~Май ~

Две недели спустя я сидела в кабинете доктора Томпсона, кардиолога Олимпийского медицинского центра в Порт-Анджелесе.

За эти две недели я была истыкана иглами, пока сдавала анализы, попутно описывая свои симптомы столько раз, что даже не могу и упомнить, и была направлена на всевозможные виды таинственных «тестов», которые, казалось, родили больше вопросов, чем ответов. Я смотрела, как обычно веселое и уверенное выражение на лице доктора Томпсона сменилось сконфуженным, затем недовольным, сердитым и, наконец, совершенно взволнованным.

Что взволновало и меня.

Все должно было быть легко. Врач должен был сказать: «Ну конечно, я точно знаю, что с вами» и вручить мне какие-то таблетки, которые по волшебству заставили бы боль исчезнуть. До сего момента все так и было.

Сегодня я пришла за результатами эхокардиограммы, которую он назначил, когда ничто другое, похоже, уже не могло объяснить, что со мной творится. И я надеялась, что получу сегодня хоть какие-то ответы.

Доктор Томпсон сидел за своим столом, плотно сжав руки перед собой в замок. Когда я села, он вздохнул и провел рукой по лысеющей голове, листая пачку документов, лежащую перед ним. Он старательно избегал моего взгляда.

Я ненавидела серьезность его лица. Я была совершенно здорова — просто боль в груди и все. Я с пятнадцати лет не болела ничем, кроме простуды. Со мной все было в порядке за исключением способности ходить, спотыкаясь обо все видимые и невидимые предметы. Я в порядке.

И все же… Я хотела, чтобы доктор Томпсон посмотрел на меня.

Я чуть поерзала, нервно схватившись руками за деревянные ручки своего стула, и ждала, когда он заговорит.

- Итак? - сказала я подчеркнуто фальшиво-веселым тоном, который будто принадлежал не мне. - Вы узнали, что со мной?

Наконец, он посмотрел на меня, и я попыталась проигнорировать то, что увидела на его лице. Ясно, будут дурные вести - я смогу справиться с этим… я вполне уверена в себе.

- Изабелла, - мягко начал он, - мне жаль, что я не могу преподнести вам лучшие новости, я правда…

Просто выкладывай, - хотела сказать я, но заставила себя сидеть молча.

- Приукрашивать не моя привычка, поэтому я скажу вам прямо. - Я кивнула. Я тоже сегодня была не в настроении для подобной ерунды. - Эхокардиограмма показала опухоль, - вероятно, злокачественную - растущую внутри мешочка, который окружает ваше сердце, если точнее - перикард. Эта опухоль заставляет ваше сердце сжиматься, и это затрудняет кровоток и мешает вашему сердцу наполняться кровью должным образом. Именно это объясняет боль в груди, а также пониженное давление и аритмию.

Я слушала в пол-уха, неспособная сконцентрироваться на чем-либо, кроме одного только слова. Опухоль.

Рак?

Я уставилась на него, ошеломленная.

Рак.

Он встал и прикрепил что-то к доске, стоявшей рядом с его столом, самозабвенно переключившись на профессиональный язык, который я не понимала, улавливая лишь слова: «злокачественная», «первичная опухоль» и «редкая». Я наблюдала, как его руки порхают по изображениям, не в силах отвести взгляд.

- Но мне всего двадцать шесть лет, - перебила его. - Я здорова. - Я глупо уставилась на него. - Это просто легкая боль в груди.

Он с сочувствием на меня посмотрел. - Самое худшее в этой болезни, Изабелла, что симптомы настолько распространенны и незначительны, что диагностировать ее становится сложно. Это может произойти с любым человеком в любом возрасте. Однако, вы должны понять, что она и невероятна редка. Менее чем один человек из двух тысяч заболевает первичной опухолью в сердце, и еще реже, когда они бывают злокачественными.

- А вы уверены, что она злокачественная?

Он снова перешел на свой авторитетный тон «доктора» и наклонился вперед. - Мы редко выполняем биопсии на опухолях левой половины сердца, это просто-напросто слишком сложно сделать. Но основываясь на том, что я увидел на вашей эхокардиограмме, я почти уверен в диагнозе.

- Так что мне делать? Куда обращаться? Вы можете удалить опухоль?

Доктор Томпсон снова напрягся, побледнев за своей седой бородой. - К сожалению, первичные опухоли не могут быть удалены хирургическим путем.

- Так..?

- Поэтому мы сосредоточимся на том, чтобы снизить вашу боль и удостовериться, что опухоль не распространится. - Я посмотрела доктору Томпсону в глаза и увидела, насколько несчастным он выглядел… и поняла, что было еще что-то, чего он мне не сказал. Я глубоко вздохнула и попыталась сосредоточиться.

Он ничего не сказал о лечении.

- Вы пытаетесь сказать мне, что я умираю, правда? - прошептала я.

Он кивнул. - Сожалею, Изабелла.

Я проигнорировала его. - Как?

- Остановка сердца. В какой-нибудь момент ваше сердце будет не в состоянии справиться с напряжением и просто остановится.

Я попыталась переварить сказанное им. - Когда?

- В вашем случае, учитывая размер и степень прогрессии опухоли, я бы сказал, что у вас, возможно… остался год.

- Год? - слабо повторила я.

Он кивнул. - Возможно, и меньше, - поправил он себя охрипшим голосом.

Меньше?

- Но сейчас не все так безнадежно, - попытался заверить меня он. - Исследования, который проводятся в наши дни, удивительны, особенно в сочетании с химиотерапией. - Я вздрогнула. - Я могу направить вас к некоторым превосходным специалистам в Сиэтле, которые продлят этот срок до целых восемнадцати месяцев.

Я чуть не фыркнула. Он говорил мне о дополнительных шести месяцах - месяцах, которые я, скорее всего, проведу на больничной койке, слишком больная, чтобы встать с нее.

Не помню, что еще я говорила, сидя в течение двух часов в этом маленьком прохладном кабинете, пока доктор Томпсон рассказывал мне о лечении, рекомендациях, специалистах, к которым мне нужно обратиться, и лекарствах, которые мне нужно принимать. Он обозвал это все «Моими последующими действиями». К концу разговора я по горло была сыта всем этим.

- Изабелла, поговорите со своей семьей, не принимайте сами решения. Я выпишу вам рецепт на противовоспалительное, которые уменьшит вашу боль в груди. - Он сделал паузу. - Помните, несколько тестов и вера… вы никогда не можете знать наверняка…

Я знала: еще целых дополнительных шесть месяцев. Я кивнула, больше не смотря на него.

Он вручил мне наспех написанный рецепт и записку с именами пары специалистов и обнял меня, должно быть, думая, что это меня утешит. Я чуть съежилась, стараясь быстрее от него отстраниться.
- Если что-нибудь будет нужно, просто позвоните мне, Изабелла.

Отчасти я почувствовала себя несколько неблагодарной по отношению к нему: не каждый день вы сообщаете пациенту, что у него неизлечимая болячка, да и, в конце концов, он и так приложил все усилия. Я слабо ему улыбнулась и почти выбежала в дверь. Мне нужно на воздух! Яркие люминесцентные лампы и этот ужасный стерильный запах больницы душили меня.

Медсестра улыбнулась мне и пожелала удачного дня, когда я проходила мимо ее поста. Разве она не знает? Разве это не очевидно для всех? Через двенадцать месяцев я умру. Я чувствовала, будто у меня на лбу горит неоновая табличка, оповещая всех об этом.

Парковка оказалась практически пустой. Я, находясь в трансе, подошла к своему красному грузовику «Шевроле», который мне подарил отец на день рождения, и несколько минут поискав ключи, забралась в душный салон. Прижавшись лбом к рулю, я глубоко вздохнула.

Мне казалось, что я должна была бы заплакать. Ведь это вполне нормальная реакция, правда? Адекватная? Но глаза мои оставались сухими, и я ощущала странное… оцепенение. Пустоту. Как будто мой мозг больше не мог обрабатывать полученную информацию - слишком много всего произошло.

Все походило на дурной сон. Я заставляла себя проснуться, но каждый раз, когда я щипала себя за руку, оставалась только жалящая боль и небольшое красное пятнышко. Вероятно, завтра проявятся синяки, ну а на данный момент я застряла в ситуации, кажущейся нереальной.

Я запихнул ключи в замок, и мой грузовик взревел, оживая. Я на автомате поехала, наблюдая за дорогой, будто находясь в тумане.

Даже при том, что я ехала домой, именно там я хотела очутиться меньше всего. Поэтому, импульсивно развернув машину, я поехала по дороге, ведущей в Ла Пуш, небольшую индейскую резервацию на побережье. Там были прекрасные пляжи - тихие, как раз то, что сейчас мне было нужно.

Где-то с минуту я решала, как проехать ко второму пляжу, которым был самым моим любимым из всех, самым уединенным и спокойным. Но крутой подъем, скорее всего, убьет меня, если это не сделает за него неизбежное падение в пропасть в темноте - слишком уж близко был закат, чтобы рисковать. Поэтому я продолжила путь, чувствуя, как в груди что-то легонько сжалось, когда на горизонте я увидела сияющую гладь океана, прерывающуюся огромными волнами.

Я припарковала грузовик и побежала к воде, наступая на маленькую серо-голубую гальку, сточенную до гладкости приливами. Я прошла мимо груды веток огромной ели, которые прибило к берегу после шторма. Неподвижно лежащее дерево выгорело под солнцем и сияло надписями, вырезанными на нем местными жителями и приходящими туристами. Оно было массивным — на несколько футов выше меня, и пока я стояла за ним, океан не был мне виден.

Я осторожно взобралась на него, опираясь на руки и колени, чтобы не упасть. Хотя сейчас это бы показалось незаметной мелочью, свернувшись на земле, где нет ветра, я стала мечтать просто смотря на небо, наблюдая, как заходит солнце… может, удастся увидеть несколько звезд. Не могу припомнить, когда последний раз смотрела на звезды. Я хотела бы не спать всю ночь и наблюдать, как медленно проясняется небо. Наблюдать, как снова восходит солнце.

Но, конечно же, этому не суждено произойти. Не с дочерью начальника полиции. Чарли послал бы поисковую группу, если я бы не пришла домой вовремя.

Поэтому я прислонилась к корням огромного дерева и сидела здесь долго-долго, вдыхая соленый воздух. Солнце уже скрылось за мягкими белыми облаками, создав красивый закат, которого я уже очень и очень давно не видела. Было что-то прекрасное в этом месте.

Я почувствовала, как в кармане у меня вибрирует мобильный телефон, и вытащила его, зная, кто это, даже не посмотрев на номер. Вот сейчас и появится поисковая группа, подумала я про себя.

- Привет, Чарли, - тихо сказала я.
- Привет, Беллс, - он неловко замялся - отец очень не любил разговаривать по телефону. - Время ужина, и мне интересно, где же ты.
Конечно, Чарли нечего есть. Потому что я ничего не приготовила для него.
- Ой, извини, - сказала я, совсем не чувствуя сожаления. - Я отъехала ненадолго. Я сейчас в Ла Пуш.
- А, - понимающе ответил Чарли. Он знал, как меня тянуло на этот пляж.
- Буду через десять минут, - пообещала я. - Дождись меня.
- Пока, Белла. - Он отключился.
Я задалась вопросом, стоит ли мне подготавливать его к тому, что скоро произойдет. «Привет, Чарли, когда я вернусь домой, нам нужно будет поговорить».
Но не могла я представить себя, говорящей эти слова.

Я положила руку на сердце, чувствуя, как оно мирно бьется у меня в груди. Глупое мое слабенькое сердце. Почему сейчас оно казалось таким сильным? Даже та боль, что изводила меня последние полгода, внезапно исчезла, заставив казаться ситуацию еще более невероятной.

Этого не может быть правдой. Я не могу умереть.

Мне двадцать шесть лет.

Я до сих пор живу со своим отцом.

У меня всего одна настоящая подруга.

Я не написала тот роман, который хотела, и не прочитала все книги из своего списка.

Я так и не нашла в себе смелости заговорить с Эдвардом Мейсеном и даже просто улыбнуться ему.

Я не была в Европе, не видела торфяных болот, которые мечтала увидеть с тех пор, как прочитала «Грозовой перевал» в тринадцать лет. Я не видела лондонского Тауэра или Лувра, или старых средневековых церквей с их арками и витражами.

Черт побери, да я даже ни разу не целовалась!

Не могу я умереть… Как можно умереть, если я даже и не жила?

Я попыталась представить, как прихожу домой и сообщаю отцу о случившемся. Попыталась представить его лицо, то, что он мне скажет… как он без меня обходился бы? С тех пор, как они с моей матерью Рене развелись, я единственное, что осталось у Чарли.

А моя мать? Я попыталась представить и ее реакцию, но не смогла. Непостоянная, безответственная Рене. Даже мое решение жить с отцом не вбило между нами клин и не умерило ее желания постоянно вмешиваться в мою жизнь. Однако, теперь у нее было все, чего она хотела. Муж, моложе ее, прекрасная падчерица, большой дом, свобода. Я не нужна ей.

Могла ли я позвонить своей лучшей подруге Анжеле, которая жила в Нью-Йорке со своим парнем Беном, и рассказать ей? Написать по электронке? А как же люди на моей работе? Сьюзен Мэлори была бы в ударе, распространяя слухи о «бедной Белле Свон», даже если бы я попросила ее этого не делать.

Могла ли я на самом деле справиться с этим? Могла ли я справиться с тем, что окажусь в центре внимания? И что хуже - могла ли я потерять контроль? Я знала: первое, что сделает моя мать, это притащит меня в Сиэтл и заставит подчиняться действиям врачей, не позволив мне отказаться.

Контролируя себя, я бы смогла оставить это в секрете. Могла ли я… особенно от нее? Я попыталась избавиться от чувства вины, чувствуя, что ввожу себя в заблуждение.

Рене перенесла бы это нормально. Все они. Даже мой эмоционально неустойчивый отец и то бы перенес. Может, моя смерть стала бы толчком, побудившим его зажить полной жизнью. В конце концов, не я ли его единственная опора? Я так заботилась о нем, что ему не приходилось самому столкнуться с реальностью. Возможно, без меня ему будет даже лучше.

Повернув ключ в замке зажигания, я решила, что никому не расскажу. Никто не знал, что я была у врача. Моя мать точно бы не одобрила этого, так как доктор Томпсон не мой врач, а я еще и скрыла от нее свой визит к нему. Она ненавидела, когда я действовала исподтишка.

Мое сердце ускорило ритм, когда я подумала о том, что собираюсь сделать.

Я не скажу им - вообще никому. И не пойду к этим глупым специалистам, которых посоветовал мне доктор Томпсон. Не ради ничтожных пяти месяцев, которые я проведу на больничной койке, все время с капельницей, воткнутой мне в руку… Ни за что, если лечение не спасет меня.

Нет, я проведу оставшийся мне год без фальшивых слез окружающих и соболезнований. Без их участливых взглядов и жалости.

…

Когда я открыла дверь в дом, который почти всю свою жизнь делила с Чарли, он сидел в кресле перед телевизором. За это время ничего не изменилось: все та же потертая, местами облезлая краска; то же гниющее крыльцо, те же сильно выросшие вечнозеленые кусты перед домом. Дом был в безупречном порядке, пока здесь жила мама, но после ее отъезда отец перестал о нем заботиться. Если бы я не приехала готовить ему, он, скорее всего, умер бы от голода.

Тихо я начала вынимать продукты из холодильника. Ничего особенного: только жареная картошка и салат. Я бы даже на автомате могла это приготовить, что было очень удобно, поскольку я была слишком поглощена собственными мыслями, чтобы сосредоточиться на чем-то более сложном.

Меня удивило, что я смогла спокойно приготовить ужин для Чарли, как будто ничего не произошло. Как будто ничего не изменилось. Я предположила, что просто все еще шокирована. Все еще в шоке. В конце концов, людям не каждый день говорят, что им остался год жизни.

На что похожа смерть? Это просто однажды днем я упаду замертво и никогда не проснусь, прекратив свое существование? На что она похожа? Это больно? Я бы поняла, что она пришла?

На самом деле я надеялась, что нет.

Позже, когда зазвонил телефон, я подскочила, расплескав на весь стол мыльную воду с посуды, которую мыла. Я быстро вытерла руки и крикнула Чарли, который смотрел игру по телевизору: - Я отвечу.

Это был доктор Томпсон, желающий узнать, поговорила ли я со своей семьей. Я сделала вид, что записываю название больницы в Сиэтле, которое он мне продиктовал. И внезапно почувствовала облегчение из-за того, что поехала в Порт-Анджелес, вместо того чтобы пойти к своему обычному доктору в Форксе. Я ходила на прием к доктору Джеранди с тех пор, как мне исполнилось два, и он непременно бы понял, что я блефую, когда не получил бы звонка из больницы Сиэтла, запрашивающую мою историю болезни. Теперь все, что от меня требовалось, это примерно через неделю позвонить доктору Томпсону, сказать ему, что мой «специалист» решил провести свои тесты, поблагодарить его и отказаться от дальнейших его услуг. Доктору Томпсону, вероятно, станет легче дышать от того, что все это произойдет без его участия.

- Кто звонил? - спросил Чарли, когда я подошла и села рядом с ним на диване.

- Никто, - спокойно ответила я. - Ошиблись номером.

И я не чувствовала даже легкой вины за то, что лгу ему. Господи, если я должна умереть… тогда я сделаю это на своих условиях.

Впервые в своей жизни.
__________________________________________________________________

Вот такая болезнь у Беллы. Врач поставил приговор: рак. Что думаете по поводу принятого ею решения?
Еву, пожалуйста, поблагодарите за редактуру.
И еще. Мне бы ОЧЕНЬ хотелось видеть всех, кто читает или начинает читать этот рассказ, на форуме. Дело ваше, конечно, но, думаю, чиркнуть пару строк не составит труда?