Название: Чайка и Гребешок

Фандом: Собственное произведение

Заявка: Собственное. Жанр: драма, ангст.
Описание: Она любит море (яхтенный спорт) и его, он любит небо (дельтапланеризм) и её. Смогут ли они быть вместе уже в этой жизни? И что будут любить их дети?

Жанр: -
Пейринг: -

Саммари: Она не могла жить без моря... и без него. Он не мог жить без полета... и без нее. Такие разные, но такие похожие, Чайка и Гребешок пытаются построить свое счастье и сохранить взаимную любовь.

---

*главные герои:
Marishel Vieiras (исп. Гребешок)
Alvaro Gaviota (исп. Чайка)

На кухне горит свет. Из-за полуприкрытой двери слышно урчание закипающего чайника, на подоконнике звенит маленькими капельками ночной дождь, а темнота квартиры постепенно рассеивается вперед по коридору.
Зевая, в своей розово-белой клетчатой пижаме, я направляюсь к кухне, прекрасно зная, где тебя искать.
Пустое место на нашей кровати очень убедительно, а смятая подушка прямо по буквам выдает истину. Я ведь помню, что когда можешь спать, ты никогда ее не обнимаешь.
Приоткрыто окно, холодный ночной воздух занимает все пространство внутри бетонных стен. Выкрашенные в желтый, они смотрятся слишком яркими от навязчивого света лампы. И рябят в глазах.
Ты сидишь на одном из четырех удобных стульев с широкими спинками, накрыв лицо ладонями. Твои плечи устало опущены, голова наклонена вперед, крепче вжимаясь в руки, а белоснежная пижамная майка нещадно измята на спине.
Ты босиком, а значит, прекрасно знаешь, какой звук издают голые ступни при соприкосновении с полом. Поэтому, наверное, совсем не пугаешься, когда я захожу на кухню. Кроме меня, некому зайти.
- Привет, - я с глубоким вздохом, поежившись от прохлады, переступаю порог комнаты. Маленькой, но уютной, со встроенной техникой и – о чудо – посудомоечной машиной, которая ест ужасно много энергии, но без которой откровенно невозможно жить.
Ты нехотя отрываешь ладони от лица, устало обернувшись ко мне.
- Привет.
Лицо бледное, глаза запавшие, под ними – круги. Ты выглядишь ужасно усталым и это не обнадеживает, если учесть, что сейчас сидишь крайне далеко от постели.
- Захотелось чая? – пытаясь хоть как-то сменить твою хмурость улыбкой, киваю на чайник.
- Это уже традиция – пить его в три ночи, Мариш.
- Давай я тебе заварю, - прогнав сонливость, подхожу к кухонной тумбе, доставая две сиреневые чашки с переплетением сердец на фарфоре, - погорячее? Или наоборот?
Ты тяжело вздыхаешь, мрачно вглядываясь в темно-синюю поверхность деревянного стола. Тебе он никогда не нравился.
- Наоборот…
Да уж… ты никогда не мерзнешь. А вот мне в этой прохладе (а ведь лето же!) как раз хочется побольше кипятка. Еще и с сахаром, который, к слову, закончился.
Горько усмехнувшись отсутствию подсластителя, я выключаю чайник и разливаю кипяток по кружкам. Твой любимый «Индийский Цветок Лотоса» уже заваривается в красивом узорчатом чайнике. Его, вроде бы, подарила моя мама.
- Вот, - я ставлю кружку перед тобой, свободной левой рукой коснувшись плеча. Ты автоматически, сразу же пожимаешь мою ладонь своими пальцами – холодные. И кому здесь не нужно тепло?
Я переношу на стол и свою чашку.
- Эй, - нагибаюсь, чмокнув тебя в макушку, - тебе точно не холодно?
Ты устало запрокидываешь голову, почувствовав мою талию позади себя, за спинкой стула. Мягкие длинные волосы щекочут мою кожу под тонкой кофтой, а аромат миндального масла забирается в легкие. Ты был в душе? А я не слышала…
- Откуда летом взяться холоду? – риторический вопрос, звучащий в кухне, выглядит дополнением к атмосфере. Я хмыкаю.
- Знаешь что, - наклонившись вперед всем телом, обвиваю тебя за плечи, прижавшись к волосам лицом, - холода, может быть, и нет, а ты замерз. Давай я подолью горячей воды в чай.
- Мне бы остыть, Мариша, а не согреться, - жмуришься, чуть наклонив голову, - лицо горит…
И правда. Посреди бледности заметные красные пятна.
Я обхожу тебя, молчаливо спросив разрешения присесть на колени.
С усталой улыбкой, ты просто поднимаешь руки, позволяя мне. Теплый, приятно пахнущий ванилью, ты лучше одеяла. А ладони-то все равно холодные…
- Кто-то опять соревновался с ветром?
- Ну не только же тебе этим заниматься, - изворачиваешься ты.
Я поглаживаю твою щеку с проклюнувшейся щетиной, улыбнувшись и замечанию, и жесткости «ежика» из волос под пальцами. Чувствовать тебя – одна из самых больших моих драгоценностей. Ощущать, представлять, притрагиваться – это бесценно. Я уже не раз подмечала, что, будь художником, занималась бы только тем, что рисовала тебя. С твоими густыми черными волосами, стянутыми в хвост кожаной резинкой, с твоими карими глазами, в которых так много эмоций, с твоими четко очерченными скулами и прямым носом… с моим носом, который научил меня играть во взаимные «носопотерушки» в моменты особой нежности.
Жаль, что я не художник.
Но будь я художником, я бы тебя не поняла.
- О да, ветер сегодня был хорош, Альваро…
- Я заметил, - фыркнув, ты наконец улыбаешься мне искренне и по-настоящему, крепко прижав к себе, - невероятно, но полет вечером был одним из лучших за все время, не глядя на несовершенство старого дельтаплана.
- Полагаю, на новом будет еще лучше? – я убираю с твоего лица спавшую прядку, приникнув к шее и пробежавшись пальцами по вороту рубашки.
- Я надеюсь, - зевая, ты накрываешь мою ладонь своей, - он отвечает всем нужным требованиям, так что…
- А когда он будет готов? – почему-то мне не по себе от представления усовершенствованного по последнему слову дельтаплана, обещанного тебе как почетному клиенту. Новые технологии это хорошо, ровно как и новая система стабилизации. Но если эта модель экспериментальная, как ты говоришь, эксклюзивная… она безопасна?
- Через неделю, - будто уловив мое беспокойство, ты кладешь подбородок на мою макушку, - Маришель, солнце, нет повода волноваться. Кристофер мой хороший друг, он не сделает плохой аппарат.
- Намеренно нет, но…
- А для «но» места нет, - ты усмехаешься, чмокнув мой лоб, - лучше расскажи мне, почему ты не спишь в такое время?
Я мягко улыбаюсь.
- Потому что ты не спишь.
- Но я же не по собственному желанию, - ты трешься носом о мою щеку, закатив глаза, - Мариша, мы же договаривались, что не будем развивать и у тебя бессонницу.
- С моим сном все в порядке. Я просто тоже хочу чая.
Ты настроен скептически. Я чувствую этот скептицизм каждой клеточкой тела. Ты оглядываешь меня, ты медленнее гладишь меня, ты с ненавистью глядишь на кружку с чаем. Свою – почти остывшую, и мою – остывающую.
- Тогда пей, - поворачиваешь нас обоих лицом к столу, но не спускаешь меня с коленей, - и потом спать.
Я с готовностью притягиваю к себе чашку, благодарно пожав твою ладонь.
- Конечно же. Как только ты пойдешь, пойду и я.
Ты фыркаешь – недовольно, раздраженно. Чашку берешь медленно, твои пальцы слишком сильно сдавливают ее бока.
- Я это не контролирую, понимаешь? Так что не говори ерунды.
Я делаю первый глоток ароматного зеленого чая, двумя руками, дабы не уронить на тебя, придерживая кружку.
- Расскажешь мне, что случилось?
- Полет. Просто полет. Наверное, за сегодня их было многовато – впечатления…
Интересное оправдание. Я с трудом удерживаюсь, дабы не закатить глаза.
- И конечно же, - беззлобно поддеваю, надеясь услышать правду, - здесь совсем не причем наш сегодняшний дальний заплыв, да?
Ты слишком громко сглатываешь, выдавая себя. Едва ли не давишься.
Твои руки, оставив кружку в покое, сами собой обвиваются вокруг меня, придерживая за талию, а лицо обреченно склоняется к волосам на затылке, за которыми из-за густоты можно спрятаться.
- Моя догадливая русалочка… - от нежности в твоем голосе и легонького поцелуя по моей спине бегут мурашки.
- Вот видишь, русалочка, - подбадриваю, перехватив твои руки и сжав пальцы, - а русалочки в воде как рыбы, помнишь? Русалки и есть рыбы.
- Ты не рыба, - жмуришься, ведя тонкую дорожку поцелуев вверх, к моей макушке. Умудряешься вставлять слова как раз между ними.
- А ты не птица, правда? Но потрясающе ведь летаешь, - с улыбкой, отклонившись чуть назад, шепчу я. В кухонной тишине, под аромат зеленого чая, под блики лампы на столе и позднее время, слова звучат очень сокровенно.
Тебе нравится.
- Я – Чайка.
- О да, - подтверждаю, овившись вокруг твоей шеи, - Чайка и Гребешок, несовместимое совместимо…
- Ты скоро тоже станешь Чайкой, Мариш.
- Не сомневаюсь, - разгоняю твои сомнения, приподняв вверх безымянный палец с тонким ободком обручального кольца. Я мечтала о нем с самой первой минуты нашего знакомства.
Ты неожиданно грустнеешь. Морщинки собираются на лбу, в уголках глаз. Я не люблю это, ты знаешь. Ты приникаешь к моей руке, когда разглаживаю их.
- Мне показалось, сегодня шторм, - тревоги в низком голосе тебе не утаить.
- Он и был, но поздно вечером, Альваро. Мы уже давно были в порту.
Ты вымученно, с облегчением киваешь.
- Я на это очень надеялся.
Прикусив губу, я поглаживаю твои руки ощутимее. В них не страшно, тепло, спокойно… мне всегда так спокойно, когда ты на земле, когда обнимаешь меня. И, судя по всему, судя по твоему размеренному дыханию, по более-менее расслабившемуся лицу, у тебя все точно так же.
Ты не любишь, когда я в море.
Я не люблю, когда ты в воздухе.
Но друг друга оттого мы не любим меньше.
Ты всегда недоумевал, когда я пыталась рассказать тебе о прелестях «морской» жизни - море это своя, особая стихия, которая не идет в сравнение ни с чем иным. Человек, хоть раз сбежавший к бескрайнему горизонту от шумных пляжей и набережных, никогда не забудет фейерверк эмоций, окрасивших его сознание. Никогда ни на что его не променяет, кроме этой увлекающей, тревожащей водной глади.
А ты в ней чуть не утонул в десять лет… ты боишься ее…
В свою очередь, впрочем, будто уравновешивая все в природе и придавая ему баланс, я не могу заставить себя восхититься небом, как это получается у тебя. Полет, ты говорил, позволяет дышать полной грудью и чувствовать себя властителем целого мира, ощущать то, каково это – быть выше всего. Наслаждаться ветрами, слышать их, видеть, улавливать малейшие изменения в направлении воздушных потоков…
Я боялась высоты – я ее до сих пор боюсь. До смерти.
Удивительно, как при таких различиях мы вообще сошлись?! Это ведь в прямом, самом буквальном смысле «небо и земля». Даже вода – еще глубже, еще дальше.
- Я очень боюсь… - негромко произносишь ты, сделав очередной глоток чая, - что с тобой… что ты… утонешь. А я ничем не смогу тебе помочь.
Я нежно целую тебя в щеку.
- Я тоже боюсь, Альваро. Я ужасно боюсь, что что-то не так будет с дельтапланом… и я окажусь бессильна.
Взаимное откровение, как не странно, разряжает обстановку на темной кухне. Даже чай будто бы становится мягче, приятнее, едва я заглядываю в твои глаза. Медовые от тепла, переливающиеся от доброты и уже почти растерявшие хроническую усталость, они блестят.
- Я пообещал тебе, что со мной все будет хорошо, - напоминаешь ты, с серьезностью изучая мое лицо, - ты тоже мне пообещала. На большее мы все равно не способны.
- Ты не можешь жить без неба…
- А ты – без воды, - понимающе вздохнув, ты киваешь, - вот видишь, ничего не сделать.
Я задумываюсь. Уж очень соблазнительна идея.
- Не сегодня, - поерзав на своем месте, вглядываюсь в твои глаза, - сегодня я не могу жить без тебя и теплой постели. Пойдем спать?
Мне ужасно хочется прижаться к тебе всем телом и что есть мочи сжать в объятьях. Единение, чудеса близости, восхищение от тактильного контакта – вот где радости жизни. И пусть морская пена, брызги и прочее воодушевляет и завораживает меня, в конце концов, тебя я люблю больше, чем море.
Надеюсь, и ты меня любишь чуточку больше, нежели возможность летать…
- Ладно, - соглашаясь, пусть и со вздохом, ты сдаешься. Отодвигаешь наши чашки, пробираясь рукой мне под колени. Не успеваю и понять толком, что хочешь сделать, а уже вишу в воздухе. Ты позволяешь мне висеть.
- Идем спать, - трешься носом о мой нос, блеснув улыбкой от искреннего удивления в моих глазах – таких же карих, как и твои. Таких же влюбленных. – Чай будем пить с утра, как все нормальные люди, русалочка.
Я зеваю снова, благодарно поскребшись на твоей груди. Она сменяется простынями на какую-то долю секунды, а я уже недовольна – поскорее переползаю обратно, кутая нас обоих в одеяло.
- Я прогоню твою бессонницу.
Ты не споришь. Послушно закрываешь глаза.



На кухне горит свет.
Из-за полуприкрытой двери слышно урчание закипающего чайника, на подоконнике звенит маленькими капельками ночной дождь, а темнота квартиры постепенно рассеивается вперед по коридору.
Зевая, в своей розово-белой клетчатой пижаме, я направляюсь к кухне, прекрасно зная, где тебя искать.
На часах – одиннадцать двадцать вечера и я, задремавшая после очередного долгого заплыва, не дождалась твоего возвращения. Уснула.
Мне холодно и, почему-то, неспокойно, хотя ты здесь. Я слышу, как ты наливаешь кипяток в кружку, как разбираешь сумку, как помешиваешь маленькой ложечкой сахар в зеленом чае. И все равно – по спине мурашки, а ладони холодные.
Наверное, если я скажу тебе, ты посмеешься… ты скажешь, что это я переутомляюсь и мне надо меньше плавать. А на аргументы, что хочется успеть по-настоящему развлечься, пока лето, пока закрыты школы и дети отдыхают так же, как и я, заявишь, что здоровье и психика не менее важные понятия, чем эндорфины и веселье от диалога с морем. И мне надо послушать тебя.
Я фыркаю сама себе, переступая порог кухни и ероша волосы. После душа они еще не до конца высохли и здорово спутались, то и дело спадая на лицо.
- Альваро?..
Мне кажется, я все еще сплю – или проснулась, но в каком-то другом измерении, у людей которого сейчас не ночь, а утро, причем раннее, как раз когда следует взлетать впервые за день.
Ты стоишь возле стола, одной рукой держа кружку с чаем и допивая ее содержимое, а второй не разбирая, а упаковывая сумку – костюм, ботинки… светодиодные перчатки.
- Ты куда?.. – все, на что меня хватает. Мурашки, бывшие прежде всего лишь тенью, призраками, обретают плоть, заставляя тело задрожать по-настоящему.
Пожалуйста, скажи мне, что это не то, что я думаю.
Пожалуйста.
Пожалуйста.
- Спи, Маришель, - ты вздыхаешь, делая вид, что сосредоточен, но я же вижу, что смущен. И мысленно готовишься к моей реакции.
- Альваро, я задала вопрос, - напряженно переспрашиваю, прислонившись к двери. Сердце стучит в груди до ужаса громко, а кровь со страшной скоростью несется по венам – мои виски сейчас расплавятся.
- Ты не хочешь слышать ответ, поэтому ложись спать, - достаточно спокойно повторяешь ты, застегивая сумку, - утром обсудим все в деталях, если тебе еще будет хотеться.
Я поджимаю губы, сложив руки на груди. Пальцы белые и холодные. Они слишком сильно впиваются ногтями в кожу запястий. Обручальное кольцо, которое ты надел мне на палец меньше месяца назад, жжется, как раскаленное.
А вокруг лампа, блики света, холод от окна и ветер, ветер, ветер… чертов ветер, что, я как думала, нас объединяет. Он страшный этой ночью. Он – ураган.
- Куда ты идешь? – упрямая, не унимаюсь я. Заслоняю собой дверной проход, прекрасно зная, что тебе не составит никакого труда меня отодвинуть. Ты на голову выше и на половину шире меня в плечах, а ладонь у тебя – полторы моих.
- На аэродром, - выдохнув, отвечаешь, решительно перекидывая сумку через плечо. Чашка с грохотом ставится на поверхность стола, а немного зеленого чая, оставшегося на дне, проливается на пол.
- Ты понимаешь, что на улице – непогода?
- Это тестовое испытание. Как раз непогода и нужна. Это шанс не только полетать на новой модели, но еще и получить достойный гонорар.
- Альваро, - я практически ощущаю, как на глазах закипают слезы, - ты что, с ума сошел? Это же опасно! Для жизни опасно!
Ты закатываешь глаза, подходя ко мне вплотную. От тебя пахнет ванилью и медом, аромат миндального масла еще чувствуется на твоих волосах.
Все как раньше. Все как всегда.
Но все кардинально изменилось.
Ты уверен в себе и в том, что делаешь, я знаю это, потому что вижу твои глаза – горящие огнем, пылающие убежденностью. И то, как ты держишь сумку, как ты стоишь, как смотришь на меня… я будто бы становлюсь меньше. Слабею.
- Если бы был шторм, а я хотела выйти в море, ты бы остановил меня, не так ли? – предпринимаю последнюю попытку, дрожа всем телом и усиленно это пряча. Губы трясутся, слова путаются, голос хриплый, но я еще отчаянно желаю верить, будто смогу тебя переубедить. Будто ты останешься. Будто послушаешь – ты, моя упрямая Чайка. Мое Небо.
- Шторма нет, Маришель, есть хороший ветер, - ты напряженно смотришь на меня, ожидая, когда отойду, - я полетаю не больше часа, обещаю. И сразу поеду домой.
- Темно…
- Перчатки, обувь – все продуманно, - ты нетерпеливо топчешься на месте, - я буду не один, это массовый полет.
- Фатальный… - меня передергивает, а ногти до крови прокалывают кожу.
- Не говори глупостей, - вздыхаешь, наскоро чмокнув меня в лоб, - отойди, Мариша. Я спешу.
Я знаю, что пожалею, когда отпущу тебя.
Я знаю, что буду рыдать, едва ты закроешь дверь.
Я знаю, что не выдержу этого полета, даже если он будет пять минут – слишком большой риск. Ты говорил мне, мы обсуждали, еще на первом свидании – я призналась, что в шторм невозможно управлять яхтой и легко можно потерять контроль над ней, а ты, что ночные полеты запрещены во многих местах и требуют не только лучшего уровня подготовки, но еще и жертвенности пилота – ведь адреналин и яркие эмоции порой стоят жизни…
Но что же я могу сделать?! Если ты решил?!
- Альваро, пожалуйста, если ты меня любишь, не иди, - проглотив слезы, откровенно говорю тебе, заглянув в самое нутро глаз, - если хочешь, я тоже откажусь от какого-нибудь заплыва. Назови дату.
- Маришель, мать твою, не устраивай цирк! – влага в моих глазах, то, как белеют пальцы, поджатые губы – тебе все не нравится, тебя передергивает, закрадываются сомнения в решимость. – Это единственная возможность полетать ночью легально! Я ждал этого полжизни!
Ты резок, убедителен и быстр. Ты даже говоришь с эмоциями, ничего не скрывая, как обычно.
Ты ненавидишь мои слезы и избегаешь их любой ценой – вот в чем причина такого поведения. Ты признавался мне, что готов делать все, что угодно, лишь бы я не плакала. И я не применяла это оружие. До сегодняшнего дня…
- Альваро, пожалуйста… - и первая капелька по скуле вниз, к щеке, к подбородку. Прозрачная и достаточно крупная, постепенно расползающаяся на коже.
Ты переводишь дух, будто я режу тебя, а не плачу. Будто бью или, чего хуже, отвергаю. Во взгляде отчаянье, но рука по-прежнему на сумке. Желание воюет с необходимостью. Со мной.
- Все будет в порядке, - в конце концов выдаешь ты, резко втянув воздух. Наполняешься им до максимального предела, запасаешь для себя, пытаешься ухватить достаточно. Ветерок из окна, как единственное, что нас объединяет – Небо и Воду, Чайку и Гребешка, - треплет волосы. И мои, и твои. Длинные…
- Нет.
- Все будет в порядке, - еще раз с нажимом повторяешь. И делаешь шаг вперед.
- НЕТ! - выкрикиваю, стиснув зубы, - я не хочу быть за это ответственной! Я тебе не позволю!
- МАРИШЕЛЬ, ХВАТИТ! - от тебя так и пышет злостью, она обжигает, как не затушенная свечка, она причиняет боль. Я вздрагиваю сразу же, как ты силой вынуждаешь меня отойти. Выталкиваешь из дверного проема, освобождая себе путь. И выходишь в коридор, снимая с вешалки шкафа куртку.
Я стою, вжавшись в стену и, часто дыша, смотрю на тебя. Уже не скрываю, что плачу. Уже не прячу, что руки дрожат. Уже не пытаюсь удержать взгляд в узде – смотрю отрезвляюще, испытующе, отчаянно и с мольбой. Я верю, что ты остановишься. Я все еще верю.
Но напрасно.
- Спокойной ночи, Маришель, - жестко произносишь ты мне, отворив дверь.
И уходишь.

…Я не знаю, известно ли тебе, сколько раз я плачу за эту ночь.
Лежу на постели, сжимаю в руках подушку и, не сдерживаясь, рыдаю в голос. Уже не знаю, от чего – от того, что тебя просто нет, от того, куда и зачем ты ушел, от того, как ты ушел.
Постель ледяная, пустая и белая. Я ненавижу белый и эти набитые, пушистые подушки. Они мягкие, но для меня – камень.
Ты – мой камень…
И все же я лежу, прижав руки к груди, и заплетающимся, сбитым языком молю, дабы камнем вниз не упал.
А ведь упадешь…
Заливаюсь слезами.



На кухне горит свет.
Из-за полуприкрытой двери слышно урчание закипающего чайника, на подоконнике звенит маленькими капельками ночной дождь, а темнота квартиры постепенно рассеивается вперед по коридору – наступает утро.
Зевая, в своей розово-белой клетчатой пижаме, я направляюсь к кухне, надеясь, что все еще знаю, где тебя искать.
Разбуженная грохотом чего-то стеклянного об пол и, подскочив на месте, понимаю, что ночь закончилась сама собой. А тебя нет – место на кровати пустое. А тебя нет – в груди саднит, там дыра. А тебя нет – мне не приснилось…
Но вот кухня, вот свет, вот чайник… если это не ты, то кто же? В нашем доме не обитает привидений. В нашем доме привидение – только я. Такое же белоснежное, как раковина гребешка.
Я переступаю порог, не веря в то, что делаю, не до конца понимая, где нахожусь, и мысленно готовлюсь принять любой вариант развития событий – особенно галлюцинации. Ты всегда был у меня в голове. Ты навсегда в ней и останешься – потому что без тебя, Чайка, мне не нужно море… и яхты не нужны!
Словно слепец, впервые узревший солнце, словно странник, обнаруживший воду в пустыне, словно человек, утерявший надежду, а затем резко обретший ее, я замираю у двери, вглядываясь в пространство прямо перед собой.
Деревянный стол.
Стулья.
Кружки.
Ты.
Ты, который сидит ко мне спиной, накрыв голову руками в одной лишь серой майке и хлопковых штанах.
Ты, чьи волосы потемнели и потускнели, а на правом виске видна запекшаяся кровь.
Ты, чьи костяшки пальцев стерты, а мизинец неестественно подвернут вниз…
Ты. Ты – живой. Ты – настоящий. До меня доносится запах ванили, перемешанный с потом и зеленым чаем. С медом. Чуть горячий. С алюминиевой ложечкой в придачу.
Задохнувшись, я стискиваю зубы. В груди что-то рвется на части – от радости, от неверия, от возможности невозможного. От чуда.
- Альваро?.. – тихо-тихо, будто и вовсе без звука, одними губами. Мой голос, который заполнен болезненными нотками, пробирается в твою сторону.
Ты поднимаешь опущенную голову.
Ты тяжело, так тяжело, будто впервые, вздыхаешь.
- Маришель…



Темнота. Горящий синим экран. Расстеленная постель. Кружка с банановым соком, осушенная наполовину. Крошки от печенья.
И голос. Родной, проникновенный и задумчивый:
- Он должен сказать что-нибудь неожиданное, - раздается из-за моей спины, когда, кусая ногти, обдумываю конечную фразу истории. Тело потряхивает от нетерпения поставить заключительную точку и нажать на синюю дискетку сохранения в левом углу, однако даже дилетанту известно, что оборви все в неправильном месте – и труд будет напрасным.
- Что, например? – я оборачиваюсь к Эльберту, подошедшему ко мне со спины и почти сразу же натыкаюсь на карие глаза. Ласковые и нежные.
- Например, что Чайка теперь не та… или в голове ветер…
- У них у обоих в голове ветер, - я посмеиваюсь, откидываясь назад и прижимаясь к груди мужа, - Ветер – это то, что их объединяет. Понимаешь, они любят разные вещи и практически из разных миров…
- Да-да, я слышал, - он вежливо перебивает меня, погладив по волосам, - и все же, что-нибудь про ветер было бы уместно.
- Ветер, ветер… - я задумчиво качаю головой, перехватывая руки мужчины и рассматривая линии жизни, любви и здоровья на его ладонях. Длинные, заметные, родные. Удивительно, но у меня почти такие же.
- Ты лучше скажи мне, - прищурившись, оглядываюсь на знакомое лицо с правильными чертами и хитринкой во взгляде, - у них будет хороший конец? Дом, семья, дети?.. Они все-таки поженятся?
Эльберт со знанием дела прикусывает губу. Я не успеваю и пикнуть, как оказываюсь у него на коленях, крепко прижатая к сильному телу. Муж выше меня на голову и в полтора раза шире в плечах. А его черные волосы, его кожаная резинка… Альваро – его воплощение, его чистый образ. Только вот… только высоты боится он, а не я.
- Откуда же я знаю, Мишель. Их судьбы в твоей власти.
Я улыбаюсь, приникнув к твоему плечу.
- И все же?.. Что ты думаешь?
- Я думаю, - Эльберт облокачивается на мой письменный стол, где ярко в ночи горит экран ноутбука, - что у них будут дети, - его теплая рука многозначительно поглаживает мой пока еще плоский живот, - и… их дети будут иметь одну общую, большую мечту.
Распахнув глаза и от его прикосновений к тому, что теперь оберегаю больше собственной жизни, и от того, что говорит, я внимательно гляжу на розовые губы в сантиметре отдаления от моего лица.
- Какую мечту, Элеб?..
…Ты с любовью целуешь мой лоб.
- Мечту встретиться с той, которая дала им шанс на счастливую жизнь, - ерошишь мои волосы, хмыкнув, - и, конечно же, той, кто придумала Чайку и Гребешка – таких разных, но таких похожих, любимая.