

- Тогда я хочу услышать, как ты это говоришь. Я хочу услышать, как ты скажешь, что не любишь меня. Потому что я знаю, что любишь.

Я чувствую, как она отодвигается от меня. И я думаю, что победил. Это самая пустая из побед. Это и вовсе не победа, когда она говорит это.

Ее голос ровный и безучастный.

- Я не люблю тебя. Никогда не любила.

Это шок, я тону и горю заживо.

Мои глаза распахиваются.

- Ты лжешь. Смотри на меня, когда говоришь это. Твоя глаза – единственная честная часть тебя.

Она поворачивается лицом ко мне. Яд и обжигающий холод.

- Я не люблю тебя.

Она встает с постели и, обнаженная, идет в ванную.

Я смотрю на кольцо. На полу.

---

---