Название: Потерян и найден
Обложка: 8
Жанр: Drama
Рейтинг: PG-15
Пейринг: Эдвард
Бета: +
Саммари: История о том, что иногда бывает слишком поздно.

---

Она появилась неожиданно, так что ты даже ничего понять не успел. Просочилась в твою реальность, как вода сквозь камни. Возникла на границе дня и ночи, между понедельником и вторником, между столетиями. Успела до того, как три девятки на календаре сменились на нули. И пока ты в недоумении разглядывал ее легкую, не подходящую к сезону курточку и короткую юбчонку, сказала:
- Привет. Для тебя есть послание.
Голос был хриплым от простуды и сухим, как будто она в самом деле являлась официальным лицом и выполняла нудную работу.
- Мне? Послание?
После вчерашнего у тебя раскалывалась голова, и сон, чьи тяжелые оковы ты стряхнул всего полчаса назад, нехотя отпускал сознание. Как несмышленыш ты смотрел на хрупкое создание с фарфоровой кожей, а перед глазами стояли жуткие картинки из кошмаров. Особенно яркими картинки становились, когда ты пытался поймать скользящий ртутный взгляд незнакомки.
- Ты разве меня не расслышал? – она недовольно нахмурилась.
Ты хотел что-то возразить, на секунду отвлекся и пропустил момент, когда буквально под нос ткнулся конверт. Острый уголок оказался прижат к коже и неприятно покалывал.
- Вы ошибаетесь, - пробормотал ты, беря послание. Незнакомка словно загипнотизировала тебя, заставляя делать то, чего ты делать никак не собирался.
Гладкая бумага. Белое поле без единой надписи – пальцы с удивлением ощупывали глянцевую прохладную поверхность. Чувство того, что все это какое-то недоразумение, усиливалось. И хоть ты давно не получал писем, но, насколько мог помнить, выглядели они несколько иначе. Имя адресата, адрес, марки и прочая фигня. На твоём письме ничего такого не было. Оно было словно заготовкой, этаким новорожденным, который ещё не обрёл ни цели, ни имени.
- Что за… - начал ты, но ответить тебе смог бы разве что ветер, швыряющий колкие снежинки за порог дома. Девушка в легкой курточке ушла. Исчезла так же просто как появилась.
Потрясенный и все еще опьяненный вином и ее взглядом ты покрутил головой, словно ожидая, что незнакомка решила поиграть в прятки или просто отошла, осматриваясь в новом месте. Кляня все на свете, ты вышел на улицу, задыхаясь, добежал до невысокого декоративного заборчика, снова посмотрел по сторонам. И снова натолкнулся лишь на мерцающие снежные заносы и сгущающийся сумрак. Недружелюбный ветер трепал короткие рукава футболки, заползал ледяной гадюкой за шиворот, а ты все ждал, что странная девушка вот-вот появится, выныривая из мутных зимних сумерек. Ты ждал ее, ждал дальнейшего развития событий, ждал неизвестно чего. Ждал до тех пор, пока не промокли ноги, а в голове не рассеялся тяжелый дурман.
По пути к дому ты наконец-то вспомнил про конверт, а точнее конверт напомнил о своем существовании - второй раз за вечер тебя уколол. Чертыхнувшись, ты занес руку - хотел его выбросить, отправить в пасть ближайшего сугроба, потому что был уверен, что послание предназначено другому. У тебя были основания так думать. Разве твое имя, и твой адрес не были давно стёрты из всех баз данных? Даже ФБР не могло знать о твоём существовании. Ни ФБР, ни человечки с Юпитера. И тем более не могла знать о тебе безумная девица с глазами из кошмаров. Запоздало, тонким колокольчиком зазвенела тревога. И, стоя среди чуждых безликих стен, ты понял, что все летит к чертям, выстроенная и выстраданная реальность рушится.
Быстро переобувшись и набросив пальто, ты вновь выскочил на улицу, отдаваясь на милость надвигающейся ночи, умоляя её спрятать тебя, подарить свой плащ из мрака и блеклых звезд. Ты не стал медлить и озираться по сторонам. Не стал больше ждать следующего шага противника. Ты подался в бега с той самой секунды.
Через пять минут дом, в котором ты провёл последние шесть месяцев, скрылся за снежным занавесом, и в зеркале заднего вида равномерно разматывалась ровная полоса дороги с однообразными деревьями, вросшими в обочины. Письмо словно неоткрытая белая дверь в будущее покоилось на пассажирском сиденье. И ты точно мог сказать, что ощущаешь исходящие от него странные эманации. Что-то в тебе говорило не спешить и не открывать конверт сейчас. Это что-то боялось, что ты можешь просто вылететь на обочину и стать одним целым с ближайшим дубом или вязом.
***
Ближе к полуночи ты вновь окунулся в то чувство безопасности, что может быть знакомо человеку лишь с твоим прошлым. Это не ощущение тотальной защищенности, это понимание короткой передышки и затишья. Какие никакие твои полчаса, и ты намеревался провести их наедине с конвертом и своими мыслями о будущем – таким определенным вчера, но внезапно скрывшимся в тумане. Для начала ты вздохнул, глубоко и без особой веры в то, что вот именно это примитивное действие поможет тебе успокоиться. После закурил - смалодушничав, выкурил целых три сигареты, оттягивая роковой момент.
В одиннадцать пятьдесят три совершил первый шаг к неизвестному - взял конверт в руки. Безмолвный, без единой надписи, он говорил с тобой на ином, более сложном языке. Языке, который за шесть месяцев ты разучился понимать. Языке недомолвок и предупреждений. Конверт холодом обжигал руки. И этому странному холоду не были преградой ни ткань, ни твоя собственная кожа – он безошибочно находил дорогу в сплетениях вен и артерий. Глядя на пустое, вытравленное до белизны поле, впервые в жизни ты усомнился. Даже подумал о том, а не выбросить ли чёртову бумажку в окно и прикинуться дурачком. Многие тебе говорили, что можно попытаться начать всё сначала. В другом городе, в другой роли. Но шесть месяцев чужой жизни измотали тебя – ты быстро устал от ролей, а маски изрядно натёрли кожу.
Дрожащие руки разорвали конверт. Бумага поддалась с сухим треском, в котором послышался вздох облегчения. В твои онемевшие чего-то ждущие пальцы выпал плотный прямоугольник картона. В блеклом свете ты разглядел сначала цифры. Четыре даты. И ещё до того как прочитал имена, уже чётко знал, о ком тебе расскажут эти даты. Две из них. Вне всякого сомнения, они были датами рождения твоих родителей, а имена – их именами.
Мысль о родителях была, как внезапно выпущенная вражеская стрела, и ты её пропустил - стрела впилась в податливую плоть, застряла глубоко в сердце и напоминала о себе при каждом вздохе. Защемило под рёбрами. Милые родители. Ты прекрасно понимал, что предал их, предал вложенные в тебя идеалы. Не просто стал не тем, кого они хотели видеть, ты воплотил то, от чего они тебя предостерегали. И, в конце концов, для них ты, так же как и для ФБР, и для человечков с Юпитера, должен был давно быть мёртв.
Ты быстро смог понять, о чём вопят две первых даты, но так и не уяснил общего смысла послания. Потому что тебе было страшно признавать правду или то, что скрывалось под маской правды, а варианты про неудачную шутку не рассматривались – так в твоём мире не шутили. Они нашли тебя и втягивали в свои жестокие игры. Ты неуверенно потянулся за сигаретами, но во всей вселенной не хватило бы сигарет, чтобы можно было перекурить этот ужас и выиграть время для того, чтобы смириться.
И ты сдался, разрешая раскрыться ранее зачатой мысли. Карлайл Каллен – две тысячи восьмой. Эсми Каллен – две тысячи тринадцатый. Кто бы ни отправил тебе это послание, он назначил твоим родителям дату смерти, и ты ничего не мог бы с этим поделать – чувство родилось само собой и казалось верным. Ты понимал, что в этот раз играть, при условии, что ты попытаешься, придётся с силами более стихийными и опасными, чем ранее. В приступе внезапно накатившей ярости ты сжал пальцы, но ни хруст в суставах, ни онемевшая кожа ровным счетом ничего не значили, разве что могли бы стать символом твоего отчаянья. Такая тоска на тебя накатила, словно уже всё произошло, и против тебя встали все люди и все звёзды. Ты барахтался в океане смешанных чувств, веря и боясь поверить, зная истину и прячась от неё, сомневаясь и желая бороться. Мир вмиг смешался. Тонким голоском пищала надежда, кричала досада, захлебывалась злость, ревела тревога.
***
Блеклое солнце катилось к горизонту, ты сидел в маленьком кафе. За пыльным окошком и рваной занавеской рычали моторы машин, и под песню ветра томно танцевали снежинки. Ты не смотрел ни на них, ни на удивительно сложный морозный узор. Ты не отрываясь смотрел в ледяные озера глаз своей собеседницы, боясь упустить момент, когда по гладкой поверхности проскользнет лёгкая рябь и станет поздно что-либо менять. Между вами на столе была лишь истерзанная скатерть с плохо застиранными пятнами, стаканы с водой, корзинка с хлебом и потёртый кусочек картона с четырьмя датами и двумя именами. Твои пальцы, спрятанные под стол, подрагивали. Ты был слишком напряжен, настолько, что не мог бы этого факта скрыть. Ты рисковал придя сюда и обращаясь за помощью к Денали. Единственной гарантией твоей безопасности были её представление о долге и память том, что она должна тебе одну, зато свою собственную, жизнь. Насчёт долга обольщаться не стоило, да и жизнью Таня давно не восхищалась, настолько чтобы ценить земное бытие в должной мере.
- Я пришёл получить долг, - уверенно сказал ты. Так, словно нашёл эту уверенность только что, и так словно сам в себя поверил.
- Твои родители? - губы Тани дрогнули. Ледяные глаза, следуя за солнцем, медленно опустились, и ты не мог больше скользить по их сияющей глади.
- Мне нужно знать, кто прислал эту бумажку, - пальцы задрожали сильнее, и тебе пришлось сжать их в кулаки. Сердце застучало чаще, путаясь и ломая ровный ритм - ответ Денали не останется для тебя пустым звуком.
- И это всё? - на мраморном лице ты не смог прочесть ни одной эмоции. Разве что некоторые косвенные признаки указывали на скуку.
- Любая информация, которую ты только сможешь достать. Я должен убедиться том, что это правда. Узнать, кто за этим стоит и чего добивается.
- А дальше?
- Не знаю, - признание далось нелегко, но ещё труднее было представить нечто способное стать ответом на вызов людей, предугадавших будущее.
- Договорились.
Не ожидая твоего разрешения, Таня ртутью заскользила прочь от столика, от унылой скатерти и от твоих сжатых до судороги пальцев.
***
В облезлом скверике с заросшими дорожками и засохшими деревьями ты был всё равно что один. И всё равно что потерян. Пусть тебе давно не требовалось человеческое общество, но в тот момент ты бы согласился на любую компанию. Даже не прогнал бы странную незнакомку, ту, с которой всё началось, после встречи с которой твои кошмары из царства грёз переползли в жизнь.
По низкому унылому небу размеренно плыли рыхлые облака, ветер служил заупокойную службу по нескольким жухлым листьям и парочке пустых оберток. Ты пытался не обращать на столь гнусный антураж внимания, но так или иначе, та или иная деталь злонамеренно вторгалась в твои мысли. Ты смотрел на этот мир другими глазами. Твоё мировоззрение неотвратимо смещалось в сторону, от вселенной, где родители живы, до вселенной, где неведомая сила их похоронила, исполняя вынесенный приговор.
Да, ты как-то жил эти десять лет без них, но совершенно не мог представить, как станешь жить без них в абсолютной степени. Ненадёжная иллюзия того, что можно поговорить, помогала тебе двигаться вперед. Хотя не стоило врать. Не было у тебя никакой возможности поговорить, вывернуть душу наизнанку, вытряхивая из тёмных углов крошки сознания. Ты имел лишь тот обман, в который верил, и который стал смыслом убогой жизни.
И вот теперь сила, что казалась несокрушимой, потихоньку, как гурман маленькими кусочками, отбирала последнее. Ты мог сколько угодно злиться и негодовать, обещать расправиться и прилагать усилия, но в целом ты уже тогда представлял себе результат. Его тотальное отсутствие.
Таня появилась на полчаса позже назначенного срока. В её неспешной скользящей походке сквозили яркими нитями тоска и настороженность. Ты попытался понять, как это ей удаётся, но быстро бросил бессмысленное занятие, отдавшись на растерзанье иным размышлениям. Ещё раз внимательно осмотрелся по сторонам, замечая малые колебания в воздухе и движения теней.
- Я одна, – губы Тани тронула странная усмешка, больше похожая на оскал тяжело раненного животного.
- Я до конца не уверен, что за всей историей не стоит Организация.
- Организации нужен был ты, а не твои родители, - парировала Денали с лёгкостью актрисы, выучившей свою роль. – Организация не разменивается на мелочи.
- Организация едина и велика, - монотонно пробубнил ты те самые слова, что первым делам вдалбливали в головы неофитов. Те самые слова, что вызывали у тебя особенное отвращение и ненависть. Но Денали лишь благосклонно кивнула, и лицо её на миг просветлело.
- Что-нибудь выяснила?
Таня неторопливо подошла к скамейке, села – алое пальто расплескалось по шершавому выцветшему дереву. Ты непроизвольно отодвинулся, боясь коснуться этой «кровавой лужи».
- Не так много, как тебе хотелось бы. Но мои возможности были ограничены.
- Я понимаю.
- Понимаешь ты или нет, но здесь всё, что я смогла накопать. Несколько записей со спутника и камер наблюдения.
- И будет ли мне от них польза? - беря диск, прямо спросил ты. Таня не стала обманывать:
- Вряд ли. Эта девушка довольно умна и умеет остаться незамеченной. Маловероятно, что она захочет вновь появляться в тех местах. Тебе помог бы хороший аналитик, но... - Денали вздохнула. - Зря ты ушел. Организация всегда помогает своим. Эта девица давно бы уже сидела у нас и пела сладким голоском.
От ужаса ты покачнулся и чуть не упал. Красивая молодая женщина говорила тебе про пытки, при этом на лице её не отражалось ничего, кроме уверенности в своей правоте и восхищения Организацией. Ещё раз ты понял, что поступил верно, сбежав.
- Я не хочу причинять этой девушке вред. По крайней мере, пока что она не сделала мне ничего плохого.
- Она неудачно пошутила.
- Ты считаешь, это шутка?
- Разумеется, - Таня неприязненно фыркнула. - Даже у организации нет подобных технологий.
Несколько минут ты сидел погруженный в раздумья и тишину зимнего парка.
- Я люблю родителей и ради их блага готов поверить во что угодно. Мне плевать, какие у кого технологии...
- Очнись. Есть вещи, которых не может быть.
- Я чувствую, что это не шутка… - опять начал ты, но Денали тебя грубо оборвала.
- Ты так вдохновенно говорил о любви, почему же ты с ними не общался столько лет?
- Организация запрещает контакты с родственниками.
- Мне известно, что ты сам сбежал из дома.
- Это моя самая большая ошибка.
- Наверное, тебе нравится сбегать от тех, кто хорошо к тебе относится, - Денали снова выводила разговор на Организацию, и ты готов был убить её за эту настойчивость. В то время, как тебя терзали мрачные мысли о самых близких на свете людях, эта тупая сволочь твердила о своём, о том, что не имело никакого значения и с недавних пор стало отгоревшим прахом под ногами. - У тебя душа предателя. Труса и предателя. Я и представить не могу, как ты посмел уйти после всего, что мы для тебя сделали? Как ты вообще после этого живешь?
- Живу как-то. Ем. Сплю. Работаю, – в душе закипала злость.
- Ты? и работаешь? – Денали зло усмехнулась. - Позволь узнать кем, мистер кривые руки?
- Подрабатываю по кабакам. Тружусь по профилю, – с вызовом ответил ты. - Играю на чём придется. Ты сама знаешь, у меня к этому есть способности.
- О да. Были способности, да все вышли, только и осталось что лабать по кабакам для кучки опустившихся пьяниц.
Ты ушёл первым, не желая и дальше слушать оскорбления, угрозы и насмешки. Между тобой и Денали, так же как между тобой и Организацией, не осталось общих тем и взаимопонимания. Вы дали друг другу всё, что могли.
***
В камине догорало одинокое полено. Огонь как больной туберкулезом выкашливал последние искры - старался изо всех сил, но был обречен. Ты чувствовал некоторое сходство с огнем. Потому что твоя ситуация не отличалась простотой и огромным количеством выходов. Последние четыре года ты потратил на поиски той и тех, кто прислал конверт. Твоя жизнь превратилась в песню или в военный марш с размеренным довольно однообразным ритмом. Четыре часа на сон, поиски, вечера в кабаках. И опять новый день, и новый круг.
Ты осмотрел места, где появлялась незнакомка, переговорил со всеми, кто видел её или предположительно мог видеть. Некоторые ниточки обрывались сразу, другие вели в клубок тёмных улиц, тонули в лабиринтах из старых домов, мрачных углов и покосившихся оград кладбищ. Несколько раз твоя жизнь висела на волоске - спасала чрезмерно развитая интуиция. Несколько раз, отчаявшись, ты обещал себе бросить. Но приходило утро и, проспав двести сорок минут, ты ехал в новый город, туда, куда вела очередная тонкая искрящаяся нить надежды. За четыре года десять городов. И по сути - никакого результата. Твоя незнакомка была осторожна, умела прятаться и буквально растворяться в воздухе. Казалось, вот-вот, последнее усилие, но она опять скользила между пальцев, тонким бестелесным призраком уходила.
Ты вымотался. Ты всё чаще не отказывался от выпивки и всё меньше думал о будущем. Неразрешимая задача тебя уничтожала, жрала изнутри. Ночью ты практически не спал, а метался, пойманный, как карп в сети воспоминаний. Ты видел родителей такими, какими они были пятнадцать лет назад. Оттуда, из далекого прошлого, ты черпал остатки сил, подпитываясь давно растворившимся счастьем. Ты тосковал по улыбке матери, всегда лёгкой и немного скованной, как у человека понимающего, что ему досталось радостных минут сверх меры. Ты грустил об историях рассказанных отцом, о его скупом одобрении твоих поступков. Ты наконец-то понял, что убежал не от их нравоучений и правил, вырвался не из болота рутины, ты покинул Эдем. И с тех пор был проклят.
К застарелым чувствам примешивалась новая горечь от бессмысленно потраченного времени. Ещё четыре года ты вычеркнул из своей жизни. Ещё четыре одиноких Рождества пролетели незаметно. Ещё больше сожалений и боли положил ты в собственную копилку ошибок.
Камин наконец погас. Ты, нехотя, выпустил из пальцев опустевшую бутылку, позволяя ей укатиться в темноту комнаты, в угол, где стояла жалкая кривенькая ёлочка. Даже бутылка не хотела составлять тебе компанию. К одиночеству можно привыкнуть, но не всегда оно бывает приятным.
Ты ощутил себя Прометеем на скале или последним из атлантов. На твои плечи давил потолок и весь мир. В конце концов, ты не вынес этой тяжести, сорвался и буквально выпал из дома в ночь.
Ты шёл без цели - дорога не имела смысла. Ты мог бы закрыть глаза, это ничего не меняло. Мрачное небо, рождающее редкие снежинки, унылые деревья и бетонные столбы. Единая серая масса, мечтающая поглотить одинокого путника. Ни ярких цветов, ни света. Серая дымчатая мгла, из которой внезапно полезли призраки.
Женщина в элегантном платье, протягивающая игрушечную машинку ребёнку. Ты вспомнил, как отчаянно хотел эту машинку, как завораживали гладкие зеркальные бока и полицейская сирена на крыше…
Полупрозрачный мужчина и мальчик бросают мяч. Твои ноги и руки, твои мышцы вспомнили, какая это радость бежать, захлёбываясь знойным дурманящим воздухом…
Семейное торжество и большой торт с десятью свечками, радостные лица, сияющие глаза. Ты вспомнил отягчающее чувство счастья, такое большое и неповоротливое, что трудно вдохнуть и изнутри распирает…
Маленький хнычущий мальчик с разбитыми коленями. Лицо покраснело от слёз и обиды на мир. Призрачная женщина что-то ласково шепчет мальчику, осторожно обрабатывает раны, рука с тонким запястьем ласково гладит непокорные каштановые локоны. И словно невидимая эта рука коснулась тебя. Коснулась и пропала…
Большая красивая книга с яркими картинками. Мужчина, листающий страницы и тихим, выразительным голосом читающий сказку на ночь. Твои потухшие глаза зажглись, как и тогда от воспоминаний о дальних городах, смелых героях и несметных сокровищах...
Семья. Женщина, мужчина и мальчик. Лепят снеговика. Их задорный смех звенит в морозном воздухе... Солнце слепит. Такое яркое, что ты вынужден зажмуриться, оставляя мир вне пределов видимости, выпадая из жизни и проваливаясь во мрак.
***
Ты встретил очередное хмуро утро, а утро встретило больного тебя. Встретило безо всякого тепла, застарелые мысли отгоревшим пеплом разметало свежим ветром по черепушке. От них почти ничего не осталось, кроме жирной копоти и серых невесомых хлопьев.
Несколько придя в норму, ты без охоты влез в старое пальто и стоптанные ботинки. Вышел неторопливо на улицу. Всего неделя прошла после Рождества, а праздничного настроения как не бывало. Или ты не в силах был разглядеть его из-под завесы тяжкого похмелья. Алкогольный марафон, нон-стоп и так пока оставалось хоть что-то, что можно было пить. Вчера ты осушил последнюю бутылку, а сегодня решил вернуться к поискам. Из-за пьянства было потеряно семь дней.
Неожиданно проснувшийся голод вынудил зайти в первую попавшуюся закусочную. Прокопченные стены и стёртые плитки пола. Несколько торопливо жующих парней и старушка в оригинальной шляпе с павлиньим пером. Это перо было единственным ярким пятном в зале, но ты не замечал ничего: ни грязи по углам, ни липких отпечатков чужих пальцев на пластиковой столешнице. И даже её - твою роковую незнакомку - увидел лишь, когда она материализовалась из плотного сумрака у тебя перед носом. Заскрипел отодвигаемый стул. Она не спрашивала разрешения, а ты, молча ждал. За тысяча четыреста шестьдесят дней поисков у тебя накопилась тысяча четыреста шестьдесят вопросов к ней. Трудно было выбрать один самый главный.
- Напрасно тратишь время, - Незнакомка смело посмотрела тебе в глаза. И в её взгляде танцевало вальс безумие. Впрочем, безумие устраивало тебя больше, нежели холод и отчужденность Денали - с безумием ты был немного знаком.
- Мне нужно получить ответы, - выдохнул ты, ещё не веря в то, что перед тобой сидит та самая девушка, а не её призрак. – Это для меня важно.
Она лишь пожала плечами, давая понять, что ничего такого тебе не светит. Каштановые пряди дикими реками заскользили по тоненьким плечам. Ты на секунду позволил себе в них запутаться, но быстро вынырнул из тёмных пучин на поверхность и глубоко вдохнул.
- Я не привык жить слепцом.
- Ты привык жить идиотом?
- Мне было бы проще, если бы ты не убежала тогда, а все рассказала, - ты пытался сохранять терпение, не давить и не кричать. Боялся спугнуть эту хрупкую бабочку, севшую на руку.
- Разве в этом смысл?
- Для меня - да.
- Мы подарили тебе время, - в глазах её вспыхнуло раздражение, аккуратный носик сморщился. - Время, которое ты должен был провести с родителями, – не надеясь на твой ум, пояснила девушка.
- Моё самое большое желание вернуться к ним.
- Всё, что ты хочешь сказать мне после слова "но", можешь выбросить на свалку. Меня не интересуют оправдания, я лишь пришла объяснить тебе очевидное. Ты должен был понять это сам, - в тёмных зрачках пылало сдерживаемое пламя, - а ты оказался последним придурком. Скажи, разве меня ты должен искать, разве, найдя меня, ты обретёшь счастье?
- Если ты так хорошо меня знаешь, то знаешь и то, что я не могу вернуться к родителям. В первую очередь ради них самих.
- Мы не решаем твоих проблем, - она покачала головой, - мы даём тебе время и шанс правильно распорядиться этим временем. Как правило, люди всё понимают и верно расставляют приоритеты.
Ты не слушал. Ты спешил поделиться своей самой главной бедой, рассказать в какой тупик загнал себя сам. Каждая стена этого тупика, каждый кирпич в стене - твоих рук дело.
- Не все люди вынуждены скрываться, - веско уронил ты.
- Организация? - внезапно успокоившись, спросила незнакомка.
- Никто не может этого знать, - задушенный испугом, прошипел ты.
- А я могу, - по-детски просто ответила она.
- Значит ты с Организацией заодно.
- Вовсе не значит. Послушай, Эдвард, вместо того, чтобы тратить попусту слова, ты бы мог пойти и написать письмо отцу или матери. Мог бы позвонить, а ещё лучше, если бы ты сел в машину и поехал к ним.
- Вот уже как четырнадцать лет я официально мертв.
- Для них всё это время ты был жив.
Ты лишь покачал головой. Для родителей ты, может быть, и жив, но будет лучше, если для всех остальных останешься горсткой праха.
- Или тебе стыдно? - По-своему истолковала твоё молчание странная девушка. - Стыдно за то, что предал их.
- Да, стыдно. Я никогда не думал, что этим закончится. Что однажды жизнь превратится в тонкую цепочку следов на снегу. Ты меня понимаешь?
Незнакомка кивнула. Её лицо немного смягчилось, а голос потеплел, в нём заскользили нотки интереса.
- И что же ты натворил?
- Наверное это смешно, да? Я даже не стал ни суперменом, ни крутым киллером, – ты тяжело выдохнул. - Я, знаешь ли, писал музыку.
Но незнакомка не смеялась, даже не улыбнулась - полные губы оставались плотно сжаты.
- В этом ведь нет ничего нового, давно известно, музыка влияет на человека. Аналитики Организации были не первыми, кто понял - правильная песня повышает эффективность любого воздействия, а то и вовсе позволяет обойтись одной лишь мелодией, остальное сделает людское подсознание.
Ты оборвал себя, не зная, зачем начал рассказывать про Организацию и объяснять.
- Музыка - язык души. – Сказала задумчиво незнакомка. - И ты умеешь не только язык этот понимать, но и говорить на нем.
- Не стоит сообщать очевидных вещей. Я сам знаю, что отдал свой дар в руки зла. Десять лет я вдохновлял людей лишь на одно - на войны, ненависть и насилие. Моя музыка стала саундтреком революций и войн. Я не мог терпеть дальше, я сбежал, и Организацию мой проступок совсем не обрадовал. Они не ожидали, что ручная птичка лёгко вылетит из клетки.
- Не нужно оправдываться. У меня нет времени на твои скупые мужские слёзы.
Принесли заказанную тобой бутылку вина. Изначально ты намеревался выпить её один, но планы изменились.
- Выпьем? - особо не надеясь на согласие, предложил ты. Она внезапно кивнула. А дальше было просто - у тебя ведь ловкие пальцы, и ничего не стоило бросить в бокал маленькую незаметную быстрорастворимую таблетку. Темнота забегаловки оказалась кстати, как и вспыхнувшая у двери драка. О подобной удаче ты мог лишь мечтать, представляя своё рандеву с незнакомкой и строя планы о том, как заставить её говорить. Мысль напрашивалась одна - напоить, усыпить и связать. Только вот ты не подозревал, что всё так сложиться – осколочек головоломки к осколочку. Хотя таблетки на всякий случай всегда таскал с собой. Удача - шанс для подготовленных, говорил твой куратор от Организации, и ты не мог с ним не согласиться. Будь готов и терпелив, и ты всего достигнешь.
Незнакомка глухо ударилась лицом о стол уже через две минуты. Без суеты, стараясь не вызывать подозрений, ты обшарил её карманы и нашел маленькую записную книжечку, почти все странички которой были забиты адресами и датами. Ты посмотрел в конец. Последние две записи выпадали на тридцать первое декабря две тысячи четырнадцатого. Портер. Чикаго. На всякий случай – не вполне представляя, на какой именно - ты запомнил адреса. Хотел полистать книжечку ещё, но незнакомка зашевелились, и стало ясно, что скоро она придёт в себя. От снотворного, которое свалилось бы и табун лошадей, она проспала чуть больше пяти минут. Ты осторожно вернул ежедневник на место и откинулся на спинку стула. Удивлению твоему не было предела, но не стоило так уж явно его выставлять, и ты составил самую нейтральную рожу из всех, какие только мог.
- Что это значит? - не до конца придя в себя, хрипло спросила девушка.
- Ты вырубилась.
- Ты что-то подсыпал мне? - В голосе не было гнева, только удивление и сожаление. - Зачем? – глаза её блуждали по забегаловке, не в силах на чём-либо сфокусироваться.
- Хотел получить ответы.
- Каким образом?
- Сначала планировал тебя связать и утащить в неприметное тихое местечко, да вот не успел. Только стал думать, как мне всё провернуть, как ты снова меня обвела вокруг пальца. Не знаю, каким образом...
Она резко встала, резко оборвала разговор и резко повернулась, собираясь уходить.
- Ты ничего мне не объяснила, – крикнул ты, сердце рванулось к ней в последней надежде. В надежде хрен знает на что.
- Я не обещала. Не ищи меня, ищи пути к ним.
***
Ты бежал из последних сил, ноги скользили по раскисшему снегу, ветер хватал ледяными лапищами за незащищенное горло, душа и мешая сделать вдох. Лёгкие жгло от нехватки кислорода, перед глазами поплыли тёмные круги.
Впереди показался старый мост. Ты мысленно выдохнул. Расслабляться было рано, но пока что всё шло по плану. Из последних сил ты заставил себя двигаться быстрее – последний рывок на встречу удачи - нужно было держать дистанцию. Ещё немного, ещё чуть-чуть. Сердце разрывалось от мощного притока крови. Мир качался и куда-то плыл. Потерявшими чувствительность пальцами ты стиснул сотовый, забившийся в самый угол кармана. Хотел нажать кнопку вызова, но сам себя одернул - рано. Лишь когда до влажно поблескивающих металлических перил оставалось меньше сотни шагов, со всей силы вдавил гладкий пластик в корпус. Счет пошёл на секунды. Ты десятки раз отрабатывал каждый шаг, все мелочи были просчитаны, все неровности слажены, а факторы учтены, но ни одна тренировка не могла сравниться с реальностью. Кровь бухала в ушах, размокшие ботинки выбивали из дороги сотни мелких брызг грязи.
Ты досчитал до десяти. И лишь прозвучало мысленное «десять», подскочил к краю, пальцы коснулись холодного скользкого металла, перебрасывая пропитанное талым снегом и адреналином тело на другую сторону. Труднее всего было не сорваться и незаметно ухватиться за подготовленные Джаспером крепления.
Оставалось несколько секунд до того, как преследователи выбегут на мост. Борясь с отвращением, ты дёрнул за верёвку, освобождая из пут двойника и отправляя вслед за неподвижным телом сотовый. Глубоко вздохнув, посмотрел вниз - на налившемся тёмной влагой льду чернил силуэт, который с высоты можно было легко принять за тебя. Такая же одежда, сложение, рост. За одним исключением, это был не ты, а труп из морга. Зависнув под одной из опор моста, ты вспоминал не самые приятные моменты жизни. Вспоминал, как выбирал его - мертвеца, главного актёра во всей постановке. И вроде как труп неплохо справился со своей задачей. Оставался последний этап, но теперь всё зависело от Джаспера.
Ты стиснул зубы, когда прямо над головой зазвучали возбуждение голоса. Ты не мог их видеть, но прекрасно понимал, что происходит наверху. Заметив, как жертва прыгает за ограждение, преследователи теперь пристально всматривались в ночной мрак и видели именно то, что и должны были видеть - неподвижное тело на застывшем льду. Они жарко спорили, кому спускаться по крутому склону, залитому, словно глазурью, раскисшим снегом, и осматривать труп. И вот один недовольно забормотал, в ночи поплыли звуки тяжёлых шагов, делаясь тише и тише. Двое других закурили - в ноздри ударил горький дым. Ты бы и сам не отказался от хорошей сигареты. Вместо этого ещё сильнее скривился, стремясь слиться с холодным шершавым бетоном, стать его частью, таким же неподвижным и незаметным. Время застыло, секунды текли как густой сироп из узкого горлышка. Ты с трудом дождался момента, когда лёд затрещал, и тёмную массу тела неспешно стало затягивать в мрачные воды реки. Это был конец Эдварда. Его последняя и бесповоротная смерть для всего мира.
И вся суета, происходившая вокруг после, как будто не имела к тебе никакого отношения. Впрочем, суета была весьма умеренной. Ни полиции, ни лишних свидетелей, ни гомона толпы, ни воплей зевак. Через пятнадцать минут приехал неразговорчивый тип, выслушал всё, что ему бесцветными голосами сообщили амбалы. Спустился к воде, не пожалев дорогих ботинок. Посмотрел на полынью.
Но даже когда ночь снова сделалась тихой, ты не поспешил выбираться, проторчал под мостом ещё два часа. Только убедившись, что никто больше не придёт, окоченевший, но счастливый вывалился на дорогу. Пробежал, согреваясь, несколько кварталов и сел в припаркованную у обочины развалюху. На заднем сиденье зашевелились, и через минуту в зеркале заднего вида замаячило заспанное лицо Джаспера.
- Я уж думал, что ты решил под мостом свить себе гнёздышко, - недовольно пробурчал он.
- Чёрт, всё получилось, - ты не мог поверить. До сих пор трясся от плывущего по венам адреналина. – Не так это и трудно было, верно? – с губ сорвался нервный смешок.
- Ещё бы, когда всё на мне одном держалось.
Джаспер явно выделывался, но ты не стал спорить и говорить, что не ему, а тебе пришлось побегать, не ему, а тебе случилось проторчать под мостом несколько часов, не его, а твоя жизнь зависела от успеха всей операции. Говори- не говори, а всё равно ведь Джаспера тебе послал сам Бог.
Джаспер был явный псих, веривший в теорию заговора и ненавидящий Правительство. У Джаспера не было ни одного официального документа, банковской карты и жилья. Последние десять лет он обретался на свалке в домишке, слепленном из кубитейнеров и разнообразного мусора. Если человек может почувствовать себя свободным лишь на свалке, то я лучше буду жить на свалке – таков был девиз Джаспера, и он не собирался когда-либо меняться.
- Куда ты теперь? - перебираясь на переднее сиденье и приглаживая взлохмаченные волосы, поинтересовался Джаспер. - Не советую сразу выставляться. А вообще, если хочешь, можешь присоединиться к нам.
"К нам" это значило к группе подобных Джасперу психов. Допустим, не все из них полностью вымарывали себя из жизни общества и шли прятаться средь гор мусора, но ненормальных хватало. Ты успел познакомиться с двумя. С санитаром морга Джеймсом, писавшим весьма странные стишки о кошках и видевшим мировое зло в мобильных телефонах и отставным военным - подрывником. И как это часто бывает с вояками, жестокое разочарование государством постигло его после отставки. Ты не запомнил, что это было - пуля или осколок гранаты, но эта маленькая железка перечеркнула жизнь Эмметта, показав, что дяде Сэму он нужен лишь здоровый и с двумя руками. Нужен убийца и не нужен человек. Эмметт расстроился и немного тронулся умом. К твоему счастью, сумасшествие не затронуло участки мозга, ответственные за подрывное дело, и прилаженное к трупу лже-Эдварда взрывное устройство сработало как нельзя лучше, повредив лёд и не разнеся заодно полмоста. Ювелирная работа и точный расчет.
- Оставайся. Безопаснее места нет.
- Мне нужно побыть одному, подумать, переосмыслить некоторые вещи, – соврал ты, прекрасно понимая, что давно всё для себя переосмыслил и решил, но, не желая обижать Джаспера, грубым отказом от жизни на свалке.
Джаспер лишь пожал плечами. По большому счету, на тебя ему было плевать, а твоё спасение стало для него лишь поводом воткнуть в ненавистные правительственные структуры очередную занозу. А то, что из тебя не сотворить нового психа, он понял довольно быстро и дальше не особо упорствовал, хоть и не упускал случая спросить.
- Ты знаешь, как со мной связаться. Я оставлю этот канал на тот случай, если ты передумаешь.
***
Рождественскими бубенцами позвякивали ключи от машины - так сильно дрожали руки. Закончился год, и ты страшился не гнева Организации, безоговорочно поверившей в твою смерть, ты страшился принятого решения. Боялся ехать к родителям. И пускай ради этого дня всё и задумывалось, но сердце предательски дрожало, а ноги налились неприятной слабостью.
Люди, подобные каплям на жирной сковороде, равнодушно текли мимо, хмурое небо привычно сыпало мелким снежком. Воздух загустевал, превращаясь в вечерний сумрак. А ты всё нерешительно топтался возле машины. Шестнадцать лет немалый срок. По ощущениям эти годы были сопоставимы для тебя со столетиями, за которые успел подменяться и мир, и люди. Поменялся ты сам. Узнают ли в этом жестоком подонке родители своего сына? Пустят ли вообще на порог? Да и сами, какие они теперь? Вопросы напоминали толпу на вокзале - шумные и бестолковые. Они обступали и сковывали. Выйти из ступора помогли воспоминания о незнакомке, о том, с какой злобой она смотрела на тебя, говоря о потраченном впустую времени, и о сумасшествии в её глазах.
За спиной вновь была дорога. Очередная дорога, но в этот раз ты не бежал от, ты стремился к. Иногда превышая скорость, иногда съезжая на обочину и впадая в тягучую нерешительность. И все же ты добрался до цели.
Маленький тихий городишко, спрятанный среди деревьев и холмов. Необычайно покойный, почти незаметный. Безликий и совершенно забытый высшими силами. Несколько улиц, небольшие старые домики, выгоревшие на солнце вывески и пустые тротуары. Наверное, от этого монстра, прикидывающегося добряком, ты и сбегал в первую очередь, а не от родителей. Сонный город толкнул тебя совсем не в тут сторону, сбил с пути.
Утоптанный снег пружинил под ногами, но казалось, что ты идешь по болоту. Через мрачные топи, а не через сонный садик с лысыми деревьями. В их скрюченных холодных ветвях тебе почудился вызов и обещание беды, но ты не мог отвлекаться на предчувствия, ты жил лишь одним - ожиданием встречи. Медленно шёл вперёд и, оказавшись перед белой дверью, остановился - гладкая поверхность напомнила злополучный конверт, дурное предчувствие усилилось. Не давая ему одолеть себя, ты нервно постучал. И на несколько минут, погруженных в тишину и мирное дыхание зимы, сердце замерло, забившись лишь от скрипа отворяемой двери. Как во сне медленно наплывала картинка - пожилой мужчина с сединой в волосах и тёмными полукружьями под глазами. Ты похолодел. По коже продрал мороз. Хотел что-то сказать, но лишь беззвучно шевелил губами и сжимал в волнении кулаки. Увидев тебя, мужчина покачнулся, его рука соскользнула с дверной ручки и для того, чтобы не упасть он привалился к стене.
- Отец, - потрясенно прохрипел ты и протянул руку. То ли хотел поддержать, то ли просто коснуться его, убедиться в том, что всё реально. Но рука замерла в морозном воздухе, как ещё одна безвольная ветка дерева.
Воцарилась тишина. Ты парализованный смотрел на отца, жалкого и потерянного, и видел лишь капающие с подбородка слёзы. Не было нужных слов, не было нужных мыслей, не было ничего, за что ты мог бы зацепиться, выбираясь из странного ватного тумана, поглотившего сознание. Шестнадцать лет и словно каждый день стеной встал между вами.
- Я... - попытался начать ты, но что - я не знал. Чем можно было оправдать тебя? Чем объяснить этот долгий путь домой? И достоин ли ты был прощения?
Отец посторонился и ты понял, что он всё же предлагает тебе зайти. Задевая мебель и стены, ты протиснулся через узкий коридорчик в небольшую комнату. Родительский дом отталкивал тебя, как неизвестное и опасное явление.
Ты осмотрелся по сторонам. Старая мебель, выцветшие обои, но горше всего были тонкий слой пыли и разбросанные вещи - в гостиной не чувствовалось женской руки. Больше слов тебе сказало отсутствие живых цветов, которые так любила мать. Все что осталось - потемневший иссохший в агонии стебель с двумя жухлым листами.
Не зная как себя вести, ты нерешительно сел. Вернулся отец, неся две чашки с чаем. На боку каждой полустёртые временем красовались пышные кусты роз – из маминого любимого сервиза. И глядя на эти алые и желтые цветы, ты не мог не спросить:
- А где мама?
- В больнице.
Ты, испуганный дурными предчувствиями, сжимая в кармане проклятую картонку, боялся спрашивать, что с ней, но не мог не спросить. Через это тоже предстояло пройти. Ужасный ответ – рак - разбил последние твои надежды. Не сумев сдержаться и забыв о стыде, ты уронил лицо в ладони и разрыдался, превратившись в маленького мальчика с разбитыми коленками, выплёскивая хлынувшую через край боль. И лишь причитал: «Господи, за что? Господи, за что?» как молитву, как литанию. Ты не был святым, но многие ведь грешили и больше. Господи, за что? Ставшее чужим тело соскользнуло на пол, ты больно ударился головой о край стола, по волосам потекло горячее - кровь вперемешку с чаем. Мама, мамочка. Ты больше не мог ни на что надеяться и считать послание ошибкой. Забавой для кучки психов, решивших зачем-то помирить тебя с родителями. Враз судьба отобрала у тебя оставшиеся крохи. В том числе надежду на быструю и лёгкую смерть. То, во что ты до последнего не хотел верить, обретало плоть и кровь, врывалось в жизнь страшным диагнозом. Из этой бездны отчаянья не было выхода. Тебя трясло, как в лихорадке, сердце казалось разорвётся – невидимые когти драли несчастную мышцу изнутри. Внезапно на плечо опустилась рука отца. Не такая тяжёлая и уверенная, как раньше, но тёплая. Живая. Эта внезапная поддержка помогла вернуть часть сознания, помогла подняться с колен.
- Давно? – глотая слёзы, спросил ты.
- Год назад.
И тебя снова потащило к краю бездны. Год назад. В то самое время, когда ты разыгрывал собственную смерть. В год, когда ты прятался, не решаясь объявиться и проверяя всё ли спокойно. В год, когда с твоей семьёй случилась самое ужасное, тебя не было рядом. А ведь ещё были и четыре года, отданные на погоню за незнакомкой и на игру в прятки с Организацией. Шесть лет. Нет, шестнадцать лет, дарованных Господом. Как же мало! Как же поздно! Новый приступ рыданий накрыл с головой. Ты понял. Иногда принцип «лучше поздно, чем никогда» даёт осечку. Иногда бывает слишком поздно. Ничего не изменить и не поправить. Не вернуть и не спасти.
Как душевно больной ты стал раскачиваться из стороны в сторону, жалобно подвывая. Шептал: «прости, прости». Но кто должен был тебя простить, и сам не знал. Отец не вмешиваться. Или ему просто нечего было добавить. Нечего было сказать тому чужаку, что явился к нему в дом через шестнадцать лет.
Слёзы кончились к утру. Глаза опухли и болели, внутренности словно жидким азотом залили. Как живой мертвец ты лежал на диване и смотрел в потолок. Отец принёс тебе тарелку бульона и тосты. Надо было поесть, голодный желудок урчал, требуя своего, но у тебя кончились силы. Да и зачем? На всё было наплевать, не хотелось есть, не хотелось дышать, не хотелось жить. Ты лишь крепко прижимал к груди фотографию матери, как труп, которому в закоченевшие пальцы вложили икону.
- Поедешь со мной в больницу? - это были первые слова отца, обращенные к тебе в тот день.
***
В больнице, ты первым делом выкинул в урну послание, что шесть лет носил с собой. Не потому что тебе требовалось напоминание, а просто для того, чтобы потом посмеяться над его ошибочностью. Не получилось. Если в чем послание и ошиблось, так это в очерёдности. Не было никакой надежды на то, что Эсми проживет ещё хотя бы год или два. Так говорили врачи, так сказал тебе отец. В последний раз ты пробежал глазами по затёртой картонке. Эсми Каллен - две тысячи тринадцатый, Карлайл Каллен - две тысячи восьмой. Может быть перепутали? Но у тебя не осталось времени на бессмысленные рассуждения, ты и так слишком много его потерял и, поняв ошибку, не собирался её повторять.
Однако врачи не советовали счастливо «воскресшему» сыну заходить в палату. Подобный стресс мог легко нарушить хрупкий баланс сил, что установился между болезнью и организмом матери. И ты поддался их веским доводам. Остался стоять под дверью, прижавшись к холодному стеклу лбом, глядя на ровные полосы жалюзи и пытаясь сквозь преграду ощутить знакомое тепло, которое излучала когда-то мать, и которое утешало страдающую душу. На миг показалось, что ты уловил слабый отблеск, но тут же мир вновь померк и погрузился во мрак. Бездна, у края которой ты стоял, придвинулась ещё на один шаг ближе.
Ты поселился под ненавистной дверью, ставшей преградой между тобой и матерью. Никто тебя не прогонял, а медсестры даже кормили и давали одежду, как бродяжке. Может быть, они всё видели по твоему лицу, может быть, им что-то рассказал отец. А может быть, здесь работали очень добрые и хорошие люди. Но ты мало обращал на них внимания, думая лишь об Эсми и замечая только дверь в её палату. Странно, как быстро мир сжался и потух, превратившись в точку пульсирующую надеждой.
Своё место ты покидал лишь в том случае, если нужно было в туалет или в душ. А ещё, когда из палаты выходил отец. Тогда, размяв затекшие ноги, ты спускался по лестнице, проходил сквозь стеклянные двери и вы отправлялись в парк. Ты спрашивал о том, что произошло за шестнадцать лет, и пытался объяснить то, что случилось за это время с тобой. Тяга к самостоятельности, эгоизм, слепая уверенность в правоте и в своих силах. Ты образца девяностого года вызывал отвращение. Хотел полноценной жизни, а получил страх и страдания. Связался не с теми людьми, продал им свой талант. За шестнадцать лет ничего хорошего, ни одного дня. Только музыка на минуту вырывала из лап отчаянья. Но чем больше проходило лет, тем сильнее менялась и музыка, сама превращаясь в монстра.
- Если бы только можно было все вернуть, - сокрушенный, ты качал головой и вздыхал, прекрасно понимая, что это лишь пустые слова. Время не вернуть, остаётся только расплачиваться за ошибки.
***
Под Рождество, в тот миг, когда больничные коридоры стали тихи и пустынны, набитые лишь ночью, ты оставил свой пост у двери и, влекомый новым незнакомым чувством, отправился в часовню. Мимо помигивающих цветными огоньками гирлянд и нарядной пышной ёлки. Мимо охранника и закрытого киоска с открытками. Мимо дверей и стульев в холле. Отрешенный и сосредоточенный, словно спешащий понять новую истину, идя вслед за спонтанной мыслью. Не анализируя, а доверившись порыву души.
Дойдя до цели, несколько мгновений постоял у порога, собираясь с мыслями. Отворил тяжёлую дверь и замер. В церкви ты не был лет двадцать. Ты не знал, что делать, поэтому упал на колени и пополз по длинному проходу к алтарю. Старые стены отзывались глубоким эхом на стук коленей по полу. Задыхаясь и не обращая внимания на сочившуюся из разодранной кожи кровь, ты двигался вперед. Дополз и, расплатившись по холодным плиткам, сказал то единственное, что мог:
- Тебе ведь всё равно, так забери лучше меня. Больше у меня ничего нет и нечего тебе предложить. Но забирай последнее, забирай, раз нельзя иначе.
***
Эсми выписали домой только через три месяца. Врачи с довольными лицами говорили об успехе лечения и о хороших результатах, показанных новым препаратом. Они о многом говорили лишь бы не касаться главной темы и не давать слишком уж долгосрочных прогнозов. Следовало радоваться тому, что уже есть и не просить о несбыточном. Ты не просил. Ты был благодарен за каждый день и за возможность наконец-то поговорить с матерью. Благодарен за каждую малость и любой пустяк.
Благодарен, как только может быть благодарен смертник, получивший в своё распоряжение несколько минут жизни. Ты послал к чертям и прошлое, и будущее, вдыхая настоящее, и готовясь к разговору с Эсми. Пытался подобрать слова, интонации, но понимал, что не помогут ни те, ни другие. Не слова ушли из дома и не интонации, и столько горя и боли не перебить жалкими оправданиями.
Поэтому в назначенный день ты молча вошёл в комнату и замер. По глубокому ровному дыханию было ясно, что Эсми спит, и ты получил шанс наконец-то её рассмотреть. Бледная кожа. Ещё более утончившиеся запястья и осунувшееся лицо. Тень от той женщины, что ты знал. Чужое существо в знакомой оболочке. Сердце болезненно сжалось. Ты сделал глубокий вдох. В середину грудины невидимый палач неспешно, но старательно забивал стальной раскалённый кол. Затаившееся было сожаление и страх набросились на твою ослабшую и вмиг лишившуюся защиты душу, вонзили острые зубы в податливый материал. Чтобы не закричать, ты прикусил руку. Тут же ощутил металлический мерзкий вкус крови. Тонкая струйка потекла из уголка рта, мешаясь со слезами, капая на одежду и неряшливыми кляксами застывая на полу. Крики душили, разрывали глотку.
Пятясь, ты вышёл в коридор и всю следующую ночь пролежал в кровати, закусив угол одеяла и боясь разбудить дикими криками соседей. Как в бреду смотрел на восходящее солнце и не понимал, как смог остаться в живых после таких душевных страданий. Подставлял лицо бледным хилым лучам и молил Бога дать тебе силы, хотя бы немного сил.
На кухне отец готовил завтрак. Увидев тебя, отложил в сторону нож.
- Тебе нужно с ней поговорить.
- Я знаю.
- Она сильная женщина. Очень сильная. Она всегда верила в то, что ты жив. Даже когда я сомневался, у меня опускались руки и я хотел перевернуть эту черную страницу, она никогда не сдавалась сама и не позволяла сдаться мне. Верила, что почувствует твою смерть.
- В том-то и дело, – Ты нервно теребил скатерть. – Я помню маму сияющей, полной энергии. Мне тяжело думать, что именно в тот момент, когда она нуждалась в моей поддержке, меня не было рядом, что я не помог ей это пережить.
- Но теперь ты вернулся. Иди, она будет рада.
Неуверенными шагами ты добрёл до двери. Толкнул и тихо вошёл. Глубоко вздохнул, готовясь что-то сказать но, едва заметив такой знакомый любящий взгляд, обращенный на тебя, подбежал к кровати и упал на колени.
- Прости меня, мама, - бесчисленное количество раз повторял ты, захлёбываясь в рыданиях. Но не в мучительных тяжких рыданиях сотрясающих душу и ранящих сердце, а в светлых слезах искупления. Как человек, наконец обретший мир и нашедший то, что так долго искал, получивший утешение в своих печалях.
***
На календаре был декабрь. Двадцать девятое число. Два дня до конца года. Неделю спустя после похорон Эсми. На лазоревой скатерти неба медной кастрюлей сверкало солнце. Рассыпчатый снег недовольно хрустел, проминаясь под тяжестью твоих шагов. На страшном в своей непоколебимой уверенности белом камне поступали чёрные цифры. Эсми Каллен - 22.12.13, Карлайл Каллен - 13.03.08. Судьба это была, предначертание свыше или что-то ещё, но всё свершилось как и было предсказано. И каждый прожитый день, особенно после смерти отца от сердечного приступа, ты жил под постоянным гнётом, в ужасе отсчитывая оставшиеся дни. Это только могло показаться, что пять лет огромный срок, но ты-то знал, как скоротечны бывают годы. Как равнодушно и пофигистично к людям великое время. Дни летели быстрее, чем ты успевал их надёжно запомнить и запереть в своём сердце. От чувства неизбежности хотелось лезть на стену и кусать локти.
Самый кошмар начался с приходом две тысячи тринадцатого года. Каждый день ты встречал как смертник посаженный на электрический стул и ждущий только щелчка рубильника. Смиренно ждал, когда проснётся уснувшая болезнь для того, чтобы вырвать у тебя из сердца последний живой кусочек. Трясущимися руками вычёркивал дни в календаре. Молился, бранился, но никогда не показывал матери своих страхов, даря лишь заботу и запоздалые минуты радости. И всё же оказался не готов.
Почти праздновал над фатумом победу - последний месяц проклятого года подходил к концу, и можно было дышать спокойнее. Всё шло хорошо, болезнь отступила, и ничего не предвещало беды. Ничего. Разве мог ты помыслить, что мать собьёт какой-то пьяный урод. Визг тормозов, глухой удар. Ты выбежал на улицу, когда было поздно. Пошатываясь, из красного «Вольво» вылезал парень лет двадцати, таращил глаза и тёр рукой лоб. Быстрее, чем успела оформится мысль, ты подлетел к матери, закусив губу и не позволяя вырваться из груди стонам, пытался нащупать пульс, а другой рукой набирал номер неотложки. За спиной что-то невнятно забормотал водитель. Ты вскочил, мгновенно разворачиваясь. Любой вступивший в Организацию обязан пройти боевую подготовку, и пусть ни разу в жизни ты никого не бил, но это вовсе не значило, что не умел. Ты умел, и к тому моменту, когда на тихой улице протяжно завыли сирены «скорой» от пьяницы мало что осталось – кровавая отбивная. Ты не мог остановиться, злость душила, вновь и вновь ты пинал безучастное тело, со всей силы обрушивал страшные удары и плакал. Если бы только можно было, убив десяток подонков, вернуть матери жизнь, ты бы убил. Прошёл по стеклам до края света, отрезал себе правую руку и дал любой обет. Цена не мела значения, ты готов был на всё. На что угодно и вместе с тем понимал, что обратной силы смерть не имеет и ничем её не отогнать и не возможно с ней совершить обмен.
Стоя над могилой родителей, ты уже не мог плакать. Слёзы наконец-то иссякли, оставив после себя лишь осадок со вкусом полыни. Горький осадок, горче которого не бывает на свете и который не выветривается с годами.
- Теперь вы вместе, - взывая хоть к какому-то утешению, пробормотал ты. Но утешение не шло. Какое могло быть утешение, когда под шестью футами мёрзлой земли лежали твои родители. Мать и отец, в той самой одежде, в которой они когда-то венчались в церкви. Сестры Эсми были категорически против, говоря, что покойница в белом платье с весьма смелым вырезом будет смотреться вульгарно и нелепо. Но ты не стал слушать старых дур, выполняя последнее желание родителей. И видел ты не иссохшее, изможденное тело в пожелтевшем и немодном платье, ты видел прекрасную принцессу в облаке пенных кружев. В её хрупкие тонкие пальцы ты вложил букетик роз. Белых и прекрасных. Ты вёл мать к алтарю, к её любимому, с которым она душа в душу прожила столько лет.
***
Больше у тебя никого не осталось. Ты пережил всю боль, что только можно пережить. Внутри оборвались последние нити, и вольно гулял ветер равнодушия. Ничто не могло заставить тебя ни радоваться, ни страдать. Прошлое погрузилось в дымку, будущее ушло во мрак. Единственное соображение, не позволявшее наложить на себя руки, держало на краю пропасти.
И вот в последний день года ты приехал в Чикаго. Нашёл тот самый дом и стал ждать. Незнакомка появилась ближе к вечеру. Поспешно вылезла из старого Кадиллака, да так и застыла, заметив на противоположной стороне улицы тебя. Привычно нахмурилась. Ты ей грустно улыбнулся. Своей уверенной и резкой походкой она пересекла проезжую часть.
- Я уже сказала, ответов ты не получишь.
- Я и не хочу ответов. Больше они не имеют значения. Я понял главное - понял, что потерял много времени впустую.
Чем больше ты говорил, тем сильнее прояснился её взгляд, и тем больше теплоты было в нём.
- У меня никого больше не осталось. Я один, у меня нет жены и нет детей. Нет больше любви к людям, и я не способен создать семью. Единственное, чего я хочу - это чтобы таких как я стало меньше, и чтобы люди не тратили попусту годы и дни, чтобы успевали жить и чувствовать. Я хочу помогать вам, кем бы вы там ни оказались. Можешь мне ничего не рассказывать, можешь использовать вслепую, можешь и прогнать. По сути, я пришел сюда лишь с одним - спросить, нужен ли я вашей организации? - Привычное название резануло слух, но не вызвало никаких эмоций внутри. Ты выгорел, но ещё мог быть полезен, мог спасать слепых придурков, направлять на путь истинный.
Она не ответила, молча протянув руку.