---

---

Я сижу в машине с выключенным двигателем, стоящей на подъездной дорожке, и мир стоит на месте.

Я достаю из кармана это кольцо. Перекатываю его между большим и указательным пальцами. Когда-нибудь попроси меня снова. Я представляю, как оно скользит по ее пальцу. Представляю ее руку. Ее лицо.

Я размышляю, не плохая ли это примета – делать предложение с кольцом, которое она уже отказывалась надевать. Мне все равно. Потому что это то кольцо, которое бы она хотела.

Сегодняшний день не должен быть тем днем. Он не должен быть днем ее рождения.

Ее день рождения. Голова кругом. У меня два дня.

И я принимаю решение.

Я звоню Элис. По милости божьей она отвечает. Я прошу прощения. Я прошу ее помочь. Вот как у нас все.

Я заканчиваю разговор, руки в волосах. Внезапно я нервничаю при мысли, что Белла могла увидеть, что я сижу в машине. На подъездной дорожке.

Мне просто нужна минута. Чтобы вспомнить это. Потому что прошло очень много времени с тех пор, как я позволял себе вспомнить хоть что-то из этого.

То, как вся страна сплотилась. То, как мы с Беллой расстались.

Я опускаю кольцо обратно в карман. Я молю его оставаться там.

В доме тихо, когда я открываю входную дверь. Я бросаю спортивную сумку с одеждой у лестницы и несу продукты на кухню.

Пока меня не было, на кухне произошел взрыв. Повсюду на полу стоит кухонная посуда. Все шкафы открыты, все ящики выдвинуты. Однажды она сказала мне, что кухонные шкафы – это окна в душу человека. Надеюсь, она права.

Я слышу, что в душе наверху льется вода. И, может быть, мне нужно еще раз принять душ.

Шум воды стихает к тому времени, как я добираюсь до вершины лестницы. Я сбрасываю обувь и сажусь на постель. Комнату заливает утреннее солнце.

Она прислоняется к косяку, завернутая в полотенце. Я задаюсь вопросом: как много времени в жизни мы проводим, стоя в дверях.

Я задаюсь вопросом: можем ли мы ввести запрет на полотенца в этом доме. Прежде, чем я успеваю прокомментировать это, запретная ткань оказывается на полу. Я сижу на постели, широко улыбаясь при виде ее обнаженного тела передо мной.

Она медленно идет ко мне, неуклюже, робко и чертовски сексуально.

Я забрал ее невинность десять лет назад, а она до сих пор краснеет, когда я смотрю на ее груди. Мне нравится, как выглядит ее кожа, когда она только что из душа. Порозовевшая, трепещущая и живая.

Она стоит передо мной. Полностью обнаженная. Ее руки в моих волосах. Большими пальцами она стирает с моего лба складки от волнения, которое я испытываю все утро. Мои собственные руки стараются не быть жадными.

Она склоняет голову на бок.

- Ты говорил, что мои глаза – единственная честная часть меня. Ты все еще так считаешь?

Мою кожу покалывает иголками.

- Нет, Белла, они не единственная честная часть.

- Что ты видишь? Что ты видишь, когда смотришь на меня?

Я хочу сказать ей. Мне нужны слова.

Я медленно притягиваю ее лицо к себе. Все делаю медленно.

- Я вижу тебя. Я вижу радость и страх, надежду и печаль, любовь и решительность.

Я сижу, обхватив ладонями ее лицо. До тех пор, пока мы оба не падаем на кровать.

Обнажена из нас двоих она, но я никогда еще не чувствовал себя таким обнаженным.

Она расстегивает мою рубашку, осторожно обращаясь с каждой пуговицей. Ощущение от ее рук на моей голой груди я буду помнить вечно. Когда мы состаримся и поседеем.

Я могу представить это. В этом доме.

Я поворачиваю ее на спину. Начинаю стаскивать с себя брюки, и тогда вспоминаю про карман. Я стою у изножья кровати и медленно снимаю их.

Все это не закончится бриллиантовым кольцом на полу.

Я ощущаю кольцо через подкладку кармана, я не свожу с нее глаз. Ее грудь тяжело поднимается. Я складываю брюки, кольцом внутрь. Потому что не буду делать ей предложение, когда она обнажена.

Вскоре мне уже плевать на кольцо и вечность. В этот момент я только здесь.

Я целую пальцы ее ног. Ее идеальные пальцы. Те пальцы.

Я целую каждый дюйм ее кожи.

Пока она не начинает тяжело дышать. Пока не забывает, что сегодня за день.

Пока я не погружаюсь в нее.

- Посмотри на меня. – То, как ее пятки лежат на моей спине. Это честно. Я вижу это по ее лицу.

Это не отчаяние, у изножья кровати. До тех пор, когда это оно.

До тех пор, пока я не думаю и не произношу предложения из одного слова, когда она содрогается подо мной. Пока я не следую за ней. Пока не падаю на нее.

Затуманенная голова в комнате, полной солнечного света.

Я лениво провожу пальцами по ее ребрам, когда мои губы ищут ее губы и мои бедра касаются ее бедер. Снова готов.

Может быть, мы можем провести остаток этого дня в постели.

Мой желудок протестующе урчит. Выдает меня. Отчего она хихикает и ведет нас на кухню.

Мы проводим послеобеденное время с черничными блинчиками.

На кухне с Беллой.

Она смеется и качает головой, когда я беру с тарелки очередной блинчик.

- Что?

- Ты же знаешь, что я кормлю тебя не в последний раз, верно?

И внезапно это уже не шутки. Никто из нас не хочет думать ни о чем, что может быть в последний раз.

Я чувствую, что это приближается. Мне хочется спросить у нее про тот день, но я не хочу быть вынужденным спрашивать. Я хочу, чтобы она сама мне рассказала.

Она моет посуду. Я вытираю. У нас нет посудомоечной машины. Восемь лет назад я бы подумал, что кухня без посудомоечной машины – это нелепо. Я представлял нас в абсолютно новом доме. Мне хотелось дать ей все. Мне хотелось доказать ей, что она этого заслуживает.

Здесь, на нашей кухне без посудомоечной машины, нет необходимости что-то кому-то доказывать, мы Белла и Эдвард.

Она смывает пену с тарелки до тех пор, пока та не сверкает. Вода в раковине льется через край. Я держу в руках полотенце. Говорят, что терпение – это добродетель. Вместо того чтобы вручить тарелку мне, она роняет ее в мыльную воду.

- Я едва помню что-либо о том дне.

- Белла...

- Я едва что-либо помню.

Я не прошу ее рассказать мне. Слова выходят из нее по своей собственной воле.

Она вытягивает перед собой мокрые руки, и я вытираю их. Медленно. Осторожно. Потому что получать то, что хочешь, иногда больно.

- Все смешалось. Мои воспоминания о том дне и о землетрясении. В моей голове все они смешались. Я помню неверие. Затем замешательство. И затем панику оттого, что ты мог быть в самолете, Эдвард. Я слышала твой голос. [/i]Может, я прилечу на твой день рождения[/i]. Я слышала твой голос и помню, что подумала, что ты в самолете. И затем запах. И пепел. Все это было слишком хорошо знакомо. И затем я снова в машине с ней. Поймана в ловушку и раздавлена.

Она думала, что я был в самолете.

- И затем ты был там. И ты был другой. Твои глаза были дикими. И то, как... - Ее голос обрывается, но глаза остаются.

- Белла, я знаю остальное. – Потому что не знаю, смогу ли услышать о том, как я трахал ее. Это было не романтично. Это не было похоже на желание, любовь или даже вожделение. Это был отчаянный, эгоистический трах.

- И мой город истекал кровью. И вся страна истекала кровью. И Чарли больше не был моим. И я чувствовала, что не в состоянии потерять что-либо еще. И ты приехал через всю страну. И ты встал на одно колено. И ты попросил меня навсегда.

И она отпустила меня. Чтобы быть уверенной, что никогда меня не потеряет. Это не имеет смысла и в то же время имеет смысл, еще какой.

Меня накрывает печаль. Я чувствую ее волны. Печаль о тысячах людей, которые лишились жизней. О их любимых, которые остались. О не рожденных детях, которые никогда не увидят своих отцов.

Мое собственное горе. Из-за потери Беллы. По причинам, которые как напрямую зависели, так и не имели никакого отношения к тому дню.

Я беру ее за руку и веду в гостиную.

Мы сидим на диване и говорим обо всем. Впервые. Мы не обходим на цыпочках ни один из вопросов. До тех пор, пока солнце не садится.

Обнявшись, накрывшись знакомым пледом, мы не прячемся.

- Я знаю, что мы не готовы быть родителями, я просто подумала...

- Ты просто подумала — что?

- Что, если мы никогда не будем готовы? Что, если мы никогда не будем готовы и проживем всю жизнь в ожидании этого момента, а он никогда не наступит? Что, если она проживет всю жизнь в том месте? Что, если она всю жизнь проживет без семьи? Что, если мы – это как раз то, что ей нужно, но нас у нее никогда не будет, потому что мы слишком боялись?

Мне нечего на это сказать.

- Расскажешь мне о ней?

Все ее лицо освещается. От вопроса.

- Хорошо. Что ты хочешь узнать?

- Что-нибудь.

- У нее глубокие и темные глаза. – Как у тебя, хочется мне сказать. Со мной покончено.

- И она была такая маленькая. Но это было несколько месяцев назад. Уверена, что она изменилась. Уверена, что она подросла. Они говорят, она больше ест. Растет. – Я не спрашиваю, кто эти «они», потому что знаю, что она поддерживает с ними связь. Ее губы морщатся, глаза блуждают. Она пытается представить ее.

- Белла, я ничего не знаю об усыновлении детей из-за границы. О том, какие там законы. Это может занять годы.

Она не хочет этого слышать. Она продолжает.

- У нее невероятно длинные пальчики.

Я посмеиваюсь.

- Как у И-Ти¹?

- Она протягивает ручки с совершенным изяществом. – Она показывает мне это, вытягивая пальцы перед моим лицом. Я не могу удержаться и целую кончик каждого ее пальца. Костяшки.

Внезапно она замолкает. Такая серьезная. Но она смотрит на меня так, словно только что нашла ответ. На все, что когда-либо хотела узнать.

И это тот самый момент. Тот самый момент, когда мне хочется попросить ее. Но я не уверен, что вообще могу говорить.

Я обхватываю пальцами другую ее руку. Левую. Я вытаскиваю ее из-под пледа.

Я застываю.

Все еще обнимая меня, она поднимает руку вверх, перед своим лицом. С трепетом.

Я не могу дышать.

- Белла, что это? – Я знаю, что это.

- Это кольцо. – И я уверен, что она чувствует, как бьется в груди мое сердце. Или это ее? Понять невозможно.

Глаза широко раскрыты, мои слова – шепот.

- Как оно туда попало?

Она сглатывает.

- Я его туда надела. – И это кольцо моей матери. На ней кольцо моей матери.
И я просто смотрю. И смотрю.

Мои щеки болят. В самом лучшем смысле.

- Я собирался спросить тебя, маленькая воровка.

Она взвизгивает и ее маленькое тело извивается. Как рыба, вытащенная из воды. Она зарывается лицом мне в шею. Целует меня. Смеется и целует меня.

И затем я тоже смеюсь.

Потому что она украла его из моего кармана.

И затем она прижимается носом к моему носу.

- Ну, спрашивай!

Когда я открываю рот, чтобы сказать, она целует меня. Это «да».

Я думаю, что мое лицо мокрое.

- Белла, состаришься со мной?

Она кивает. Снова, снова и снова. Мне не нужно это слово, но когда я слышу его, мое тело вздрагивает.

- Да.

Когда мы будем думать об этой дате, одиннадцатом сентября, она будет вызывать у нас новые воспоминания. Эти воспоминания. Воспоминания о дне, когда мы решили. Вместе. Навсегда.

---

Переводчик: helenforester

Не поленитесь сказать переводчику спасибо

---

И-Ти¹ – ргерой фильма Инопланетянин» Стивена Спилберга.

---

Я знаю, что одиннадцатое сентября – это больная тема, и в мои намерения не входило освещать то, что произошло в тот день с настоящими людьми и их семьями.

Автор

ФОРУМ