– Лорен Меллори. Двадцать четыре года. Родилась здесь, в Форксе, жила и работала в Порт-Анджелесе, журналист местной газеты, – читал вслух Доггетт. – И всё? – оторвавшись от бумажки, спросил он у Блэка.
Тот кивнул.
– Показания свидетелей еще не записывали. Думаю, лучше сделать это в участке, – объяснил он Доггетту, обращая его внимание на "свидетелей", казавшихся такими равнодушными, какими могут казаться разве что люди, нашедшие на дороге не обезображенный труп молодой девушки, а дохлого оленя или мертвую сову.
– Как фамилия женщины? – вполголоса поинтересовался Доггетт.
– Каллен. Эсми Каллен, жена доктора Карлайла Каллена.
– И как она оказалась с Эдвардом Мейсеном в одной машине? Они куда-то ехали? – глядя исподлобья на деликатно приобнявшую Мейсена за талию женщину – миниатюрную шатенку в свободных джинсах и рубашке поло, спросил Доггетт.
– В Порт-Анджелес. Миссис Каллен заказывала что-то в мебельном магазине, и Мейсен вроде как должен был помочь забрать этот... Я вспомнил: речь шла о журнальном столике для гостиной. Дело в том, что у Мейсена пикап, а вот миссис Каллен ездит на малолитражке.
"У них роман?" – так и подмывало Доггетта... спросить. Он ведь имел право спрашивать?
– Почему миссис Каллен не оплатила доставку до Форкса? – произнес он вслух, решив подойти к вопросу с другой стороны. Решив действовать деликатнее.
– А зачем? Мейсен им с Карлайлом как сын – всегда помогает. Такое чувство, будто они целую вечность знакомы, а не каких-то там два года, – совершенно искренне удивившись, разъяснил Блэк.
– А Каллены давно в Форксе? – спросила Белла.
Доггетт чуть вздрогнул, вспомнив о ее присутствии и о том, что она не разговаривала с ним всю дорогу: не проронила ни единого слова с тех пор, как они ушли из закусочной Салли и сели в машину, в которой приехали сюда – в лес на окраине города.
Свон злилась, и Доггетт знал об этом. Она злилась на него за то, что он хотел закрыть дело раньше времени, за то, что поверил в подставу, им здесь приготовленную то ли Блэком, то ли еще кем-то. Черт ногу сломит в сложнейших взаимоотношениях местных жителей!
На самом деле Доггетт не хотел раньше времени закрывать дело, но сказать об этом Белле он не мог: нарушал свои же правила "доверять напарнику", "быть с напарником одним целым", "стоять всегда плечом к плечу". Нечестно по отношению к Белле.
"Поговорю с ней вечером – открою свои карты", – решил Доггетт, и успокоился на этом. Даже дышалось теперь как-то по-другому: будто бы осознание правильности принятого наконец решения делало воздух вокруг чище и свежей.
– Каллены шесть лет назад приехали, – ответил с некоторым опозданием Блэк. Белла его уже не слушала. – Эй, мисс Свон! Агент Свон! Белла! Куда вы? – заволновался Джейкоб, поняв, что девушка идет к лежащему на обочине трупу, ничем еще не прикрытому.
– Хочу посмотреть, – не оборачиваясь, ответила Белла.
Доггетт, поджав губы, пошел следом.
У скрывавшей своим растерзанным телом кромку асфальта девушки были очень светлые, почти белые волосы. О цвете лица ничего не скажешь: во-первых, оно было изуродовано многочисленными ссадинами и царапинами, во-вторых, в жилах жертвы, так же, как и в трех предыдущих случаях, не осталось ни капли крови, о чем свидетельствовала неестественная бледность. Но не это привлекло внимание Беллы: на Лорен Меллори была надета темно-зеленая блузка с металлическими пуговицами и широким отложным воротником.
"Та самая!" – подумала Свон и тут же прикрыла глаза, желая представить... себя в этой блузке, купленной всего пару месяцев назад в одном из супермаркетов... в этой блузке, пропавшей ночью из оставленного в номере мотеля чемодана, и еще в чем-нибудь... черной юбке, к примеру... Почему нет?
Никогда еще, ни в одном кошмаре Белла не видела себя так четко. Со стороны. Лежащей на границе покрытой мокрыми листьями земли и такого же мокрого асфальта. Мертвой. Обескровленной. С обезображенным лицом.
– Убийца, которого вы ищете, сменил тактику. Правда, мисс Свон? – разлилось в наполненном до боли знакомым ароматом воздухе, разлилось не словами, а чистым бархатом.
Теперь, стоя с закрытыми глазами, Белла чувствовала острее. И теперь она понимала; вспомнила, где впервые столкнулась с этим тонким запахом, тонким и едва уловимым: у себя в номере... ночью. Теперь она знала, что целилась не в тень – в человека, стоявшего как ни в чем не бывало за спиной и шептавшего:
– Раньше он просто убивал, не видя в этом никакого удовольствия. Но что-то изменилось. Возможно, его что-то злит или напротив – заводит. В нем пробудился азарт, и он решил поиграть с очередной жертвой, чуть дольше помучить ее и... овладеть ею... во всех смыслах этого слова.
– Зачем? – прошептала Белла.
– Не бойтесь так. Он ее не тронул – остановился, когда понял, что хочет другую. Ту, что пахнет куда лучше. Вы тоже чувствуете этот аромат?
Она ничего не чувствовала; лишь биение собственного сердца и то, как кровь приливает к щекам, заставляя Мейсена останавливать дыхание и прикладывать ладонь к своему лицу. Она не видела этого. Воспаленный мозг сам дорисовывал картины, недоступные глазам.
– А вы тонкий психолог, мистер Мейсен, – послышался уже другой голос – резкий.
– Возможно, мистер Доггетт. Спорить не буду, хоть мои слова и были всего лишь фантазией – не более.
– Вы где-то учились?
– Чему?
– Психологии.
– Везде где только мог. Трудно не научиться, когда у тебя перед глазами вечность.
– Сколько вам лет?
– У меня нет возраста.
– Хватит! – резко развернувшись на каблуках, выкрикнула Белла. – Хватит! Заканчивайте этот балаган!
Она бежала к машине и все еще продолжала выкрикивать свое "хватит". Доггетт сглотнул.
– Мы с помощником шерифа Блэком будем ждать вас завтра в полицейском участке. Вас, мистер Мейсен, и миссис Каллен, – произнес Доггетт, указав слегка приподнятой рукой на женщину, смотревшую в небо и делавшую вид, что нет ничего: ни машин, ни деревьев, ни трупа – только она и облака. Доггетт завидовал подобному самообладанию и... он не знал, как назвать... может, это было смирением, способностью принимать свою судьбу такой, какая она есть, молча, без жалоб.
– Я передам миссис Каллен, – подтвердил Мейсен, изобразив на лице улыбку. Одну из тех фальшивых улыбок. Доггетт видел их за свою жизнь тысячи.
– Это формальность, мистер Мейсен. Просто поставите свои подписи на листах с показаниями. Блэк все запишет вечером. Блэк или я.
– Я передам миссис Каллен, – вновь повторил Мейсен. Он был в темных очках, и Доггетт вдруг поймал себя на мысли о том, что чересчур внимательно рассматривает их оправу, причем делает это с единственным желанием: избавиться от нее и посмотреть Мейсену в глаза. Узнать, красные ли они. А если красные, то насколько.



Поверить в то, во что невозможно поверить...
С ним это случилось одиннадцать лет назад. В тот год Доггетт еще только начинал работать с Секретными Материалами. Он был предвзят, считая этот проект пустой тратой времени и денег добропорядочных налогоплательщиков, глупой причудой этого... как там его?.. – Малдера. Игрушкой большого ребенка, возомнившего себя всезнающим специалистом в области Третьего пришествия маленьких зеленых человечков, обещавших в одном из своих посланий захватить мир.
Захватить мир? Инопланетяне? Да мы сами друг друга быстрее поубиваем! Только так и никак иначе, – думал Джон Доггетт, тогда еще подающий надежды агент. Думал он так после Бейрута, где его ранили, и после нескольких лет работы в полицейском управлении Нью-Йорка. Послужной список – то что надо. С таким безукоризненным прошлым его ждало блестящее будущее: сидел бы в кресле заместителя директора Бюро к пятидесяти годам.
Не сложилось. Доггетту исполнился пятьдесят один в апреле, и он все еще был простым агентом – рабочей лошадкой, каких сотни. Занимался Секретными Материалами, втянувшись в которые однажды, спустя годы не мог без них и шагу ступить. Этот проект, совершенно, казалось, бесперспективный, стал его постоянной головной болью и целью. У каждого человека в жизни должна быть цель – вот Доггетт и присосался подобно пиявке к Секретным Материалам. От них шла некая энергетика. Он ей подпитывался. Они... Секретные Материалы – не совсем обычные дела. Попросту – гиблые. Ни один нормальный на голову агент не возьмется за такое. Кому нужен типичный висяк?
Секретные Материалы, словно одна из черных дыр нашей огромной, нашей бесконечной вселенной, поглощали любую чушь, любую ерунду. Ну, и дело о вампирах города Форкса тоже, конечно, охотно съели. Чем вампиры отличаются от зеленых человечков?
А чем Джон Доггетт нынешний отличается от того рассудительного мужчины, каким он был одиннадцать лет назад до знакомства с делом жизни некоего Малдера по прозвищу Призрак?
Желанием верить...
– Меня зовут Абрахам Уилсон. Я вот уже десять лет как занимаю должность шерифа в небольшом городке Форкс. Это в штате Вашингтон, в районе Олимпийских гор, знаете? – и это было только началом телефонного разговора, из которого Доггетт впервые узнал о Форксе. И он сперва не поверил местному шерифу. А кто поверит?
– Вампиры, мистер Доггетт! Я рылся в архивах и нашел фотографии. Им лет шестьдесят, если не больше, этим снимкам, и на них все тот же человек: доктор Карлайл Каллен, ни на день не постаревший, ничуть не изменившийся. Я думал сначала, что это дед нашего Каллена, но не нашел никакой информации, способной это подтвердить, зато нашел снимки других... У нас богатые архивы. Главное – правильно в них рыться, вгрызаться в самую суть, так глубоко, куда никто кроме тебя не полезет. На одних снимках была его жена Эсми, на других – Эдвард Мейсен – угрюмый молодой человек, приехавший в город со своей сестрой совсем, кажется, недавно, на третьих – красавица Розали, купившая год назад мотель на выезде из города и теперь вместе с мужем Эмметом им управляющая. Они все уже жили здесь... в наших краях. Много лет назад. Под другими именами, с другими профессиями и теми же лицами. Я не знал, кто они, пока несколько дней назад не начались убийства. Расплата ли это? Кара Божия? Сомневаюсь. Они – приспешники дьявола. Только он дает вечную молодость и красоту, забирая взамен душу...
Доггетт вертел в руках досье на доктора Карлайла Каллена там, в аэропорте Сиэтл-Такома. Он специально отослал Беллу справиться о точном времени вылета и задержке. Он намеренно ей не говорил о вампирах – боялся спугнуть. Поэтому и показал тогда девушке только официальное дело... из десяти страниц.
Он помнил, как несколько дней назад впервые ее увидел. Белла стреляла по мишеням. На ней были очки, наушники и форменная куртка с желтыми буквами. Все выстрелы в яблочко, и ни одного мимо.
– Моя фамилия Доггетт, мисс Свон. Вы слышали что-нибудь о Секретных Материалах? – начал он без какого-либо вступления.
Впрочем, нужды в этом не было. Белла слышала.
– Меня это не интересует. Если вы о работе в этом отделе, конечно. Я говорила пару месяцев назад с мистером Бентоном. У него знакомые в Управлении по борьбе с наркотиками и также некоторые связи. Осенью открывают новый проект...
– Я думал, вас интересуют убийства. Это ведь вы участвовали в расследовании... Дело Симмонса, я не ошибаюсь?
– Мне просто предложили, – выдохнула девушка.
– Белла, да? Можно?
Она кивнула.
– Белла, я тоже всего лишь предлагаю. В моем деле нет ничего такого... – Доггетт запнулся, подбирая слово.
– Сверхъестественного? – улыбнулась Белла.
– Моя репутация ни к черту не годится, да?
– Они считают вас психом.
– Пусть считают психом того, кто убивает этих девушек, – раскладывая перед Свон фотографии жертв, отбивался Доггетт. – Возраст от двадцати до двадцати пяти. Белые. Причина смерти... Они умерли от потери крови.
– Он... Как он это делал?
– Небольшой укус в районе сонной артерии.
– Укус?
– Наш убийца серьезно болен, и не думаю, что это облегчит нам задачу, облегчит поиск.
– С чего вы взяли, что я согласилась? Я просто посмотрела на ваши снимки, вряд ли это что-то изменит.
Вспоминая ту улыбку Беллы и тот ее взгляд, несколько надменный, Доггетт лучше, чем когда-либо понимал, что именно он... он и никто другой во всем виноват. В случившемся.
И Доггетту больше всего на свете хотелось сейчас верить, как никогда верить. В лучшее. И надеяться. На благоприятный исход. Но однажды... с ним уже происходило все это. Жизнь, как известно – карусель, стоя на которой мы год за годом крутимся все по тому же самому кругу, не всегда замечая, как возвращаемся время от времени в исходную точку и вновь начинаем свой путь. Круг. Еще один круг. Не убежать, не спрятаться, не скрыться. И никуда не уйти от себя и от собственных страхов, с возрастом все чаще терзающих душу, от воспоминаний, кислотой выжженных на обратной стороне черепной коробки и оставшихся там. Навсегда.
– Нам нужно поговорить, Блэк. Кабинет запирается? – стараясь быть спокойным, поинтересовался Доггетт.
Полицейский участок Форкса, девять часов вечера.
– Что-то случилось? – удивляется помощник шерифа.
– Нет. Обсудим вопросы, которые стоит задать свидетелям завтра утром, когда они придут оставить свои подписи.
– А мисс Свон?
– Она в мотеле. – Доггетт сумел даже улыбнуться. С улыбкой на губах врать гораздо легче.
– Крайняя дверь, – ничуть не сомневаясь в своей безопасности, кивнул Блэк.
Он сам, собственными ключами запер себя в ловушке, в которую его заманил Доггетт.
– Так о чем вы... – начал было он говорить.
– Блэк? – оборвал его Доггетт.
Помощник шерифа обернулся... чтобы получить прикладом пистолета по голове и в следующую же секунду сползти по стене на пол.
Резкую боль сменила темнота. Потом темнота отступила, и вновь вернулась боль, на этот раз тупая, вместе с ней тошнота и противное чувство беспомощности: когда знаешь, что тебе все равно никуда не надо, но от того, что не можешь пошевелить ни рукой, ни ногой, мучаешься. Словно опаздываешь в церковь на собственное венчание... хотя, в данном случае уместнее сказать похороны.
– А теперь ты будешь говорить, ублюдок, – склонившись над привязанным к стулу Джейкобом Блэком, проговорил Доггетт.
– Агент Доггетт, я не... я не понимаю. Развяжите меня, – отчаянно перебирая взглядом пустые стены запертого кабинета, просил Блэк.
– Все понимаешь, сукин ты сын. Не хуже моего понимаешь, а может даже лучше. Где Белла? Куда он ее увел?
– Доггетт, вы сами минуту назад сказали, что она в мотеле, – Блэк беспомощно ловил ртом воздух и следил за чужими руками.
– Она ушла с Мейсеном. Куда он ее увел?
У Блэка начиналась паника. Случилось самое страшное – то, чего он боялся больше всего; то, чего никогда, ни при каких обстоятельствах не следовало делать Мейсену: вмешивать в дело федералов, почти проглотивших свою наживку – Элис Брендон – и готовых уже уехать, оставить их в покое, оставить все как есть.
– И еще, Блэк, ты скажешь мне, что вы сделали с шерифом, – добавил Доггетт, выливая на голову своего пленника целый кувшин ледяной воды, набранной из торчавшего у входа в кабинет умывальника.
– Я не хотел. Видит Бог, не хотел! Это они! Они втянули меня в это дерьмо. Не я нажимал на курок – это они мне внушили, – вопил ополоумевший Блэк и шептал следом: – Нежить... нежить... нежить...



Зачем пошла туда, Белла и сама не знала, не понимала, почему делает то, что делает: не сказала Доггетту, на которого все еще злилась, о блузке и о запахе, не сказала о том, что знает теперь... имя убийцы.
Написала напарнику записку и протолкнула ее под дверь его номера, а сама пошла в тот антикварный магазин, адрес которого был указан в материалах дела. Ей хотелось поговорить в последний раз с Эдвардом Мейсеном. Ее непреодолимо тянуло к этому человеку. Человеку ли? Белла не знала точно, в какую минуту из тех немногих минут, что она провела в размышлениях, к ней в голову прокралось это странное, ничем, казалось, не обоснованное сомнение. Ведь если Мейсен не человек, то... Кто он? Кем он может быть?
Ответ на этот вопрос так и остался в мыслях. Белла просто... просто не могла себя, никак не могла себя заставить произнести это вслух... Вампир... Чудище из детской сказки.
У входа в магазин висели китайские колокольчики. Глупо, но именно их перезвон чуть не остановил Беллу в самый последний момент, заставив задуматься.
Ее поступок не был жертвой делу: от разговора с Мейсеном, на который она себя всю дорогу настраивала, вряд ли что-то изменится. Эта встреча являлась скорее способом доказать всем, и себе в первую очередь, что она может... Может работать, справляется с заданием, ей порученным. Значит, ФБР – правильное будущее, и то, что мелет помощник шерифа Блэк – чушь собачья. И все протесты матери Беллы, всегда выступавшей категорически против такой карьеры дочери – тоже глупости. Эта работа – ее работа, и пару лет назад, начиная свою учебу в Куантико, она все правильно сделала. Она та, кем и должна быть.
– Мисс Свон, кажется? – сложив на груди руки крестом, спросил у нее стоявший за стойкой Джаспер Уитлок.
– Изабелла пришла ко мне. Судя по всему, – услышала Белла, – ее заинтересовало одно предложение. Предложение или намек. Вы ведь помните, мисс Свон, о чем мы с вами говорили на кладбище?
Она обернулась, желая встретиться с Эдвардом Мейсеном взглядом, но не увидела его: у нее за спиной стояла девушка с короткими черными волосами, уложенными лаком в причудливую прическу. На девушке было узкое белое платье в пол. В нем она казалась такой маленькой, такой беззащитной и хрупкой. Почти ребенок... Но вот только глаза. Глаза взрослой женщины и такая же взрослая улыбка.
– Я – Элис, Белла. Помнишь меня? – открыв рот, произнесла девушка.
Белла кивнула. Да, она помнила эти волосы и это лицо. Помнила гроб из красного дерева и белую атласную подушку: утром она как никогда внимательно все это разглядела.
– Тебе нравится в Форксе, Белла? – пряча взгляд своих необычных золотистых глаз, поинтересовалась Элис.
– Я жила здесь раньше.
– В большом белом доме на окраине. Мы знаем. Что заставило тебя вернуться?
Белла молчала. Она и сама себе в последние дни довольно часто задавала этот вопрос. Ничего не заставило. Просто... вернулась. Неужели человек не может сделать что-то без веских на то причин? Просто вот взять и сделать!
Белла почувствовала холод чужого дыхания у себя на коже и вновь обернулась. Опять не успела – Мейсен снова был в другом месте: не перед глазами, а где-то сбоку.
– Как он это делает? – спросила девушка у внимательно разглядывавшей ее Элис. Не было ни страха, ни удивления. Скорее обыкновенное любопытство. И вслед за ним задней мыслью: "Все это абсурд! Страшный сон, Белла! Беги от них! Беги или просыпайся!"
– Он быстрый, Белла. Один из его талантов. Бегает по лесу так, что никто не угонится. А если уж увидит цель своей погони... – облизнув нижнюю губу, Элис показала свои зубы, острые и белые. И никаких клыков... просто зубы.
– Положа руку на сердце, – начал говорить Джаспер, – мы все в обиде на Эдварда. Он эгоист. Решил, теша свое эго, нарушить правила, забыв о нас и наших интересах. Вздумал вести себя словно глупый мальчишка, посчитал, что имеет право убивать, а ведь все мы обходимся как-то без этого – держимся, стараясь мирно уживаться с людьми. Вот, торгуем тем, что вы считаете антиквариатом. На деле всего лишь избавляемся от хлама, переполнившего дом.
– Не называй мои платья хламом! – вмешалась, сопровождая свой возглас негромким шипением, до этого стоявшая спокойно Элис.
И если она всего лишь шипела, выдавая тем самым с потрохами свою иную, нечеловеческую сущность, то Эдвард... Он рычал, от чего кровь в жилах у Беллы останавливалась, а дыхание, напротив – учащалось. Ей нужно было дышать – только так она могла чувствовать все еще исходивший от Эдварда чудесный запах – единственное, что препятствовало, казалось, неминуемой истерике девушки и... успокаивало. Словно ночные фиалки в клумбе перед домом в тот вечер, когда приехавшие на машинах с мигалками люди в форме сказали, что отца больше нет, что он не вернется поздно вечером или под утро с очередного дежурства и не обнимет больше никогда, не подхватит на руки, не коснется теплыми губами щеки и не произнесет свое дежурное "Как дела в школе, Беллз?"
– Пойдем, – велел ей все еще приглушенно рычавший Эдвард.
Она не спрашивала, куда он ее ведет, не спрашивала, что он хочет с ней сделать – знала. Видела себя в разодранной блузке на обочине шоссе и даже блузку надела специально белую. Так будет эффектней. Если, конечно, кто-то найдет однажды ее тело.
– Эдвард, не трогай! Не смей ее трогать! – прокричала в открытую дверь магазина сдерживаемая Джаспером Элис. – Слышишь, Эдвард, я вижу. Я вижу все, что ты хочешь сделать. Я тебе не прощу! Никогда не прощу тебе Беллу!
– Она считает, что может видеть будущее, – улыбнулся Мейсен.
Он снял очки и бросил их в бардачок, не пряча больше своих страшных алых глаз от Беллы, которая, хоть убей, никак не могла сообразить, каким таким расчудесным образом еще секунду назад она стояла на крыльце магазина, и вот теперь уже сидит на переднем сидении пикапа Мейсена.
– Пристегнись! – приказал Эдвард.
– К чему все это? – спросила Белла.
– Всего лишь просьба, – ответил он, несколько смягчившись. В нем происходила борьба, он был напряжен. И... он был взбудоражен.
– Куда мы едем?
– В лес.
"Он сделает это в лесу", – подумала Белла.
Прошло не меньше часа – столько они ехали в тишине, ничем не прерванной, никем не нарушаемой. Приближались сумерки, но было еще довольно светло: в начале лета поздно темнеет. Исходивший от Эдварда тончайший аромат ночной фиалки смешивался с запахом хвои, зелени – с запахом леса, живой стеной росшего вдоль узкой ленты дороги, по которой то и дело облизывая губы и сглатывая образовывавшуюся во рту слюну, гнал свою машину Мейсен.
– Выходи. Мы приехали, – произнес он, заглушив двигатель и открыв дверку, сначала свою, а через мгновение и ту, что была со стороны Беллы. Он протянул девушке руку, помогая выбраться, что заставило вспомнить произнесенное хозяйкой закусочной "джентльмен". Когда это было? В час дня? Свон казалось, что с того момента прошла целая вечность; казалось, что этот день, склеившийся благодаря бессонной ночи с предыдущим, всё тянется, тянется... и не кончится. Для нее не кончится уже никогда: ей не увидеть завтра. Она умрет, и смерть навсегда оставит ее в вечности, в персональной вечности одного слишком длинного дня.
– Беги, – услышала его голос Белла. Голос Эдварда. И уставилась на него мутными, ничего не понимающими глазами. В них не было надежды – лишь теплился вопрос. – Беги! Умоляю тебя, убегай. Я не могу сделать это здесь. Мне нужно... нужно, чтобы ты сопротивлялась.
В Мейсене уже не было той уверенности, что она видела в магазине; не было хамоватой несдержанности, с которой Белла столкнулась на кладбище. Здесь, в лесу, он стал другим. Сомневающимся. Готовым в любое мгновение вновь затолкать девушку в машину и вернуться, каким бы тягостным не было это возвращение, какой бы адской не казалась терзавшая пересохшее горло жажда.
Глубокая морщинка залегла у него между бровей.
– Беги! – не сказал, а прошипел Эдвард, и Белла решила, что стоит попробовать... убежать.
Зеленые полосы покрытых мхом стволов деревьев появлялись и тут же исчезали. Яркими вспышками белели выхваченные из плотных объятий веток куски неба, сплошь затянутого обычными для Форкса и его окрестностей облаками.
Она неслась по лесу как сумасшедшая: не успевала защитить открытую грудь и лицо от веток, с силой сгибаемых всем весом ее крепкого молодого тела и, разгибаясь, неистово хлеставших. Злой бумеранг судьбы, все время возвращавшийся туда, откуда много лет назад был отправлен, грозил убить, воткнувшись своими острыми краями в грудную клетку еще одной жертвы.
Она, эта стремившаяся сбежать девушка – всего лишь жертва. А он – волею судьбы хищник с единственным желанием, побуждающим к действию: утолить жажду.
Он ловил носом воздух, пропитанный запахом своей жертвы, и вырывал с корнем траву, примятую ее широкими каблуками. Замирая, он отчаянно погружал пальцы в мягкую, влажную после дождя землю в попытке хоть как-то остановить погоню, которую сам же и начал.
– Белла! – слетело с губ чудовища.
Он напряг каждую мышцу своего идеального, будто бы высеченного из цельного куска мрамора тела и остановился, собираясь прыгнуть.
Девушка опустилась на колени, пачкая липкой грязью разорванную по шву светло-серую юбку.
– Не надо, – хотела она крикнуть. Вышел лишь слабый стон.
– Я больше не буду, – прошептал он, коснувшись холодными губами ее растрепанных волос.
Белла не знала, кому и что она пытается доказать этим: зачем приклонилась сейчас перед ним, выказывая полную покорность. Или же это было пониманием? Своей судьбы? И напрочь отсутствующим чувством самосохранения.
– Изабелла, – шептал он снова и снова, жадно впитывая мертвыми легкими ее столь сладкий аромат и опаивая ее взамен своим, не менее желанным, гипнотизирующим. Спускался поцелуями к лицу, а от лица – к шее.
Жив ты или мертв, владея вечностью? Какие мотивы движут тобою? Зачем ты убиваешь людей? Утоляешь взявшую тебя под контроль жажду крови или же завидуешь их способности вкушать не только твой алый источник бессмертия, но и прочие радости жизни, те, коих ты сам лишен? Белла хотела спросить. У нее в голове крутились самые разные вопросы, и он отвечал ей.
Она чувствовала в нем искру, ту, что есть лишь у живых, не присущую мертвым; она впитывала в себя тепло, неизменно исходившее от него несмотря на кажущийся холод... и она видела боль в его глазах, понимая, что являясь чудовищем, зверем, бесчувственным охотником, он все еще остается человеком. И человечности в нем больше, пожалуй, чем во многих встречаемых ею настоящих людях.
– Я ни разу не делал этого, но всегда знал, что однажды попробую. Ты ведь помнишь... Помнишь, что я сказал тебе на кладбище, Изабелла? Помните, мисс Свон?
Она откинула с плеча волосы, обдавая его мощной волной своего аромата, и посмотрела, просто посмотрела в его почерневшие глаза. Еще в тот момент, когда он сказал ей это, она поняла, что сказав, он сделает.
–Таких девушек, как вы, мисс Свон, трахают. Жестко трахают. Такие, как я, – повторил Мейсен, картинно демонстрируя ей свой звериный оскал и пугая этим до полусмерти.
"Джентльмен", – было последним, о чем подумала Белла.



– Беллз! Беллз, слышишь меня? Открой глаза, Беллз, – странным звоном отдавалось сначала в левом, а потом и в правом ухе.
Все вокруг было серым и расплывчатым – одно сплошное пятно. Непонятно как, непонятно зачем.
– Беллз, соберись. Беллз, ты в больнице!
– Доггетт, – пробормотала она, не узнавая собственный голос.
Серое пятно разделилось на несколько серых пятен, одно из которых, порозовев, превратилось в улыбку.
– Помнишь что-нибудь? – спросила улыбка.
– Он обещал мне, что больше не будет, – прошептала Белла. – Обещал, что не вернется к тому, с чего начинал.
– Белла, тебя не было девять дней. Ты должна хоть что-то помнить!
Свон попробовала приподняться, но у нее ничего не вышло – все болело. Каждое движение, каждый вздох отдавался страшным дискомфортом и болью, местами резкой, иногда приглушенной.
– У тебя сломано несколько ребер, ссадины, синяки, кровоподтеки, небольшое сотрясение мозга – врач сказал, что может тошнить. Но в общем и целом... ты в норме.
– Доггетт?
– Я... прости... мне стоит выйти.
– Доггетт, останьтесь! – попросила Белла, собравшись, наконец, с силами и почти прозрев. – Доггетт, вы плачете?
– Это все глупости, пустяки.
– Что со мной было? Я помню только лес...
И запах. Его она тоже помнила. А вместе с запахом слова и взгляд то черных, то красных глаз. И гладкую бронзу касавшихся ее лица волос, в которые она запускала с наслаждением руки.
– Я думал, что не увижу тебя больше, – говорил сквозь слезы Доггетт. Ей было больно от переполнявших его чувств. Безнадежность – вот, что она видела. – И я винил себя в этом, потому что... потому что со мной уже было так. Однажды. Знаешь, Беллз, у меня была семья раньше. Мой сын Люк старше тебя всего на год. Тогда ему только исполнилось семь. Мы жили в тихом, ничем не примечательном районе, я служил в полиции, моя жена Барбара занималась домом. Все было так... А потом Люк пропал. Он катался на велосипеде вокруг домов – нашего и двух соседних, а моя жена сидела на крыльце и считала круги. На очередном круге Люк не вернулся. Это были самые страшные в моей жизни несколько дней. Ожидание чуда, надежда. Все зря – больше я его не увидел. Живым не увидел. Теперь я думаю, это к лучшему, что тогда так быстро нашли тело. Я бы сошел с ума, живя и дальше в неведении...
– Мои родители хотели развестись, когда мне было семь, – будто не слушая Доггетта или не слыша, начала рассказывать совершенно другую историю Белла. – Маме не нравился Форкс, а отца здесь держала работа, которой он дорожил. Но меня он любил не меньше. Я всегда знала, с самого раннего детства была уверена в этом. Он спросил после очередного скандала, останусь ли я, если мама вдруг решит уехать. Я ответила, что поеду с мамой. Через неделю мы паковали чемоданы: отправлялись все вместе, втроем, в солнечный Финикс. Останься Чарли здесь, все сложилось бы по-другому. Он не попал бы в ту перестрелку. И... я уже очень много лет виню себя в случившемся, понимаю в глубине души, что это неправильно, что бесполезно возвращаться к тому, чего уже не изменишь. Но так хочется вернуться... Вновь увидеть Форкс, который я и не помню, как оказалось; вновь пережить, прочувствовать. Доказать что-то себе и другим.
– Не надо, Беллз, – сжимая ее бледную безжизненную руку, шептал Доггетт, – не надо ничего доказывать. Я столько лет пробовал, и не сумел. Вряд ли у тебя получится... Просто живи. Живи дальше. Представь, что у тебя просто нет никакой возможности вернуться.



Среднего роста темноволосая женщина лет сорока пяти была одна: без мальчика. Леонарда, своего сына, которого она целую неделю таскала везде за собой, боясь оставить одного и опасаясь доверить недостаточно надежному человеку, она оставила в Остине. С няней. Сердце разрывалось на куски, Монику Рейс – так звали женщину – впервые в жизни настолько тяготила разлука. Ведь это была не просто разлука, а разлука с самым улыбчивым на свете маленьким голубоглазым человечком, еще не привыкшим (да Моника и не настаивала на этом) называть ее мамой, но... Это ничуть не мешало ей чувствовать себя таковой и повторять мысленно, а иногда, если никто не видит, и вслух, заветное короткое слово... Мама...
Ее подруга Анна, с которой они когда-то вместе работали, а потом потеряли друг друга на несколько лет из вида и встретились уже в Остине, шесть лет назад, где вновь сблизились, боялась рожать. Так боялась, что даже составила завещание. Как она говорила, "на всякий случай". В нем речь шла о том, что Анна, в случае своей смерти, желает видеть опекуном сына не кого-то, а именно Монику.
– Почему я? – удивилась Рейс, узнав об этом впервые.
– Да просто я чувствую, что из тебя выйдет отличная мама, и глупо с твоей стороны жить одной и отказываться заводить собственных детей.
Рейс не отказывалась. Но дети, как известно, не получаются из воздуха. Нужен мужчина. И у Моники был один такой на примете. И Моника до последнего надеялась на то, что он сам догадается, сам поймет, что есть в этой жизни помимо работы, безусловно, важной и дорогой сердцу работы, еще и люди, близкие люди... или хотя бы просто мечтающие стать близкими.
Моника Рейс познакомилась с Джоном Доггетом в девяносто третьем. Она расследовала дело о похищении и убийстве маленького мальчика Люка – сына Доггетта.
И она видела, как этот сильный мужчина плачет, словно ребенок забивается в угол, стесняясь своих слез, и все же плачет. Моника поддерживала его как могла. Моника стала ему другом, ему и его жене Барбаре, которой тоже в те дни было очень трудно.
Через семь лет другой Доггетт – жесткий, черствый, холодный, пригласил ее помочь с другим делом – тоже похищением. Одного из агентов – Малдера. И эта история кончилась совсем не так печально, как первая. Но Моника вновь была Доггетту другом, таким преданным, что согласилась работать с ним над проектом, который не так уж ее и интересовал. Джон тогда только начинал разбираться с Секретными Материалами: еще не во все верил, но постепенно втягивался...
Несколько дней назад, обычным, казалось, вечером, в квартире Моники раздался телефонный звонок. Она удивилась: у нее было не так много знакомых, способных позвонить в столь поздний час. Но трубку, несмотря на удивление, Моника взяла сразу же: испугалась, что доносившаяся из динамика громкая мелодия разбудит Ленни, с таким трудом уложенного наконец спать.
– Это Джон, Моника, – полетело по проводам.
– Откуда у тебя этот номер?
– Ты упомянула в разговоре место своей работы, вот я и позвонил на факультет – мне там сразу сказали. Можно... можно с тобой поговорить?
– Что-то случилось, Джон?
– Случилось? Да, случилось, но... не это главное. Знаешь, что я сегодня понял? Случись что, мне и поговорить не с кем. Совсем никого, и если еще и ты откажешь...
Они говорили. Много и обо всем.
Не так, как в зале ожидания аэропорта – гораздо искреннее, по душам. Она рассказала ему о Ленни, о нелепой автокатастрофе, унесшей жизнь его родителей, и о старом завещании Анны, о котором все, кроме ее адвоката, давно успели позабыть. Забыла и сама Моника, и первой ее реакцией на новость о том, что теперь она единственный опекун пятилетнего мальчика, был шок. Но не в ее характере от чего-то отказываться, а Ленни, озорник Ленни, не понявший еще, что стало с навсегда покинувшими его родителями, был так похож на Анну. Ну разве можно от такого отказаться? Будет трудно. Моника знала.
Джон рассказывал ей о другом: о деле – до того договорился, что даже решил переслать своей бывшей коллеге все материалы по факсу. Он нарушал этим закон, но и держать в себе не мог больше, не мог держать все это.
– Это вампиры, Доггетт, – констатировала Моника. – Мысли шире. Ты можешь в них не верить, но от этого они не перестанут быть.
– Что он мог сделать с Беллой? Убил? Держит где-то? – спросил Джон.
– Доверься судьбе, – посоветовала Моника.
Но он не доверился: все Бюро поставил на уши. Добрая сотня агентов прочесывала несколько суток окрестности Форкса в поисках Беллы, ее тела – Доггетт не верил в благоприятный исход, хоть и хотел верить.
Нашли пропавшего шерифа Уилсона с пулей в черепе. Позже нашли обезображенного до неузнаваемости помощника шерифа Блэка – его погрызли дикие звери, и парня пришлось опознавать по зубам. Доггетт не удивлялся всему этому. Впрочем, как и исчезновению из города "вампиров": доктора Каллена с женой, Джаспера Уитлока, Розали и Эммета МакКарти, и... Эдварда Мейсена, ушедшего вместе с Беллой.
Окутанные пеленой тайны события ужасали не только жителей маленького городка на северо-востоке штата Вашингтон. Даже приезжавшие сюда за сенсацией репортеры казались какими-то угрюмыми и вели себя на удивление тихо: ни на ярд не приближались к обретшему дурную славу лесу.
– Вы подождите, агент Доггетт, через год сюда толпами ломанутся туристы. Вот только уляжется немного, забудется, – говорил Доггетту Сэм Улей – новый шериф.
"Такое вряд ли забудется", – возражал ему в своих мыслях Доггетт и ждал... сам не знал, чего ждал.
– Ее нашли, – бормотал он в телефонную трубку тем вечером. – Ее нашли, Моника.
Рейс улыбалась на другом конце провода. В конце концов, она совсем не знала эту "нимфетку", вокруг которой поднялся ни с того ни с сего такой шум. Но хотела познакомиться. Поближе. И вновь встретиться с Доггеттом: попытаться в последний раз удержать в своих руках то тепло, которым они обменивались по телефонным проводам в течение этой, оказавшейся такой тяжелой, недели.
– Приезжай. Я пока здесь: в Порт-Анджелесе. Приезжай, Моника. Я правда этого хочу, – ответил ей Доггетт.



Среднего роста темноволосая женщина лет сорока пяти была одна. Она шла по залу ожидания Международного аэропорта Сиэтл-Такома – шла по направлению к выходу.
– Мисс Рейс! Моника! – окрикнул ее незнакомый мужчина.
Не мужчина даже – скорее парень, только вот возраст никак не определишь: от восемнадцати до тридцати, если судить по приятной улыбке, джинсам с протертыми коленками, кожаной куртке с заклепками и темным очкам.
"Какая глупость – носить очки в Сиэтле! От чего этот тип прячется? От солнца, которого здесь никогда нет?" – подумала Моника.
– Мы знакомы? – спросила она, остановившись. И надеясь на то, что парень покажет ей свои глаза, раз уж она соизволила отреагировать на приветствие.
"Может, кто-то из студентов?" – родилась в голове мысль.
– Через знакомых ваших знакомых.
– Я тороплюсь, простите.
– Моника, не надо, – в его до этого мягком, почти бархатном голосе, появились стальные нотки. Это заставило Рейс вздрогнуть и машинально потянуться к сумочке. – И опустите руку – у вас все равно нет с собой пистолета, – с раздражением добавил незнакомец.
"Будто бы мысли читает", – подумала женщина.
– Да, читаю. Иногда, – улыбнулся парень, буквально пригвождая Монику к месту... и улыбкой своей, и словами.
– Через каких знакомых? – спросила Рейс.
– Я друг Беллы. Да, той самой Беллы.
– И? – приподняв в удивлении брови, уточнила Рейс.
– Передадите ей? – спросил парень, протягивая Монике обернутую кое-как пленкой белую розу. Не совсем свежую, но все еще красивую.
– Я... я буду в Порт-Анджелесе только через час. И куда мне этот цветок... Сдать в багаж? – противилась Моника.
– Не бойтесь вы так, она не ядовитая.
– Она засохнет прежде, чем я ее довезу.
– Мы любим закаты потому, что они гаснут. Мы любим цветы потому, что они увядают.
– А вы поэт, – сказала Моника. Не могла не сказать.
– Не я.
– По крайней мере, удачно цитируете.
– Скажете ей, что это от Эдварда? – отпуская цветок, попросил незнакомец... Эдвард.
"Что-то знакомое", – подумала Моника, а вслед за этим: – "Этой нимфетке двадцать с хвостиком, и она уже успела оторвать себе такого парня, а ты, Рейс, сколько лет ищешь и никак не можешь взять хотя бы..."
– Доггетта? Так он ваш. Вы только скажите ему – сам он не поймет, а вам еще растить сына – каждый год на счету, – встав с пластикового кресла, в котором сидел, произнес Эдвард.
Моника промолчала: ждала дальнейших просьб, а получила разъяснение:
– Мы с Беллой поженимся. Только ей пока не говорите, она еще не знает.
– Раз не знает, не скажу, – решила подыграть Моника.
Этот дьявол во плоти решительно имел над ней власть... и читал мысли. Монике захотелось вдруг спросить у него что-то. И она тут же забыла, а потом обернулась и поняла, что его уже нет в зале ожидания. Исчез, оставив лишь розу.